Осколки разбитого зеркала ТОМ 1

Андер К

Осколки разбитого зеркала ТОМ 1

ПРОЛОГ

В мире, который они называли «Великой Стабилизацией», понятие счастья было окончательно и бесповоротно решено. Его свели к простому, измеримому алгоритму: стабильная работа, предсказуемый досуг, одобренный круг общения и регулярные сеансы цветотерапии для купирования «сезонной астении» – последнего пережитка той самой неустойчивости, что мучила человечество в прошлом.

Искусство стало инструментом гармонизации. Картины с искажёнными лицами и грязными, тревожными красками признали вредными и изъяли из истории. Их место заняли глянцевые пейзажи и портреты улыбающихся людей с ясным, чистым взглядом. Музыка, рвущая душу на части, уступила место «звуковым ландшафтам» – ровному, убаюкивающему гулу, настраивающему на позитивный лад. Литература превратилась в сборник инструкций по достижению успеха, где герои, не знающие сомнений, уверенно шли к цели по проложенному маршруту.

Любая сильная эмоция – грусть, ярость, тоска, страсть – рассматривалась как сбой, «когнитивное искажение», требующее немедленной коррекции. Система бдительно следила за этим с помощью Социального Рейтинга. Слишком громкий смех, неодобренная шутка, ночь, проведённая без сна в беспокойных размышлениях – всё это вело к понижению баллов, а значит, к проблемам с работой, учебой и доступом к благам.

Людей не заставляли быть счастливыми силой. Их мягко, неумолимо и с самой искренней заботой убеждали в том, что их боль – это личный дефект, который можно и нужно исправить. «Курсы коррекции», «сеансы оптимизации потенциала», «программы социальной адаптации» – всё это было проявлением отеческой любви Системы к своим детям.

Это был идеально отлаженный механизм, создающий идеально отлаженных людей. Мир, из которого начисто изгнали хаос, боль и неуверенность. Мир, похожий на стерильную белую комнату, где нельзя было испачкаться, упасть или заплакать.

И потому тот, кто вдруг ощущал в груди щемящую пустоту, кто слышал в тишине навязчивый звон собственной тоски, кто видел в сияющих улыбках прохожих не радость, а усталую покорность, – такой человек был самым страшным врагом Системы. Не потому, что он ломал правила, а потому, что он напоминал всем об одной простой вещи: душа, лишённая права на боль, рано или поздно теряет способность к настоящей радости. И тогда внутри просыпается тихий, настойчивый голос, шепчущий всего одно слово: «Проснись».

ГЛАВА 1: ПРОТОКОЛ СЧАСТЬЯ

Воздух в Заречье был разным. Днём – густой и спёртый, удушливый. Он пах старым асфальтом, пылью из автобусных кондиционеров и приторной сладостью синтетических ванильных булочек из буфета на углу. Этим воздухом дышали все.

Ночью же он менялся. Становился холодным, острым, почти жидким. В нём можно было утонуть. Он обволакивал, как старый потертый свитер, надетый после долгого дня в тесной, идеально отглаженной форме.

Коля Огарков шагал по пустынным улицам спального района. Его шаги, обычно размеренные и тихие, теперь оглушительно гулко отдавались от стен панельных пятиэтажек. Он не знал, куда идёт. Не было цели – был лишь сам факт движения, его присутствие здесь, под холодными звёздами, пока весь остальной мир спал, доверчиво подставив спину под одеяло снов, навязанных Социальными Протоколами.

Ноги сами привели его на детскую площадку. Качели, горка, песочница – всё это днём было территорией криков, смеха и чьей-то слишком громкой, чужой, одобренной жизни. Сейчас это место принадлежало ему.

Он сел на качели, оттолкнулся от земли – и ветер засвистел в ушах. Взлёт. Падение. Простое, почти примитивное удовольствие. На его лице, застывшем в маске спокойного согласия, дрогнули и поползли вверх уголки губ, проступая тенью улыбки.

Бессонница? Нет. Это было нечто иное. Врачи называли это «сезонной астенией», прописывали витамины и сеансы цветотерапии.

Его жизнь была безупречной с точки зрения Социального Рейтинга. Хорошие оценки, симпатичная девушка Арина, перспектива поступления в приличный вуз. Но внутри зияла пустота – слепящее, белое шумовое поле тоски.

Сегодня на обязательном модуле «Социальная гармония» преподаватель показал им репродукцию. Старую, допротокольную. На холсте застыли люди с искажёнными лицами в странных одеждах, а цвета пылали грязными, тревожными пятнами.

– Обратите внимание, – голос педагога струился, сладкий и густой, как мёд, – насколько дисгармонично искусство прошлого. Оно отражало внутренний конфликт, свойственный незрелому человечеству. Сегодня мы ценим искусство, которое успокаивает и вдохновляет.

Один из одноклассников, Вадим, поднял руку.

– А разве конфликт – это не часть жизни?

Аудитория замерла. Преподаватель растянула губы в стеклянной улыбке.

– Конфликт – это пережиток, Вадим, вроде боли при лечении зубов. Мы научились лечить кариес до его появления, так и общество научилось купировать конфликт: стабильностью, предсказуемостью и заботой.

Вадим покраснел и опустил голову. На него смотрели не со злобой, а с лёгким недоумением и жалостью. Это был худший вид буллинга – травля добротой. Весь день с Вадимом никто не разговаривал не из-за неприязни, а потому что своим вопросом он нарушил протокол общения, создал неудобство.

«Пообщайся с кем-нибудь близким, – советовал ему позже одобренный чат-бот, борясь с его астенией, – с членом семьи или другом».

Коля фыркнул. Друзья? Ну, был же Михалыч. Они иногда рубились в одобренные видеоигры или обсуждали очередной одобренный сериал. Но «близкий друг»? Тот, кому можно рассказать про ночи без сна, пожаловаться на пустоту, что точит изнутри, признаться, что грязная, допротокольная картина с искаженными лицами тронула его куда сильнее, чем все глянцевые пейзажи в учебнике? Такого друга у него не было.

В кармане зажужжал телефон. Сердце Коли провалилось куда-то в пустоту – мелькнула мысль, что это Арина или кто-то из соседей заметил его в окно. Но нет. Всего лишь уведомление: «Не забудьте пройти опрос об удовлетворённости качеством городского озеленения! Ваше мнение важно для нас!» Он с облегчением выдохнул.

Снова уткнувшись в экран, он наткнулся на форум «Естественные методы релаксации». «Пью кефир перед сном, вырубает в стельку», – писал какой-то аноним. Коля поднял глаза на светящийся в темноте торговый автомат на углу. Кефир… Он никогда не пробовал. Рука сама потянулась к ID-браслету. Он сунул его в считыватель, нажал кнопку. Пакет с прохладной белой жидкостью с глухим стуком упал в лоток. Коля взял его, и по спине пробежал странный холодок – лёгкое, почти детское чувство совершённого преступления.

– А для такого молодого человека это не слишком смелый эксперимент? – раздался у него за спиной низкий, слегка хриплый голос.

Коля вздрогнул так, что пакет с кефиром чуть не выскользнул из пальцев. Резко обернувшись, он увидел женщину. Нет, девушку. Лет двадцати, но во взгляде её серых глаз таилась усталая, не по годам взрослая мудрость. Длинные волосы цвета ночи и острые скулы. Казалось, она смотрела не на него, а сквозь, видя что-то позади.

– Я… я не это покупал! – залепетал он, чувствуя, как жар заливает щёки. – Ошибся кнопкой!

Он попытался было рвануть с места, но её пальцы с неожиданной стальной силой сомкнулись на его запястье.

– Не-не, не убежишь, – сказала она, и в уголках её губ заплясали те самые весёлые чертики. – В полицию я тебя, конечно, не сдам. Слишком много мороки. Но… не спится, да? Или просто смертельно скучно?

Он не нашёлся, что ответить, и лишь смотрел на неё, как кролик, загипнотизированный удавом.

– Ладно-ладно, не бойся. Пойдём, я покажу тебе кое-что. Настоящее. Интереснее, чем этот твой кефир.

Она не отпускала его руку, но хватка её пальцев стала другой: уже не цепкой, а твёрдой и направляющей.

– Люди не спят не потому, что не хотят, – её голос легко разрезал ночную тишину. – А потому, что день их не удовлетворил, не дал того, что им нужно на самом деле. Смотри.

Она кивнула в сторону троих мужчин, мирно похрапывавших на парковой скамейке в обнимку.

– Видишь? Выспятся прямо тут. Довольные, как сычи.

– Они просто пьяны, – пробормотал Коля.

– Эй, вы! – крикнула она им, не повышая голоса, но так, что эхо прокатилось по спящему парку. – Много приняли на грудь?

Один из мужчин, не открывая глаз, поднял большой палец вверх и неразборчиво пробурчал что-то вроде «нормас».

Девушка весело рассмеялась, подошла и шлёпнула его по ладони. – Молодцы! А теперь домой, в кровать!

Коля смотрел на это представление, не скрывая изумления. – Вы… вы что, их знаете?

– Ни капли! – ответила она, как будто это было само собой разумеющимся. – Просто ночь. Она для того и существует, чтобы быть свободным. Ты никогда не будешь доволен, пока не сбросишь все эти свои замки.

Её слова отозвались в нём странным эхом. «Свободным». Именно этого ему и не хватало. Охваченный её бесшабашностью, он внезапно развернулся и побежал обратно к скамейке.

– Э-э-эй! – крикнул он, занося руку для «пятерки». – Вы… вы молодцы!

Тот самый мужчина сонно поднял руку навстречу. Но в последний момент его тело содрогнулось, он наклонился вперёд – и на асфальт хлынула струя желудочного сока, пахнущая портвейном.

Коля в ужасе отпрянул.

– Ну вот, – снова возникла рядом девушка, качая головой. – Говорила же, не позволяйте выпивке поглотить вас целиком. И уберите за собой, а то некрасиво.

Она потянула его за рукав, и они двинулись дальше, поглощенные ночью.

– Что, всё ещё не хочешь спать? – спросила она, когда они свернули в очередной безлюдный переулок.

– Немного, – признался Коля, чувствуя, как наваливается усталость.

– Тогда пошли ко мне. У меня найдётся кое-что покрепче кефира.

Лифт в её доме поднимался медленно, с ленивым, завывающим гудением. Настя стояла, прислонившись к стенке, и изучающе смотрела на него; в уголках её губ играла всё та же загадочная усмешка.

– Знаешь, я обожаю помогать людям, у которых проблемы со сном, – произнесла она, словно делая научное открытие. – Это моё маленькое хобби. Решать… ночные проблемы.

Квартира оказалась не такой, как он ожидал. Ничего серого и стандартного. Всё пространство, от пола до потолка, было заставлено стеллажами. Но это были не книжные полки в привычном смысле. Они ломились от старых потрёпанных коробок, папок с пожелтевшими бумагами, стопок дисков с нечитаемыми надписями. Воздух был густым и сладковатым – пахло пылью, старым клеем и чем-то ещё, неуловимо-горьким.

– Садись, – она кивнула на потертый диван.

Коля неуверенно подошёл и опустился на самый край. А она тем временем подошла к одному из стеллажей и с почтительным усилием вытащила оттуда плоскую чёрную коробку.

– Слушай, – сказала она, поворачиваясь к нему. Вся насмешливость с её лица испарилась, уступив место сосредоточенной серьёзности. – Ты сегодня на уроке видел картину. Ту самую, с искаженными лицами.

Коля вздрогнул, будто его ударили током. – Откуда ты?..

– Неважно. Скажи, что ты почувствовал, когда на неё смотрел?

Он замолчал, вороша в себе смутные обрывки. – Я… не знаю. Она была… неудобной. Но в этом было что-то… настоящее.

Улыбка Насти изменилась. Пропала вся её насмешливость, уступив место чему-то глубокому и бездонно-печальному.

– «Настоящее»… – протянула она, словно пробуя слово на вкус. – Хорошее слово.

Она открыла коробку. Внутри на бархатном ложементе лежал старый портативный проигрыватель, и к нему – наушники, своими очертаниями напоминавшие древние окаменевшие раковины.

– Хочешь услышать нечто настоящее?

Он молча кивнул, чувствуя, как под ложечкой сжимается холодный, твёрдый ком. Это был не страх, а предвкушение – то самое чувство, когда делаешь шаг вперёд, зная, что за тобой обрушится мост. Страшно, но отступать поздно.

Она вставила в проигрыватель маленькую флешку причудливой формы, затем надела ему на голову наушники. Её пальцы на мгновение коснулись его висков – и по коже пробежал ледяной озноб. Пальцы были холодными, точно у статуи.

– Готов? – её голос донёсся до него приглушённо, будто из другого измерения.

Он кивнул, будучи не в силах издать ни звука. Она нажала кнопку.

И тишину разорвало в клочья.

Это была не музыка. Это было землетрясение. Визг скрипок, рвущих материю тишины. Дробный стук барабанов, выбивающий аритмию больного сердца. А над этим – хриплый, сорванный в крике голос, который не пел, а выплёвывал слова, обжигающие, как кислота. Слова о боли, у которой нет имени. О пустоте, точащей изнутри. О ярости, бьющей в пустоту. Это был звучащий конфликт – та самая «болезнь», от которой его общество лечило цветотерапией и одобренными комедиями.

Коля сидел, вцепившись пальцами в колени до побелевшей кости; глаза неотрывно раскрыты. Он не плакал. Слёзы пришли позже, сами собой, тихие и обжигающие, будто сочилась кровь из старой, внезапно вскрывшейся раны. Он не понимал их смысла. Это были слёзы узнавания. В этой какофонии, в этом вопле, он услышал отзвук собственного, беззвучного крика. Того, что носил в себе все эти годы, даже не ведая о том. Зеркало, которое ему поднесли, было не просто отражением – оно было диагнозом. И диагноз этот был прекрасен. Ужасающе прекрасен.

Музыка оборвалась так же внезапно, как и началась. В наушниках воцарилась густая, давящая тишина – теперь уже своя, внутренняя. Он медленно, будто сквозь воду, снял их. Комната плыла перед глазами, а пыльный воздух стал густым и вязким, как сироп.

Настя смотрела на него, прислонившись к стеллажу. Ни тени ухмылки. Её лицо было усталым и отрешённо-серьёзным.

– Ну что? – её голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но в нём не было жалости. – Проняло?

Коля попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь сдавленный, сиплый звук – обрывок крика. Он сглотнул подступивший ком и провёл ладонью по лицу, с изумлением обнаруживая на коже влажные следы.

– Это… Что это было? – наконец выдавил он.

– Правда, – она отвела взгляд, уставившись в пыльную тень за стеллажом, словно вглядываясь в прошлое. – Один из её осколков. Их много. Как осколки разбитого зеркала. В каждом – своё искажение, своя боль… своя красота.

Она бережно извлекла флешку из проигрывателя, держа её с осторожностью, которую обычно берегут для чего-то хрупкого и живого.

– Мне… мне нужно идти, – голос Коли прозвучал сипло и неуверенно. Он поднялся, но ноги были ватными и не слушались. Весь мир перевернулся с ног на голову. Одобренные пейзажи в учебнике, сияющая улыбка Арины, ровный, убаюкивающий голос преподавателя – всё это вдруг стало плоской картонной декорацией, за которой скрывалась вот эта шершавая, колючая, невыносимо живая реальность.

Настя не стала его удерживать. Она лишь молча кивнула, её взгляд был устремлён куда-то вдаль, сквозь стены.

– Иди. Ночь только начинается.

Дверь закрылась за его спиной с тихим, но окончательным щелчком. Лифт, увозя его вниз, гудел всё тем же апатичным гулом. Улица встретила его тем же колким холодом. Но всё было иным. Воздух теперь был насыщен вибрацией – эхом того хаоса, что навсегда поселился в нём.

Коля побрёл по знакомому маршруту, но чувствовал себя призраком в этом спящем царстве. Его взгляд скользил по тёмным квадратам окон «хрущёвок», и за каждым из них ему чудился человек, хранящий в груди такой же беззвучный, отчаянный крик. Они спали сном без сновидений, и всё потому, что никогда не слышали музыки, способной этот крик извлечь наружу.

Он не знал, кто такая Настя, не ведал, что скрывают её стеллажи. Но знал одно: впервые за долгие годы он перестал чувствовать пустоту. Её вытеснила боль – странная, сосущая, мучительная, но настоящая. В этой подмене и заключалась вся разница.

Он вошёл в подъезд, и запах щей из чьей-то квартиры ударил в нос приторной, дешёвой фальшью. Поднимаясь по лестнице, Коля осознал: он принёс из ночи не ответ, а вопрос – главный вопрос своей жизни. И единственный, кто мог на него ответить, остался там, за дверью, в окружении стеллажей, доверху наполненных осколками разбившейся правды.