Турбулентность. Повести и рассказы

Первые километры вниз по реке проходили сравнительно спокойно. Все делалось, как старшие товарищи учили: матросы впереди помалкивают, исполняют команды капитанов. Саша гребла усердно, только слегка задерживала весло в воде, притормаживала. Вот все и ушли далеко вперед. Неожиданно за поворотом направо байдарку вынесло на «расческу» – висящее над водой дерево с подтопленными ветками. Я машинально развернул корму левее и дал команду «Табань!» Но Саша с испугу сделала еще один гребок вперед. Из-за этой ошибки байдарка встала поперек течению и, упершись левым бортом в ветки, перевернулась, вытряхивая гребцов в ледяную воду. Ух! Держа в левой руке весло, правой подгребаясь к берегу, умудрился еще и байдарку тащить за обвязку. Саша, побарахтавшись в воде, выбиралась на сушу. Её весло, прощально сверкая, уплыло вниз по течению. Слили воду. Злиться мне не полагается – педагог, все-таки. Матрос без весла – пассажир. Впереди – тринадцать километров сплошных препятствий. Выгребать одному придется, только бы сил и здоровья хватило!

После первых уходов от камней, завалов, расчесок, я привык к своей тяжелой физической нагрузке и начал рассуждать. Девчата в тех пяти байдарках за этот поход чему-то научатся. А я, вместо того, чтобы Сашу учить, сам всю работу выполняю, считай за троих, если учесть тяжесть дополнительного рюкзака. Мне даже жарко стало, а Саше? Ей же холодно. Наверно, ей еще страшно смотреть, как на нее надвигаются камни, деревья, а она вынуждена бездействовать.

Увидел на берегу ожидающих нас ребят. Посчитал – все здесь. Как одному причаливать? Подаю корму к берегу, а оттуда Володька кричит:

– Конец давай!

Батюшки! Саша резво вытащила веревку из-под носовой обвязки и бросила точно ему в руки. Освободившись от фартука, она выпрыгнула на берег, я вслед за ней сделал то же самое. Посмотрел в ее испуганные глаза: вот натерпелась! А еще замерзла. Пока я пытался растирать ее ледяные ладошки, мне радостно сообщили, что Володька с Людочкой тоже кильнулись, но весел не потеряли. Он Людочку с берега из воды своими длинными руками за весло и вытащил. За ужином и туристскими байками у костра одежду чуть подсушили. Спать ложиться положено в сухом, а утром опять в сырое переодеваться. Сориентировались. Через пару километров должна деревня быть. А потом уже и до Мсты недалеко. Там много туристов собирается в это время.

Вышли рано. Сразу за деревней, на правом берегу – заводь. В ней плавают и поблескивают какие-то щепки, палки, мусор всякий. Присматриваюсь, а там весел байдарочных штук пять. Значит, Саша не одна, еще есть такие же молодые необученные. Кое-как добываем весло из заводи, осматриваем, выбираем самое лучшее, чтобы не сломанное, не покореженное было. Теперь у меня матрос есть, от препятствий уходить вдвоем легче. Наблюдаю за ее работой.

Сашу, будто подменили! Не успевает моя команда да конца прозвучать, она уже ее выполняет. Получается, что матросское умение к ней само пришло со страху, пока сидела, сложа руки, надеялась на капитана, мерзла. А, может быть, произошло очень важное – она почувствовала воду. Я об этом ребятам рассказал. Посмотрели, пошутили, подивились.

Весна на Валдае дружная! Снежок по берегам еще не растаял, а на полях сухо. Дымом запахло. Ничего особенного. Возможно, туристы рядом, вроде нас, одежку сушат. Ан, нет. Везет нам на приключения! Справа, вдоль пригорка горит стерня, да так горит, что пламя с лужайки перекинулось на пеньки перелеска, даже нижние веточки еще не распустившихся березок обуглились, того гляди загорятся. Во время причаливания видим, как какой-то мужичонка в лес спешит, нас заметив. Не наш, не турист – в деревенской одежде. Мы быстро снимаем с себя шлемы и спасики, достаем ведра и начинаем из речки воду брать, пеньки обливать да веточки, да стерню у перелеска. Я с досады выругался, а Володька спокойно, со своей жирафьей высоты говорит:

– Если бы лес загорелся, туристов обвинили.

– Что они, деревенские, совсем дураки? – бил по пустому ведру Саша, еще один из капитанов, очкарик со следами псориаза на голове. Его матрос Маша, худенькая первокурсница, если и опускала весло в воду, то сделать им что-либо полезное по причине немощи не могла. Так что тоже намаялся малый, по глазам видать. Зная, что никакой пользы от ее работы нет, Саша отдавал ей команды с большим юмором, например:

– Маруся, гребани, пожалуйста, правым веслом один раз вперед, если не трудно!

Наш лагерь среди многих других, на высоком правом берегу. Отсюда хорошо видно, как туристы проходят два самых известных порога реки Мста. Каждый экипаж проходит их по нескольку раз, но по-разному, с выдумкой. Порядок с отмашками для старта и страховкой организован идеально, видимо, Контрольно-спасательная служба постаралась. Когда я с Сашей пороги проходил, понял, что матрос у меня отличный. Принесли байдарку к лагерю. Я надеялся еще пару раз прокатиться. Но не удалось.

– Мишка! И ты здесь, – обрадовался я неожиданной встрече.

– А что я рыжий, что ли? Я как все. – Это он так шутил нал своими рыжеватыми волосами. – Мы с Аликом и девами на левом берегу стоим. Я посмотрел в ту сторону, куда показал Мишка.

– А что, соскучился по правому берегу? – пытаюсь пошутить я.

– Нет, до меня дошли слухи, что у тебя чудо-матрос есть, Сашей звать.

– Есть. Намаялся я с ней, но теперь здорово работает.

– Можешь мне ее на один проход одолжить, – говорит Мишка, – есть идейка одна.

– Что значит, одолжить? – говорю, – вот она, договаривайся, если не устала, пусть идет.

Вообще, этого делать нельзя, но ради Мишки любой из нас на все пойдет, капитан он опытный и человек задушевный. Мишка с Сашей пошептались, после чего она сделала реверанс и отправилась с ним. Я волновался, вышел на берег, ждал. После очередной отмашки Мишкина байдарка отчалила от берега и полетела в порог. Все было похоже на танец: сначала быстрая гребля к левому берегу, где редко кто проходит, потом поворот на гребне волны и сплав кормой вперед, потом еще один поворот и Мишка с Сашей скрылись за островом. Следующий реверанс Саша сделала, когда подошел Коля, которого все знали, как автора и исполнителя песен. Костер его компании был недалеко от нашего. Потом Алик взял Сашу «напрокат». Наши ребята тоже пригласили ее пройтись по порогам. За два дня Сашу укатали, она была в центре внимания. Я радовался за нее, но было немножко жаль, что моего вклада в ее маленькую победу не было.

– Никуда тебя больше не отпущу, – снимая с меня продымленную штормовку, шептала жена, – я так соскучилась.

– Мне ж деньги платят за работу, – пытался оправдаться я. – В следующий раз я с тобой пойду, – говорила она, уже в ванной комнате, смывая с меня недельную копоть.

Когда я появился на кафедре, Шеф только и сказал:

– Без происшествий? Поторопись с оформлением разрядов! План у тебя, не забыл?

***

Рассказ Аркадия, хоть и длинный был, слушали, не перебивая.

А начальник Владимир Александрович припас для него свой сюрприз:

– Ученый совет утвердил твою тему, в аспирантуру надо в этом году поступать, а не в следующем, – он ухмыльнулся в усы, – я и не знал, что ты в мою формулу «трижды восемь» полностью вписываешься.

Последний прыжок

Рассказ

Коридоры НИИ к четырем опустели, хотя до окончания рабочего дня оставался еще целый час. Слышалось лишь фоновое шуршание огромных вычислительных машин и твердые ритмичные удары каблуков о паркет, потом о каменные ступени парадной лестницы. Молодой директор уверенной поступью продвигался из своей приемной на втором этаже в актовый зал – на четвертом. За ним семенили именитые директора смежных предприятий – академики, члены корреспонденты, лауреаты. Они, несомненно, находились рангом выше Рысева. Он в должность вступил меньше месяца назад, да и степень у него пока всего лишь кандидатская в физико-математических науках. Каждый из гостей сжимал в ладони кожаную папку с металлической пластиной в правом верхнем углу – адрес. Эта встреча для всех оказалась неожиданной, слегка преждевременной и не по рангу. Рысев как раз собирался приступить на следующей неделе к объезду смежников – представиться, так сказать, по случаю назначения на должность. Гости на ходу негромко переговаривались. Директор открыл дверь, пропуская своих старших коллег в огромный, но слабо освещенный зал, скрытый от майского солнышка непроницаемыми шторами. Моментально включились верхние прожектора, послышалось достаточно громкое перешептывание: «Глушко …Маргелов… Береговой… Уткин… кто, кто? Северин… а этот? Свищев…»

Мишка, сидя на корточках и опираясь спиной о стенку сцены, фотографировал – щелкал затвор, вспышка озаряла гостей, шедших по проходу, и зрителей, сидящих вдоль него. С обеих сторон зала включились софиты, и застрекотала кинокамера. Директор жестом пригласил коллег на сцену и сам вслед за ними бодро, через две ступеньки запрыгнул на полутораметровую высоту. Секретарь парткома и председатель профкома услужливо хлопотали, рассаживая заслуженных деятелей науки и техники за длинный стол, застеленный зеленым сукном.

Рысев сверху строго посмотрел на Пятерикова, сидящего в первом ряду, прямо под краешком сцены. Директор вживался в навязанную роль: устремил бегающий взгляд поверх зала, на губах постепенно проступала дежурная улыбка. Что-то в ней было хищное, не чувствовалось теплоты, обычно показываемой публике. Но вот лицо начинающего администратора приобрело уверенность. Он опять посмотрел вниз.

Снизу вверх вызывающе и дерзко его сверлил прищуренный правый глаз Пятерикова. Чуть больше часа назад он помогал художнику Сашке вешать на колонну перед проходной объявление о предстоящем собрании, а после, невольно слушал, разговоры заполнявших зал молодых специалистов, изобилующие едва понятными терминами: управление базами данных, автоматизированное проектирование, критерии подобия, математический эксперимент. А сама мысль подготовить это мероприятие пришла Пятерикову около полугода назад…

***

Первый снег, выпавший в начале декабря, таял на солнышке. Двое мужчин среднего роста вышли из жарко натопленного укладочного помещения. Олег первым задал вопрос:

– Что за работа у тебя? Ты же испытателем был!

– Ну, я монтажник-укладчик здесь, на пушке. – К каждой гласной примешивался звук «у».

– То-то и оно! Рабочий, значит. – Олег наблюдал, как Пятериков униженно смотрит в снег, – что, не нашлось для тебя места инженера по испытаниям, например? Что б головой работать.

– Шалимов сказал, что все занято. – Пятериков не поднимал головы, – ему виднее, он зам по кадрам. Что ж мне сидеть дома у телевизора?

– Шалимов. Такой соврет и не поморщится. Глаза у него непроницаемые, привык распоряжаться судьбами людей.

Олег поостыл, закурил, переводя взгляд с товарища то на дверь укладочной, то на свой, блестящий свежей краской Жигулёнок шестой модели. Вздохнул:

– Не повезло. Черт тебя понес на эту высоковольтку!

– Черт, не черт – ветром сдуло! – Борис говорил правой половиной рта, левую перекрывал шрам. – Я уже стропорез достал, а тут горящие ошметки на руку, в глаз. Весь чуть в факел не превратился, а потом еще об землю…

На Пятерикова в который раз нахлынула обида на несправедливость судьбы. Нестерпимое желание хоть ненадолго вернуться в прошлую хлопотную, полную творчества и опасностей жизнь среди равных, ощутить на себе завистливые взгляды тех, кто не видел неба из открытого люка самолета. Он чуть не впал в истерику – хотелось бить кулаками по выгоревшему глазу и покрытой рубцами щеке, по покореженному колену и бедру.

– Пойдем в укладочную, простудишься. – Олег заметил состояние друга, покровительственно обнял, бросил окурок в талый декабрьский снег, – благодари бога, что живым остался. Хотя, знаешь, пока ты в госпиталях да санаториях лечился, многое поменялось. Теперь натурных испытаний все меньше и меньше, вместо инженеров по испытаниям все заполонили инженеры-математики.

После сытного обеда со стаканом водки Олег, попрощавшись, заспешил к своей машине, завел. Пятериков тоже вышел во двор:

– Считаешь, что затеряюсь я здесь навсегда, никто и не вспомнит, что был такой Пятериков, парашютист-испытатель?

– Видишь, мне одно катапультирование славу принесло, – Олег ткнул обеими руками руль, – спокойную работу у Северина, Эрик воспоминания писать собирается, а ты чем прославился?

В этот момент Пятериков подумал было о себе, приуныл, но всего на мгновение, заволновался за друга:

– Как же ты поедешь под градусом? Оставляй свою машину – и с нами на автобусе… Олег снисходительно улыбнулся, газонул, расстегнул молнию летной кожаной куртки:

– Мне ГАИшники делают «под козырек» и желают счастливого пути… Золотая звезда Героя Советского Союза на груди Олега блеснула лучом, ослепила.

Лишь только Жигуленок скрылся за забором, Пятериков крепко задумался. Остаток рабочего дня он, укладывал парашюты, помогал закреплять их к снаряду, выходил вместе с монтажниками на площадку, помогал заряжать пневмопушку. Но мысли были далеко: он напряженно соображал, что такого выдающегося может еще совершить. На обратном пути подсел к начальнику Павлову:

– Может, я завтра, – немного помолчал, – в библиотеке институтской поработаю?

Сам Павлов бросил институт на третьем курсе, но на должность его назначили, поскольку большинство работников были из ближней деревни, где и он жил раньше. Среди них Павлов чувствовал себя уверенно, но за последний год в штате появились два дипломированных инженера – один по испытаниям, другой – по эксплуатации.

– Валяй! – Павлов поправил пышную шевелюру, улыбнулся, – ты что, диссертацию собрался писать?

***

Директор начал говорить, одновременно жестом приглашая Пятерикова подняться. Тот встал и заковылял на сцену, припадая на левую ногу, с усилием, но быстро оказался на одном уровне со всеми высокопоставленными лицами. Он повернулся к залу и от неожиданной яркости света зажмурил единственный глаз.

– Сегодня нашему, – Рысев с легкой ухмылкой искал походящее определение, – всеми известному Борису Сергеевичу исполняется пятьдесят пять лет – юбилей – поздравим…

Зал еще не успел опомниться от уродливости лица и тела Пятерикова. Поэтому и аплодисменты, сначала редкие, не сразу достигли устойчивой громкости и слаженности. Сам же Пятериков пытался открыть ослепленный глаз – даже правой ладонью вытирал выделявшуюся слизь. Наконец, он почувствовал поддержку зала, принял позу парашютиста, готового к прыжку: чуть повернул корпус и руки влево, едва заметно согнул колени. Ему удалось разглядеть хлопающих ладонями нескольких женщин, мужчин, даже Олега, сидящего неподалеку.

Один за другим к Пятерикову подходили с поздравлениями директора, начальники, лауреаты, зачитывали казенным голосом напечатанные в адресе тексты. Но слова, сказанные тихо, не для публики, задевали за живое, запоминались.

– Ребята велели передать, что помнят, как ты их к прыжкам готовил, – шепнул Береговой, пока публика исходила аплодисментами. – Там я тебе в адрес фото вложил с подписями. Борис, конечно, помнил, как вместе с Валентином готовил космонавтов к первому прыжку с парашютом. Как давно это было! Значит, не забыли. Вспышка Мишкиного фотоаппарата запечатлела сердечное рукопожатие. Пятериков хрустнул покореженным скелетом, успел выпрямиться, единственный глаз его засверкал от гордости. В образовавшуюся паузу он вспомнил, как в институтской библиотеке перечитывал отчеты, написанные им во время работы испытателем. Подивился, узнав на некоторых из них «стеклённые» подписи то начальника отдела, то заместителя директора. Когда поджимали сроки, или надо было уезжать в командировку, клали на стекло, подсвеченное снизу, какой-нибудь старый отчет, на него лист нового и обводили нужную подпись. В самом конце каждого из десятка отчетов был раздел: «Выводы и рекомендации». Эти пункты он выписал и несколько раз перечитал. Получалось, что все его результаты за многие годы опасного труда – уменьшение или увеличение длин каких-то петелек, чехлов, изгибов и толщин железных шпилек. Какая-то разрозненная галантерея! Обобщить все это невозможно! Пятериков разрезал свои записи на карточки и переписал каждую на отдельный лист. Потасовал их, написал, в интересах какого именно предприятия та или иная петелька была усовершенствована, какая шпилька с его подачи поменяла форму. Так и появились шаблоны для поздравительных речей. Вот сейчас Северин будет читать о значимости шпильки. Но Гай Ильич, самый молодой из гостей, сразу вручил адрес Пятерикову и сказал громко, на публику:

– Молодец, что выжил – это главное. – И осторожно похлопал юбиляра по правому плечу, потом обнял, увидев изготовившегося фотографа, дождался вспышки. Пятериков похолодел – Валентин погиб на глазах у Северина, утонул в море после удачного катапультирования. Вдруг показалось, что это произошло по чьей-то злой воле. Вспомнил, какой Валентин был жесткий и непреклонный – никаких уступок никаким начальникам, все четко, в интересах дела. А как часто «в интересах дела» испытателей просили поменять формулировки в отчетах!

– Кто еще хочет выступить? – директор тайком глянул на часы, что над входной дверью зала; увидев поднятую руку, – пожалуйста! Молодая женщина лет двадцати восьми, швея из цеха стала сбивчиво рассказывать, каким внимательным был Пятериков к простым работницам, будто его не поздравляли, а прощались с ним в этот весенний день. Потом вдруг обратилась к директору:

– Спасибо вам, что организовали сегодня юбилей простому, – она запнулась – все знали, что Пятериков нынче простой рабочий – но продолжила твердо, – инженеру. Хочется надеяться, что это станет новой хорошей традицией! Зал зааплодировал с большей силой, чем директорам и их заместителям. Пятериков опасливо взглянул на Рысева. Тот принял безразличный вид, смотрел поверх публики, едва заметно, то ли поклонился, то ли покачал головой.

***

Ни для кого не было секретом – за сценой, на уровне зрительного зала в длинной комнате для гостей приготовлено праздничное угощение. Туда обычно они спускались и уже в тесной обстановке поздравляли юбиляра, соискателя или еще какого-нибудь виновника торжества. Но именитые гости спешно попрощались, ссылаясь на дела – ведь, была пятница. Так что на сей раз за столом, накрытым на двадцать персон за счет юбиляра, сидели охочие до выпивки с хорошей закуской председатель профкома и секретарь парткома. Пока Пятериков, спустившись, пожимал руки людям из зала, они уже подогрелись парой стаканов коньяка и встречали юбиляра раскрасневшиеся, с севрюгой на вилках. Олег тоже зашел за сцену вслед за Пятериковым вместе с Мишкой-фотографом, завсегдатаем всех выпивок. За ними потянулись полдюжины рабочих, нынешних сослуживцев, во главе с начальником Павловым, специально пораньше приехавших с загородного объекта. Публика не та, на которую рассчитывал юбиляр, но после стакана-другого общие темы для разговора нашлись.

– А чего они? – петушился Пятериков, – чем я хуже?

– Правильно говоришь! – Мишка с одобрением вытянул руку со стаканом водки.

На каждом таком событии он подмечал курьезные случаи, запоминал навсегда, потом с юмором их пересказывал. Все прочие пили и закусывали, молча, кивали головами. Захмелевшего Олега потянуло на рассуждения:

– Ты ничем не хуже, но они прочнее!

– Не понял.

– Ты же инженер, сопромат изучал. – Слова Олега уже слегка наезжали друг на друга, – Вот представь себе балку, только не горизонтальную, а вертикальную и сила к ней на самом верху приложена.

– Эпюру изгибающих моментов обычно рисовали. Внизу – самый большой. По параболе, быстро растет от кончика к заделке.

– Верно мыслишь. А теперь представь, что балка начала удлинняться. Ну, как Останкинская башня, будто только строиться начала. Значит и момент растет, только в квадрате. Если заделка хилая, опрокинется.

– Останкинскую башню перед тем, как строить рассчитали и фундамент прочный залили.

– А про Вавилонскую башню слыхал? Люди хотели такой ее высокой и прочной построить, чтобы с Богом сравняться. Не дал он им такой радости – смешал языки, все на этом закончилось.

– Валентин, вон какой длинный был и катапультировался он первым. Если бы его сразу из моря вытащили, выжил бы и героем стал, а не ты…

– То-то и оно, – Олег ничуть не обиделся, – надо вовремя остановиться, чтобы не гневить Бога или вот этих высокопоставленных людей.

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что. Я стал героем и остановился – в партию вступил, сижу теперь у Северина в конструкторах и не рыпаюсь, катапультное кресло совершенствую.

Сильно охмелевший Пятериков вдруг ясно увидел, что это не Валентин, а он почему-то перелетает до боли знакомый, обрывистый берег мыса Чауда, удивляется и плавно опускается в море, отстегивает парашют и плывет, одновременно открывая гермошлем. Вот оно спасение – оранжевая надувная моторная лодка. Но из нее слышится обрекающее на гибель слово: «Готов!» Нет! Сейчас поднимут, спасут …, но его цепляют на фал и как бревно долго буксируют по воде. Она заливается через открытый шлем, обжигает рот, нос… тошнит, кружится голова, он теряет сознание.

– Точно, готов! – Олег поднимает голову Пятерикова из заблеванной тарелки, – ребята, помогите!

Пятериков слышит низкий женский голос: