скачать книгу бесплатно
– Вот представь себе, – рассказывал однажды Маше Борисыч, один из сотрудников Агентства, – что ты смотришь на свою память как на кино в телевизоре… Нет, не так. Представь, что ты пролетаешь над обширным полем боя на огромной ласточке. Где-то там, внизу, идёт лютая резня, мечи вспарывают животы, кровь вёдрами выплёскивается из разорванных тел…
– Борисыч, перестань! – Машу аж передёрнуло, – Мне и одного полёта на ласточке хватит, чтобы от страха заикаться начать, а ты мне ещё про кровь начинаешь!
– Ладно, ладно… Вот ты летишь на этой ласточке, в ус не дуешь, а под тобой битва, и ты её видишь. Много ли научишься бою? Нет… Вот это и есть память – отфильтрованные, куцые обрывки информации, лишённые эмоций и чувств. Дважды два сколько – спрошу я тебя. Четыре – ответишь ты мне. Вот что такое память.
А вот представь, что ты не на ласточке летишь, а спикировала ты в самую гущу боя, и поняла, зачем идёт битва, и за кого ты, и всей несправедливостью смерти пропитала себя, и теперь ты снова и есть воин. И ты заново чувствуешь, как в тебя вонзается меч, и заново сгораешь от боевого угара, и тоскуешь по убитому другу, и ликуешь, когда повержен враг… Это не память, это снова жизнь.
Борисыч посмотрел на Машу, которая присела на краешек компьютерного стола и боролась с тошнотой.
– Память, Машенька, приходит к тебе как фильм, и ты смотришь, как играют на экране актёры, что были когда-то людьми. И ничему такая память не научит, ничего она не излечит, потому что не хочет человек приблизить её к себе ещё раз. Боится он её. Гонит. Душевную болезнь надо выкорчёвывать, рвать её корни, засучив рукава не боясь замараться. Да… А люди отодвигают свою жизнь, заставляя гниль копиться и размножаться, пока та не лопнет как нарыв и не зальёт всё отравой. Вот почему, Машенька, не может меморизатор душевное расстройство лечить. Не при чём здесь память.
А чтобы научиться чему-то, Машенька, и избавиться от расстройства, надо влезть и прочувствовать всю свою жизнь ещё раз, во всей полноте, без приукрашивания и стеснения. Не чураться её надо, родная, время не лечит, оно лишь прячет до поры до времени. Нырнуть нужно в свою память – но найти в себе силы не утонуть, а наблюдать. И когда найдёшь корень зла, уходящий вглубь – не забыться и не захлебнуться, а нырнуть ещё глубже.
Да вот только далеко не все, дочка, могут это. Больно это, страшно и горько. Поэтому и перестали использовать меморизатор – годится он только на то, чтобы фильмы из прошлого смотреть, а не жизнь свою исправлять.
– Борисыч, тебе книги бы писать, – восхищённо протянула Маша, – но ты не думай, я тебя поняла. Не хотят люди плохое в жизни переживать заново, а именно к моментам горя и боли очень часто и стоит прислушаться лучше.
– Далеко пойдёшь, Вио… Машенька, – сказал тогда, лучась улыбкой, Борисыч, и ушла Маша тогда от него в приподнятом настроении, что не всегда бывало на её работе.
Что касается меморизатора – других полезных функций прибор не имел, и его использовали только ради развлечения: он помогал вспомнить всё, что было с человеческим существом за многие эоны его существования.
«Если теория девяти жизней работает, – думала Маша, прохаживаясь по кабинету туда-сюда, – то я обязательно встречалась с Лисом на протяжении последних пятисот лет. Нет, вру. Лис последние три века был в БИМПе и совсем необязательно был на Земле. Значит, берём промежуток с десятого по семнадцатый век, этого хватит с лихвой, это тоже девять жизней. А если я с ним встречалась, то смогу вспомнить это и лучше понять беглеца. Смогу лучше понять и найти зацепки для того, чтобы отыскать его в гуще семи миллиардов иммигрантов. Он никуда не исчезал, он был там».
Меморизатор был только в самом головном БИМПе, и Маша, переодевшись в удобную одежду, вышла из кабинета и продефилировала этакой спортсменкой в соседний, транспортировочный отдел.
– Коллега, привет! – напугала она сидевшего к ней спиной Борисыча. Борисыч был в Агентстве логистом и как узнал, что Маша побывала и в этой шкуре, сразу проникся к ней особой симпатией. Называл он себя только Борисыч, чего требовал и от других.
– Господи, святые угодники, – встрепенулся тот, – Машенька. На тот свет решила старика отправить.
– Какой тот свет, Борисыч? Где ты тот свет видел? Сам на логистике иммигрантов сидишь и суеверия мне всякие рассказываешь.
– Ладно, ладно, уела, девчушка. Собралась куда, что ли?
– Да, в БИМП по служебной необходимости. Пропуск сделаешь?
– Да вот он, пропуск, сделал уже, – пухлый Борисыч ткнул пальцем в кнопку на клавиатуре, – Срок поставил неограниченный, носитель женского типа. Но возвращайся скорее – мне, старику, без вас, девчонок, скучно.
– Эй, Борисыч, рано в старики-то тебе в пятьдесят лет записываться, – засмеялась Маша, наклонилась, чмокнула Борисыча в колючую щёку и под довольное сопение логиста вышла из кабинета.
Физическое местонахождение Бюро было идеальным: обратная сторона Луны. Добраться туда было проще простого.
Межпланетные путешествия для агентов Бюро и их приближённых, обладающих технологиями помещения иммигрантов в бионосители и извлечения их оттуда, были не сложнее, чем переход из одной комнаты в другую.
Обработка иммигрантов в БИМПе включала обязательную блокировку для изобретения на планете подобных процедур трансфера: каждый иммигрант награждался такой идеей нераздельности себя и бионосителя, что всякое путешествие предполагало лишь перемещение последнего.
Вся фантастика, все научные исследования иммигрантов строились лишь на этом базовом принципе. Помыслить иначе мог лишь обслуживающий персонал и руководство Бюро.
При этом идея перемещения была чрезвычайно проста – человека доставали из бионосителя, позволяли ему переместиться в любую желаемую ему точку Вселенной, а затем помещали в новый бионоситель, идентичный старому или же нет.
Само перемещение было естественной способностью любого человека, половая линия производства бионосителей уже давно была отлажена и прекрасно работала как на Земле, так и на других планетах. Аппаратура помещения и извлечения соответствовала техническому развитию планеты середины двадцатого века.
Прочного закрепления индивидуума в бионосителе не было никогда – этому способствовала сама природа человека. Маша как-то подумала, что так можно накачать в стеклянную банку гелия и закрыть её тоненьким слоем целлофана. Технически достаточно было или проткнуть эту пробку, или снять её вообще – это совершенно несложно. Газ выйдет. Так же обстояла ситуация и с иллюзией того, что иммигранты плотно сидели в своих носителях. Гарантии застревания надолго там не было никакой, иммигрант держался в организме на тоненькой ветхой ниточке. Однако благодаря тщательным установкам размещения, никто на планете даже не приблизился к изобретениям или перемещениям, позволяющим эту ниточку перерезать. Ментальный запрет был жёсток, и разве что спиритионики и буддисты нащупали путь к этому, почему и подвергались гонениям.
На Машу он, тем не менее, не распространялся. Спустившись на лифте в технический коридор, она зашла в одну из комнат агентства, где стояло незамысловатое кресло с прикреплённым на подголовнике прибором.
– Ну что, посидишь тут пару часиков, ничего с тобой не случится, – обратилась она будто к самой себе, поправила все складки спортивного костюма и нажала кнопку трансфера.
Тело Маши, ровно дышащее и расслабленное, осталось сидеть, склонив голову набок. Сама же девушка в стандартном заменителе женского пола (который был прилично и по-современному одет, но на Машу ничем не похож, что никого не волновало) уже шла по коридору лунной базы БИМПа к лифту. Проходящие мимо сотрудники БИМПа ею не интересовались.
На большом, площадью не менее сотни квадратных метров лифте она спустилась в ангар и представилась техникам, просканировавшим её личностные вибрации.
Помещение было огромно, но при этом забито почти до отказа коробками с запасными частями, небольшими истребителями, штабелями запасных бионосителей разных мастей, артефактами с других планет, подведомственных БИМПу, и так далее. По узкому проходу между внушительными стеллажами она и прошла к тёмному углу, где стоял он, меморизатор.
Прибор состоял их старого запылённого кресла, на которое было страшно даже садиться, нависающего над ним стального ящика и резиновой маски, подобной тем, что использовались в перископах подводных лодок середины двадцатого века.
Поморщившись, Маша всё же брезгливо села на кресло, включила прибор большим тумблером слева, сдув с резинового обода маски пыль, прильнула к нему лицом и положила руки на металлические пластинки.
Знакомое по прошлым перемещениям ощущение: щекочущая волна проникла из пластинок в руки, словно быстро ветвящийся игривый кустик, и за несколько секунд ворвалась прямо в глазные яблоки. Вспышка – и Маша увидела на экране внутри воспоминания, которые ранее были доступны лишь внутреннему взору.
Что ж, поехали. Вслепую поворачивая правой ногой ручку регулятора глубины погружения (меморизатор управлялся либо оператором со стороны, либо ногами – руки были заняты), Маша видела пробегающие в обратном порядке события собственной жизни. Юность, детство, младенчество… На краткий миг мелькнула приёмная комната БИМПа, куда стекались все перемещаемые иммигранты. Затем та самая злополучная «Волга», под которую попала Виола.
Здесь Маша приостановила сканирование. Она не знала, что искать.
Она частично вспомнила жизнь того времени, когда она работала в других бионосителях, но меморизатор показывал память точно, подробно и без разрывов.
Наконец, она начала просто крутить ручку в надежде что-нибудь нечаянно увидеть.
Через пятнадцать минут она прокрутила в обратном порядке всю жизни Виолетты, но никакой зацепки относительно Лиса не нашла. Неудивительно: Виола работала на Земле, а Лис был в БИМПе.
Перед Виолой у Маши была Настя.
Девушка вдруг подумала, почему у неё самой нет собственного, не зависящего от бионосителя имени. Несколько секунд она размышляла об этом, осознала весь нонсенс произошедшего и решила в ближайшие свободные пару минут придумать имя себе самой – впервые за огромное количество лет.
Жизнь Насти, служившей также в агентстве, проходила в послевоенные времена, когда в ходу ещё были примусы, а в деревнях пахали землю плугами на конной тяге. Однако для Агентства потерянных душ это ровным счётом ничего не значило: психолокаторы и другое оборудование стояло на его вооружении многие тысячи лет. Настя носила одежду по моде времени, и это было, пожалуй, единственным отличием.
До Насти у Маши была дореволюционная Прасковья, затем географический прыжок – девушка оказалась в Европе. Там была Кэрен, затем Джоанна, перед ней – Вельда. Разумеется, местом работы было агентство. Этих своих «подруг», коими она была сама, Маша прокрутила без особого внимания – она шла к семнадцатому веку, откуда собиралась начать поиски Лиса.
Маша спросила однажды у Маэстро – а что если бы вы меня не заметили в толпе и не отправили обратно? Что если бы я так никогда и не нашла Агентство потерянных душ, занялась бы продажей косметики, ушла бы в горы пасти овец, занялась бизнесом и основала технологическую империю, никак не связанную с поиском пропавших мигрантов? Почему дело решает слепой случай?
Но Маэстро лишь усмехнулся, махнул рукой, а затем рассказал, что так никогда не бывает. Лишь кажется, что амнезия сильна, а пути этого мира многотысячны. Лишь кажется, что у людей есть выбор в том состоянии, когда они занимают свои места в бионосителях под руководством запрограммированных машин. И лишь кажется, что человека, знающего главные в мире вещи и собственную цель, может остановить отсутствие денег, место рождения бионосителя или возраст.
Мир бы выжал, вытолкнул тебя туда, где ты хотела оказаться на самом деле, сказал он тогда. И сейчас Маша видела правоту его слов: в каждом бионосителе она находила своё агентство по запаху, по внутреннему чутью, согласно необъяснимому влечению, которому были неподвластны километры. Однако она пока не увидела и малейших следов того, кто называл себя Лисом.
Однако впереди было ещё много жизней. Итак, приступим.
Вопреки обыкновению, предыдущим бионосителем оказался мужчина. Викинг Свен носил психолокатор на одном боку, а громадный топор – на другом, почти никогда не мылся, и ни просвещённый семнадцатый век, ни сморщенные носы прибывавших на Землю БИМПовцев были ему не указ.
Свен, собственно говоря, викингом никогда не был, поскольку всё это сословие прекратило своё существование за многие века до него. Однако дух предков волновал душу туповатого дикаря, и тот одевался и вёл себя, как мужественные и сильные, мудрые и грозные воины, его праотцы (по крайней мере, такими своих праотцов представлял Свен Йоргенсен).
И кому какое дело, что на дворе просвещённый семнадцатый век, в городах стоит чудесная архитектура в стиле барокко, а в цехах потеют и отдуваются паровые машины. Нет, Свен выскакивал перед почтенной публикой в обличье неандертальца, от чего почтенные лорды воротили свои носы, а дамы… Впрочем, дамы вели себя по-разному.
Маша сидела, прокручивая ногой колёсико меморизатора туда и обратно через всю жизнь Свена и густо краснея при наблюдении разухабистого буйства и постельных подвигов себя самой в обличье грубого парня.
«Где здесь может быть Лис? Ну не в образе же девки, балдеющей от амбре и недюжинной наглости Йоргенсена? Хотя откуда мне знать, каков был Лис, если я был такой? Откуда мне вообще это знать! Что за дурацкая затея, ей-богу!» – бормотала Маша под нос, борясь с попытками убраться из этого временного периода подобру-поздорову.
Наконец, ей надоело смотреть на опьянённого своим безумием дикаря с психолокатором наперевес, и она резко крутнула колесико, уводя меморизатор вглубь эпохи.
Ей очень хотелось увидеть себя в роли бравого мушкетёра или, на худой конец, доброй тихой матери семейства, однако следующим её носителем оказался владелец псарни Малик.
Малик отличался от Свена тем, что, судя по всему, был первым агентом по розыску пропавших иммигрантов. Больше этот туповатый деревенщина не отличался никак.
«Интересно, по каким критериям агентство выбирало себе своих первых сотрудников, если эти сотрудники были… вот этим?», недоумевала Маша, медленно вращая регулятор со скоростью дня в секунду, и наконец, добралась до инцидента, заставившего её вздрогнуть и понять: каковы времена, таковы и нравы.
Агентство шестнадцатого века вовсе не было слаженным коллективом добрых и отзывчивых людей. К псарю Малику с небес спустился с неба сам ангел господень на грохочущей деснице (или что это там было), вложил ему в руки психолокатор, искусно загримированный под шаманскую колотушку, и провозгласил: ты, Малик, теперь первый Охотник на колдунов и ведьм, и Господь вверяет тебе силу и судьбу искать их и скармливать собакам на своей псарне.
После чего ангел господень взял с обалдевшего Малика обещание провести свою священную миссию через всю свою жизнь и отчалил обратно на небеса.
А Малик стал искать колдунов и ведьм, указываемых ему психолокатором, и живьём скармливать их собакам на своей псарне – пока один из особо предприимчивых колдунов не скормил собакам Малика самого Малика.
«Ну да, ну да, – поняла Маша, – в мире без технологий куда проще препроводить нарушителя на базу, испортив его носитель. Долгие цивилизованные разговоры с такими вот Маликами здесь не пройдут. Я бы в таком агентстве никогда не служила. То есть, ой… Я как раз в нём-то и служила».
Маша покрутила свою жизнь в Маликовом обличье туда-сюда, отслеживая связи этого упыря. Но связи Малика свелись к семье, одному-двум крестьянам своего двора и отыскиваемым им колдунам с ведьмами.
«Впрочем, я могу допустить, что Лис был одним из тех колдунов, – подумала она, – он же был пиратом». Но дальше этого заключения мысль Маши не пошла. Она снова крутнула колесо и опустилась на ступеньку ниже.
Полувеком раньше Мария наконец, нашла занятие мечты. «Хоть здесь не придётся рыть носом в грязи и краснеть за собственное поведение», подумала она. Мейера, почтенная мать семейства и жена вождя одного из племён индейцев навахо, понемногу шаманила, говорила на языке птиц, собирала кукурузу, играла с милыми девчонками Нижони и Петой, её детьми, и, в общем, вела спокойный и благопристойный образ жизни.
Покрутив свою жизнь в качестве Мейеры туда-сюда, Мария не нашла ни одной зацепки. Лисом мог быть вождь одной из деревень пуэбло, которая поставляла им глиняные горшки. Почему? Да нипочему – он недобро скалился, проходя мимо Мейеры. А мог быть и ковёрщик Амитола, занудный попрошайка, даром что назван в честь радуги.
Жизнь была, мягко говоря, скучновата.
Маша с удивлением сообразила, что рядовые индейцы слушаются саму Мейеру больше, чем её мужа, вождя Керука. Не зная, чем было вызвано столь странное отношение, девушка сначала похвалила себя за умение держать в узде мужской коллектив, а потом, наблюдая за одним из шаманских обрядов, поняла, что в племени банальный матриархат. «Всё равно я смогла бы», – пробурчала она самой себе и вертанула колёсико дальше. Здесь жизнь была настолько размеренна и проста, что Лисом можно было назвать или всех, или никого.
Полувеком раньше она была колдуном, который в итоге оказался сказочником. Впрочем, тип, которым была Маша, был нормальным человеком по меркам того времени, а меркам этого – полным безумцем. По всей видимости, колдовать тогда пытались все, одновременно с этим попрошайничая, при первой возможности убивая невинных путников, сочиняя былины и бегая на четвереньках в попытках быть похожими на волков.
Эту особь, судя по всему, звали просто «Эй, ты», поскольку родители не удосужились его как-то назвать. Целыми днями Мария в облике дикаря, укутанная в грязные клочья бороды, ходила по полям и лесам, питаясь грибами и ещё чем-то непонятным, громко вскрикивала и орала нечто похожее на песни.
Раз в месяц, когда над равниной наливалась светом огромная полная луна, в голове Эй-ты что-то переключалось, и он приходил на берег океана (это было северное море, будто бы в районе Дании, Исландии или Кольского полуострова), где из воды торчала, будто палец, пустая бесплодная скала.
На скале жил ещё один такой оборванный дурик, как и Эй-ты. Незнамо какими путями он выбирался на побережье, и они с Эй-ты садились и начинали что-то отдалённо напоминающее поэтический поединок перед самими собой.
– Тупой придурок Зигфрид воткнул свой меч по пьяни, да прям между камнями, – орал, к примеру, Эй-ты какую-то сказку времён Древнего Рима, незнамо как попавшую к нему и выдаваемую за собственное сочинение, – И вытащить не мог! И вытащить не мог! Ходил он до деревни и тряс он подмастерье, чтоб помогли ему. А меч застрял там крепко, не вытащит никто!
– Главное, не бросай, в куст меня не бросай, – исступлённо перекрикивал его другой сказочник, колдун и псих со скалы в одном лице, – брось меня хоть куда, в куст меня не бросай!
Песни сопровождались плясками, а когда ноги уже не держали, друзья-приятели падали и засыпали.
«Интересно, это он переврал легенду о короле Артуре или у нас её за века переврали так, что мало не покажется?», – подумала девушка, – «Лис – это король Артур? Очень романтично, но вряд ли, я с ним не встречалась. Или встретиться можно не лично, а в рассказанной истории?» Она крутнула колёсико меморизатора дальше.
Маше казалось, что дно пробито, и быть более бестолковым существом, чем Эй-ты, нельзя. Но она ошиблась.
В жизни перед Эй-ты, если её можно так назвать, Маша прочно сидела в камне.
Мысли были тягучи и редки, и Марии, сидящей перед прибором, приходилось ловить информацию по ощущениям и каким-то затаённым смыслам.
Выходило, что вместо того, чтобы отчитаться о прошедшей жизни в БИМПе, личность Маши, овеянная каким-то флёром идей о том же короле Артуре, нырнула в камень и сидела там… Боже, около тысячи лет. Сидела и ждала. Чего ждала?
Логика была безупречно безумной: если Артур воткнул в камень меч, который стал потом так знаменит и который столь много атлетов пытались затем вытащить, значит, я приобрету огромную значимость, если проникну подобно мечу в камень и буду ждать, пока найдётся мой принц, который прискачет меня спасти».
Принц не прискакал. Зато, поскольку камень стоял на солнечном пригорке у лесной дороги, за тысячу лет множество усталых путников – разбойников, кустарей, крестьян – садились на него погреть свою пятую точку.
«Опять король Артур», – взяла на заметку Маша, – «Значит, это что значит. Наверное». Дальше её мысли пока не пошли. С кем мог встречаться камень? С пятой точкой Лиса? Может, он костерок там развёл, пикничок организовал, похвалил каменюгу за помощь и тепло?»
«Очень смешно, – буркнула про себя Маша, – давайте лучше посмотрим, что будет дальше».
Дальше Маша была в носителе какого-то неимоверно скучного раба времен заката Римской империи. Она, а точнее, он, был одет в неизменную тунику и шерстяной плащ и ишачил с утра до ночи на хозяйских плантациях. Раб был измотан, в какую бы часть жизни Маша не крутила колёсико меморизатора.
Маша покрутила раба до его детства, и оказалось, что он родился от рабыни и уже рабом. Девушка морщилась, когда смотрела, как она с размеренностью жующей коровы поедала солёные оливки и бобовую кашу, а потом валилась спать посреди нескольких таких же полумёртвых тел.
Ну как, скажите, здесь искать Лиса? Стоит ли видеть его в ряду таких же бедолаг, как Кабибр (так её звали)? Или присматриваться к хозяину, изредка проезжающему вдали, настолько далёкому, что и не плохому, и не хорошему? Или заглядывать в глаза десятникам, что гоняют их плетью и уж точно предназначены судьбой для нанесения побоев?
«Чёртова теория девяти жизней, убиваю время – и на что? На какую-то сказку. Скажи – засмеют». Лишь пару раз жизнь раба расцветилась чем-то похожим на радость – в первый раз, когда хозяин приехал с одной из войн с победой и два дня угощал всех рабов вином из собственного подвала. Первый раз попробовавшего вина Кабибра развезло, ему резко стало весело и беззаботно, его язык развязался, он ходил и приставал то к одному коллеге по несчастью, то к другому, рассказывая свою немудрёную жизненную философию.
Но десятник оборвал веселье через два часа, хотя хозяин повелел гулять весь день. И следующие четыре часа до заката Кабибр работал так, как ещё никогда не работал – его тошнило, тело не слушалось и падало, и огромных трудов стоило удержать его на ногах. Было тогда Кабибру семнадцать лет.
А когда Кабибру исполнилось двадцать восемь лет, на них напали варвары, половину рабов побили, половину выгнали в лес, и случилось невероятное – он мог целых два дня ничего не делать, потому что работать было больше не на кого. Отдыхать Кабибр, впрочем, не умел, и все два дня кругами обходил болото.
Через два дня неприспособленного к жизни Кабибра задрал медведь, но этого третьего важного события своей жизни Кабибр прочувствовать не успел.
Маша даже не стала ничего себе думать, а просто покрутила колесико дальше. «Вот интересно, – вдруг пришло ей на ум, – должна ли я чувствовать себя собой?» О Кабибре, Свене и других персонажах вовсе не хотелось думать как о себе, и Маша говорила с собой о них в третьем лице. А ведь это были не какие-то «они»! Это была она сама! «Боже, как же я изменилась за эти века… Просто невероятно, бесконечно изменилась! Или нет? Или помести меня сейчас в леса рядом с тем камнем, и я одичаю до уровня Эй-ты?»
Ответа не было, зато был следующий персонаж – какой-то эскимос на делёком севере, которого звали Острый плавник. Это была очень-очень неинтересная жизнь: племя, что называло себя просто «люди», были при всей своей свободе не свободнее рабов – они добывали себе пропитание, состоявшее из животных и птиц, и продолжали свой род.
Племя состояло всего из нескольких десятков таких товарищей, и за пять минут Маша всем им и в глаза посмотрела, и под тулупы заглянула. Лис, эй, Лис, где ты? Может быть, ты вот эта шкура полярной лисы, что висит на плече у шамана?
Маша крутанула колёсико снова, и вот тут изменилось всё.
Перед глазами Марии стоял современный город, которого просто не могло существовать. Городом она могла это назвать только потому что в нём были… наверное, дома. Их было очень немного, они утопали в зелени. Они были так органичны – и так скромны, и так приличны, и так красивы!
Маша почувствовала, что сердце сжалось, а по потной маске меморизатора текут слёзы.
«Леттуа Гири, Леттуа Гири… Родина моя… Любовь моя», – зашептала она, и только поняла, что шепчет – слёзы полились градом.
Маша оторвалась от маски и несколько минут просто рыдала, не в силах остановиться. Плотину прорвало – она, наконец, нашла то самое чувство Родины, которое на долгие годы… долгие века оставалось забытым, потому то Родина была утрачена. То же самое она испытала войдя первый раз в агентство, но здесь… здесь была ещё и затаённая боль.
Девушка словно рождалась заново, чувства – от восторга и до ужаса – входили в неё мощными толчками, и тело не могло делать больше ничего, кроме как сжимать кулаки, стонать от наслаждения и тоски, напрягаться, как перед прыжком, и снова расслабляться…
Это была Земля. Это была Родина. Милая Родина, дорогая сердцу Родина, которая вышвырнула её вон. Сколько раз Маша знакомилась с делами иммигрантов, решала их проблемы и искала их по всему миру – но ни разу не задумалась, что иммигрант – она сама. Хотя что тут удивительного – ведь как-то она попала на эту грешную Землю?
