Мистические истории Уральской глубинки

Отец, только отшучивался, – только бригадиром, мастером никто не хочет брать. Наташенька, чего ты, ей богу, тревожности какие – то затеяла. Что со мной может случиться, мне тайга, как мать родная. Я и тебя с собой на недельку поохотиться возьму, а то трое деток – маловато, нужно ещё двух сделать.

– Ты всё смеёшься, а что с твоим отцом стало? Не позабыл? А ведь тебе тоже сорок два стукнуло. Марёна такой возраст любит.

– Сказки, Наташа, это всё, сказки, в двадцатом веке живём, а ты – Марёна.

Как не сопротивлялась мать, не отказался он от любимого дела, по первому снегу ушёл соболя промышлять. Мне в ту пору уже восемнадцатый годок пошёл, к армии готовился, охоту тоже очень любил. Прошло три недели, обычно, отец, за такое время успевал добыть нужное количество пушнины и возвращался домой на отдых. Но в этот раз, что – то его задержало, медленно тянулись дни, мы всей семьёй не находили себе места, что – то случилось. Мама, вся в слезах, сёстры ревут, – Толя, сходи к соседям, попроси дядю Егора, что бы он с тобой пошёл, чует моё сердце – беда с Василием.

Утром, я и дядя Егор взяли продукты, ружья, и на лыжах пошли на отцовское зимовье. Только к вечеру, когда уже стало темнеть, показалась крыша охотничьей избы. Странно, не слышно лая собак, у отца были три лаечки – универсала, и по меху шли, и лося держали, они всегда были со своим хозяином. От зимовья повеяло ледяным холодом, у меня от этого задрожали руки, страх подбирался к горлу, перехватывая дыхание.

– Слышь, Толян, я боюсь заходить в избу, не знаю, что со мной, трусом никогда не был.

Как в тумане, я отворил дверь, глаза наткнулись на неестественную изморозь, узорами расстилавшуюся по стенам.

– Отец! – Закричал я, не желая верить своему зрению. – Папа! Что с тобой?!

Он стоял в нескольких метрах от кровати, покрытый синеватым инеем, мой самый близкий человек, стоял не живой, но не падал, как будто врос в пол.

Что здесь произошло? Такое уже было, много лет назад с моим дедом.

– Толя! – Завопил дядя Егор. – Бежим отсюда! Она здесь! Марёна! Здесь!

Я приходил в себя, слёзы душили гортань. Мой отец мёртв, и больше никогда не обнимет сына. Кто виноват в этом? Неужели дядя Егор прав? Это не умещающееся в голове объяснение случившегося, Марёна!

Страх отпустил меня, на смену пришла злость, я дико закричал. – Где ты? Выходи! – Сорвал с плеча ружьё и начал стрелять по стенам. И вдруг, сам по себе, в печи вспыхнул огонь, с оттаявшего потолка потекла вода, фигура отца стала крениться на бок. Мы с соседом подхватили его и положили на кровать. Открылась дверь, в неё ворвался злой, хлёсткий, холодный ветер, покружился по избе и с воем, мне почудился хохот, выплеснулся в звёздную ночь.

Отца хоронили всей деревней, равнодушных не было, люди его любили, но в глазах сельчан серыми всполохами ворошилась боязнь и за свою жизнь. В это можно верить, и не верить – кто будет спокоен, когда происходят, кровь леденящие, события. Когда гроб опускали в могилу, повалил неестественно густой, крупный снег, и я, опять явственно услышал хриплый, демонический смех.

Но жизнь берёт своё, со временем, забываются беды, страхи, как весеннее полноводье уносит лёд неприятностей и человек, начинает радоваться безоблачному, голубому небу, зелёной травке, апрельской певчей птахе.

Я отслужил два года на пограничной заставе, вернулся на родину, погулял, как водится в наших краях, да и женился. Жена моя, Алёна, оказывается, ждала меня с армии, хотя у меня об этом ни одной мысли не было. Я даже представить себе не мог, что хрупкая, маленькая девочка, с задумчивыми, синими глазами, станет для меня самым близким и родным человеком. Выросла, расцвела, из серенького утёнка, превратилась в белую лебёдушку, красивей которой, не сыскать, во всём белом свете. Посвататься к Алёне, желающих было пол деревни, но я, не смотря на добрый нрав, не дал шансов не кому. Дрался, на гармошке под её окнами песни распевал и добился своего, стала она моей женой. Хотя, по правде сказать, это мы, только думаем, мужики, что завоёвываем сердце своих любимых, на самом деле, это они, выбирают нас. И всё пошло своим чередом, я, работая плотником, заочно закончил, строительный техникум, родился сынок, назвали Степаном.

Обновил дом, хозяйством обзавёлся, корова, поросята, куры, Алёнка не нарадуется – золото мужик. А у меня сердце не с хозяйством, оно у меня в тайге, лесными тропами блуждает. И однажды, осенью, я зашёл в свой дом, обнял свою Алёну и признался ей, что больше без охоты жить не смогу. Жена у меня женщина умная, да и не принято в нашем роду, что бы мужику баба перечила, согласно кивнула головой, – делай, к чему сердце лежит.

Оформился я охотником промысловиком, так же, как когда – то дед, а потом отец стал заниматься любимым делом. Новые охотничьи угодья освоил, красивое место у не замерзающего ручья облюбовал, избу крепкую из смолистой сосны срубил. За зимний сезон успевал четырежды заготовительную контору посетить, приёмщики в восторге – столько и Василий Степанович, папа твой, соболя не добывал, фартовый, ты мужик.

Время шло, сын подрастал, я его, как в своё время отец меня, охотничьему ремеслу обучать потихоньку начал. Стёпка, парнишка толковый, всё на лету схватывал, вот только Алёне, это не шибко нравилось. – Не затягивай ты его в свои леса, у него будет другая жизнь, закончит институт, и будет жить в городе, в большой, светлой квартире, с тёплым туалетом.

– Для тебя, Алёнка, счастье человеческое, это тёплый туалет, чем тебе наш – то не нравится, я ж его, из тёсаных сосновых плах собрал, у других дома меньше нашего туалета.

Жена, только отмахивалась, – с тобой спорить, что со стенкой общаться. Рожу дочь, будет хоть поговорить с кем по душам, а то всё ружья, да капканы.

В этом году зима выдалась снежная, вьюга волчицей воет, заметает лыжню, заблудиться в такую погоду, плёвое дело. В соседнем районе, коллега мой, Игнатьев Михаил, охотник опытный, а вот в лесу замёрз, в десяти метрах от дороги. В деревне нашей, парнишка молодой, только из армии демобилизовался, в сугробе пьяный закоченел, опять пошли слухи о Марёне,

А мне как раз сорок два года исполнилось, пожил не мало, а возраста не чувствую, наоборот, кажется горы бы свернул, всё во мне поёт и играет. Не смотря на мороз и метели с пушниной у меня проблем нет, лосятиной всю родню снабдил, коли есть удача, всё само собой хорошо складывается.

Сижу, значит, я на своём зимовье, уж сильно метель лютует, думаю пару деньков отдохнуть, глядишь, и погода наладится. Алёну вспомнил, что – то она у меня, последнее время беспокойная стала, сны плохие видит. Подойдёт, обнимет, а у самой глаза на мокром месте. – Толя, не забывай, сорок два года тебе, что за возраст, тебе ли, не знать. Может, бросишь ты эту работу, ну её к лешему, никаких денег не надо, пора бы уже тебе к дому привыкать.

С одной стороны – права баба, богатства на охоте не наживёшь, а с умом, если повести хозяйство, бычков развести, перспективы открываются заманчивые. Всё конечно так, но ведь охота это большая часть меня, как её без боли оторвёшь. Сижу, сам собой разговариваю, слышу, метель стихла, треск пошёл по деревьям, так бывает при очень сильном морозе. Я дров в печь подкинул, валенки на ноги, что – то прохладой от пола потянуло. Нагнулся, половик хотел поправить, чувствую, кто – то рядом стоит, поднял глаза, и остолбенел. Девушка, в белом, воздушном платье, стоит, улыбается, волосы по плечам вьются, чёрные глаза магнитами к себе тянут. Такой красоты я ещё не видывал, стройная, милая, нежная, игриво протянула ко мне ручку. Кровь заставила учащённо биться моё сердце. Я никогда не изменял своей жене, даже не думал о других женщинах, но тут, что – то произошло необычное, меня тянуло к этой красавице, грешные мысли, сладкой малиной наполняли моё естество. Под светлыми одеяниями вырисовывалась грудь незнакомки, пламень чувств затуманивал мой рассудок.

– Смелее, ну, что ты, такой робкий, ведь ты же сильный мужчина, тебе нужна я, так, бери. Я давно искала такого мужественного, крепкого, горячего самца.

От этих слов, я, как не странно, не потерял голову, понял, что это Марёна, обворожительная обольстительница. Только сейчас я почувствовал, каким холодом веет от её тела. Поддайся я своим чувствам и произошло бы непоправимое – слились в поцелуе, и всё! Вечный мрак и холод.

Как не трудно было это сделать, но я закрыл глаза и мысленно обнял свою любимую женщину, жену, Алёну, и мои губы коснулись её губ.

Пронзительный визг, злобные крики, проклятия заставили меня открыть глаза. Вокруг меня бесновалась страшная, уродливая старуха, грязные, чёрные лохмотья одежды тряслись на костлявом, в язвах теле. Гримаса боли шрамами резала ей лицо, руки, с длинными, звериными когтями пытались дотянуться до моего горла. Какая – то неведомая сила не давала ей это сделать и отбрасывала её назад. И тут, огонь в печи разгорелся ещё ярче, сосновый смолистый аромат от стен наполнил избу, Марёна обессилено застонала, дверь открылась, и она, превратившись в снежную массу, с ветром исчезла в дверном проёме.

На следующий день погода наладилась, лёгкий морозец покусывал щёки, я последний раз посмотрел на зимовье – больше мне здесь не бывать.

К радости Алёны, меня взяли бригадиром в плотницкую бригаду. Труднее всего мне было расстаться с собаками и ружьём, охотник, покупавший их, понимал меня, и дал хорошую цену. Что произошло, я Алёне рассказывать не стал, но она всё поняла, когда увидела мои седые волосы.

–

Смерти нет

В этот выходной ездил по проведать родственников в деревню «Калугина». Хотя роднёй – то их назвать, не совсем правильно будет, так, просто хорошие знакомые. Знаемся, уже лет тридцать, я к ним и за грибочками, и за ягодками, они мне всегда рады. Да и я в долгу оставаться не приучен, крышу обновил, ворота новые поставил, мне только в радость помочь пожилым людям. На обратном пути попросились ко мне в попутчики соседские ребята, два брата, Семён и Виктор. Старший, мужик не очень разговорчивый, степенный, если заговорил, значит – припёрло, строго по делу. А вот братец его, того за язык не тяни, всё расскажет, что было, и что не было. Асфальтовая дорога лежала вдоль деревенского кладбища. Огромных памятников, как в городе, на этом погосте ставить не принято, скромные кресты, кое – где почерневшие от времени косились на бок, были и свежие могилы, обложенные венками. Покоем и вечной тайной тянуло от кладбищенского соснового бора.

– Вот он, дом – то наш, – не к месту весело рассмеялся Виктор.

– Угомонись, – одёрнул его брат.

– А чё, не так штоли? Зайди и почитай на третьей могилке справа, очень мудро написано: – «Заходи прохожий, посети мой прах, я теперь уж дома, а ты ещё в гостях». Так что, гости мы с тобой, Сёма, гости, да тебе ли не знать это, ты – то у нас, не один раз домой стучался. А не пускают, рано, говорят, или, чё там, тебе говорили? Ну, расскажи, Сёмка.

– Отстань, вот ведь, репей, прицепился.

Мне стало тоже интересно, и я вступил в разговор. – Как это, стучался? Расскажи Семён, до города путь не близкий, а за разговором времечко быстрее бежит.

– Ну, давай Сёмка, просвети нас, чё ты ломаешься, как барышня. Он ведь у нас, толи заговорённый, толи пыльным мешком из – за угла стукнутый, только везёт ему невероятно. Мелкими ещё были, на лодке поплыл Сёма с друзьями по весне, как только лёд сошёл, на остров, расшалились, раскачали лодку, та и перевернулась, все утонули, а братан выплыл. На машине, осенью, так же в город ехали, меня, слава богу, не было, с «Камазом» – лоб – в лоб, опять все на том свете, а на Сёмке только две царапины. Да если посчитать, таких случаев полтора десятка наберётся.

– Правда что ли, Семён? – Я повернул голову в сторону попутчиков.

– Да, было такое, сам не знаю, как – то получается так, посмотрит мне в лицо смёртушка, да и отвернётся, другие, видать, для неё интересней. Много случаев было, только один мне на всю жизнь заполнился. Это когда меня током в трансформаторной будке шибануло, да так, что минут пять без дыхания, с остановившимся сердцем валялся, все уже решили, что покойничек я.

– Да, помню, – оживился Виктор. Тебя на носилки положили мужики, несут, а я боюсь, что родителям говорить буду, у матери самой больное сердце, думаю – умрёт тоже. А ты вдруг ни с того, ни с сего ожил, глаза открыл и спрашиваешь – где я? Во даёт! Мы уже кисель по нему пить собрались, а он – где я?

Семён улыбнулся, – вот с этого случая и удостоверился, что смерти – то нет! Заглянул, так сказать за покров, где заканчивается наша жизнь. Я как и все, считал, что у неё есть конец, а как же иначе, оказалось – нет её, костлявой, наоборот – там только, распрекрасная жизнь, и начинается, настоящая, яркая, да к тому же, как малина – сладкая. Сейчас много об этом пишут, когда человек открывает дверь туда, то видит своё тело как бы сверху. Это правда, я тоже видел себя, видел, как народ суетился, тормошили моё тело, массаж грудной клетки делали, потом, рукой махнули – бесполезно, отжил своё Семён. А я всё вижу сверху, летаю, как шарик воздушный, сказать людям пытаюсь, что, вот он, я, а меня никто не слышит и не видит. Потом, потихоньку успокоился, освоился, так легко и безмятежно чувствовать себя стал, понял, что повинуются мне, и время, и расстояние. Только подумал о родителях – уже дома, отец валенки подшивает, иглой укололся – матерится. А мне смешно, мать на кухне шаньги маслом кропит. Посмотрел на фотографии, что на стене висят, там я малец, с собакой в обнимку. Глазом моргнуть не успел, а уже, в то время ребячье ушёл, на самом деле собаку обнимаю, а она лижет мне руки своим влажным языком. Вспомнил о сестре нашей Марии, она старше меня на семь лет, на Украине живёт, и пожалуйста, я уже там. Вижу, Машенька наша из магазина идёт, сумки полнёхоньки, тяжело ей, хотел помочь – не получается, не видит меня сеструха моя милая. Ещё говорят, свет в конце тоннеля видят умершие и летят с огромной скоростью к нему. У меня этого не было – голос чей – то, уж больно знакомый, говорит мне – глаза закрой и ничего не бойся. Закрыл я глаза, чувствую – несёт меня какая – то, мощная, неведомая сила, и снова, тот же голос – ну, вот, приехали. Я открыл глаза, ахнул! Какая красота вокруг! Ручьи бегут, журчат, чистые, прохладные и поднимаются в верх, рассыпаясь фонтанами. Радуги свиваются в кольца, источая аромат сотен роз, цветы растут повсюду, только они, такое впечатление – живые, потому что ласкаются к проходящим людям. Не видно ни старых, ни малых, все юношеского и девичьего возраста, в лёгких, белых одеждах, улыбаются друг другу. А на чистом, голубом небе – три солнца, их мягкие, ласковые лучи наполняют пространство, в котором царит доброта и блаженство. Рядом стоял белокурый, синеглазый юноша, голос которого сопровождал меня, наставлял и подбадривал последнее время.

– Кто ты? Твой голос мне знаком. Ты здесь живёшь? – Обратился я к белокурому красавцу.

– Не узнал родню Семён, да ведь я же Коля, твой двоюродный брат. – Засмеялся прекрасный незнакомец.

– Коля, ты же умер десятилетним мальчиком от воспаления лёгких, – удивился я.

– Верно, Сёма, я когда – то был мальчиком, не смогли мне тогда помочь врачи, а ведь простая пневмония была. С тех пор я и живу в этом прекрасном мире, он гораздо лучше земного, совершенней. Когда люди на земле умирают, вернее, не умирают, а переходят в следующую стадию жизни, то попадают сюда.

Где же ваши дома? – я не видел никаких строений.

– А нам они не нужны, здесь совсем не так как в той, грубой, земной жизни. Мы можем иметь всё, что только может придумать наше воображение, так устроен наш мир. Ты, наверное, хочешь спросить меня о рае и аде? Да и рай, и ад существуют, но только не так, как описывается в мудрой религиозной книге. Здесь люди сами создают себе ад, потому, что очень привязаны к богатству, славе, власти, но в этой жизни это никому не нужно. Вот такие люди и мучаются от того, что не могут грешить. Каждый человек здесь может создать свой мирок, который требуется его разуму. Одни создают дворцы, становятся вельможами и живут в своём воображаемом мире, но быстро понимают, что в этой жизни совсем другие ценности. И постепенно приходит просветление, они очищаются от скверны, они прикасаются к божественному источнику, и, как только начинают понимать суть новой жизни, уходят на новый круг. Снова рождаются на земле, что бы прожить более качественную, безгрешную жизнь. Для остальных людей этот мир конечно же рай. Каждый человек этой жизни стремится быть творцом, украшать по мере своих способностей то, что создано богом.

А где сам бог? Кто это? Я смогу его увидеть? – У меня захватило дух от одной мысли, что я увижу его.

– Нет, Семён, его ты не увидишь, да и мы не достойны ещё этого. Ты, наверное,

удивишься, но когда ни будь, через множество воплощений, прожив земную жизнь в святости, ты сам вольёшься в божество и станешь необходимой клеточкой бога. И мы все не минуем этого, потому, что в истоках мы вышли из него для совершенствования и гармонии вселенной. Так что, Семён, смерти нет, а есть вечный круговорот жизни с целью совершенства.

– Почему я не вижу у вас детей и пожилых людей? – Удивлялся я.

– У нас их нет, мы находимся в вечно цветущем и самом продуктивном возрасте. Мы наслаждаемся жизнью и не привыкаем к блаженству. Каждый может находиться там, где ему более комфортно. Стоит только пожелать, и ты на берегу моря, а другой выбрал берёзовую рощу, но с тропическими цветами. И никто не мешает другому, потому что этот мир многомерен, в одном и том же месте умещаются миллионы желаемых человеком конструкций комфортного проживания. Но люди здесь не каждый по себе, конечно, если тебе по душе одиночество, то, пожалуйста, наслаждайся им. Как и в земной жизни, юноши влюбляются в девушек, если те, отвечают им взаимностью, и проживают эту жизнь вместе в любви и согласии. Половая страсть, не является здесь вершиной наслаждения, только любовь и нежность главенствуют в союзе молодых людей. А это намного слаще примитивного земного совокупления. Конечно, и эта жизнь не вечна, придёт срок и мы все растворимся в тёплом тумане этого мира, что бы опять родиться в жизни земной, и прожив её так, как задумал создатель, мы переходим на новый уровень, что стоит над этим миром, а что там, я не знаю. Ну, Семён, дорогой ты мой братец, задержался ты у нас, время твоё вышло, пора в обратный путь.

– Я не хочу обратно, мне здесь всё по душе, – заупрямился я, и умоляюще посмотрел в красивые глаза Николая.

– Извини. Нельзя. Рано тебе к нам, время твоё ещё не пришло.

– А зачем тогда я был здесь? К чему это всё?

– Да к тому, Семён, чтобы знал, что смерти нет. Вернёшься, расскажешь тому, кто попросит, просто так не рассказывай, остальным это не нужно и даже вредно. До встречи, братец. Закрой глаза.

– Открыл я глазоньки свои, когда почувствовал, что несут меня на носилках куда – то. Перемешалось у меня всё в голове, потому и спросил – где я?

За рассказом Семёна, времечко действительно пролетело быстро. За поворотом показались трубы спичечной фабрики, воздух города наполнил наши лёгкие.

– Счастливо вам мужики, – братья сошли на улице Гагарина, и я помахал им вслед рукой. Дома поужинал, вышел на балкон, смотрел на заходящее солнце и думал о том, что и рай, и ад и в нашем мире присутствует, сами мы себе создаём жизнь прекрасную или невыносимую. Дверь балкона отворилась, моя жена Наденька боком протиснулась ко мне. – Всё, муженёк, через месяц увидишь свою супругу стройной, привлекательной и так далее, сажусь на кремлёвскую диету. Чего новенького в деревне?

– Говорят, что смерти нет, как думаешь, правда?

Егор

"Люди встречаются, люди влюбляются – женятся, мне не везёт в этом так, ну, просто беда." Вот эти строчки когда – то очень популярной песенки имели прямое отношение ко мне. И вроде бы, что должно мешать моему счастью: встретить ту единственную, неповторимую, и под свадебный марш Мендельсона скрепить брачные узы двух влюблённых сердец. Мужчина я, хоть и не сказать красавец, однако не лишён привлекательности, деньги в моём кошельке не случайные гости – могу себе позволить многое. Но реальность долгие годы была против этого, и моя холостяцкая жизнь приобретала затяжной характер. Самое интересное, что и мои два брата были в таком же положении. Я бесился и с трудом сдерживал свои эмоции, что – бы не наломать дров, когда очередная красотка, после моего предложения выйти за меня замуж, прекращала со мной отношения. Я с грустью смотрел на взрослеющих детей моих друзей, и почти уже смирился со своей участью, да видимо судьба сжалилась надо мной – этот клубок стал раскручиваться, к моей радости, очень быстро. Последнее время меня стало тянуть подальше от шума городского к жизни естественной, не напыщенной – в деревню, где мой дядя работал егерем.

Сентябрьским погожим деньком я с ружьишком решил поохотиться на рябчиков и забрёл довольно далеко от селенья. Старые вырубки сменились на нетронутый рукой человека лес, похоже я приплутал, и к вечеру, уставший и голодный вышел к охотничьей избушке. Из неё вышел крепенький мужичёк. – Гостям всегда рады, он протянул мне руку, – Егор. А тебя как звать величать молодой человек.

– Анатолий, – я пожал сильную руку нового знакомого.

Удивительным человеком оказался этот Егор. К его избе, оказывается, запросто выходят из леса дикие звери, что бы полакомится из его рук хлебушком. Сам был тому свидетелем, как Егор разговаривал на непонятном мне языке с лосёнком. Его карие, добрые глаза, казалось, видят тебя насквозь и на мои не озвученные языком мысли он отвечал просто и не замысловато. – Хороший ты, Толя, человек, только есть проблемка у тебя, и не малая – половинка твоя затерялась где – то, правильно говорю?

– Верно, – удивился я. – Откуда знаешь? У меня, что, на лбу написано?

– Я многое про тебя знаю. Не удивляйся, в ладах с природой давно живу, и дано видеть мне, что другим неведомо. Скажу больше – спасать тебя надо и весь ваш род по мужской линии. Проклятье на вас висит, проклятье на одиночество. А дело было так: ваш прадедушка очень обидел влюблённую в него простую девушку – женился на богатенькой. Она и прокляла его, но только страдать – то пришлось не ему, а вам, через три поколения обида её сработала – во как!

Я не доверчиво почесал затылок.– И что нам сейчас делать?

– А помогу я вам. Потому, что ничего так само по себе не делается, и заблудился ты в лесу не случайно – всё в мире взаимосвязано. Может и живу я на белом свете для того, что бы вот таким как ты помогать. Много способов есть, как от проклятья избавиться. Но для вас только один, слушай, запоминай. На убывающую луну подготовь три свечи, обязательно церковные, яйцо, фотографию свою, а лучше и братьев твоих, воду из старого колодца в церкви освятить придётся. Перед этим в баньке попариться надо – с чистым телом в таинство войти. Свечи выложи треугольником, фотографии внутрь, а сверху яйцо. Перед обрядом скажешь: – Начинаю с левой руки – господи помоги. Яйцо крути по часовой стрелке, мысленно представляй, как проклятье из фотографий ваших тёмной массой уходит в яйцо. Свечи пускай выгорают полностью. А как сгорят они – разбей яйцо, желток будет чёрный – смешай с землёй и выбрось туда, куда люди сливают нечистоты. Всё будет хорошо, Толя, не сомневайся. Свадьбу богатую не закатывай только – люди завистливы – от этого все беды.

Полгода прошло после моей встречи с Егором. Встретил я свою Настеньку, жену мою красавицу. Живём душа в душу и всё у нас хорошо, как обещал Егор. Счастливыми тёплыми вечерами обнимаю я свою Анастасию, как долго я её искал. Смотрю и растворяюсь в её прекрасных, колдовских зелёных глазах!

Тридцать седьмой километр

Тридцать седьмой километр Федеральной трассы Тавда – Туринск обзавёлся дурной славой с осени прошлого года. Когда закончилось строительство дороги, и по ней пошли первые машины. Место никакой особенной опасностью не обладало. Прямая, как стрела дорога, ровный асфальт, ни крутых поворотов, ни рытвин, а машины, ни с того, ни с сего начали биться. Трасса спокойная, не загруженная транспортом, а иномарки – лоб, в лоб – выживших – никого! И таких происшествий по три раза на неделю. В основном в вечернее и ночное время, но были случаи, и днём. Стали замечать: после дождя, когда в небе радуга, на тридцать седьмой километр лучше не соваться. Какая – то сила закручивает автомобиль, как в гололёд, подкидывает, и в кювет. Кто попадал в такую ситуацию, советуют – лучше по объездным дорогам, по полям объехать этот чёртовый километр.

Почувствовал на себе эту дьявольщину, и я, когда возвращался от тёщи домой, она у меня в Тавде живёт. Задержался я у Галины Васильевны до вечера. Пирожки, пельмени, козье молочко, то, да сё, вот и загостился до вечера. Выехал, уже солнце заходило. Ехал спокойненько, жал девяносто, как положено. Еду, насвистываю, настроение преотличное. При подъезде к тридцать седьмому километру, как – то сразу резко стемнело. Я скорость скинул, включил дальний свет. И вдруг, как из под земли, вырастает на моём пути фигура человеческая! Я – по тормозам! Не работают! Удар о капот машины! Всё – думаю, – Анатолий, кончилась твоя вольная жизнь. Сбил человека! Завизжали запоздало тормоза – сработали. Вышел я из машины, фонарь при мне, стал искать сбитого человека. Всё обшарил – никого. Но, надо искать, дай бог, жив ещё человек, скорость не большая была. Да в больницу его поскорее, может всё и обойдётся – не моя здесь вина. Гляжу, приподнимается с обочины тёмная фигура, и ко мне! Я было радоваться, да онемел от ужаса. Старуха, в чёрной одежде, лицо страшное, глаза, как два фонаря, горят фосфорическим светом! Подходит ко мне, да как захохочет, рот беззубый, только два клыка гнилые! Ужас меня объял – бежать! – Не могу, ноги отнялись! А она меня костлявой рукой за горло! Холод ледяной прошёлся по всему моему телу. Старуха ещё громче хохочет, смрад изо рта невыносимый! Задушила бы она меня, не покажись с Туринской стороны девятка старенькая. Скорость приличная, парнишка молоденький за рулём, таких – хлебом не корми, дай по ночной, пустой трассе погонять. И он, как шёл сто сорок, так и врезался в мою Ниву. У меня фары включены, машина на обочине, а он, как специально, направил свою машину, в мою. Ну, конечно, ожидать благополучного исхода в такой аварии, естественно, нечего. Моя Нива – в плюшку, его девятка огнём полыхнула. Старуха исчезла, как и не бывало её. Вызвал я по мобильнику скорую, полицию, объяснил, как дело было, про старуху, правда, умолчал, всё равно не поверят. Седины в голове, конечно, прибавилось, не каждый день с таким сталкиваешься. Ребята из полиции во всём разобрались, наказывать меня не за что, я тоже пострадавшая сторона. Жаль парнишку с девятки, собирать нечего было, хоронили в закрытом гробу.