скачать книгу бесплатно
Доброе утро, сеньора игуана!
Анастасия Владимировна Новоселова
Однажды русский музыкант, музыковед и преподаватель Анастасия Новоселова, защитив в Московской консерватории диссертацию, отправилась далеко-далеко, в Южную Америку – как оказалось, на поиски приключений…Дизайн обложки: Александра Губина
Доброе утро, сеньора игуана!
Анастасия Владимировна Новоселова
© Анастасия Владимировна Новоселова, 2024
ISBN 978-5-0062-6195-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Доброе утро, сеньора игуана!
«Si Dios estа conmigo,
?Quiеn contra m??»[1 - «Если Бог со мной, кто против меня?» (исп.)]
Всё нижеизложенное – быль, чистая правда, кусок жизни, подобный яркой вспышке, пролетевший, как комета, шлейф которой никогда не исчезнет из моей памяти. За семь месяцев, проведённых в совершенно новом для себя месте, я прожила целую отдельную жизнь, насыщенную событиями и переживаниями.
Часть первая
Знакомство
Аэропорт Афартадо? был затерян среди банановых плантаций. Из иллюминатора они казались одним сплошным зелёным морем. Первый глоток влажного и жаркого воздуха напомнил мне поездку в Японию в августе: там я испытала похожее ощущение от подобного сочетания влажности с жарой. Однако нахлынувшее воспоминание развеялось сразу, как только я спустилась с трапа и вошла в здание аэропорта: я была не в Японии, а на северо-западе южноамериканского континента, на вечнозелёной земле, раскинувшейся и дремлющей под солнцем между двумя океанами, единственной на всём континенте названной по имени человека, открывшего его для Европы.
Меня встретил паренёк, – водитель такси, – погрузил мои вещи в маленькое жёлтое авто, и мы поехали в неведомую мне даль. Дорога пролегала между склонившихся друг к другу деревьев, сквозь листья которых сверкало ослепительное южное солнце. Глядя на эту яркую и как будто промасленную солнцем зелень, я с удовольствием отвечала на вопросы паренька-водителя, который дивился тому, как это судьба могла забросить меня в их края. Дорога под этими деревьями, которые так плотно сплелись между собой, была чудесна, и не хотелось, чтобы она заканчивалась.
Мы свернули с зелёной дороги на шоссе и поехали между двух полей. Справа вдалеке высились горы – окончание Кордильер, слева то и дело возникали посадки ананасов.
Мы говорили до тех пор, пока паренёк не спросил: «Вам куда, в фонд или в институт?» Я и сама не знала, куда мне, и не преминула признаться в этом. Парень задал уточняющий вопрос: «Вы – новый преподаватель?» Я ответила утвердительно, и тогда он решил везти меня в институт. Мы свернули налево и остановились у ворот. Слева за забором я увидела ряд маленьких домиков, а справа, за воротами, герб на постаменте с надписью «Институт Бананерос». Сбоку от герба стояла небольшая бело-голубая ротонда, в которой Дева Мария держала на руках младенца Иисуса. Всё вокруг было ухожено, трава пострижена, дорожки насыпаны приятного красноватого цвета щебнем.
Распрощавшись с пареньком, я вошла в основной прямоугольник «Института Бананерос» и побрела по открытому коридору вдоль патио. Я никого там не знала и не искала никого определённого. Справа в открытую дверь я увидела нескольких сотрудниц и подошла к одной из них с вопросом:
– ?Buenos d?as! Soy Anastаsia, nueva profesora de m?sica[2 - «Добрый день! Я – Анастасия, новый учитель музыки» (исп.)].
– ?Buen d?a! Espere aqu? por favor[3 - «Добрый день! Подождите здесь, пожалуйста» (исп.)].
Незнакомая сеньора, в роду которой явно были представители африканских этносов, предложила мне присесть, а сама стала звонить. Я отвернулась и начала разглядывать помещение. Окон в нём не было, были только проёмы с деревянными брусками, окрашенными в белый цвет и расположенными вертикально на небольшом расстоянии друг от друга. Таким же образом были оформлены все проёмы всех аудиторий этого учебного заведения, в котором меня ждала лавина разнообразных впечатлений.
Сеньора выяснила что-то, касавшееся моей персоны, и повела меня дальше вдоль патио, потом к забору мимо большого, отдельно стоящего домика, у которого вместо стен с трёх сторон были стёкла. Через стекло можно было заметить большое количество пластиковых вёдер из-под краски, громоздившихся по периметру. У калитки зелёного забора моя провожатая нажала на кнопку. Дверь открылась, и мы перешли с территории института на территорию кампаменто – места обитания сотрудников фонда и Института Бананерос.
Сразу за калиткой мы свернули налево и прошли мимо прикрытой темно-зелёными листьями таблички: «Nueva era», Новая эра. Дом с названием «Новая эра» был поделён на две части. Водоразделом служила удачно декорированная стена, по каждую сторону от которой зеленело патио с круглыми камнями и цветущими растениями. «А зимой?..» – подумала было я при виде подобной дыры в середине дома, и улыбнулась сама себе: ещё не привыкла к тому, что здесь нет ни лета, ни зимы, а есть только жара. Сеньора оставила меня в комнате под номером один.
Комната была угловая, с двумя окнами и двумя кроватями. Выходя, сеньора сказала, что Камило ждёт меня в комнате номер два. Оставшись одна, я умылась, вышла в коридор, увидела на следующей двери цифру «два» и постучала. Почти сразу мне открыл дверь Камило Хиральдо – скрипач, дирижёр, мой старый друг и коллега. Я приехала в регион под названием Ла Коста по его приглашению, чтобы работать с ним бок о бок.
Мы познакомились за пять лет до описываемых событий. Тогда Камило привёз ансамбль Молодёжного оркестра для участия в фестивале «Вселенная звука» в Москве. Мой научный руководитель и учитель, директор фестиваля Маргарита Каратыгина приглашала его ещё несколько раз. Несмотря на свою молодость, Камило был главным дирижёром оркестра, патриотом и музыкальным деятелем с широкими взглядами. Он давал возможность простым латиноамериканским ребятам увидеть мир, выступать в знаменитых залах, общаться с зарубежными музыкантами, он радел за их многосторонне развитие. С самого первого их концерта в Москве меня глубоко тронула и заинтересовала музыка латиноамериканских композиторов и популярные песни, которые они играли.
С тех пор каждый год я сопровождала приезжающие под руководством Камило группы, а однажды мы с Маргаритой Ивановной поехали к ним в гости с концертами, после чего я начала учить испанский, и с тех пор была при группах Камило в Москве ещё и переводчиком. Когда мы ездили в Магдалену, город, где жил Камило и где он руководил оркестром, я познакомилась с административным директором Молодёжного оркестра, молодой и активной Фабианой, с которой вскоре подружилась.
Моё увлечение Латинской Америкой развивалось и достигло своего апогея: я решила туда уехать. Незадолго до того, как я села в самолёт, Фабиана написала Маргарите Ивановне официальное письмо о том, что оркестр больше не сотрудничает с маэстро Камило Хиральдо. Мы удивились. На мой вопрос, что случилось, Фабиана не могла отвечать, – как она выразилась, «ни из корпоративных, ни из личных соображений», – и пришлось принять эту информацию без выяснения обстоятельств. Я решила, что Камило в чём-то не сошёлся с доньей Рафаэлой Бакеро, хозяйкой оркестра, либо слишком активно развивал свои французские связи, возможно, не в том ключе, как хотелось бы ей. Мы лицезрели донью Рафаэлу, и я предполагала, что для человека её уровня достатка быть капризной и взбалмошной не удивительно.
За три месяца до моего прибытия в страну моей мечты Камило участвовал в московском фестивале с группой, в центре которой была представительница индейцев Эмбера Чами, трогательная и совершенно аутентичная Флор Мария Оспина. Я была рада очередной возможности сопровождать группу латиноамериканцев и общаться с ними. Так как вопрос об уходе Камило из оркестра остался загадкой, я спросила его, что же всё-таки произошло.
– Не знаю, – сказал он и, как всегда запредельно обаятельно, улыбнулся, – всё начала Фабиана. Она выразила учителю гобоя, что я – очень агрессивная персона, и стала составлять против меня коалицию. Когда дело дошло до Рафаэлы, я сказал ей, что, раз они не любят меня, то я уйду. И я ушёл. Понимаешь, они потеряли первоначальную идею и философию, и занимаются только тем, что зарабатывают деньги.
Его ответ не дал мне тогда шанса разгадать загадку. С того времени каждую нашу новую встречу он говорил мне что-нибудь негативное о Фабиане, я смотрела на него и подозревала его большую личную и, вероятно, отвергнутую дружескую симпатию к этой девушке. Тема Фабианы не давала ему покоя, он снова и снова, как ребёнок, повторял, какая она плохая, и я могла только предположить, что она своим безразличием сильно задела его самолюбие.
Ла Коста была родиной Флор Марии, и я ехала туда с большим интересом, поскольку песни индеанки и общение с ней впечатлили меня. Накануне моего прибытия из Магдалены в Ла Косту мама Камило, приятная женщина с такими же большими, как у сына, глазами, передала мне для него концертный костюм. Костюм нужен был для внезапно возникшего выступления перед советом директоров банановой компании «Бананерос» и огромной банановой корпорации «Гуаро».
Открыв мне дверь, Камило улыбнулся, и мы молча обнялись. Он попросил меня подождать его пять минут, после чего мы помчались обратно через зелёный забор к воротам института. Там нас ждал микроавтобус и пятеро подростков в чёрном и с инструментами. Мы выехали на то же шоссе, совершенно прямое до самого залива. Пейзаж был великолепный, ярко-зелёный, с полоской гор справа по борту.
По прибытии в «Гуаро» нас оставили в небольшом помещении с кондиционером, что было очень кстати при туманящей сознание полуденной жаре. Ребята достали скрипки, альт, виолончель, контрабас и стали разыгрываться. Сначала они вместе тянули одну и ту же ноту, которую давал им Камило.
– Ре!.. Они начали в прошлом году, – объяснял он мне, поминутно командуя ребятам, – Ля!.. Я практикую групповые занятия на инструменте, нет времени на каждого по отдельности. Так, в группе, они пристраиваются друг к другу, сразу привыкают играть в ансамбле… Ми!.. Все они учатся в Институте Бананерос. Соль!..
Дети заиграли пьесу в ре мажоре в барочном стиле. Они не выигрывали пассажи, плохо держали и темп, и ритм. Я подумала, что пьеса для них новая и что они давно не занимались. С этой репетиции в «Гуаро» я начала своё исследование на тему «проект фонда „Бананерос“ по созданию симфонического оркестра в Ла Косте».
Дверь приоткрылась, в щель ворвался поток горячего воздуха, и женщина в переднике, прислуживающая при званом обеде, пригласила Камило выступать. Мы прошли по улице до соседнего домика, и мне показалось, что за эти две минуты солнце успеет меня расплавить. Казалось, что дышать нечем. Однако садик, по которому мы шли, был прелестным. Хотелось сесть там, уставиться на пальму, и посидеть так пару дней. Пока мы шли, Камило продолжал объяснять:
– В прошлом году у них были занятия больше… эмпирические, а сейчас ты добавишь им теории.
Меня смутило это «эмпирические». Я стала раздумывать над тем, что именно оно могло означать.
Нам пришлось подождать перед дверью, и я успела разглядеть этот дивный тропический палисадник. Когда нам наконец махнули из двери, мы вошли в большую комнату, где за столами сидел весь цвет местного «бананового сообщества». Камило поприветствовал публику, сказал два слова о том, что с прошлого года фонд «Бананерос» развивает проект создания симфонического оркестра, и что перед вашими глазами – пятеро учеников Института Бананерос, задействованных в этом процессе. Затем он взял скрипку и заиграл вместе с ребятами, точнее, они заиграли за ним следом.
Они сыграли ту же барочную пьесу, что я уже успела услышать, потом «Баркаролу» из «Сказок Гофмана» Оффенбаха и «Либертанго» Пьяццоллы. Последнее вышло удачнее всего – во-первых, дети там играли только остинантный аккомпанемент на открытых струнах, во-вторых, ритм танго, родной и близкий латиноамериканцу, давался им куда легче обычного квадратного европейского метра. После танго Камило представил меня и дал мне слово. Меня спросили, не могла бы и я сыграть что-нибудь. В ответ я представилась, извинилась, что сыграть ничего не смогу, потому как я – не скрипачка и выразила надежду на то, что мы будем развивать проект динамично и с большим успехом.
Торжественная часть собрания подошла к концу, и все стали общаться кулуарно. К нам с Камило подошёл доктор Санчес: «Габриэль Санчес» – и подал мне руку. Это был ушедший в прошлом году на пенсию президент фонда «Бананерос», приятнейший мужчина с добрыми глазами. Следом за ним мне подала руку Нелли Джанет Аранго Аристисабаль, ректор Института «Бананерос», невероятно обаятельная женщина с распахнутыми глазами. Пожимая мне руку, она посмотрела на меня:
– Por fin![4 - «Наконец-то!» (исп.)]
Мы возвращались в кампаменто тем же путём, через территорию института. Когда ребята, одетые во всё чёрное, проходили мимо группы висящих на турнике детей, в спину нам послышались детские голоса: «Наверное, кто-то умер». Камило пообещал показать мне ресторан кампаменто, в котором мне предстояло питаться. От дома «Новая эра» мы повернули налево и пошли по дороге, засыпанной округлыми камушками. Справа были одноэтажные дома, слева – лужайка с пальмами, миндальными и манговыми деревьями. У большого манго дорога расходилась в две стороны, и нам было направо, а там – по тропинке вдоль бассейна, где жили крупные и мелкие ящерки, снующие под ногами со скоростью света.
Ресторан располагался прямо напротив бассейна. Помимо разного рода пальм, из деревьев у бассейна моё внимание привлёк один исполин с прямым, как телеграфный столб, стволом. На его нижних ветвях, находящихся выше всех пальм и деревьев под простонародным названием «крысогуб», висели какие-то плетёные мешочки. Я спросила, что это. Камило сказал, что это – гнёзда птиц, издающих самые громкие и самые странные в округе крики.
Вечером того же дня, пятницы, сеньора Глория Патрисия Вега, региональный директор фонда «Бананерос», устраивала приём у себя в доме. Донья Нелли зашла за нами с Камило. Она была в чёрном платье, и Камило сказал ей не без лести: «Как элегантно!»
Общество, собравшееся у доньи Патрисии, было интересным, и беседовало за вином и лёгкими закусками в течение пяти часов. Я сидела по левую руку от доньи Нелли, а Камило – по правую, и было видно, что это ей приятно. Помимо нас троих были доктор Санчес, темнокожий тренер Педро и ещё три человека, имён которых я в тот вечер не узнала, поскольку никто не представлял и сам не представлялся. Беседа шла живо и была буквально разыграна, как спектакль, одна из феерических ролей в котором отводилась сеньоре ректоре[5 - В испанском языке у таких слов, как «доктор», «ректор», «профессор» существует женский род – «доктора» (с ударением на вторую «о»), «профессора», «ректора».].
Одна из её историй была приурочена к разговору о лягушках. С недюжинным артистизмом донья Нелли рассказала, как однажды в классе на стене сидела белая лягушка, и ректора, проходившая мимо, вошла в класс, смело приблизилась к лягушке и, бесстрашно взяв её рукой, выпустила на волю. Дети потом говорили об этом поразившем их воображение подвиге: «Представляешь, ректора, вся причёсанная и красивая, взяла лягушку прямо рукой и вынесла!»
На другой день утром мы поехали с доньей Нелли и Камило в Афартадо – один из самых крупных населённых пунктов Ла Косты, по-нашему же – нечто сродни районному центру. Донья Нелли энергично, с жаром что-то рассказывала, Камило слушал с участием. Афартадо не производило никакого чарующего впечатления, напротив, магистральная улица показалась мне грязной, кривые домики были налеплены в беспорядке, как будто случайно. Пестрящие ядовито розовыми и зелёными полотенцами и игрушками лавки своими товарами готовы были валиться прямо на дорогу. Всё напоминало мне пригород какого-нибудь большого приморского города, спешивший предложить проезжающим автомобилям всю чепуху материального мира. Мы приехали в офис связи, где донье Нелли надо было оплатить мобильный телефон. Там была тьма народу, и мы весело толкались вместе со всеми, ожидая с талончиком своей очереди. Ожидание оказалось долгим, но мы непринуждённо болтали и чувствовали себя командой друзей.
Совершив, наконец, платёж и освободившись от оков электронной очереди, мы пошли через мост в супермаркет «Успех». Хождение через мост было любопытно висящими на деревьях над рекой игуанами. Некоторых из них было нелегко отыскать взглядом – не позволяло совершенство их природной маскировки. Стоя на мосту и вглядываясь в деревья в поисках игуан, мы шутили: «Да, у Анастасии сейчас идёт introducciоn cultural[6 - «Введение в культуру» (исп.)]».
Культурная интродукция продолжилась обедом в ресторане «Моя деревня». Мы с доньей Нелли пили сок гуанабаны (любимого мною ещё с прошлой поездки в эту страну экзотического фрукта), и все трое ели bandeja paisa – «блюдо пайсов», то есть, жителей департамента, к которому относилась и Ла Коста, и большой красивый город. Магдалена. Бандеха пайса представляет собой приготовленные отдельно и выложенные на большой овальной тарелке фасоль, рис, несколько видов мяса, яйцо, авокадо и салат. По уже сложившейся привычке я сказала официанту: «Бандеха пайса без мяса, вегетарианская». Мы рассуждали о разных языках, их грамматических нормах, и закончили обед прекрасным кофейным десертом.
Камило уехал в Магдалену сразу после обеда. Вечер мы провели с доньей Нелли у неё дома. Это был третий дом справа по дороге к бассейну и ресторану, в двух шагах от меня, то есть, от дома «Новая эра». Если бы не деревья, её дом был бы виден мне в окно. В разгар нашей культурологической беседы она спросила:
– Так Россия – это всё-таки Европа или Азия?
Я засмеялась:
– Это такой вопрос, на который русские веками ищут ответ, и не нашли до сих пор! – и стала рассказывать о Петре Первом и взглядах его эпохи, круто поменявшей курс государства и культуры.
– Вероятнее всего, он искренне беспокоился об «азиатской отсталости» страны, – сказала я.
Внезапно донья Нелии пригласила меня идти с ней на другой день в горы, на дачу к её подруге Марии Элене, и с той же внезапностью мы помчались в Афартадо, в супермаркет, чтобы купить чего-то постного для меня, поскольку обед на даче обещал быть мясным. Слева по дороге в Афартадо тянулась банановая плантация. На каждом растении висело по одной ветке бананов, и каждая из них была завёрнута в синий пластиковый пакет. Я спросила у доньи Нелли, зачем это. Она по-преподавательски чётко, внятно и обстоятельно объяснила мне, что требования к качеству продукта очень высоки, на кожуре банана не должно быть ни одной щербинки, ни одно насекомое не имеет права коснуться сладкого плода – основной культуры региона, идущей по морю в США и Европу. Кроме пакета, на каждой ветке была ленточка определённого цвета, которая показывала, в какой момент снимать и к отправке куда именно подлежит эта ветка. В супермаркете какой-то мальчонка лет пяти подбежал к донье Нелли с криком «ректора!» и дал «пять».
Расставшись с доньей Нелли на том, что завтра в девять утра мы увидимся снова, я побрела к себе в «Новую эру». Некоторые цикады свиристели так, что барабанные перепонки у меня в ушах болезненно дрожали. Ночи были приятные, гораздо прохладнее, чем дни, хотелось гулять, спать под открытым небом…
В горы!
В воскресенье, 6 марта, несмотря на усталость предыдущего дня, я проснулась легко и стала с наслаждением вслушиваться в щебет бесчисленных птиц за окном. Когда-то меня впечатляли птицы Магдалены, но они не шли ни в какое сравнение с птицами Ла Косты. Здесь их было значительно больше, и полифония их «партитуры» была более многоголосной и сложно устроенной.
Без десяти девять, как договаривались, я была у дома доньи Нелли. Мы сели в машину Марии Элены и её мужа Родриго и поехали через Афартадо на их горную дачу. Донья Нелли была в шляпе, как у Индианы Джонс, что было уместно в том пейзаже, частью которого мы оказались, выйдя из машины и встретившись с проводником, доном Луисом. Дон Луис был из крестьян, и смущался со мной говорить. Он был вооружён мачете на тот случай, если тропа густо поросла джунглями. Мы переобулись в резиновые сапоги и сначала шли по размокшей дороге у подножия горы. Дорога была будто выкопана в земле и напоминала просторный окоп, так что нас скрывало, а корни деревьев, кустов и трав проплывали мимо на уровне глаз. Почва была светлая и глинистая. Лучи солнца с любопытством заглядывали в лужи, по которым мы шлёпали. В субботу донья Нелли жаловалась на засуху во всём районе, однако здесь, на этой горной дороге, было довольно влажно.
Мы вышли с дороги к подъёму. Подъём был мягкий. Горы в той местности не скалистые, а сплошь поросшие растительностью. От этого они издалека похожи на застывшие гряды зелёных волн. За доном Луисом шла Мария Элена, за ней – донья Нелли, потом я. Дон Родриго замыкал цепочку. Одолев этот небольшой подъём, мы оказались на лужайке с несколькими банановыми кустами. Донья Нелли в роли Индианы Джонса остановилась у этих бананов, поднесла руку ко лбу и стала вглядываться вдаль. Я посмотрела на неё снизу вверх. В её стойке, руке, даже в этой шляпе просвечивала натура волевая, своенравная, смелая, с вечным юношеским задором.
Домик Родриго и Марии Элены был небольшой, окружённый со всех сторон обрывами. Он стоял совершенно одиноко: вокруг, сколько хватало глаз, больше не было видно ни одной постройки, ни одного признака человеческой цивилизации. Внутри домик был ещё не достроен. Там всё было предельно просто, со множеством открытых проёмов, что снова заставило меня улыбнуться самой себе, подумав: «Эти люди не ведают, что такое зима…» От обрывов, которые были так близко к стенам дома, мне было немного жутко. Кажется, если бы у меня был так расположен дом, я бы непременно свалилась, забывшись и выскочив на ту сторону, которая была ближе всех к обрыву. Я подумала, что любопытно это желание иметь дом в горах, среди обрывов, когда ни души и ни одного строения не видно даже с такой высоты. Желание уединиться.
На северной стороне домика росли пла?тано – крупные овощные бананы, широко употребляемые в пищу, но исключительно в жареном или варёном виде. К вечеру дон Родриго наполнил мой рюкзак платано, и донья Нелли потом приготовила из них патакон с соусом огао. Добравшись до домика, мы разместились на маленькой террасе перед ним. Мария Элена начала расспрашивать меня о том, каким ветром меня сюда занесло.
– Всё началось с японских барабанов тайко, – ответила я, чем вызвала первую волну удивления.
– С японских? При чём они тут?
– Я училась на втором курсе Московской консерватории, когда одна моя однокурсница сказала: «Слушай, ты ведь знаешь, мы ходим к Маргарите Ивановне на факультатив по музыкальным культурам мира. Так вот в конце апреля приедет японский учитель барабанов и будет учить нас играть на них, но, если не наберётся достаточно человек, то этот мастер-класс не состоится. Можешь помочь и записаться?» Я ответила, что помочь, конечно, могу. Японская учительница приехала, мы стали заниматься, и так я начала открывать для себя новый звуковой мир. По прошествии некоторого времени Маргарита Ивановна предложила мне попробовать изучать игру на китайских инструментах. Приехали два китайских профессора, и я под их руководством стала учиться играть на цитре гуцинь и бамбуковых флейтах. Я привезла эти инструменты с собой и потом могу показать…
– Чудесно! Как любопытно… А как ты попала сюда?
– Благодаря деятельности центра «Музыкальные культуры мира», возглавляемого Маргаритой.
– Маргарита? Она – латиноамериканка?
– Нет, русская.
– А почему её зовут Маргарита?
– Многих русских женщин так зовут…
– Удивительно! Маргарита – это типичное латиноамериканское имя.
Мы посмеялись. Я рассказала и про Молодёжный оркестр, и про наше знакомство с Камило Хиральдо. Упоминая об этом, я чувствовала благодарность и теплоту в отношении к последнему.
Спускались вниз мы по другой тропе, и места там были невероятно живописными. Тропа извивалась то в чаще леса, то по довольно крутым уступам одетых в сплошной зелёный покров гор. Можно было останавливаться каждую минуту, чтобы полюбоваться вновь открывшимся видом. Вернувшись в кампаменто, я снова получила от доньи Нелли приглашение выпить чаю в её доме. Она поставила на плиту молоко в алюминиевом кувшине, потом бросила в закипевшее молоко чайный пакетик и добавила ложечку панелы – сушёного сока сахарного тростника. Получилось очень вкусно. В дополнение к чаю донья Нелли разогрела арепу, пресную кукурузную лепёшку, и положила на неё кусочек кесо, свежего сливочного сыра. Арепа с кесо прекрасно сочеталась с чаем. За чаем мы говорили о чём угодно, но она ни разу не обмолвилась о том, что завтра, в понедельник, мне без малейшей подготовки предстоит встретиться лицом к лицу с детьми.
Разведка боем
Донья Нелли не знала, что я буду питаться всегда в ресторане кампаменто, и в понедельник, без пятнадцати семь повела меня в школьный буфет завтракать. Она показала меня повару, сказала мне, что мы встретимся через пятнадцать минут и ушла. Я прожевала арепу с сыром, запила кофе и пошла в кабинет к сеньоре ректоре. У неё был темнокожий завуч Джани, меня немедленно с ним познакомили, и мы втроём отправились в класс пятого «Б». Донья Нелли, представив меня, объявила детям, что я сейчас проведу у них урок музыки. Для меня это было большой новостью. Интересно, что ни в один из так славно проведённых вместе выходных дней она ни слова не сказала о том, что работу свою я начну вот так, с бухты-барахты. Если бы я знала о предстоящем уроке хотя бы пятнадцать минут назад, то, проходя мимо стеклянного домика, – музыкального класса, – я бы взяла оттуда ксилофон, барабан, ещё что-нибудь и сообразила бы по дороге, что мне делать.
Но такой возможности мне не предоставили. Я начала общаться с детьми сугубо теоретически на предмет симфонического оркестра и инструментов, входящих в его состав. Урок пролетел незаметно, но после него Джани вручил мне расписание бывшего учителя музыки, Рафаэля Кристанчо, в котором каждый день включал пять-шесть уроков у разных классов – от пре-детского сада до одиннадцатого класса. Всё усложнялось тем, что все дошкольники – пре-детский сад, детский сад и переходные группы были по другую сторону дороги, и чтобы просто найти нужных мне детей, надо было приложить немало усилий.
Вечером я зашла к донье Нелли.
– Ну как? Как тебе с детьми? – спросила она.
– Хорошо, – ответила я, – entend? muchas cosas[7 - «Много чего поняла» (исп.)].
Во-первых, я поняла, что слово «институт» употребляется в значении «учебное заведение», и высшее образование здесь в виду не имеется. По отечественным стандартам Институт Бананерос – это школа-сад фонда Бананерос, а ректор – это директор школы. Во-вторых, я начала знакомство с местными детьми, подойдя к ним как нельзя ближе.
Донья Нелли поджарила две арепы и вскипятила молоко. Себе она сварила кофе, а мне сделала молочный чай. Я выразила восхищение чаем, и с того дня стала пить его каждый вечер. Таким образом мы ужинали, много говорили, рассказывали друг другу о своих жизнях. Почему-то у меня не возникло идеи спросить у неё, как же так вышло, что меня не предупредили о том, что я должна буду исполнять обязанности Рафаэля Кристанчо. Каждый день я прыгала в поисках то шестого «А», то переходного «Б», знакомилась с детьми, показывала им китайские бамбуковые флейты, рассказывала о себе, спрашивала, какие они знают песни и чем занимались на уроках музыки раньше, а каждый вечер вновь возвращалась к молочному чаю с панелой и беседам с доньей Нелли.
С Рафаэлем дети привыкли к тому, что урок музыки – это час, когда ты можешь валяться на полу и болтать с приятелями, и было непросто привлечь их внимание. На вопрос о том, чем они занимались с profesor[8 - Profesor означает «учитель».] Rafael, дети рассказывали об упражнениях по ритмическому сольфеджио, а на вопрос о том, зачем в музыкальном классе так много вёдер из-под краски, они ответили, что ритмическим сольфеджио они занимались, стуча сделанными из швабры палками по этим самым пластиковым вёдрам.
Своё отношение к подобной «музыкальной» практике я выразила донье Нелли – вероятно, слишком резко, потому что в ответ она стала защищать Рафаэля:
– Этот эксперимент с вёдрами не кажется мне таким уж скверным, Ана, возможно, он даже может быть интересным…
– Возможно, но именно как эксперимент! Я понимаю, что Рафаэль искал выход из положения, потому что трудно себе представить, что делать на уроках музыки с сорока детьми одновременно. Однако с такой культурой ударных инструментов, как в вашей стране, играть на вёдрах!.. Дети ведь таким образом не имеют понятия о музыкальном звуке как таковом…
Она слушала меня молча. Потом помолчала ещё, почти согласилась и всё-таки ещё раз высказалась в защиту Кристанчо. Я видела, что многое из того, что я говорю, для неё – совершенно новая информация, и мне, вероятно, надо было бы сдерживаться в подаче этой информации, но уже началось то, что стало развиваться и в скором времени расти, как снежный ком. Эти вёдра задели меня – они были несопоставимы с представлениями о музыкальной культуре, которые сложились у меня за долгие годы учёбы и практики.
Вёдра и палки из швабры для меня были оскорблением и то ли нежеланием, то ли неумением хотя бы попробовать донести до детей хоть каплю из океана музыкальной культуры.
Вместе с тем, проводя уроки, я увидела, что дети восприимчивы, что многие из них – с выраженными музыкальными способностями, вот только никто ещё не организовал эти уроки музыки так, чтобы развить эти способности и приобщить детей к чему-то настоящему. По большому счёту, передо мной этой задачи не стояло – я не должна была проводить уроки музыки в Институте Бананерос, это не входило в мои обязанности. Но от Камило почему-то не было ни слуху, ни духу, а я была единственным музыкантом на территории кампаменто и института, в котором вот уже месяц, как не было уроков музыки. Это стечение обстоятельств не оставляло мне выбора.
На второй день моего нового расписания, в котором уроки с трёхлетними детьми сменялись занятиями с шестнадцатилетними подростками, я стала писать Камило. В своём ответном послании он уверял меня, что я не должна делать то, что сейчас делаю, что, разумеется, это надо прекратить и что моя работа будет состоять совершенно в другом. Однако, как именно прекратить и как мне приступить к моим непосредственным обязанностям – этого он не уточнял. В четверг вечером Камило приехал, и мы плотно поработали, составляя стратегический план музыкальных занятий для Института Бананерос. Перед этим он объяснил мне любопытную систему, используемую во Франции, где он учился. Занятия музыкой по этой системе имеют три начальных этапа: sensibilizaciоn – сенсибилисасьон, «ощущение», iniciaciоn – инисиасьон, «введение», formaciоn – формасьон, «образование». То есть, образование начинается с пред-этапа, которым является ощущение, чувствование звука, пробуждение слуха и прочее. Затем следует начальный этап, когда ребёнка вводят в музыкальное образование, и уже потом собственно образование.
Сочиняя план для института, мы исходили из этой системы. Работали дружно и с большим энтузиазмом. Уже в пятницу нам выпала возможность использовать на практике формулировки из нашего плана: донья Нелли вызвала в институт для собеседования двух кандидатов в преподаватели музыки. Первый из них, по имени Уилсон, нам с Камило не понравился – он играл на андских струнных щипковых, а нам нужен был педагог, поддерживающий проект создания симфонического оркестра. Такого педагога мы нашли в лице второго кандидата, совсем юного Даниэля Андреса Гарсиа. Из его резюме мы выяснили, что он – пианист, и первым делом попросили его сыграть нам. Он вполне прилично сыграл ми-бемоль-мажорный вальс Шопена. После этого Камило спросил его, как бы он построил урок, преследующий дидактическую цель, сформулированную как «eschucha activa», «активное слушание». Этот термин мы с Камило обсуждали накануне. Даниэль, не задумываясь ни минуты, ответил: «Я стал бы фокусировать внимание детей на звуках природы, на голосах птиц, потом перешёл бы к звукоподражанию…»
Ответ нас устроил, и нами решение было принято. Дальше Даниэлю предстояла беседа с доньей Нелли, и её он выдержал успешно, а вот следующая аудиенция принесла ему отрицательный результат. Он связался, как ему было предписано, с главой отдела кадров фонда «Бананерос» в Магдалене Лилианой Диас, и последней наш кандидат не понравился. Она сказала Камило, что, во-первых, он слишком молод, ему всего двадцать один год, во-вторых, он неразговорчив, на вопросы отвечает слишком лаконично и сдержанно. Камило парировал, что мы хотим принять педагога, а не шута, и что юность его – не порок. Я оценила эти аргументы.
«Он молод, – рассуждал Камило, пересказывая мне его диалог с Лилианой, – что ж, подождём лет сорок, прежде чем принять его? Он только что окончил учёбу, в его профессионализме у нас, у его коллег, сомнений нет». Дело было ещё и в том, что искать профессионального музыканта в Ла Косте – это всё равно, что искать подснежники в декабре. И то, и другое можно найти, только благодаря чуду, и это чудо уже случилось, поэтому мы с Камило не хотели упускать Даниэля.
Услышав отрицательный ответ Лилианы, донья Нелли заявила нам с Камило, что, если мы по достоинству оценили профессиональный уровень Даниэля, то она имеет полную юридическую свободу принять его без санкции фонда в Магдалене. Вопрос, однако, повис в воздухе ещё на одну неделю, в течение которой я продолжала выполнять обязанности преподавателя музыки Института Бананерос.
В субботу утром Камило собрал своих ребят, пятерых струнников, и занимался с ними весь день. Я весь день присутствовала на уроке. Мы сидели в специально выстроенной холодной комнате, где хранились музыкальные инструменты симфонического проекта фонда. Холодной комната была потому, что там постоянно работал кондиционер: Камило настоял на этом, поскольку жара могла попортить скрипки, виолончели и прочие диковинные в тех краях агрегаты.
Занятие началось с разыгрывания по открытым струнам, после этого они поработали с гаммой ре мажор, потом взялись за ту самую барочную пьесу. Это была стилизация современного итальянского композитора. Слушая пьесу в третий раз, я отметила её неудачную особенность: разделы формы там были, как склеенные кадры фотоплёнки, с резкой сменой типа движения, заставляющего детей, и без того ещё очень слабеньких, сбиваться с метра.
Камило всё время подтрунивал над детьми, командовал «раз…», но потом обманывал их ожидания, делая паузу и не говоря «и», говорил «раз», делал паузу, снова повторял «раз»… Когда мы вышли из класса после занятия, он прокомментировал мне:
– Таким образом я держу их сознание в активном состоянии, и когда начинаю говорить что-то действительно важное, оно хорошо укладывается.
Дорога из холодной комнаты вела мимо музыкального класса, называемого kiosco, к выложенной бетонными плитками тропинке, по которой каждый день я ходила из кампаменто в институт и обратно. Был уже вечер, солнце зашло за главное прямоугольное здание института, и после этого стемнело – как всегда, мгновенно, без малейшего намёка на сумерки. После жаркого дня на кампаменто опустилась новая приятная ночь, и мы шли под жёлтым светом фонарей, прерываемым причудливыми тенями манго и миндалей. В те первые дни в Ла Косте мне казалось, что дышать я могу только вечером – днём жара была невыносимой.
