скачать книгу бесплатно
Тот её слушал, и лицо его покрывалось багровыми пятнами. Он прошёл в коридор и снял телефонную трубку. На звонки долго не отвечали, потом молодой женский голос спросил:
– Да?
– Алёшку позови, – проскрипел свёкор.
В трубке засмеялись, сказали: «Мужчина просит», – после чего последовал ответ: – Подойти не сможет, что передать?
У Семёнова-старшего от злости все мысли из головы испарились. Он тупо смотрел на телефон.
– Сколько тебе платют? – спросил он наконец, надеясь, видимо, оскорбить.
– Оклад вполне приличный за восьмичасовой рабочий день, – благожелательно ответила трубка. – Минус подоходный, плюс питание… Извините, как раз накрыли на стол. Всего хорошего.
Раздались короткие гудки. Жена Семёнова, которая всё слышала, ревела в три ручья. До сих пор она делала это молча, а теперь заголосила.
– Не бойсь, – пробовал успокоить её свёкор, – у него денег не хватит долго баловать. Поистратится – и опять в ум придёт!
Жена Семёнова заплакала пуще прежнего.
– Да ты чё? – спросил её свёкор.
– Он недавно на вторую работу устроился, – ответила она. – C этого как раз и расплатиться сумеет!
Как нужно относиться к людям
Я старая и больная, плохо хожу и едва вижу. Вчера, когда я хотела сесть в автобус, чтобы доехать до поликлиники – две остановки, но пешком для меня туда добраться трудно, – ты, вполне взрослая женщина, оттолкнула меня, чтобы сесть в автобус поскорее. Ты, конечно, успела, я влезла следом, другие тоже – и автобус тронулся.
Я много слышу сейчас, что восточные и южные люди понаехали в наш город и творят бесчинства. Так вот, когда южные люди поймают тебя в тёмном месте и станут насиловать, а ты будешь орать – никто тебе не поможет. Жители пройдут равнодушно мимо: зачем им вмешиваться, это не их дело. Как ты относишься к людям – так и они относятся к тебе. И это правильно.
Сказки, в которые мы не верим
Судья возвращался домой пешком. Это давно вошло в привычку: в день заседания – час ходьбы по городу, иногда даже ночью. Без этого начинало шалить сердце или одолевала бессонница – иллюстрация к медицинским брошюрам, которые он иногда листал в поликлинике, сидя в очередях. Хотя в последние несколько лет не оставалось времени даже на то, чтобы болеть.
Обычно во время пешей прогулки он старался отвлечься от процесса, который вёл, и думал о чём-то постороннем. В этом году он собирался отметить юбилей – скромно, но всё-таки отметить. Пятьдесят, как-никак. Пожалуй, стоило конкретно поразмыслить, где это организовать: стоял июль, а в августе мероприятие должно было состояться. Действительно, об этом стоило поразмыслить, но он не мог – слишком странным было сегодня поведение подсудимого.
На предварительном следствии тот ничего не отрицал. Да, он побывал тем вечером у любовника своей жены: о её связи он узнал накануне. Любовник жил на даче, и женщина иногда приезжала к нему. В тот раз её не было, что, очевидно, её и спасло, потому что на убитом обнаружено было пять ножевых ран: его зарезали в приступе ярости. Казалось бы, всё просто.
Была, однако, деталь, которая не укладывалась в схему. Эксперты установили, что убийство произошло утром, а не вечером, то есть за десять часов до того, как местные жители заметили обвиняемого на улице посёлка. Узнав об этом, тот начал отрицать свою причастность к убийству и заявил, что обнаружил в домике уже труп. Более того, он представил алиби: один из его знакомых показал, что в тот день с утра они вместе выпивали. Нашли и бутылку водки с отпечатками пальцев подследственного. Дело зашло в тупик. Потом, в какой-то момент, обвиняемый снова подтвердил, что убил он сам, и рассказал, как приезжал на место убийства дважды – утром и вечером. А сегодня на суде снова всё отрицал.
Стояли белые ночи, и набережные были полны гуляющей публики. Через три часа пролёты мостов должны были подняться вверх, будто исполняя некую ораторию, и застыть, пропуская молчаливо скользящие по воде корабли. Судья шёл вдоль гранита и смотрел на Петропавловскую крепость.
Миновав мечеть, он вдруг решил заглянуть к брату. Младший брат с женой и сыном жили на Петроградской стороне, в одном из каменных колодцев с окнами во двор. Судья поднялся по узенькой лестнице и нажал звонок.
Володьке, племяннику, было четырнадцать лет. Он стоял на пороге – высокий, нескладный, в джинсах и расстёгнутой рубашке.
– Дядя Игорь! – улыбнулся он, приглаживая чёрную шевелюру ладонью. – Заходите. А предки на дачу уехали.
Судья переступил порог, тоже улыбнулся:
– Я и забыл, сегодня же пятница… Ты что же не с ними?
– Послезавтра в Крым отсылают по путёвке, – пояснил Володька. – Чай будете?
Они прошли по длинному, похожему на щель, коридору на кухню. Володька включил свет и зажёг конфорку.
– Курил? – Судья потянул носом.
– Друзья заходили… – уклончиво ответил племянник и поставил чайник на плиту.
– Врать не умеешь, – констатировал судья.
– Это точно. – Володька резал булку. – Варенье какое любите? Есть только вишнёвое.
– Hy тогда вишнёвое. – Судья снял пиджак, повесил на спинку стула.
– Дядя Игорь… – начал было Володька. Голос у него был ломким. – А как узнать, сумасшедший человек или нет? Но чтобы в семье об этом ничего не было известно?
– Про кого узнать-то?
– Про меня, – буркнул Володька и стал наливать кипяток в чашку. Судья улыбнулся, но племянник был серьёзен. Судья вспомнил себя в четырнадцать лет.
– Нужна особая экспертиза по направлению соответствующих органов.
– А вы мне можете дать такое направление?
– Да что случилось?
Володька молчал, и тишина сгущалась. Судья хотел было открыть рот, но племянник его опередил.
– Вот, – сказал он и показал в угол, под раковину. В углу сидела крыса.
– Фу, – сказал судья, – гадость какая! Дай-ка швабру. – Он собирался встать.
– Это не крыса, – утробным голосом сказал Володька. – Я не знаю, кто это. Но она умеет разговаривать.
– Дай-ка швабру, – повторил судья.
– Спросите её о чём-нибудь, – с теми же интонациями попросил племянник.
Судья не стал спорить, кашлянул и громко задал первый пришедший в голову вопрос:
– Тебя как зовут?
Он демонстративно повёл глазами на племянника, словно призывая его в свидетели, и вдруг услышал:
– Как вам будет удобнее меня называть.
– Hy что?! – выкрикнул Володька и схватился за голову руками.
Судья обернулся к раковине. Крыса молчала, как ей и полагалось. Судья потянулся за спичечным коробком, лежащим на столе.
– Не надо, – услышал он. Или ему показалось, что услышал.
– Что «не надо»?
– Не надо бросать в меня коробком. Вы же здравомыслящий человек. Вот и отнеситесь к происходящему как к данности. Вступите, например, со мной в диалог, если уже есть желание эмпирически подойти к факту моего существования.
– Здесь возможен элемент субъективизма, – в том же тоне ответил судья.
– Найдите объективные способы проверить свои ощущения.
Судья готов был поклясться, что на кухне не раздалось ни звука, и в то же время голос звучал в ушах, отчётливо окрашенный в низкий мужской тембр.
– Хорошо, – судья уже не сказал это, а произнёс про себя. – Вы меня слышите?
– Слышу. Вы можете задавать любые вопросы.
Судья решился.
– Кто совершил убийство в тот день… в тот день… – Он подыскивал формулировку.
– Его совершил обвиняемый, – последовал мгновенный ответ. – Он сделал это утром и просидел до вечера в сарае. C одной стороны, он хотел уйти незамеченным.
C другой – ожидал приезда своей жены, чтобы убить и её. Нож, который вы не нашли, закинул в поленницу, слева от входа.
– Значит, его приятель лжесвидетельствует, – констатировал судья. – Так я и думал… А где гарантия, что это не мои собственные мысли?
– Спрашивайте ещё.
– Вам-то это зачем? – поинтересовался судья.
– Мне необходим контакт.
Голос Володьки был подобен рёву громкоговорителя, внезапно включённого на кухне:
– О чём вы его… то есть её… спрашиваете?
Судья вздрогнул.
– Я слышу только ответы, – пояснил Володька. Судья снова обернулся к раковине.
– Вам нужен контакт именно со мной? – спросил он уже вслух.
– Мне до сих пор никто не смог помочь. Считают галлюцинацией. – В модуляциях, с которыми это произносилось, угадывалась насмешка. Племянник посмотрел на судью. – Вы ведь до сих пор не до конца верите в реальность происходящего.
– В чём же должна выражаться помощь? – сухо спросил судья.
– Мне необходимо очутиться в магнитном поле высокой напряжённости. Приблизительно, с помощью которого у вас в ускорителях удерживают плазму.
– Я в этом ничего не понимаю, – пожал плечами судья.
– От вас и не требуется понимать. Добейтесь, чтобы меня выслушали учёные, дальше я сам объясню суть проблемы. У меня, к сожалению, впереди ограниченное время. В случае неудачи организм, в котором я существую, окончит жизнь вместе со мной.
– Вы пока аккуратнее с кошками, – посоветовал Володька.
– Эта проблема мне известна, – ответило Нечто. Теперь назвать это Нечто «крысой» судья бы не решился.
– Завтра и послезавтра научные учреждения закрыты, – сказал он. – В понедельник я приду сюда, и мы всё обсудим. Поясните мне, кто вы, собственно, такой?
– Вы не поймёте, – ответил голос. – Ваши математики – они, может быть, смогли бы. Сгусток информационного поля. Случайное попадание информации в ячейку, предназначенную для другой. Такое даже здесь, на Земле, бывает сплошь и рядом: тот, кто по генетическому коду должен стать сапожником, становится солдатом, писатель – учёным… флуктуации. В масштабах вашей галактики это происходит гораздо чаще, чем у нас. Я рад, что вы схватили суть. А сейчас мне необходимо переместиться в укрытие.
Последние фразы прозвучали неким металлическим нивелированным речитативом.
– Ладно. – Судья проводил взглядом крысу, метнувшуюся вдоль стены, и снял со стула пиджак. – До понедельника, Володя. Хотя тебя уже, наверное, не будет?
Племянник отупело смотрел в окно.
– Я её… то есть его… на руки брал! – сказал он. – Кто поверит?
Судья потрепал его за вихор.
– Не дрейфь, – сказал он. Володька кивнул, и судья двинулся к выходу. Он был вполне спокоен.
В понедельник утром он уже звонил к брату в дверь. Тот широко распахнул её.
– Входи! – чуть не крикнул он. Щёки у него были малинового цвета, чёрные усы топорщились. – Всё! Завтра же иду в санэпидстанцию! Дармоеды!
– Да в чём дело?
– Представляешь, приехал вчера с дачи, а на полу прямо посреди кухни – здоровенная такая крыса, сидит и нагло смотрит. Володька, идиот, кричит: она говорящая! Я ей показал, говорящей! В угол загнал, поймал и прибил гадину!.. У Володьки истерика, в санаторий ехать отказывался, сопляк. Силой пришлось в аэропорт везти! На меня руку поднял, ты можешь представить?!
Судья смотрел на брата, который мерил прихожую вдоль и поперёк. Брат был на семь лет младше и выглядел круглым, здоровым бодрячком. Судья вспомнил, что в детстве брат не верил сказкам.
– А чего мы здесь толчёмся? – опомнился тот. – Давай, пошли на кухню. Жена завтрак греет.
Судья молча прошёл за ним по коридору.
– Здравствуй, Лариса, – сказал он. Женщина устало улыбнулась и кивнула, стоя возле раковины. Она чистила картошку, и руки у неё были мокрыми.
– Идите пока в комнату, посидите, – сказала она. – Я, как сготовлю, позову.
Судья смотрел на неё, ещё привлекательную в зрелой своей красоте, и вспомнил, как однажды, когда брат уехал в командировку, по чистой случайности – из-за не до конца закрытой двери – узнал о Ларисе предосудительную правду. C мужчиной, который обнимал её тогда, он был мельком знаком. Сейчас он подумал о том, что существует прямая связь между тем, что брат не верил в сказки, когда был маленьким, поведением Ларисы с тем мужчиной, когда не было дома брата-рогоносца, и окровавленной финкой, найденной следователем по подсказке Существа за поленницей в сарае и отданной для дактилоскопирования – позавчера, в субботу.
Военно-полевой хирург
Ты здесь лежишь на операционном столе, привязанный за руки и ноги, с распоротым животом, из которого вываливаются кишки. Недавно тебя забрали в армию, и ты тут же попал в горячую ситуацию – тебя бросили в бой раньше, чем ты, вообще-то, понял. Тут же взрывом тебе разорвало кишки, поэтому жить тебе или нет – решаю я, хирург. Я стою над тобой и узнаю лицо того сопляка, которого видел полгода назад, когда я работал в госпитале в Питере и ехал вечером в переполненном вагоне метро, очень уставший от проделанных за сутки операций. Хотелось спать, но я стоял, едва держась за верхний поручень, а ты сидел передо мной и щёлкал кнопки на своём айфоне. Ты посмотрел на меня, опустил глаза и продолжил своё щёлканье, не попытавшись уступить место и даже не сменив выражения лица, которое я вижу здесь. Так вот, сопляк, слушай меня: скоро у тебя проходит местная анестезия, уступая место дикой боли. Ты меня, как я вижу, слушаешь – моргаешь глазёнками. Ты попал в полевой госпиталь в доме у прифронтовой полосы. Здесь у меня много раненых, требующих операции, к ним я ухожу, а ты оставайся – медсёстры тебе не помогут: они не умеют резать и зашивать что-то в брюшной полости. Завтра утром придёт новая смена, а ты тут оставайся с распоротым животом, со своей дикой болью, и лучше будет для тебя смерть, чем начинавшийся перитонит. Не знаешь этот термин? Узнаешь потом, если сразу не умрёшь. Нужно в метро уступать место старшим: сам скоро поймёшь. Вон как воняет твой набитый фекалиями и разорванный кишечник! Нюхать это всё именно от тебя не стану. Я ухожу, а ты тут лежи. Понял?!
Хирург всё-таки вернулся, чтобы продолжить операцию. За то время, когда его не было в палате, раненый солдат умер, и это было лучшим вариантом для всех.
