Сибирская кровь

Где-то класса с четвертого была у меня мечта стать следователем. И когда перед окончанием школы я занялся выбором вуза, отец посоветовал поступать на юридический факультет военного института в Москве. Я немного поразмышлял и понял, что не потерплю подчиняться приказам в интеллектуальном процессе расследования. И с отказом идти в военные следователи мой интерес к этой профессии почему-то напрочь отпал. Зато вскоре появилось желание заняться международными финансами. И оно не было неожиданным.

Будучи восьмиклассником, я начал собирать иностранные монеты, и вначале мы с Олегом Вороновым даже организовали что-то вроде соревнования в таком коллекционировании – у кого больше наберется стран и поинтереснее экземпляры. Моя коллекция быстро пополнялась благодаря откуда-то проявившемуся у меня «купеческому» навыку – я менял красочные этикетки от жевательных резинок, что, по моей просьбе, привезла из туристической поездки в Японию мама, на монеты или почтовые марки. Моим знакомым ребятам нравились такие этикетки, мне же в них не виделось никакого смысла. Они с радостью получали свое, я – свое. А те марки я потом тоже обменивал на монеты в городском клубе филателистов. Еще, решив собирать и российские монеты, отдал за них несколько книг из домашней библиотеки, но те, что, на мой взгляд, были семье малоинтересны (в основном из давно прочитанной серии «Жизнь замечательных людей»). Однако посчитал такое справедливым, ведь прежде я внес собственный вклад в пополнение библиотеки, когда собирал и сдавал макулатуру за талоны на дефицитные тогда книги.

Помню, к примеру, стоял у нас на полке объемный томик о художнике Василии Сурикове «Дар бесценный», к которому давно никто не прикасался. А пришедший ко мне в гости одноклассник Саша Китаев, буквально бредивший живописью, уговорил меня отдать ему эту книгу в обмен на монеты. И «отвалил» их с десяток, среди которых были и царские серебряные рубли, и дирхам арабского Халифата чуть ли не XI века, и медные сибирские монеты Екатерины II. Кто бы мог устоять? Потом одну сибирскую я поменял штук на двадцать сказочных по красоте монет экзотических стран и сразу же стал недосягаем в нашем с Олегом Вороновым соревновании. Мама немного меня пожурила за потерю книги, но, видя мою гордость от пополнения коллекции, простила.

Может, моя тогдашняя страсть к взаимовыгодному обмену была отголоском из прошлого – от купеческого ремесла моих дальних предков. Отчего-то она ярко проявилась, когда я жил в непосредственной близости к башне Якутского острога, откуда они, вероятно, свое ремесло начинали.

Так вот, первые навыки обмена и коллекционирования иностранных монет подготовили естественную почву для моего окончательного выбора профессии. Благодаря золотой медали я сдал в самом начале августа 1979 года только один экзамен – сильно нелюбимый мною английский язык – и стал студентом факультета «Международных экономических отношений» Московского финансового института. На такой престижный факультет я бы без моего отца не поступил, хотя бы потому, что на него принимали исключительно москвичей и иностранцев. Но решение об отцовском переводе в столицу оказалось уже принятым, и временное отсутствие прописки в Москве помехи не составило.

Моими сокурсниками были несколько представителей европейских стран «народной демократии» и около пятидесяти выпускников московских школ. В плеяде ярких талантливых личностей – Александр Афанасьев, впоследствии возглавивший акционерное общество «Московская Биржа». Именно с его подачи родилось короткое, но емкое название настоящей книги.

Малогабаритную квартиру на улице Приорова[432], что, по символическому совпадению, оказалась недалеко от кинотеатра под названием «Байкал» и ближайшая дорога к нему вела через лес (Тимирязевский[433] парк), моему отцу выделили только весной 1980 года. Поэтому весь первый курс я жил в студенческом общежитии на улице Галушкина. Это было вновь построенное для Московской олимпиады шестнадцатиэтажное здание с комфортабельными блоками, разделенными на две комнаты для размещения по два или три студента. Я оказался в одном блоке с лаосцем Бунлапом Пхетчампой, краснодарцем Александром Реутским и мингрелом из Тбилиси Романом Кортавой. С Романом, потомственным банкиром и безупречно благородным человеком, и его женой еще с первого курса Риммой я дружу до сих пор.

Не буду подробно останавливаться на общежитских событиях, скажу лишь, что мои сокурсники-москвичи многое потеряли, не вкусив их своеобразия. Но они часто проходили ко мне в гости или записывались у вахтеров на мою комнату, а сами «зависали» на других этажах.

Часто я «подкалывал» товарищей по общежитию и однокурсников своим паспортом, а он был толще обычного, потому что содержал несколько дополнительных страниц на якутском языке. В том числе о национальности со вписанным от руки словом «нуучча»[434] – русский. Но я шутил, что у меня такая редкая национальность, и многие верили.

Моя студенческая жизнь была полна, однако, каюсь, не хождениями на лекции. И все потому, что уже на первом курсе мне по чистой случайности повезло заняться общественной работой при комитете комсомола института. В составе его организационно-массовой комиссии под руководством аспиранта Андрея Казьмина[435] я большей частью печатал характеристики, планы, отчеты, протоколы комитетовских заседаний и, что очень важно, был в самой гуще институтско-комсомольских событий. К тому же впервые оказался в привилегированном положении – с нашего факультета иногда выгоняли всего лишь за две пары часов отсутствия на лекциях по неуважительной причине, а я как бы всегда находился при деле и отсутствовал, когда хотел, то есть почти всегда. Посещал лекции обычно лишь, если надо было подготовиться на них к семинарам по английскому языку или поиграть с сокурсниками в «длинные» крестики-нолики. Иначе зря терял бы время: запоминать лекции – для меня занятие мало благодарное, а быстро их конспектировать с последующим пониманием написанного я никогда не умел в силу своего неразборчивого подчерка. Перед экзаменами же всегда можно было почитать конспекты товарищей из параллельной группы, с которыми такие экзамены по одинаковому предмету разводились по датам, и обычно я их брал у Алексея Трофимова. Ну и, конечно, писал шпаргалки. И были они лично мною разработанной еще перед школьными экзаменами конструкции – простой, но хитрой: те шпаргалки можно было доставать и читать, ничуть не разоблачаясь перед экзаменатором, даже если тот экзаменатор сидел или стоял прямо напротив. Впрочем, как то обычно бывает, если пишешь шпаргалки непосредственно перед экзаменом, хорошо запоминаешь темы, и использовать шпаргалки не возникает особой нужды.

Игнорирование лекций успеваемости совсем не мешала, скорее – наоборот. Если после самого первого семестра, когда я эти лекции еще посещал, мои экзамены сдавались плоховато, даже с одной «тройкой», то почти все последующие на отлично с назначением повышенной на десять рублей стипендии. Правда, до красного диплома чуточку не дотянул – из двадцати трех предметов получил семнадцать «пятерок», а надо было на одну больше. Однако, если золотая медаль давала льготы при поступлении в вузы, то красный диплом – никаких. Вот и бог с ним!

На третьем и четвертом курсах меня, по рекомендации Андрея Казьмина и тогдашнего секретаря комитета ВЛКСМ института Александра Арсенова, избирали уже в состав этого комитета, отвечающим сначала за организационно-массовую работу, затем – за идеологический сектор. Впрочем, вся идеология в моем ведении сводилась тогда к проведению ежегодных общественно-политических аттестаций студентов. Они должны были знать основные политические события, имена членов Политбюро ЦК КПСС и руководителей ведущих зарубежных компартий. Кто что-то не помнил, помнил другое, и аттестацию всегда проходил. И еще я тогда впервые занялся чем-то вроде журналистики, став во главе штаба «Комсомольского прожектора»: писал в настенную газету сатирические заметки о студентах-прогульщиках и курильщиках.

Первая моя зарубежная поездка – по железной дороге – была в болгарский город Свиштов как руководителя группы комсомольского актива, состоящей из «целых» двух человек. Там весело с местными студентами в их общежитии встречали 1982 год, год завершения длинной эпохи правления в СССР Леонида Ильича Брежнева. Привез оттуда кожаную куртку и чемодан художественных книг на русском языке, которые купил за обмененные на болгарские левы положенные в то время к вывозу в соцстраны тридцать рублей и пару дополнительных, контрабандных червонцев[436].

Трижды в летние каникулы был в студенческих строительных отрядах – на укладке и ремонте железных дорог под древним рязанским городом Касимовым и почти столь же древней смоленской Рудней (был там комиссаром отряда), на сборе арбузов в Астраханской области. Наиболее яркие воспоминания остались о том, как мы разгружали вагон новых покрытых ядовитым креозотом шпал, а потом крепили их к рельсам, мастерски забивая стальные костыли двумя-тремя ударами молота. Или как устроили с однокурсником Сашей Комаровым импровизированное соревнование, кто дольше выдержит без отдыха в работе с удивительно похожими на крестьянскую соху электрошпалоподбойниками весом под два десятка кило, работали в охотку, и так с начала и до конца дня никто никому не уступил. А до того трудягу Сашу сняли с должности бригадира, поймав при получении через окошечко нашего вагончика сумки с бутылками водки, купленной вскладчину на празднование чьего-то дня рождения. На его место поставили бригадирствовать другого, оказалось, того, кто передавал ему эту водку, но непойманного. И еще как наш стройотряд участвовал в конкурсе агитбригад с цельной музыкально-поэтической постановкой на тему Троянского коня и был явно на голову выше всех, однако, когда жюри конкурса объявило присвоение и первого, и второго места своим землякам, мы вышли из зала под песню Андрея Макаревича «Сегодня битва с дураками». Потом же выяснилось, что нам собирались вручить гран-при.

А чуть раньше я поработал в подмосковном совхозе, где студенческие группы перед началом второго курса традиционно собирали картофель. Мои сокурсники до сих пор вспоминают, как их бросало в дрожь, когда видели меня каждым морозным утром выходящим во двор с голым торсом и разбивающим в бочке с водой возникшую за ночь кромку льда, чтобы умыться.

Активно занимался в институте баскетболом под руководством талантливого тренера Анатолия Говора. Был капитаном факультетской команды, в которой играл и двухметровый Михаил Прохоров, ставший впоследствии известным предпринимателем. За редким исключением нашей команде доставалось второе место после намного большего по численности кредитно-экономического факультета с его лучшим игроком Кириллом Баженовым.

После окончания института летом 1984 года меня среди прочих не сильно «блатных» сокурсников отправили служить на два года в армию в звании лейтенанта. Попал я – не без протекции моего отца и дяди по материнской линии Александра Федоровича Щукова, который тогда служил полковником в Генеральном штабе, – в Астраханский областной военный комиссариат. Был там начальником пенсионной группы. Вместе со своими гражданскими подчиненными назначал пенсии отставным военным, их вдовам и детям. Инициативно проверил дела более двух тысяч астраханских военных пенсионеров, нашел среди них тех, кто имел права на льготы участников Великой Отечественной войны, но не знал о том. И, наоборот, обнаружил в результате проведенного расследования пользующегося льготами незаконно. А был он сотрудником одного из райвоенкоматов Астрахани, через которого удостоверения участников войны и вручались, и я добился его позорного увольнения.

За два года службы ревизовал финансовую деятельность и пенсионную работу всех районных военкоматов области, в свободное от основных задач время руководил бюро ВЛКСМ комиссариата, на комсомольских собраниях постепенно научился публично выступать, а до того всегда страшно робел даже при общении с незнакомыми людьми по телефону.

Здесь же я стал кандидатом в члены КПСС. Конечно, вступал в коммунистическую партию не без налета карьеристских соображений: хотя мне, как и большинству представителей так называемой интеллигенции, было понятным, что членство в партии не помогало непосредственно в продвижении в профессиональной карьере, но с определенного уровня «нечленство» точно тому мешало. Таковы были правила игры, а другой-то «игры» тогда не было. Впрочем, забегая чуть вперед, скажу, что я не успел использовать партийные преимущества, свои должности за оставшееся пятилетие советской власти я занял бы и без КПСС.

Проживал в Астрахани в отцовской квартире или на его даче у волжского побережья с ним, его второй женой Анной Ивановной и ее дочкой Виорикой. Несколько раз мы вместе с отцом ездили на сказочную по уловистости рыбалку в самые низовья Волги, к Каспию, отъедался осетриной и нередко – черной икрой. Ушел из армии в запас летом 1986 года в звании старшего лейтенанта, через несколько лет получил капитана, и на том моя «воинская карьера» счастливо завершилась.

В 1986–1991 годах работал последовательно инспектором, старшим экономистом, руководителем группы, заместителем начальника отдела[437] управления государственных кредитов Банка для внешней торговли (Внешэкономбанка) СССР, и для этого никакого блата не понадобилось. В то время распределение во Внешэкономбанк после нашего факультета считалось, пожалуй, наихудшим вариантом, тем более в его подразделения, откуда в вожделенные загранкомандировки попадали в лучшем случае после пяти лет работы (намного быстрее все продвигалось во внешнеторговых объединениях).

Но благодаря настойчивым требованиям Главного инженерного управления Министерства внешних экономических связей СССР (ГИУ МВЭС)[438], вместе с которым я часто выверял в переговорах с иностранцами-заемщиками расчеты по поставкам советского оружия в счет госкредитов, прежняя традиция была нарушена. Мой «предвыездной» период оказался сокращенным ровно в два раза, и уже с весны 1989 года мне удалось четырежды поучаствовать в работе межправительственных делегаций в Ираке. Там напряженный график переговоров чередовался с часами свободного времени, и я с удовольствием гулял по шумному Багдаду, любил заходить на центральный рынок с его непривычным для советского человека изобилием доступных товаров – фруктов, мясных изделий, восточных пряностей, сладостей, ширпотреба… И несколько десятков командировочных долларов мне хватало на покупку множества сувениров. А наиболее предприимчивые сотрудники совзагранучреждений в Ираке обменивали накопленную и привезенную из СССР валюту не по официальному курсу три доллара за один местный динар, а по курсу черного рынка один доллар за три динара (меняли и для меня). Потом приобретали на багдадском рынке «километраж» – сотни метров цветной ткани – и сдавали ее в московские комиссионки, зарабатывая тем самым целые состояния. Кому черный рынок и дефицит – зло, а кому – благо. Потом состоялись мои командировки в такие экзотические страны, как Гвинея-Бисау, Кабо-Верде, Ливия, два Йемена.

Не забывал исполнять свой гражданский долг и ежегодно сдавал бесплатно кровь со своим отрицательным резус-фактором, пока по главному московскому телеканалу не показали репортаж с давно хранящимися в каком-то подвале колбами со сданной кровью, на одной из которых была написана моя фамилия. По партийной линии был начальником штаба добровольной народной дружины Внешэкономбанка и одно время – секретарем партбюро управления. Прекратил в нем традицию проводить политинформации и отчитываться перед партийными товарищами о командировках. Первым из сотрудников Внешэкономбанка поддержал начатое Борисом Ельциным движение по выходу из КПСС[439], участвовал в августе 1991 года в организации обороны от ГКЧПистов московского Белого дома. В общем, было увлекательно.

Как-то в полете во Вьетнам я познакомился с высокопоставленным сотрудником Госплана, и потом он рекомендовал меня своим сослуживцам, создававшим коммерческий банк «Виза». Меня пригласили заняться в нем валютными операциями. Так я в 1991 году перешел в коммерцию, стал начальником отдела, затем – единственным заместителем председателя правления банка, курировал в нем всю рыночную (некредитную) деятельность, содействовал с самых начальных этапов становлению Валютной биржи, которая впоследствии преобразовалась в крупнейшую торговую площадку страны – Московскую межбанковскую валютную биржу (ММВБ) и Московскую Биржу. Несколько лет подряд входил в состав ее «законодательного» органа – биржевого совета, работал председателем совета секции валютного рынка.

Несмотря на отсутствие на старте генеральной лицензии, банк «Виза» быстро обрастал контрагентами и клиентурой, стал одним из крупнейших операторов валютного рынка России. Как только нам удалось получить право на открытие прямых корреспондентских счетов за рубежом, могу смело утверждать: быстрее и качественнее с клиентами в России не работало ни одно кредитное учреждение. А основной долларовый счет я открывал в Bank of New York[440], и с тем банком в деловой столице США меня знакомил его вице-президент князь Голицын.

Поэтому совсем неспроста два первых раза, когда ведущим экономическим журналом сравнивались квартальные итоги по прибыльности, мой банк был признан победителем среди всех средних и малых кредитных учреждений России[441]. Официальный триумф закончился тем, что в последующие разы журнал вообще не стал включить «Визу» в конкурс, объяснив это тем, что его столь высокая эффективность в принципе необъяснима.

Помню сложившуюся тогда атмосферу доверия между руководителями валютных подразделений московских банков. Все мы прекрасно друг друга знали и проводили совместные операции долгое время без официально установленных лимитов, на чистой интуиции. Как-то мне нужно было для моего довольно небольшого банка привлечь сроком на один день сразу двадцать миллионов долларов (а рублевые средства мы сами размещали под большой процент). Нашел семнадцать у традиционных контрагентов, а еще три – никак. Звоню Андрею Мельниченко, который в то время возглавлял МДМ-банк. Говорю: «Андрюх, дай, плизз, трешку на овер[442]!». Он мне: «А завтра точно вернешь?» – «Точно» – «Бери!».

Или, скажем, просит меня по телефону Александр Осмоловский из Альфа-банка приобрести для него на ближайших биржевых торгах за рубли миллион-другой долларов, покупаешь их, а пока возвращаешься на рабочее место, рыночный курс валюты вырастает на несколько процентов. Но ты все равно совершаешь сделку на прежних условиях. Было и наоборот, когда, к примеру, я договорился в «черный вторник» с Сергеем Агеевым о продаже полутора миллионов долларов банку «Империал» с расчетами на следующий день по действовавшему тогда на рынке высочайшему курсу, а уже через час этот курс начал валиться. Однако рубли пришли в «Визу» вовремя и в полном объеме. Можно было бы сказать, мол, извини, забыл о сделке или что-то не получилось, а затем продать ранее купленные и подорожавшие или купить подешевевшие доллары в прямой сделке с другими контрагентами, поделить прибыль и заработать сразу на пару добротных московских квартир. Но у нас и мысли не появлялось кого-то подвести, не подтвердить делом устные соглашения, пусть даже они стали совсем невыгодны. Можно сказать, что тот еще молодой валютный рынок был рынком банкиров-купцов: на нем царствовали заветные принципы купечества на Руси «доброе имя лучше богатства» и «уговор дороже денег». Да и что в характере мужчины может быть важнее ответственности за дело и собственные слова? Не уверен – не обещай. А если обещал – отдай все, умри, но выполни.

Поэтому для меня стало шоком невозвращение в 1995 году из Всероссийского биржевого банка в «Визу» солидной суммы кредита. А ведь его брал под свою ответственность мой старый знакомый, который, как потом выяснилось, элементарно лгал своим товарищам о надежности банка. Некоторое время после того «кидания» было очень тяжело с поддержанием ликвидности «Визы», но постепенно справились, восстановили доходность, хоть и далеко не прежнюю. Только романтика доверия пропала, во всех банках появилась система жесткого контроля устойчивости контрагентов. Да вот что-то не очень она помогала и помогает.

Вскоре мне пришлось столкнуться с вероломством части бывших сослуживцев, которых взял в банк и обучил навыкам профессии. Они прежде прозябали на низких зарплатах, а, дорвавшись до высоких банковских и привыкнув к ним, но не имея способности к совершенствованию методов законного и надежного извлечения прибыли, начали тупо опустошать «кормушку», фактически топить банк «Виза», как только я из него ушел[443].

А ушел я в сентябре 1996 года, приняв приглашение заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации, бывшего руководителя Валютной биржи Александра Потемкина возглавить валютное управление в составе департамента иностранных операций (ДИО) главного банка страны. Через два года, минуя должность заместителя, стал директором департамента, занимался реализацией курсовой политики и управлением золотовалютными резервами, входил в состав комитета Банка России по денежно-кредитной политике.

Но, уверен, что ключевой, наиболее ответственный период моей работы в ЦБ начался с возвращением в него после августовского кризиса 1998 года известнейшего банкира Виктора Геращенко. Сразу скажу: на мой взгляд, Виктор Владимирович – человек исключительно яркий, эрудированный, высокий профессионал, но ему близки социалистические воззрения, и поэтому деятельность его команды в ЦБ – что в 1989–1994, что в 1998–2002 годах – приносила совсем немного пользы.

Помню, как в конце сентября 1998 года руководители Банка России приняли решение о введении института торговли валютой на бирже с искусственным, внерыночным завышением цены рубля путем валютных ограничений. Я же всегда считал, что валютные ограничения заявленного смысла не достигают, а как антипод свободного предпринимательства препятствуют развитию страны, обязательно ведут к ее деградации. Поэтому они поддерживаются только сторонниками распределительной системы хозяйствования или экономически безграмотными людьми, либо коррупционерами и «серым» бизнесом. Но решение было принято, и первый заместитель председателя Банка России Андрей Козлов, с которым мы были добрыми знакомыми еще со студенческих времен и единомышленниками, попросил меня написать инструкцию (положение) о порядке и условиях действия такого института. Мол, если инструкцией займется инициатор решения – подчиненный ему зампред, курирующий валютное регулирование[444], можно себе только представить, что он в ней понапишет.

Я взялся за дело с главной мыслью не допустить столь любимых валютными регуляторами из ЦБ индивидуальных разрешений на проведение операций, иначе коррупционные аппетиты закрепили бы порочный порядок надолго. И мне это удалось. Тем не менее лист согласований инструкции открывался моей визой с комментарием: «Технически верно, экономически – вредно». И тут же я начал буквально заваливать Совет директоров Банка России служебными записками с подробными доводами, подтвержденными расчетами, в пользу скорейшей отмены ограничений.

Мой конфликт с представителями команды Геращенко вступил в открытую фазу, когда я категорически отказался выполнить письменное поручение зампреда ЦБ, курирующего международную финансовую деятельность[445], предоставить определенному им швейцарскому банку сведения об объемах размещенных Банком России у конкретных контрагентов за рубежом депозитов в золоте. Из-за такого моего отказа делиться коммерческой тайной взбешенный зампред добился объявления мне строгого выговора за нарушение субординации. А я направил Виктору Геращенко разъяснение происшедшего с настоятельной просьбой отменить явно необоснованное взыскание или уволить меня по собственному желанию, чтобы я мог отменить выговор в суде.

Увольнять не решились, ведь в то непростое посткризисное время в Банке России не было других специалистов с большим опытом коммерческого банкира, досконально знавших и буквально «кончиками пальцев» чувствовавших рынок, легко прогнозирующих его реакцию на каждое действие ЦБ. А во избежание дальнейших конфликтов меня просто вывели из-под кураторства зампредов, неформально переподчинили напрямую здравомыслящему и прогрессивному первому заместителю председателя ЦБ Татьяне Парамоновой. Вместе с ней нам удалось сделать много полезного и, главное, остановить атаку сослуживцев-антирыночников на Россию, довольно быстро добиться отмены тех самых валютных ограничений.

И еще: начиная с апреля 1999 года я самостоятельно принимал решения об интервенциях Банка России на внутреннем валютном рынке и величине устанавливаемого курса, только в отдельных случаях заранее ставил о том в известность председателя ЦБ. Использованная мною в тот период тактика курсовой политики ведущее экономическое издание «Ведомости» назвало «лестницей Черепанова»221, и она прекрасно сработала. Краткое авторское отступление: считаю, что в условиях страны с неустоявшейся экономикой, которой является Россия, слабой конкуренцией и ее тотальной зависимостью от товарного импорта и сырьевого экспорта, для становления и ускорения экономического роста крайне благодатно жесткое управление динамикой национальной валюты, но исключительно рыночными операциями. Причем, курсовые ориентиры должны быть общеизвестны и надежно достигаемы. Поэтому отказ от такого управления при наличии достаточных золотовалютных резервов – это экономическая диверсия, порождающая хаос. Конечно, очень важно суметь выбрать единственно верную динамику, для чего в руководстве центральным банком нужны грамотные специалисты-рыночники, а не научные работники.