скачать книгу бесплатно
Вторая жизнь
Анатолий Алексеевич Гринь
Книга не о подвигах и не о воздушных приключениях. Все события написаны почти без изменений – обыкновенная жизнь рядового летчика. Можно сказать, неудачника. После ухода с летной работы, работа в НИАТ – перестройка и смена рода деятельности. Через 12 лет приобретение легкого самолета, и по страницам идут воспоминания прошлого. Много интересного, смешного, иногда трагичного. Вы встретитесь со всеми подробностями летной работы без красок и пафоса. Автор события описывает просто и доходчиво.
Вторая жизнь
Анатолий Алексеевич Гринь
© Анатолий Алексеевич Гринь, 2023
ISBN 978-5-0059-3755-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Никогда не возвращайся в прошлое, оно убивает твое настоящее. Воспоминания бессмысленны, они лишь забирают твое драгоценное время. Истории не повторяются, люди не меняются. Никогда никого не жди, не стой на месте. Кому надо догонят. Не оглядывайся. Все надежды и мечты лишь иллюзии, не давай им завладеть тобой. Помни! Никогда и ни при каких обстоятельствах не опускай руки, иди напролом не сворачивая. Только так добьешься того, чего хочешь. И всегда люби, без любви нельзя жить, но люби это настоящее, прошлого не вернуть, а будущее может не начаться.
Михаил Булгаков
Моя настоящая мечта – написать такую книгу, которая будет продаваться в ларьках в аэропорту. Но для этого, похоже, издателю нужно будет поместить на обложку голую женщину.
Стивен Хокинг
Полеты во сне и наяву
В кабине включен свет, за стеклами пилотской кабины черная ночь полярной зимы. За годы работы я привык к тому, что это нормально: сидеть в этом большом сооружении из алюминия и стали на высоте 5—6 тысяч метров и не думать о том, что вся эта конструкция, опирающаяся на воздух, может рухнуть, провалиться и просто развалиться в воздухе.
Авиация развивается стремительно. В начале двадцатого века кабина и оборудование в ней состояли из нескольких анероидно-мембранных приборов, шарика скольжения и магнитного компаса. И работа пилота заключалась в том, чтобы контролировать полет по показаниям этого небольшого набора приборов и собственных ощущений. С применением авиации в деятельности человека возникла необходимость увеличивать загрузку, дальность полета, и это требовало нового подхода к всепогодности и безопасности. На борту появились радиосредства и электроника. Появились новые материалы, и изменились элементы конструкции. Самолеты сейчас имеют новые легкие и экономичные двигатели.
Возросла потребность увеличения запаса топлива, и стали заполнять топливными баками все свободное пространство, что повлекло установку подкачивающих и перекачивающих насосов и автоматики. И, конечно, революция в самолетовождении произошла с приходом спутниковой навигации.
И мы сейчас в кабине следим за работой топливной системы и всего оборудования: насосы качают топливо, турбины вращают винты, и двигатели АИ-24 при работе создают шум, и этот плавающий вой винтов очень действует на нервы. К этому шуму невозможно привыкнуть, и через пять-семь лет работы в воздухе у летного состава возникают серьезные нарушения здоровья.
Когда возникает необходимость посмотреть, что там за бортом, свет выключается, и через минуту глаза привыкают к темноте. Через лобовое стекло на черном небе яркие звезды, застывшие в ледяной массе. Ясно, облачность отсутствует, датчики обледенения не срабатывают, но все равно мы иногда просматриваем – это как-то наглядней. При наличии облачности датчики срабатывают мгновенно, электроника ни разу не подводила, и сразу автоматически включается система обогрева винтов. Автопилот включен, стрелка вариометра замерла на отметке 7 м/сек, и мы начинаем по очереди стаскивать с себя меховые куртки, унты, обуваем тапочки. Кабина наконец прогрелась, за бортом – минус пятьдесят!
Все идет по плану, скоро заданный эшелон и далее переход на связь с Березово. Смотрю в экран бортового локатора, прошу штурмана сменить масштаб. Скоро граница зоны, смена частоты связи. РСБН (Система ближней навигации) четко отслеживает километры. По азимуту мы точно на линии пути: все нормально, мы медленно ползем в пространстве. Рядом, опустив голову, сидит, отдыхает после всей суеты подготовки самолета к вылету на морозе, бортмеханик Витя. Расслабился, но не спит, иногда поднимает глаза на приборы контроля работы двигателей и пульт управления топливными насосами. Все стрелки на своих местах.
Штурман передал записку. Витя глянул мельком, передает мне. Погода. Опять уткнулся носом в пульт, о чем-то думает. Мы с ним в экипаже с начала моей работы в должности командира воздушного судна. Командир и бортмеханик – это ядро экипажа, и, как правило, это надолго. Штурманы иногда меняются, вторые пилоты чаще, а вот механик у командира «свой», и командование придерживается этих правил потому, что люди сживаются, понимают друг друга – это слетанность, это безопасность. Бывают отступления от правил, но это редко, потом, как правило, механика возвращают командиру. С механиками у командиров всегда хорошие отношения, и сами механики не допускают панибратства: знания и исполнительность для них обязательны. У нас с Витей тоже: кроме служебных отношений еще и хорошая дружба, которая порождает уверенность в человеке. Неоднократно в сложных условиях приходилось действовать в несоответствии с РЛЭ (Руководство по летной эксплуатации), и меня бортмеханик ни разу не подвел. И когда возникают разногласия, Витя просто открывает РЛЭ, которое всегда на борту в кабине экипажа, и показывает: вот здесь написано… Но он всегда выполнит мою команду в воздухе, разберемся потом, на земле. Командир отвечает за все, и он это все правильно воспринимает.
Второй пилот добродушный, здоровенный парень по фамилии Кирпичев, в шутку прозванный из-за своей внешности Славиком-с-кирпичом! Смотрит вперед, в темноту, тоже о чем-то думает. Он холостяк, наверное, о женщине. Штурман сзади, внизу в своем отдельном отсеке, копия актера Конкина в роли Шарапова, тоже Славик, любимец женщин. Женат семь раз, в паспорте не хватает места вписать всех жен. Просит сменить частоту. Переходим на связь с Березово. Диспетчер предупреждает:
– 26025, вам встречный, ниже, между вами 40.
Связь на эшелоне ведет штурман:
– Березово, 025. Наблюдаю по курсу, между нами 38 км.
Смотрю в индикатор, при каждом движении развертки отбивается метка точно по курсу на удалении 35 км.
Вот так и ползем в темноте, в промерзшем пространстве. Все мы летим где-то рядом, каждый со своими мыслями, при этом спокойно выполняя свою работу.
В уши врывается вой сирены. Загорается ярким, красным, слепящим светом правая «Лампа-кнопка». Все подняли головы. Быстро занимаю удобную позу, выключаю автопилот, стараюсь перекричать вой сирены.
– Правому флюгер… – и далее все команды, заученные наизусть, постоянными тренировками на тренажере.
Витя докладывает о выполнении операций. Второй пилот схватил штурвал. В таких условиях, когда один из двигателей выключен, на рулях нагрузки доходят до 40 кг и удержать самолет от крена и разворота нужны большие усилия. Тяги не хватает, падает скорость и высота.
Сквозь шум в кабине и наши крики Славик пытается доложить Березово об аварийной обстановке. Левый двигатель работает на взлетном режиме. Бортмеханик выполняет необходимые операции и четко докладывает. Сейчас все происходящее в кабине записывается на магнитофон.
– Правый во флюгере, пожарный кран закрыт…
Вой сирены резко обрывается, сразу стало очень тихо. Падает скорость. Витя переключает систему пожаротушения в режим проверки и нажимает лампу-кнопку. Опять дикий вой, опять загорается лампа-кнопка. Тушить больше нечем, разряжены обе очереди пожарных баллонов. В кабину врывается бортоператор Серега, как всегда, с удивленными глазами. Он никогда не присутствует на тренировках: ни на тренажере, ни в воздухе – и сейчас от всего происходящего очень перепуган.
– Командир, там из правого двигателя дым, огонь… – Серега пытается мне доложить и выглядит сейчас, как только что пойманная рыба.
Оглядываюсь. При открытой двери пилотской кабины вижу через иллюминатор в фюзеляже свечение пламени, вспышками освещающее грузовой салон. Второй пилот с усилием держит штурвал, глаза не отрывает от приборов. Я вместе с ним пытаюсь держать самолет с небольшим снижением на курсе, не допуская крена и неуправляемого разворота.
– Закрыть отбор левому, разгерметизировать… – удар падения давления, кратковременный шок. – Сбросить аварийный люк!
Второй пилот дергает рычаг сброса, освобождая замки люка на полу пилотской кабины. Шум воздуха.
– Штурман прыгаем!.. – кричу по СПУ, в этом шуме, не слыша своего голоса.
Славик вываливается со своего рабочего места прямо в эту дыру на полу, за ним летят карты, сборники – все штурманское снаряжение. Мелькнуло все вслед за его ногами, уже без тапочек. Витя опустил свое кресло, встал, но его потянуло назад, и он солдатиком ушел вниз, как-то уж слишком медленно. Очень смешное выражение лица с выпученными глазами.
Второй пилот хотел принять позу перед прыжком, но за что-то зацепился и упал спиной вниз. Сначала я вижу его лицо с глупым выражением, потом пятки в шерстяных носках.
Я держу штурвал, из последних сил борюсь с креном, потом все бросаю и пытаюсь нырнуть вправо назад вслед за Серегой. Он до последнего топтался не решаясь, потом посмотрел на меня, чего-то очень напугался и, сложив руки, наклонился и нырнул в эту прорубь. В последний момент я увидел его задницу в теплом комбинезоне, заметил только, что он был в унтах.
Я попал точно в проем люка, но как только оказался на свободе, почувствовал сильный удар холодного воздуха и, когда пролетал между подфюзеляжными гребнями, вспомнил о встречном. Мысль о том, что я буду пересекать встречный эшелон, пронзила меня сильнее, чем струя этого мощного ледяного потока.
На меня смотрели все, кто находился в этой беседке: курсанты немного удивленно, летчики с усмешкой.
– Алексеич, а вы что с парашютами летали?
Летчикам иногда снятся такие сны. Мне этот сон приснился уже после ухода с летной работы, наверное, это связано с тем, что в сознании много остается из той жизни. Кажется, угадывается что-то знакомое, бывшее со мной, но в реальной жизни просто невозможное. Позже, занимаясь другим ремеслом, приходилось видеть очень яркие сны, связанные с полетами в легкой авиации. Я там летал. И позже многое из таких снов я увидел в реальной жизни и даже узнавал все события и ту местность, над которой летал во сне. Но один очень яркий и красивый сон, который я видел, занимаясь тряпочным бизнесом, знаю точно, не увижу в этой жизни, но сон очень интересный, и, возможно, я когда-нибудь его расскажу.
На сегодня все. Мы с Олегом уезжаем, живем рядом. Обычно он меня возит, реже – я его: у него машина всегда возле дома. Толковый парень, заканчивал «Качу». Очень хочет восстановиться на летную работу. Летает уверенно: заметно, что у человека есть хорошие навыки. И теоретическая подготовка, когда-то полученная в высшем авиационном училище, очень заметна и за семь лет, проведенные на земле, не растеряна и не забыта. Молодец! У меня такой курсант впервые. Сейчас обучение платное, хочет продать машину. На земле просидел семь лет, бросил все силы на то, чтобы летать. Потом он будет летать в училище летчиком-инструктором. Встречались с ним в воздухе: «Даймонд» прошел выше, по нашему учебному маршруту. Иногда слышу его в эфире, а сейчас у него будет неделя выходных. Завтра я улетаю на точку.
– Орешник-Круг, 0052, взлет в Сосновке, расчетное Терешкино в шесть полсотни.
– 0052, Орешник-Круг. Давление 750, занимайте 600. Терешкино, доложить, – указание диспетчера на мой доклад.
Хорошо летом, в июне, такая зеленая чистая земля. И мысли, и настроение хорошее. Немного беспокоит темное пятно, видимо, гроза и осадки, но это очень далеко и немного в стороне от маршрута. Мне идти еще 50 км, и утром грозовое положение маловероятно. Вполне может быть, что-то осталось после ночных гроз. В полете, на перелетах появляется свободное время. И с приходом в нашу жизнь спутниковой навигации полеты все больше становятся похожими на прогулку, и мне нравится это, в полете есть возможность что-то вспомнить из своей молодой жизни, и чему-то улыбнуться, и что-то пережить еще раз! С каждым прожитым годом все ярче и красивее кажется то интересное молодое время. И кажется, так недавно все это было.
* * *
Саратов, ночь, АДП (Авиационный диспетчерский пункт). Диспетчер Люся Дымникова.
– Анатолий, поднимись на вышку, ты после взлета на Красноармейск! – подсказывает Люся. – Посмотри фронт на подходе.
Она летала на Ан-2, Ан-24 в Аэрофлоте, после работы инструктором в Тамбовском аэроклубе. Несколько раз встречались после того, 1967-го.
С диспетчером круга смотрим на большем экране локатора светлые пятна засветок. Поработавший после училища, с хорошим опытом, моего возраста, приятный молодой мужчина показывает мне метеообстановку.
– Зона свободна, после взлета можно взять правее, там очагов меньше.
Решаем, в воздухе по бортовому обстановка будет более объективна. В полете нам по бортовому локатору всегда видно гораздо лучше за счет высоты. После взлета, действительно, правее почище. Высота нижней границы в пределах тысячи метров. Местность холмистая, и мы решаем пройти опасный участок на безопасной высоте. Погода пока позволяет, болтанка отсутствует и опасных метеоявлений нет.
Через пять минут полета в лобовые стекла, с шумом, ударили первые струи дождя. Обстановка резко изменилась, сильная болтанка. Мы сразу оказались в воде, и нас начало швырять как на волнах. Видимость нулевая. Самолет пустой, и броски были такой силы, что, казалось, нас сейчас закрутит в этом вихре из воздуха и воды. Через пару минут уже стоило больших усилий удерживать штурвал. Его просто вырывало из мокрых рук. В такой обстановке считаешь минуты, проведенные в этой карусели. Ширина фронта опасного участка может быть гораздо больше увиденного на метеокартах перед вылетом.
Гроза. Облака в ней представляют собой мощные вихри в вертикальной и горизонтальной плоскостях. За счет движения масс происходит электронасыщение этих тысяч тонн воды, которые вращают разбушевавшиеся потоки. И самолет в таком сумасшедшем «миксере» – маленькая затерявшаяся мошка с экипажем в кабине.
Внизу очень близко иногда просвечивается земля. Радиовысотомер показывает непонятно что: в грозу верить ему нельзя. Показания прыгают: то ли из-за грозы, то ли все-таки он реагирует на рельеф местности. По барометрическому высота пятьсот, выше сплошные очаги. Такая высота по прибору, особенно ночью, грубое нарушение безопасной высоты, но мы работаем в Краснодаре на базировке, и не все расшифровки выполняются. Рейсов очень много. Вся транспортная авиация: Ил-76, Ан-12, все наши и Краснодарские Ан-26. Все брошены на перевозку продукции местных колхозов: клубника, помидоры, огурцы. Утром вереница грузовых автомобилей перед складом. После обеда начинается загрузка бортов, и к ночи все разлетаются на север – все побережье и восток. Нас иногда бросают на перевозку свежих яиц и новорожденных цыплят, но это в основном по побережью Черного моря до Сухуми.
Но сейчас задумываться о чем-то, не связанным с полетом, если это хаотичное перемещение в пространстве можно назвать полетом, некогда. Сколько это будет продолжаться? При нашей скорости и ширине фронта может длиться двадцать минут. Это очень много. Выдержать этот бешенный темп тяжело. На такой высоте при болтанке можно допустить серьезную ошибку. Просто может не хватить физических сил. Уже начинает казаться, что все это давно, что других ощущений полета не бывает. Понимаешь, что надо продержаться, все закончится. Все чаще приходится подсказывать второму пилоту не отвлекаться и пилотировать по приборам. В каждом рейсе встречаешься с такими явлениями в большей или меньшей степени, но привыкнуть к этому не получается, просто приходится мириться с такой спецификой работы. Но все-таки каждый раз воспринимаешь все по-новому.
Удаление восемьдесят, связи нет, в ушах треск. За бортом появляются шумовые эффекты, когда проходим через очередную стену ливня. Вода жесткими ударами обрушивается на стекла пилотской кабины. Яркие слепящие вспышки, в таких случаях в кабине включен свет: рекомендации, чтобы экипаж не ослепило при грозовых разрядах. На этом удалении мы ушли далеко вправо, а это мои родные места, хорошо мне знакомые. Прошу штурмана посмотреть на карте наше место. Синяя и Борова гора, на ней телевышка. Мне сейчас не до МПС (Магнитный пеленг самолета) и не до штурманских расчетов в уме: РСБН что-то показывает, мы очень низко.
– Славик, посмотри на карте, здесь могут быть горы.
– Нет здесь никаких гор.
Штурман передает Вите карту с отмеченной карандашом жирной точкой нашего места. Витя держит у меня ее перед глазами. Отвлекаюсь на секунду, всматриваюсь в карту. Да, действительно, мы сейчас над Жирновском. Опять на приборы, иногда перевожу взгляд влево: внизу мелькает земля, она просматривается при очередной вспышке.
Не страшно… В таких случаях никогда не бывает страшно, экипаж работает, и работает в большом напряжении, и некогда чем-то посторонним занимать мозги. Но все равно через эту круговерть на какое-то мгновение всплывает детство. Это, видимо, связано с тем, что я сейчас над своей родиной. Очень красивый уголок, как и у всех оставшееся в памяти: все далекое и такое близкое, до боли в груди родное, и брошенное…
Весенний разлив. Масса воды. Весь лес в воде, торчат макушки деревьев. Поселок на большой возвышенности, и вода в него не заходит. Нам по шестнадцать лет, мы с другом в лодке, еще четверо на берегу. Холодно. Небольшой мороз. Брызги замерзают на одежде, мы не подумали о том, что мы делаем – нас ветер относит от берега. Весел нет. У нас у каждого шест: меряем глубину. Пытаемся двигаться в сторону замерзшей воды, на льду мы хоть за что-то сможем зацепиться.
Тогда мне также не было страшно, я был уверен, нам надо было выбираться. А на берегу при таком ветре у подножья горы ребята развели костер, им тепло и весело, они что-то нам кричат и смеются над нами. Они просто не понимают, в какую ситуацию мы попали. Мы шестами бьем по тонкому льду и, как ледокол, наконец, медленно движемся к берегу. Потом греемся у костра и поджариваем на хворостине хлеб.
И сейчас в памяти все это пронеслось в одно мгновение. Медленно начинает стихать волнение. Мы еще видим яркие вспышки, но сейчас они выше, и электрических разрядов мы не видим: сквозь тьму и потоки воды яркие всполохи, где-то рядом, сверху.
Наконец, все стихает. Облачность поднимается, облака расползаются в стороны, и наша лодка с бортовым номером 26503 потихоньку успокаивается. Мы плавно переходим в набор высоты. Грозовых очагов впереди нет.
Болтанка прекратилась как дурной сон. Кажется, мы вылетели из глубокой темной ямы, где оказались неведомо как. И только отдельные клочья облаков на фоне звездного неба напоминают о минутах только что пережитых… Я включаю автопилот, отпускаю штурвал. Остывают мышцы рук, но пальцы еще окоченевшие. Неприятное ощущение. Наклоняюсь вперед: спина, под мышками – рубашка мокрая.
Смотрю на второго пилота: он еще держится за штурвал, боится бросить. Отвожу взгляд, переключаю внимание. Что-то сейчас сказать – это не просто обидеть, это оскорбить человека. Второму пилоту в такой ситуации всегда сложней, он заложник – решает все командир. В общем, молодец! Все выполнял грамотно и вел себя спокойно.
Рядом Витя. Ему в такой ситуации пришлось сидеть и ждать: иногда он смотрел в индикатор локатора и так же, как и Славик, докладывал мне о наличии очагов слева и справа. Славик всегда спокоен и нравится мне потому, что он воспитывался в семье летчика. Витя – мой ровесник и летает давно – спокоен только потому, что надеется на нас, а видел он уже достаточно! Позже, когда узнал о его дальнейшей судьбе, я понял, почему он так рано ушел из жизни…
Ничего не произошло, все занимаемся своим делом: штурман должен точно знать свое место, механик следить за работой всего оборудования и контролировать все, что включается и выключается, смотреть за выработкой топлива, второй пилот включать и следить за работой ПОС (Противообледенительных средств).
Мы ушли на сто километров – появилась радиосвязь. В наборе высоты диспетчер увидел нас на своем экране. Он понервничал больше нашего и был рад, что все закончилось хорошо и мы взяли курс на Краснодар, напрямую. А у меня сейчас в голове: «Сколько воды влетело во входные тракты двигателей, и они в таких условиях прекрасно работают».
На траверзе Волгограда нам пришлось вторично попасть в грозовой фронт, но здесь было проще. Молодой второй пилот спал, я попросил Витю не будить его, он тоже понервничал. И Вите приходилось тянуться рукой и включать ПОС на пульте второго пилота.
После посадки в Краснодаре я зашел на переговорный пункт в аэропорту и позвонил жене в Жирновск. Время уже было после восьми, узнал, что у них ночью была сильная гроза: все грохотало, и какой-то самолет пролетел очень низко. Вот так! Все-таки мне удалось в свое время полетать над родными местами, о чем так долго мечтал.
В гостинице в этот день поспать сразу после рейса не получилось. Отдохнувший в полете второй пилот и выспавшийся в грозе Серега привели в номер молодых девушек – они тоже после рейса. Девочки-студентки экономического факультета на преддипломной практике: считают эффект и производительность при воздушных перевозках. И, как я понял позже в разговоре, эффект есть, и достаточно хороший. Я пробовал сам подсчитывать, в институте когда-то я делал курсовую работу, и убеждался, что воздушные перевозки – это очень даже неплохой вид хозяйственной деятельности.
Сейчас я застал в номере свой экипаж за приготовлением завтрака. С водой проблемы: ее можно застать ночью, иногда в обед, правда есть опасность остаться под душем намыленным. Но посуда уже помыта и на столе все, что можно приобрести в буфете. Коньяк был всегда. Экспедиторы, которые летали с нами и возили виноград, черешню и клубнику, всегда грузили 500 кг «своего» и за это рассчитывались коньяком. Девочки летали на Илах: там для сопровождающих комфортная кабина, но тянулись к нашим молодым ребятам. Суетливый Сережа предупредил, на ухо, меня и Витю, что чашек на всех не хватает и одну он припрятал – на все воды не хватило. Но позже мне Витя, уже за столом, тоже на ухо подсказал следить за своей, потому что чашек на столе вдруг стало хватать.
Я в Салехарде некоторое время жил в общежитии. Как-то дежурная подошла ко мне и попросила прибить отвалившийся умывальник. Здание из фанерных щитов с утеплителем из минваты.
– Анатолий, займись, прибей, отвалился, – просит меня и протягивает молоток и гвозди.
Взял у нее молоток, наметил место на уровне всех умывальников, пробил гвоздем фанеру. Несколько неудачных попаданий, и, наконец, попал в брус. Умывальник хорошо закреплен, но оказался намного ниже остальных – отдал дежурной инструмент. Через некоторое время ко мне заглядывает недовольная дежурная:
– Анатолий! Ты что натворил?
Я объяснил проблему:
– Ну что вы так переживаете? – и добавил, стараясь быть серьезным. – Подойдет умываться маленький летчик – для него отдельный умывальник!
Бедная женщина! Невозможно передать, как она рыдала от смеха. Я вместе с ней тоже тогда посмеялся от души – это была мама Сережи!
И за столом, пока Славик и второй пилот увлечены разговорами с девочками, я потихоньку все это рассказал Вите, и мы тоже посмеялись – здесь, наверное, есть что-то генетическое.
Тогда, за этим завтраком с коньяком, я сидел и восстанавливал в памяти события и анализировал свои действия в Саратовской зоне. У меня в то время было достаточно опыта при полетах в условиях грозовой деятельности, но это не исключает ошибок. Ночью на такой высоте пересечь грозовой фронт – это неправильное решение. Но все-таки была надежда на отдельные очаги, а активную грозовую обстановку, в которой мы оказались, пройти сверху вряд ли было бы возможно. И я вспомнил напутствия генерала, старого летчика, и какие могут быть последствия.
Молодые ребята. Командиру эскадрильи, капитану – 27. Самый немолодой в эскадрилье майор Баженов – ему отметили 50! Один из того послевоенного поколения летчиков, единственный провезенный на штопор. И когда выполнение штопора на тренировках запретили, он нам всем в зоне по программе подготовки показывает предштопорное поведение самолета.
Мне 22. Я летаю третий месяц. Со многими познакомился, обстановка в эскадрильи и в полку нормальная, даже дружеская! И мне, молодому пилоту, тогда впервые пришлось столкнутся с трагической стороной летной службы.
В дивизии несколько катастроф. К нам прилетел командир дивизии: Герой Советского Союза, фронтовик, в звании генерала-майора. Пересказал всей аудитории летчиков нашего полка эти случаи, особенно уделил внимание одному из них, самому трагичному.
Молодой лейтенант на Су-7Б вошел на высоте 7000 м в наковальню грозового облака. Его выбросило вверх до высоты 10 000 м, где он свалился в штопор, и в облаках его периодически бросало вниз до высоты 3000 и вверх до 7000—9000 м. Катапультироваться он не смог. При расшифровке комиссия установила, что он потерял сознание в воздухе, при перегрузках. Самолет вывалился из облака без плоскостей, один фюзеляж – перегрузки были сверхпредельные, и конструкция не выдержала.
Как оказалось, это был сын его однополчанина, ныне диспетчера аэропорта Минеральные Воды. Можно представить, какая была тяжелая встреча фронтовиков на этих похоронах. Нас, молодых ребят, старый летчик тогда очень просил: «Загорелась какая-то лампочка, красная, желтая? Пожар ли там, отказ топливных насосов – разбираться некогда: катапультируйся, потом разберемся. Здесь кругом горы – садиться некуда!»
Запомнилось мне на всю жизнь его обращение к нам. Возможно, под впечатлением шквала аварийности в дивизии, он где-то был не прав, но через несколько лет в этих горах погиб наш командир полка. Это я узнал позже, уже летая в Аэрофлоте.
Так что грозовые облака – это очень опасное явление в авиации, это очень сильное волнение, а иногда и «шторм на море!»
У Су-7 большая разрушающая перегрузка. И как его там швыряло, если он остался без крыльев, а летчик потерял сознание.
– Круг, 0052. Терешкино, 600.
– 052-й, работайте с Районом.
– Орешник-Круг, 052, с Районом, конец!
Переключаю на радиостанции частоту.
– Орешник-Район! 0052.
– 0052, Орешник-Район. Удаление 50.
