скачать книгу бесплатно
– Мне ведь продолжать?
Пейтон смог лишь еле ответить «Да», не поднимая головы, и тут же застонал от наслаждения, предвосхищая оргазм. А ведь она и такие вопросы научилась задавать сама. Насколько способная ученица, уже всё делает сама. Уже только говори ей «Да». Уже только собирай плоды с неё… А ведь не сразу к этому пришли. Вначале надо было долго ей рассказывать про весомость уважения, про необходимость понимания, про системообразующее значения иерархии в обществе. И как она тогда не до конца понимала все эти вещи, пытаясь высказать что-то своё. Уж не говоря про самое начало их отношений, когда она смотрела на него ещё выпученными глазами, пытаясь воспринять, как она тогда сказал «ересь» из его уст. Рассказывала про возраст, про недопустимость такого отношения к ней. И всё же спустя пару недель сначала позволила дарить себе подарки, потом трогать себя, потому управлять её временем, потом не работать, как все остальные, потом работать только на него, и, наконец, делать только то, что он хотел с ней делать.
Это всё долгий путь, и Пейтон знал все правильные и неправильные шаги в нём. Особенно неправильные. Он несколько раз себе повторял, что не надо торопиться, что надо быть выдержаннее и умнее. И только стремление обладать ей привело его к цели. Эти постоянные тренировке с утра, убедительные речи перед зеркалом, которые с каждый разом становились всё более лаконичными и аргументированными. Пока не дошли до идеала. Того идеала, что убедил её в неизбежности её поражения перед ним. А уж лучше раньше, чем позже, и добровольно, чем принудительно… Про это, конечно, это тоже рассказывал ей отдельно, причём задолго до того, как надо было свести разные его доводы с этим положением вещей в мире.
И теперь вот это. Она делает ему минет. С удовольствием. Всё только так, как он хочет. И при этом она ещё и сама правильно угадывает его желания. Как это называется? Совершенство. И это то совершенство, до которого довёл он… Уж чего-чего, а надо это теперь беречь, раз это всё досталось ему таким трудом.
С широкого размаха его правая рука влепила девушке пощёчину. Раздался звонкий стук ладони о щёку, и девушка свалилась на бок. Пейтон чувствовал боль в своей правой ладони, и понимал, что сейчас это сделала его рука. Он сделал. Только что ударил со всей силы свою же женщину, стоявшую перед ним на коленях и ласкавшую его член. Ударил, потому что видел, что это возможно. И что это будет самое яркое, что только можно сделать в этой ситуации. Эти мысли молниями носились в его голове из стороны в сторону.
Что значит самое яркое? Это ли самое невозможное? В этом бесконечная сила, делать самое невозможное в самый неподходящий момент? Или это безумие? А где границы безумия и достижения невозможного? Да, ударил её. Потому что мог. Мог беспрепятственно это сделать. И в такой ситуации, которая не подходила для этого… Она почти довела его до оргазма. Он почти кончил, как хотел. Он должен был бы быть рад ей, благодарен, чувствовать её ближе к себе… С чего вдруг так с ней обращаться? С чего вдруг бить её? И именно в такой момент? Какой смысл вообще был в этом действии?
То что это казалось невозможным. Нереальным. Но он сделал. Он может делать невозможное. И теперь, когда она чуть поднялась и, опираясь на одну руку, а другой держась за ушибленную щёку, бешенными глазами смотрела на него и не могла даже вымолвить ни слова, он начал понимать, насколько хорошо он прав. Насколько правильно, как никогда в своей жизни он поступил сейчас. Да ещё и как удачно – правой рукой об её левую щёку. Мир, буквально залился красками в глазах Пейтона. Ему казалось, что сами звёзды теперь освещают его путь, сами звёзды показывают ему, как жить. Как действовать. Как быть лучшем прежде всего для самого себя.
Из носа у Делейни начала течь кровь, и она машинально начала шмыгать носом. Теперь она выглядела жертвой. Ещё только что такая яркая и насыщенная, теперь она начинала становиться ничтожной и ненужной. Хоть её фигура до сих пор была прекрасно, а грудь до сих пор красивыми изгибами выпирала из кофточки, сама Делейни, её лицо и глаза, начинали угасать. Прежде всего, во взоре Пейтона.
Ему казалось, что он довёл её до совершенства, а затем также с этого совершенства и убирает. Не надо было терять её – её хотелось выбросить. Ведь он сам буквально только что, буквально пятнадцать минут назад размышлял о том, что случись ей отказаться от него, и он может не устоять и пойти у неё же на поводу. Он у неё пойти на поводу! Вот оно как всё выглядело. Совершенство, которое создал он своим умом, своими силами. Это совершенство бы не служило ему, а стало бы водить его как шавку… Захотела сама им управлять? Вот, что она захотела. Она изначально к этому и шла. Хотела с самого начала всё испортить. Но… Не тут-то вышло. Он знал, как это сделать. Как это сделать так, чтобы это работало только на него…
Пейтон улыбнулся от новых интересных мыслей, которые витали у него так слаженно и понятно. Его правая рука ухватилась за большой стакан и приблизила его ко рту, а потом сделал движение, чтобы выпить. Внутри оказалась почти пусто, буквально одна капелька виски на самом донышке, которая скатилась по краям стакана и залетела внутрь. Едкий вкус осел на языке, и Пейтон ещё раз посмотрел на девушку – сексуальная, даже в таком побитом положении сексуальна. Всё же старания прошли не зря…
Она попыталась подняться, но правая рука старейшины с крепкой сжатыми пальцами большим квадратным стаканом опустилась ей на лоб. Раздался гулкий стук, и она распласталась на полу. Это ещё сильнее возбудило Пейтона, и его член напрягся до предела, а потом он кончил, брызнув прям на себя. Пальцы выронили стакан, и он отскочил в сторону. Никогда ему ещё не было так хорошо, как сейчас. От тех правильных лаконичных и естественных действий, которые он делал, словно играл по нотам ту музыку, что была у них лишь в записи… Никто на всей станции не мог играть по нотам, а Пейтон мог… И как… Что ощущается весь мир. Всё, что только есть на их собственной станции, на Луне, о существовании которой знают лишь избранные.
Такие, как он. Но он, в отличие теперь уже и от остальных избранных, знает кое-что ещё. Он знает, как выглядит идеальное в мире. То идеальное, которое нельзя повторить. Которое происходит лишь один раз для каждого одного раза. Того самого раза, что можно увидеть лишь в процессе… Только тогда можно увидеть те тайны, что всегда скрыты от нас. Что открываются лишь на мгновения в такие моменты, когда ты их не ожидаешь увидеть… Через невозможное в самое неподходящее время… До чего же это прекрасное чувство…
Пейтон наконец немного начал восстанавливать силы, глаза его раскрылись, и он смог нормально видеть. Он так и сидел в кресле со спущенными штанами, забрызганный своей спермой, а рядом с ним на полу лежала Делейни. Из её носа текла кровь, но при этом она дышала и, по всей видимости, была не настолько сильно травмирована, как это могло показаться на первый взгляд.
– А зачем я это сделал? – старейшина сказал это вслух, причём достаточно громко. Он продолжил вслушиваться в дыхание девушки, и почувствовал, что жизни в ней ещё более чем достаточно. Эта мысль, с одной стороны, показалась ему странной – как это так он на расстоянии может определять живучесть кого-то просто по дыханию. А с другой – определённый уровень успокоения, что были ещё возможности что-то менять, если он передумает.
– Нельзя передумывать! – прогрохотал какой-то голос в его сознании. Он прям готов был поклясться, что тот голос, что был только что в его голове, не принадлежал ему самому. И вообще никому не принадлежал. Это было что-то само собой разумеющееся. Будто не относящееся ни к живому, ни к мёртвому. А к тому, что за гранью этого… И ему показалось, что нельзя спорить с настолько очевидной мыслью. Нельзя передумывать то, что так важно было сделано в невозможный момент. Недопустимо это передумывать.
В этот момент он почувствовал, что снова возбуждается. Его член снова стал подниматься, а в глазах замелькало светом. Есть ещё вещи, которые следует довести до конца. Не сделай это сейчас, и в другой раз будет уже не то. Нельзя откладывать такие вещи. Такие, которые не повторяются. Которые каждый раз бывают только однажды в своём роде. И сейчас у него именно такой момент.
Пейтон оглядел пол и увидел валяющийся стакан. В голове промелькнули мысли, что если бить им, то могут быть осколки, и они могут отлететь ему в глаз. Это очень маловероятно, но это отдаляет его от совершенства. Это отдаляет от того, что делает правильно в один единственный момент, который может быть только сейчас. Нельзя думать о возможности разбить стакан – нужно думать только о том, что делаешь правильно. Нельзя опасаться чего-то – нужно только что-то правильно делать. Нет. Этим стаканом дальше он может только всё испортить.
Вот руки у него ещё есть. Они идеальны. Они будут делать, как надо.
Ему захотелось чуть сползти со своего кресла, чтобы оказаться к Делейни поближе, обхватить её и мягко душить, пока она не перестанет дышать совсем. Но тут ему стало тяжело дышать. Он стал чувствовать, как его дыхание буквально перехватывает. Как что-то под лопаткой начинает странно побаливать… Ведь он правда уже не молодой. Такие напряжения ему явно не по возрасту. Слишком переусердствовал. Это перебор для него… И хоть момент правда идеальный. Хоть правда такого больше не будет. Но силы оставляли его… Хватит только на одно действие. Всего на одно. Потом он не сможет уже ничего не сделать.
Пейтон дотянулся до своего телефона на столе и, подняв трубку, набрал номер медицинской секции.
Хеддок
Ему нравилось в отдельное время заниматься тем, чем он занимается – не просто возглавлять секцию Просвещения, а не преподавать уроки самостоятельно. Он где-то вычитал, что в школах директора сами проводили для учеников какие-то отдельные предметы, ведь так можно было не просто руководитель предприятием с высока, но и знать всех учеников изнутри. Знать, на что они способны, прилежны или нет, умны или нет, хотят ли что-то от жизни, и что вообще представляют для школы.
Хеддок тоже хотел всё это знать, правда у него задача была посложнее. Семь тысяч человек. И пусть далеко не всем предметам приходилось учить взрослое население, но абсолютно всех надо было учить истории. И именно этот предмет он вёл лично. Каждый день, без выходных. Хоть понемногу, но у него были занятия каждый день. И каждый день он рассказывал то, что считал нужным закладывать в умы жителям станции.
Ведь ту историю, которую он преподавал, знал только он. И только он сам и выдумал. Разумеется, небольшая часть была отведена и под древнюю историю: про Египет, Шумер, Китай, Древние Грецию и Рим, эпоху Средневековья, Возрождение, Просвещение, Золотой век дипломатии, кровавый 20-й век и небольшой кусочек 21-о. Вот этому небольшому кусочку 21-о века он отвёл всё внимание, переделав его в огромный пласт информации, плавно перетекающей из той реальности, которую он сам знал из записей, найденных на разного рода носителях, и той реальности, которую он создал, чтобы доказать, что все находятся на Земле, а не где-то ещё.
И тут ему пришлось действительно потрудиться. Это не та демагогия, которую мог до бесконечности нести Пейтон Кросс, складывая два плюс два и получая необходимое под любые потребности число. Это совсем другое – необходимо было аргументировать, доказать, выстроить логическую цепочку с выверенным результатом. Для этого нужен не дар убеждения, а умная голова на плечах, способная выстроить системный подход во вдалбливании этой информации не только подрастающему поколению, но и уже взрослым людям.
Да, конечно, следует исходить, что все кругом ничего не знают. Что они готовы изначально верить во что угодно. Но это всё только в начале. А по прошествии времени: может, месяцев, может, лет, в любом случае появятся вопросы. И на эти вопросы уже должны быть готовы ответы. Чем раньше готов ответ, тем легче его воспримут. Можно, конечно, рассказывать что и почему по мере поступления вопросов, как это делает Пейтон Кросс, но тогда придётся целыми днями повторять одно и тоже яростно и фанатично. Так, чтобы это выглядело достоверно. И тогда всё держится лишь на одном – бесконечной способности убеждать эмоциями. Соответственно, и жить в этом случае будет всё до тех пор, пока эта способность будет оставаться всё в таком же виде. А это значит, что всё будет жить буквально на честном слове.
И такое положение дел Чарли Хеддока не устраивало. Всё должно было работать само по себе. Люди должны были рассказывать всё и доказывать друг другу сами по себе. Люди должны были спорить друг с другом, а не с ним, не с Хеддоком. Вот в чём принципиальная разница его подхода, от подхода старейшины, заведующего всей пропагандой на Аполло-24.
И сейчас он стоял перед залом, полном взрослых состоявшихся людей, и рассказывал про то, как некогда люди довели Землю до того состояния, в котором она сейчас находится. Как переполнили её собой, как загадили реки, моря и озёра. Как испортили весь воздух. Как нарушили мировой баланс всего: круговорота воды в природе, содержания углекислого газа в атмосфере, даже наклон Земли к собственной оси. И всё это привело к тому, что они могут наблюдать сейчас.
Как все надеялись, что что-то может исправиться, когда группа выживших решила поместить оставшееся население планеты в криокамеры, задать тысячелетний срок его пребывания и разбудить после этого. И это всё сделали они сами. Сами с собой. Это очевидно, и быть по-другому не могло, ведь именно они проснулись в эти криокамерах, пусть уже и не помня ничего из своего прошлого.
Вся концепция могла уложиться в несколько предложений, но Хеддок растянул её на два с лишним часа. Лишних слов при подтверждении не бывает. Они бывают лишними при оправдании. Когда надо что-то опровергнуть. А вот когда надо что-то доказать, то каждое дополнительное слово будет лишь дополнительным кирпичом на твоей чаше весов с аргументами.
– Есть вопросы? – Хеддок завершил говорить и добродушно уставился на своих слушателей. Около трёхсот человек сейчас слушали его, многие пришли на эту лекцию уже не в первый раз, и у него складывалось впечатление, что он, скорее, в кругу единомышленников, нежели слушателей.
Молодой парень поднял руку:
– Да, у меня есть, господин Хеддок.
– Прошу Вас. Как Вас зовут?
– Меня зовут Остин…
– Прошу Вас, Остин. Какой у Вас возник вопрос?
– Я бы хотел узнать… В общем… Если Земля была так перенаселена… И так много людей было. По всей Земле… То почему осталась только одна станция? Почему не несколько? Можно ж было сделать много станций, раз так много людей есть…
Он не успел договорить, как уже скорей пожилого, чем зрелого вида тётенька криком перебила его, утверждая, что он несёт глупость:
– Да, ты правда не понимаешь? Это было всё ради нашего спасения! Мы еле выжили. Мы остались целы, только потому что отчаялись на такой важный шаг. Если бы мы этого не сделали, то всю человечество бы погибло. Всё! Как ты можешь это не понимать?!
К ней подключилась ещё одна тётенька помоложе и ещё несколько человек разных возрастов, иногда поддакивающих на некоторые их реплики. Из разных концов зала стали разноситься разнообразные оклики, упрекающие молодого человека. Сам Остин пытался сказать, что задавал свой вопрос лектору, что суть вопроса состояла в желании понять произошедшее, а не упрекать кого-то в решениях, что всё, что он хочет, так это лучше разбираться в причинах и следствиях и не более того. Его никто не слушал. Его только перебивали, учили, затыкали рот и с определённого момента уличили в глупости и высокомерии.
Хеддок глядел на это и не мог нарадоваться тому, как построил весь свой процесс. Не зря он так хорошо классифицировал свою аудиторию – с ним всегда должны быть те, кто на уровне веры согласен с его аргументами. Такие люди, для которых его правда является непреложной, практически священной истиной, которую нельзя подвергать сомнению даже в собственных мыслях, не говоря уж про то, чтобы делать это публично.
Когда он смотрел на подобное, то каждый раз только и делал, что успокаивался. Его правда держится в этом мире железно. Его правда может существовать уже сама по себе. Эти лекции, по сути, нужны были уже только за тем, чтобы размяться. Тряхнуть стариной, чтобы не терять хватку. Да и для собственного удовлетворения и поднятия духа было очень важно в очередной раз убедиться, что система работает слаженно и долговечно. Что она держится не на моменте, не на случайности, а на выверенных расчётах, которые и правда могут существовать вечно.
В зал незаметно зашёл помощник Хеддока и тихонько подошёл к нему. Приблизившись совсем вплотную, он прошептал ему на ухо:
– Господин Хеддок, у Пейтона Кросса инфаркт. И при нём найдена без сознании Делейни Харпер. У неё сотрясение мозга.
– Это он её так? – также шёпотом спросил Хеддок.
– Похоже, что да.
– Я иду. – начальник секции Просвещения повернулся в сторону зала, где всё продолжался спор с явными победителями и аутсайдером, и обратился к ним:
– Ну что ж, похоже, что все ответы мы получили, так что предлагаю на этой радостной ноте завершить сегодня нашу лекцию…
***
Когда Хеддок первый раз услышал о том, что случилось, то просто подумал, что старикан слегка перебрал, а потом не рассчитал силы и не со зла, а, скорее, во вспышке мимолётного гнева задел чем-то свою подругу. Но подробности были несколько иными: Пейтон со спущенными штанами и следами спермы на собственном брюхе, валяющаяся рядом с разбитой головой и кровоточащим носом Делейни, а также пустой стакан возле кресла. Узнав всё это Хеддок несколько переменил своё мнение.
Ни о каком порыве ярости тут речи идти и не могло. Всё это походило на явный садизм со стороны старейшины. Сначала он ударил её по щеке, а затем и стаканом по голове. Непонятно, в какой именно последовательности он при этом кончил, но взаимосвязь этих вещей несколько пугала.
Хеддок знал о похождениях своего лучшего пропагандиста, заклинателя умов и сомнений. Знал, что Делейни частенько заходит к нему и несколько раз даже на скрытых камерах видел все подробности таких встреч. То, в каком положении находились они оба, говорило лишь о том, что, по крайней мере, изначально всё проходило так, как это было обычно. Но что-то пошло не так… Вот это «не так» пока не укладывалось в голове Хеддока, ведь Пейтон никогда не отличался какой-то физической агрессией.
Да, бывало, он часто кричал в спорах, часто размахивал указательным пальцем, строил грозные рожи и выпучивал глаза не только на оппонентов, но и вообще на всех собеседников. Не было никакого сомнения, что это лишь сценическая роль и не более того. И тем более это подтверждалось, что даже в тех случаях, когда что-то могло дойти до мордобоя, то Пейтон, видя это, спешно прятался за спинами коллег, огораживая себя самого от возможной опасности. И никогда не пытался сам ударить кого-то, как бы сильно не грозился при этом. Словом, рукоприкладство было весьма чуждо его натуре.
А тут выглядело так, будто он в своё удовольствие отметелил женщину, которая в этот момент ещё и ублажала его. Делала всё, как он хочет. А он в ответ – стаканом по голове. Ничего кроме как садистские наклонности в купе с каким-то ещё психическим отклонением в голову не приходило.
Может быть, старикан зазнался до такой степени, что начал считать себя вершителем судеб? Всякое происходит в мозгах у людей, а когда управляешь массовым сознанием людей, то крыша может съезжать в два счёта – оглянешься, а человека уже и не узнать. Но почему именно сейчас?
Пейтон уже два десятка лет занимается тем, чем занимается. Уже двадцать с лишним лет, как только придумали институт Совета Старейшин, он занимает там свой пост. Что случилось за последнее время такого особенного, что вдруг ему понадобилось такое творить? Или он уже давно это делает, а мы просто не замечали? И не заметили бы, если б не его инфаркт?… Кто-то, а Делейни по крайней мере на это должна была дать ответ.
***
– Тебе хоть немного получше? – Хеддок стоял перед Делейни, до сих пор державшей ледяные камни у своей головы. На станции для охлаждения использовали осколки скальных пород, охлаждаемых снаружи – температура за пределами помещений могла достигать минус 170 градусов по Цельсию, и спуская на специальных подъёмниках формы с этими породами, можно было моментально охлаждать что угодно.
– Мне отвратительно… – девушка действительно была в отчаянии. Помимо ушиба на голове и покраснений на носу, у неё было заплаканное лицо и лопнул сосуд на глазу, отчего тот ещё больше покраснел. На неё было очень жалко смотреть, особенно, учитывая, что Хеддоку всё время вспоминалась Сиерра, также часто посещающая его кабинет с похожими целями. И хоть себя от Пейтона он отличал весьма основательно, схожесть ситуаций невольно напрягала.
Хеддок присел рядом и руками обнял её за плечи:
– Делейни, всё уже позади… Пойми, нам лучше знать, что там произошло… Случаи насилия на станции – это очень опасно. Это касается всех нас… У нас нет возможности куда-то переселиться или давать вторые шансы на что-то. Нас всего семь тысяч. Ты сама это знаешь. Это всё человечество… Мы не можем допустить, чтобы среди нас были люди, которые опасны для остальных… Делейни, ты понимаешь, насколько важно то, что ты знаешь?
Хеддок очень хорошо умел строить разговор так, чтобы никто не думал переключать ситуацию на него. Уже не в первый раз, когда ему приходилось действовать самому, а открыто говорить при этом, что он тут главный, разумеется, ему было нельзя. Ведь официально он был, хоть и далеко не рядовым, но и не первым, не старейшиной, не главой секции Безопасности. И та роль, которая давалась ему как руководителю секции Просвещения, позволяла лишь действовать мягкой силой, просить о помощи, быть на позиции того, кто сам в чём-то нуждается. И в этой стезе можно было только спрашивать что-то, если речь не касалась образования и идеологии. С другой стороны, Хеддок устроил всё так, что идеология стала пронизывать все слои жизни общества, а значит любое отклонение – не что иное, как его непосредственная работа. Люди не хотели быть виноватыми при нём – они хотели чем-то помочь ради общего блага, и это было его главным преимуществом перед теми людьми, что работали в секции Безопасности.
– Понимаю… И именно потому что понимаю это, мне не хочется делать что-то, что отправит Пейтона в Тоску.
– Делейни, мы делаем всё именно для того, чтобы этого не случилось. Он же старейшина. Он должен подавать нам пример… Поверь мне, никто пока ничего не знает про это. И я даю тебе слово, что ничего из того, что ты мне расскажешь, не выйдет за пределы этой комнаты… – Хеддок обвёл рукой всё помещение, и снова вернул её на плечо Делейни. Не смотря на её нынешнюю побитость и заплаканность, она всё же до сих пор выглядела очень привлекательно. Ещё и с этим вырезом на груди. И несколько раз взглянул на её грудь сверху, находясь совсем впритык, Хеддок почувствовал, что начинает возбуждаться, что было совсем не вовремя. Потому он убрал от неё руки, чуть отсел и, скрестив свои ладони в замке, уставился девушке прямо в глаза.
– Ты обещаешь? Обещаешь, что Пейтон не попадёт в Тоску?
– Делейни. Никакой Тоски. Всё уже позади. Нам просто нужно знать, что там было.
– Я просто пришла к нему… Пришла, как обычно… Мы очень близки… Мне очень нравится, как он умеет говорить что-то, доказывать, объяснять… Он же очень умный… Мне это очень нравится… Я расслабляюсь от этого.
– Да, хорошо… Ты пришла к нему… В каком настроении он был?
– Всё было как обычно. Он был рад меня видеть. Как обычно рад. И то, что он выпил перед этим, тоже было как обычно. Он достаточно часто что-то пил перед тем, как меня увидеть. Мне даже со временем начало это нравиться… Я понимаю, он так расслаблялся. Чтобы ему было легче со мной… Ты понимаешь, что у нас есть немая разница в возрасте. И, видимо, ему не так просто настроиться… Не знаю, как виски может в этом помогать, но… Мне главное, чтобы он был в состоянии… Ну… Трахать меня. Чтоб он смог это делать…
– Я понимаю… Хорошо. Ты пришла. Он уже выпил к тому моменту. Был в настроении. Ты подошла к нему… Потом?
– Мы начали заниматься любовью…
– Понимаю, может быть, нелегко это говорить. Как именно это было… Это необязательно. Правда.
– Нет, я скажу… Я начала делать ему минет… Ему всё нравилось. Я чувствовала. А потом он как-то странно сдавил мне щеку рукой, больно сдавил. Я вскрикнула и спросила, что он делает. Он как-то странно выглядел, будто не в себе. Но я подумала, что это от возбуждения. Хотя такого никогда не было раньше… В общем, я продолжила, и в какой-то момент он сильно ударил меня снова по тому же месту. По щеке. И я упала на пол… Это было ужасно. Я вообще не понимала, что такое произошло. И почему он это сделал. Ведь всё было хорошо… У меня полилась кровь из носа. Я смотрела на него, пытаясь понять, почему он это сделал… Но у меня даже не хватило спросить это… Спросить, почему… – Делейни разревелась, и Хеддок обнял её, аккуратно поглаживая по спине.
– Всё в порядке, Делейни. Уже всё позади… Можешь не рассказывать дальше, если не хочешь… Всё в порядке…
– А потом он взял со стола свой стакан с виски и допил его… В этом было что-то ужасное… Он как будто отметил какое-то достижение, когда пил. Как будто был рад тому, что смог так сделать… И его глаза. У него никогда не было таких страшных глаз… Это словно не его глаза. Они даже поменяли цвет. Стали какими-то стеклянными… И… Молодыми… Я точно помню, что меня очень удивило, насколько у него могут быть молодые глаза при его возрасте… И, когда он допил стакан, мне показалось, что на этом всё. Что мне что-то скажет теперь. Как-то объяснит, зачем так поступил… И последнее, что я помню, как он замахивается этим стаканом на меня… Это было так страшно… Я в жизни не помню настолько страшного выражения лица. В нём не было никакой злобы или ненависти. Не знаю, ко мне или ещё к кому-то… Он как будто был просто доволен тем, что делает это. Что наконец так долго ждал момента, и теперь может наконец сделать это… Это чудовищно… И тем более чудовищно, что он поступил так именно со мной…
– Понимаю, Делейни. Всё уже позади… Обещаю, тебя никто больше не обидит.
– Но я не хочу, чтобы его отправляли в Тоску! – девушка чуть отодвинулась. – Я знаю, что будет с ним в Тоске. Не надо такого… Это какое-то помешательство. Я уверена, оно пройдёт.
Она продолжала что-то ещё говорить про то, что он исправится, что это было мимолётной ошибкой, и что всё хорошее ещё впереди, а Хеддок прокручивал в голове слова про «я знаю, что будет с ним в Тоске». Это что же выходит, кто-то рассказывает всем, что происходит в его тюрьме? Что даже отдельно стоящее от основной станции строение не позволяет создать полную конфиденциальность?
Ведь все надзиратели отбирались отдельно, проверялись и проверяются постоянно. Они не контактируют с остальными гражданами Аполло-24 и не общаются с заключёнными. А из самих заключённых никто уж точно ничего передать не может, так как если он попадает в особые условия, то дороги обратно нет. А те, кто возвращаются, ничего страшного-то и не претерпели. Так чего такого может бояться Делейни, если не может этого знать?
– Не пойму, чего такого страшного может быть с кем-то в Тоске? Делейни, там же просто изолируют людей от всего общества, чтобы они не представляли угрозу. Вот и всё…
– Да?! И заставляют их издеваться друг над другом после жеребьёвки?
– Какой ещё жеребьёвки?
– Что им дают возможность угадать сторону монетки орёл/решка, и если выиграл, то надзиратель, а если проиграл, то заключённый. Ты не знал про это? Ты же у нас глава Просвещения. И неужели не знал?
Вот это уже было интересно. Об этом точно не мог знать Пейтон – всё что происходило с ним всё время прослушивалось, просматривалось и простукивалось. Уж в каком-то разговоре, но это бы выяснилось. Стало быть, Делейни узнала это ещё откуда-то… Но такие подробности…
Становилось похоже на то, что у Хеддока где-то назревало целое скрытое движение, которое ищет, а потом распространяет подобную информацию. И возможно даже организованное движение, которым кто-то руководит. И этот кто-то вполне может вынашивать планы в том числе и политического характера. В голову налезло уже столько мыслей, что становилось страшноватенько от того, сколько всего может скрываться за тем занавесом, который он сам устроил в виде бесконечных разговоров про жизнь до криосна и правильного пути после того, как все проснулись… Это далеко не вся жизнь, которая есть на станции. Люди хотят ещё многого, даже если молчат об этом. И не стоило надеяться, что на этом месте образуется вакуум.
– Делейни, не спеши… Не знал что? Про выдачу жребия? Нет, не знал. Не знал, потому что этого нет. Откуда ты такое взяла?
– Чарли, ты в облаках что ли витаешь? Кто про это не знает? Мы слышали это от одного надзирателя, потом от другого. Одно и то же. Как они гордились тем, что им выпало правильное значение. А раз так, то они получили возможность делать с заключёнными, что им захочется… Я понимаю, тебе никто не хотел говорить, потому что… Потому что ты такой хороший. Так мило рассказываешь всегда про светлое будущее, которое есть у нас. Про то, что оно вообще есть… Это очень дорогого стоит. Мы все в него верим, Чарли. Все… Наверно, поэтому тебе никто не рассказывает… Ведь ты такой добрый. Так нас всех поддерживаешь. Не то, что Таннет. Не то то некоторые старейшины… Им ведь тоже никто не будет ничего рассказывать, потому что знают, как они поведут себя при этом. Будут всё отрицать. А Пейтон, так и убедить в обратном сможет. В этом никто не сомневается… Он ведь такой умный. Так хорошо умеет всё объяснять. И это сможет объяснить… Вот никто и не говорит в слух… Ты же понимаешь меня, Чарли?
– Ещё как понимаю. – ответил Хеддок. Только что он услышал такое, что не ожидал даже в страшном сне увидеть за эти 24 года. Что вот так за его спиной вся станция будет жить чуть ли ни своей собственной жизнью, зная чуть ли ни все подковёрные игры, придуманные им самим, и не выдавая этот секрет ему самому, потому что его должность предполагает прилежное и ответственное отношение к таким вещам как история, обществознание и идеология. Вот такую могилу он себе вырыл за это время. Такую, в которую провалиться ничего не стоит – сделаешь, и не заметишь. А люди, оставшиеся сверху, тебе только скажут, что не могли тебя предупредить, потому что ты настолько хороший, что не заслуживаешь того, чтобы знать, какие страшные волчьи капканы, медвежьи ямы и людские могилы существуют повсюду. Мол, тебе надо психику беречь от таких вещей, а то некому тогда будет им сказки рассказывать.
– Ещё как понимаю. – повторил Хеддок. – Спасибо, что хоть ты мне это рассказала, Делейни… Что ещё происходит в этой тюрьме? Расскажи, чтоб я знал и сделал всё, чтоб туда не попал Пейтон.
– Да это настоящий ад! Вот, что там происходит… Те, кто становятся надзирателями, почему-то сразу меняются. Сразу становятся настоящими скотами. И ведь даже не понимают этого… Не понимаю, Чарли. Ведь двое из них так легко рассказывали, какие они сообразительные, что придумывали сложные схемы, чтобы обманывать других. Обманывать и издеваться. Особенно над теми, кто попал в Тоску за сокрытие найденных носителей информации. Как над ними издевались по одному, каждый раз придумывая новые поводы, чтобы остальные отказывались от кого-то одного…
– Как это? Что ты имеешь в виду?
– Например, они говорили, что один в чём-то провинился. Это могло быть надумано, но смысл был в том, чтобы поставить всех перед выбором: или этого кого-то заставят как-то унижаться или, например, все будут ночью спать без одеял… И ведь каждый раз, говорят, срабатывает. Все начинают бояться только за себя, а кто-то один унижается за всех остальных… Кто-то даже вычитал где-то, что это называется Стенфордская система. Что древние знали о таком феномене человека. Что человек будет пытаться издеваться над другим и делать это тем более изощрённо, чем меньше у него в реальности будет оснований для этого. Чем более это несправедливо, тем более это будет чудовищно… Вот, какие люди на самом деле. Вот, какие люди есть, Чарли… И никто не хотел при тебе это говорить, потому что ты учишь нас быть добрыми. Учишь нас думать о будущем, какое бы ни было настоящее. И как бы ни было наше настоящее «Я»… Пожалуйста, Чарли, делай вид, что ничего не знаешь этого. Делай вид, что я ничего не говорила. Продолжай вселять в нас уверенность, как ты это делал раньше…
– Разумеется, Делейни. Разумеется… Это будет нашим маленьким секретом… Всё будет абсолютно как раньше. И с Пейтоном ничего не случится. Никакой Тоски, обещаю тебе… Скажи только, есть ещё какие-то вещи, которые также все скрывают от меня? Чтоб на всякий случай я знал, к чему быть готовым…
– Да что уж тут скрывать… Мы только догадки все строим и делимся ими шёпотом… Аккуратно так, чтоб никто не услышал… Что Совет Старейшин – это просто фиктивный орган из одних болтунов. Которые только и делают, что говорят, а ничего не решают… Это просто выглядит так. Как игрушка для взрослых. Что они выходят и объясняют что-то всем. А правда это или неправда никто не знает. И сами они не знают, просто объясняют, чтоб не было пусто в голове. И чтоб не подумали что-то не то. Вот и объясняют… А над ними кто-то другой есть. Может совет ещё один. Может человек какой-то хитрый. Который знает всё правду, но никому не говорит. И старейшинам не говорит, чтоб и они не знали и не выболтали всё… А то ведь у них и так хорошо получается говорить… Пейтон что угодно объяснить может. Это все знают… За это его многие и любят и спорить не хотят. Потому что красиво очень. Красиво и складно объясняет, так что верить хочется ему. Хоть и понимают все, что глупость или выдумка. А всё равно верить хочется. Понимаешь, Чарли? Хочется верить, что всё лучше, чем есть на самом деле. Так всем лучше живётся… Ведь самый главный страх-то он… До ужаса страшный…
– Самый главный? Какой это? Смерти люди боятся?
– Нет, Чарли… Все боятся, что мы потерялись… Ведь главный вопрос-то в том, где мы… И все нам объясняют, что мы на Земле. Где и были. Тут родились, выросли, а потом заснули в криокамерах, чтоб проснуться, когда Земля снова расцветёт… Да вот только столько всего не совпадает, что никто не верит уже, что это Земля… Даже среди своих. Даже те, кто шёпотом говорит, и те не верят, что это Земля. Сами себе уже не верят. Потому что не похоже…. Ничего не похоже на Землю совсем. Разве что Солнце той же величины, что должно быть. Что в фильмах. Что в расчётах разных… Это единственное, что сходится…
Хеддок слушал все эти откровения и понимал, что у него начинает прикипать где-то внутри. Вся та картина мира, которую он создал, поддерживал и оберегал всё это время, оказалась буквально колоссом на глиняных ногах. Причём о существовании в реальности глиняных, а не железных ног в реальности не знал лишь он да его служба безопасности, только и делающая что до бесконечности ищущая не сдавших очередную флешку в администрацию да сказавших что-то не впопад при всех граждан.
Так много о себе, своей системе, своём, в реальности, государстве Хеддок не узнавал ещё ни от кого. Делейни словно раскрыла для него тайны, которых он страшился всё это время. А страшиться надо было не того, что кто-то узнает, и даже не того, что кто-то будет думать не так, как ему надо. А того, что все будут на одной стороне, а он со своими надзирателями и контролёрами на другой. И ведь именно так и получилось – существовало два мира. Его вымышленный поверхностный, по которому все делали вид, что живут. И настоящий внутренний, по которому все жили на самом деле. Разница было только в том, что до этого момента он не знал о существовании второго мира, а другие знали…
– Так ты думаешь, мы не на Земле, Делейни?
– Я уже не знаю, что думать… Нет нормальной версии. Из тех, что я слышала, так это та нормальная, что это не Солнечная система, а похожая на неё. И что мы из какой-то экспедиции, что поселилась здесь, ожидая, что в назначенный момент условия окажутся схожими с земными. И можно будет нормально жить. Но что-то не рассчитали, и мы проснулись раньше времени… Вроде бы тоже жизнеспособная теория, только вот не сходится то, что нет никаких записей об этом… То есть если б всё правда было так, то мы бы оставили себе записи, чтоб, когда проснулись, знали, что к чему. А записей нет… Никаких… Или старейшины их скрывают, но в такое верить никому не хочется… Не хочется думать, что люди настолько жестоки, что будут в подобных условиях ещё и что-то скрывать…
