А потом с ней случилась жизнь

Когда добрались до дома, было уже темно. Слава поежилась, входя в подъезд, из которого неделю назад ее выносили на пледе. В лифте мигала лампа. А внутри билось стойкое «не хочу». Возвращаться в квартиру не хочу. Как так сталось, что прожитые в этой квартире счастливые пять лет Мишкиного детства полностью перекрылись в сознании вот этими последними месяцами тошноты, пряток от жизни во сне и финальным выносом ее тела в пледе. Привычный поворот ключей, а Слава вернулась сюда гостьей.

Она разулась, и недоверчиво озираясь, прошла на кухню. Так и есть: все здесь кажется чужим, забытым, невозвратным.

Слава сдвинула два стула, и уселась, закинув отекшие ноги.

– Уже поздно, – сказал Марк.

Мишка, зевая, потянул Славу за рукав.

– Я не могу, – беззвучно сказала Слава Марку и умоляюще на него посмотрела. Она еще не была готова войти в эту комнату и снова лечь на их диван. Марк кивнул и обнял Мишу за плечи:

– Мама устала. Сегодня я уложу тебя спать.

Марк увел сына и не вернулся. Уснул. В полночь он встал и увидел, что Слава все еще сидит на кухне:

– Ты чего тут, Мир?

Слава молча покачала головой:

– Я не хочу спать. В больнице выспалась, – она постаралась улыбнуться и добавила: – Иди один, тебе завтра на работу.

Наутро Марк нашел Славу в гостиной, спящей на диване.

Я так и не смогла заставить себя лечь на ту кровать. При одном взгляде на нее внутри все сковывало липким черным ужасом. Хотелось держаться от нее подальше, лучше вообще не заходить в спальню. Ближе к часу ночи я прилегла на диван в гостиной и уснула.

Утром не слышала, как Марк ушел на работу. Часов в десять за мной и Мишкой заехала мама, и мы отправились к Ирине Павловне в клинику репродуктивной медицины на другом конце Москвы. За рулем была мама, а я сидела рядом и удерживала живот на каждом «лежачем полицейском», чтобы не расплескался.

Ирина Павловна встретила нас и проводила в чистый и светлый кабинет. Я знала ее с детства. От ее доброй лучистой улыбки становилось тепло и спокойно.

Она осмотрела меня на разных креслах, кушетках и аппаратах, измерила все, что только можно измерить, проверила все, что только можно проверить, и вынесла свой вердикт: ребенку в животе хорошо, нет никаких признаков отслойки или каких-то дефектов плаценты, хоть она и низко расположена.

– Там просто нечему кровить, – подытожила Ирина Павловна. – Но все-таки, раз уж был такой эпизод, тебе бы надо сдать один анализ. Это расширенный гемостаз. В Москве его делают только в двух местах – в нашей клинике и на Севастопольском проспекте. У нас делают по понедельникам, средам и пятницам. Ты ела сегодня?

Я кивнула.

– Значит, придется в понедельник приехать. Ну или сдай на Севастопольском.

На том мы и расстались.

День был солнечный, и я верила, что мне больше ничто не угрожает. На обратном пути меня высадили на Смоленской. Я нырнула в весенние арбатские переулки, успевшие за неделю моего отсутствия нарастить себе тени. Ароматы еще не проснулись, но свежая листва уже приглушила сухой запах московской пыли.

Офис в старом особняке девятнадцатого века с белыми колоннами, на углу двух переулков – еще в студенческие годы я попала сюда на стажировку и поняла, что это работа мечты. Все получилось само собой: через год после окончания стажировки меня пригласили на должность ассистента в сектор культуры. И хоть я ничего не понимала в культуре, и вообще-то стажировалась в секторе естественных наук, я пошла и даже побежала навстречу своей мечте. Если бы я знала тогда, что придется вытерпеть ради этой мечты! Изменило бы это что-нибудь? Вряд ли, чего ради себя обманывать. Ведь и сейчас, спустя пять лет, я все еще здесь. Мечта оказалась важнее всего остального. Ради мечты можно и потерпеть.

Обходя особняк, я всматривалась в пробелы между прутьями забора, наклюнувшиеся листики кустов еще не полностью закрываливид во внутренний дворик. Там я заметила курящих на солнышке Оксану и Валентину Михайловну. Они стояли на парадной лестнице, под треугольником портика, двери конференц-зала открыты нараспашку, как будто уже лето. Я осталась незамеченной и подошла к боковой двери с табличкой «ЮНЕСКО – Москва», нажала на тугую металлическую кнопку звонка.

– Славочка, вернулись? – приветливо спрашивает на ресепшн «наша бабушка» с аристократичным именем Генриетта Матвеевна. Когда-то была попытка заменить Генриетту Матвевну на охранника из специализированной службы, но бюро сразу будто осиротело и перестало быть домом, а обернулось бездушным офисом. Сотрудники запротестовали, и Генриетту Матвевну вернули на место.

Генриетта Матвевна, улыбаясь, вышла из-за своей высокой стойки.

– Все у вас в порядке? – аккуратно поинтересовалась она, пока я вешала куртку в зеркальный шкаф и поправляла прическу. Я уверила ее, что все хорошо, а Генриетта Матвевна, понизив голос, сообщила:

– Она тут, пока вас не было, рвала и метала.

Я чувствую, как твердеет шея, наливаются щеки, и накрывается тяжелым шлемом голова. Делаю глубокий вдох и иду. В договорном отделе открыта дверь, и я здороваюсь с главным юристом Моникой, чья голова высовывается из-за компьютера. Там где-то сидит и моя Зара. Моника замечает меня и вытягивает шею, ее голова выезжает из-за монитора, как черепаха из панциря. Глаза ее радостно округляются, веки с длинными ресницами начинают шарнирно открываться и закрываться:

– О, Слава! Все в порядке? – произносит она, по-французски вытягивая губы. Мне ничего не остается, как войти в кабинет. Остановившись на пороге, я вижу сияющее лицо Зары и отвечаю, что все хорошо – меня наконец отпустили.

Поднимаюсь по выстланной ковролином узкой лестнице на второй этаж, прохожу по коридору до конца и поворачиваю налево. Потолок давит, пол предательски скрипит. Дверь нашего с Леонор кабинета прикрыта, и я слышу, как оттуда доносится возмущенный голос с немецким акцентом:

– Но у нас ниет переводчиков! Мы ние предоставлаем такиэ услуги, понимаэте?

Я не решаюсь войти в момент разговора и заворачиваю в туалет, который находится совсем рядом. Через минуту кто-то резко дергает ручку.

Марк шел по коридору офиса. Полдня он готовил презентацию и теперь торопился в столовую, чтобы успеть пообедать. В зеркале напротив лифта он увидел свое отражение: несвежий пиджак, помятые брюки, воспаленные глаза. Надо бы прикупить парочку новых костюмов, а то уже поизносился. И, наконец, научиться отпаривать брюки. Но сейчас главное – это дом и Слава. Доктор сказала, что все в порядке. Что же тогда это было? Марка передернуло от воспоминания о том, как он запихивал в мусорный пакет кровавую простыню. Погруженный в свои мысли он не сразу услышал, как его окликнули. Обернулся – в его сторону шел Борис Евгеньевич, заместитель директора.

– Марк Александрович, вас вызывает Владимир Сергеевич, – коротко объявил он, сканируя Марка взглядом, и добавил: – Сейчас.

«Ну что ж, сегодня без обеда», – спокойно подумал Марк.

В тихом, прохладном кабинете генерального директора приятно пахло хвоей. За отполированным до блеска столом сидел Владимир Сергеевич, осанистый невысокий мужчина в синем костюме с иголочки. Увидев Марка, он приподнялся и протянул ему руку.

Марк сел в кресло. Он редко бывал в этом кабинете. Если Марка вызвали лично, в обход его непосредственного начальника, – это было что-то выходящее из ряда вон.

Марк работал на совесть, придраться не к чему, в этом он был абсолютно уверен, но что, если его подсидели или оклеветали. Что если его сейчас уволят? Как тогда им закрыть ипотеку на покупку дома, и когда в таком случае они смогут завершить ремонт, успеют ли переехать к рождению дочери? Им и так уже не хватает денег на мебель. Мысли роились в голове, толкая одна другую, но Марк сидел прямо и спокойно, не шевелясь, как будто малейшее движение могло привести к потере его внутренней устойчивости.

За дверью слышны удаляющиеся шаги. Я вышла из туалета и увидела, что в кабинете никого нет. Встреча с Леонор отодвинулась, и я облегченно выдохнула. Зашла и остановилась у своего рабочего стола. В окне краснела кирпичная стена забора и блестела на солнце жестяная крыша соседнего особняка. На столе – монитор, потертая клавиатура, темно-малиновый телефон со старомодной трубкой и горизонтальный коллектор для файлов. На подоконнике – как маяк, напоминающий о главном, – деревянная фоторамка с фотографией нашей счастливой семьи на греческом острове Эвбея.

Я повесила сумку на стул и огляделась. Каким огромным после перерыва мне показался стол Леонор, стоящий углом и занимающий буквально половину кабинета. Одной гранью он упирается в окно, другой – в тумбочку с принтером, которая разделяет нас, а торцом чуть не достигает небольшого кожаного диванчика, который завален папками, книгами, архивными материалами и старыми отчетами. Стол начальницы тоже, несмотря на огромную рабочую поверхность – воплощение хаоса и суеты. Он сильно контрастирует с моим пустым столом, всегда поднимая во мне чувство вины. Сразу видно, у кого здесь много работы, а у кого – мало. Из завалов на столе Леонор торчит фотография в пошлой золотой рамке, с которой смотрит нескладный парень в зеленой мантии – ее сын в день вручения диплома.

Я посмотрела на часы и поняла, что пришло время обеда. Лучше встретиться среди толпы с тем, с кем тебе страшно встретиться наедине. Я спустилась по лестнице в подвал, где находится кухня. Приближались голоса, сплошь женские, перекрывающие монотонный гуд микроволновки и шипение сковородки.

– Нет, это действительно работает, и именно на эти цифры и нужно ориентироваться.

– Валэнтина, – строго ответил голос Леонор. – Еслы бы йа не выходыть за эти цифры, я так бы и отсталась большой.

– Ну вот какой у вас рост?

– Сто шестьдиесят восем.

– Так, смотрим, для вашего роста пятьдесят семь килограмм – нормально только если ваш возраст двадцать лет, – за этими словами повисла неловкая пауза. – Но нам ведь всем не по двадцать, да, Леонор? – добавила Валентина Михайловна. – А для нашего возраста идеальный вес у вас получается шестьдесят три с половиной килограмма.

– Мние это не подходит, – фыркнула Леонор.

Тут я решила войти в кухню. Подвальное помещение с узкими окошками, расположенными у самого потолка, было отделано белым кафелем, по периметру стояла кухня, а почти все пространство занимал большой овальный стол.

– О, посмотрите, кто пришел, – воскликнула Валентина Михайловна, стоя в пол оборота к плите. На сковороде шкворчали кусочки черного хлеба, сбрызнутые оливковым маслом и посыпанные прованскими травами.

– Слава! – Леонор выпрямилась, отпуская ручную соковыжималку. Ладони ее были в соке и мякоти грейпфрута, поэтому она так и застыла, держа их на уровне пояса и не зная, что с ними делать.

– Славочка, – Зара подошла сбоку и обняла меня.

– Да, вот он – человек с низкой массой тела среди нас, – сказала Валентина Михайловна. – Причем, даже в беременном состоянии. Слава, скажите, какой у вас рост?

– Сто семьдесят шесть, – ответила я.

Леонор, уже было вернувшаяся к своим грейпфрутам, опять удивленно приподнялась.

– Как? Ты высокая? Никогда ние замечала. У миеня была бабушка, очень высокая бабушка, и у нее был рост сто семьдесят шесть сантимэтров. Навиерное, ты, кривишь спину.

– Так, смотрим, – сказала Валентина Михайловна, тыкая пальцем в телефон. Через несколько мгновений она цокнула и сказала, что в подвале, как всегда, нет связи.

– Я посмотрю, – дожевывая суши, сказала Оксана. – Так, ваш идеальный вес, Мирослава, шестьдесят пять килограмм.

– А я столько и вешу, – рассмеялась я.

– В шесть месяцев беременности, ага, – вставила Валентина Михайловна.

После обеда я нехотя поплелась в наш кабинет в мансарде. Сутулюсь я, как же. Ее бабушка была выше… Ну зачем об этом говорить при всех! Да, я сутулюсь. Я со средней школы слишком длинная и слишком худая – нет во мне силы удерживать этот рост. Травинки гнутся на ветру. Но вот чего я никак не ожидала, так это того, что Леонор, получается, на целых восемь сантиметров меня ниже. Почему же я этого совершенно не чувствую? Всегда казалось, что она выше меня.

Помню, когда Леонор только пришла в бюро – это была толстая и веселая немка. Она сразу устроила пивную вечеринку с колбасками, квашеной капустой и десятью видами пива. Все были от нее в восторге. Когда через год после окончания моей стажировки мне предложили работать ее ассистентом, я согласилась, не раздумывая. Но придя в бюро, я ее не узнала. Со спины это была худая девушка, но на лицо она будто стала старше, чем была. Ушли куда-то румяные круглые щечки, черты лица заострились, нос вырос, а глаза из веселых превратились в злые и въедливые, и насмешливо сверкали из-под низкой медно-бурой челки. Теперь она ела не ртом, а глазами и не еду, а меня. Она вся будто вытянулась. Нависала, давила – даже если сидела.

Жила она одиноко в соседней с офисом многоэтажке. Оттого и не торопилась домой, а утром приходила раньше других. Мне было как-то неловко вставать и откланиваться в шесть вечера, особенно поначалу, и я постоянно задерживалась на работе. Но так ни разу и не ушла позже Леонор.

Когда спустя год я вышла замуж, то сразу почувствовала, как изменился мой статус. Я перестала быть просто девочкой-студенточкой, которую можно отчитывать направо и налево. Ведь где-то там у меня теперь имеется муж, который сможет защитить в случае чего. Наше общение с Леонор стало более любезным, но внутри я продолжала чувствовать, что раздражаю ее. И это чувство росло. Что это было – моя ли молодость, моя ли красота, худоба или семейное счастье – трудно сказать. А может все это вместе взятое не давало ей покоя.

– Слава, у нас проблема, – обрушилась на меня Леонор, как только я появилась на пороге кабинета. Тень дежурной улыбки еще не совсем сошла с ее лица, но мне уже стало не по себе.

Я вежливо поинтересовалась, что случилось, и Леонор вывалила на меня для начала все, что стряслось за неделю, пока меня не было, и закончила, по ее выражению, «клубникой на торте»:

– В понедельник приэзжает Дюваль, у нас встреча в министиерстве, а у них нет переводчика, – она смотрела на меня выжидающе, я молчала. – У нас, как ты знаешь, тоже нет диенег на переводчика, – она растянула рот в улыбке и перешла к главному, – смогла бы ты, Слава, быть переводчиком на этих наших переговорах?

– В понедельник? – растерялась я. – Вообще-то в понедельник утром я хотела поехать сдавать один анализ…

– О, – Леонор изобразила понимание, но по ее лицу было видно, что она не намерена отступать. – Но его можно сдать в другой день?

– Ну в общем-то да…

Я неуверенно пожимала плечами. Мне, действительно, ничто не мешало сдать его, скажем, в среду, ведь «там нечему кровить». И хотя где-то глубоко внутри я чувствовала, что хочу поехать на анализ именно в понедельник, но почему – не знаю, а раз нет аргументов, которые я могла бы озвучить Леонор, то… я услышала свой голос:

– В среду могу.

– Прэкрасно, Слава, – заслуживаю я одобрение начальницы.

Вечером они несли друг другу новости.

Теплая майская пятница приняла в свои объятия тысячи опьяненных весной москвичей. Марк и Слава договорились встретиться на выходе из метро. Она приехала ровно в восемь, и, отойдя подальше от извергающихся из-под земли людских потоков, подставила лицо солнцу. Марк, как всегда, не сразу увидел ее в толпе.

Она подошла к нему, и они нежно пожали друг другу руку. Они никогда не целовались на публике, даже при встрече или прощании. Всегда ограничивались пожатием руки. Через ладони у человека проходят мощные энергетические каналы от самого сердца. Впрочем, сами Марк и Слава об этом не догадывались, просто они не любили выставлять свои чувства напоказ. А при касании можно вернее почувствовать и настроиться друг на друга, чем при отвлеченном поцелуе в щеку. Ладонь – более надежный канал, они поняли это давно.

Слава сразу же выложила мужу все, что произошло с нею с самого утра, особенно на работе. Ей нужно было выговорить это неприятное мутное чувство, которое начало бродить внутри с тех самых пор, как она согласилась быть переводчиком на переговорах. Она избегала как-то называть это чувство, но это было очень похоже на предательство. Очередное предательство себя. Во имя того, чтобы быть «хорошей девочкой» для всех. Соглашаться делать то, что удобно другим, а свои потребности ставить на последнее место. Эти невыносимые мысли были больше похожи на туман в ее голове, и даже не делали попыток сформироваться в облака. Так привычнее и безопаснее. Сейчас главное – говорить. Как будто за потоком слов можно спрятаться от реальности.

Марк выслушал ее как всегда спокойно, не перебивая.

– Ты когда-нибудь делала последовательный перевод? Уверена, что не будешь нервничать на переговорах?

Они проходили мимо церкви, вечернее солнце освещало величественное спокойствие куполов.

– Не уверена… Но думаю, что я справлюсь, ведь я знаю все термины. Я внутри этой темы, – уговаривала себя Слава. – Просто нужно будет подыскать какое-нибудь успокоительное.

– Авантюристка, – усмехнулся он.

– Эээээ, – запротестовала Слава, но Марк тут же ее потрепал по золотистой опушке волос, и она снова заулыбалась.

– А теперь слушай мои новости, детка, – игриво сказал Марк, когда они остановились на перекрестке и стали ждать зеленый. Слава ухмыльнулась:

– У тебя такой вид, как будто ты выиграл миллион.

– А я и выиграл.

Загорелся зеленый, но они не двинулись с места.

– Как? – опешила Слава.

– Мне сегодня дали премию за успешное окончание проекта. Один. Миллион. Рублей.

– Ааа, – Слава подпрыгнула и чуть не сбила перешедших дорогу людей.

– Ну тише-тише, ты же беременная, тебе нельзя так прыгать, – улыбался Марк.

Ему как-то удавалось не проносить через порог большие заботы суетного дня. Ограждать ее мир от своих проблем. Снимать доспехи в прихожей. Вечер – зона выдоха. Выпить горячего чаю с имбирем и лимоном, откусить кусочек от торта ее нежности. Добрый разговор. Простая и честная жизнь.

В те выходные они были как-то по-особенному счастливы. В субботу поехали все дружно на дачу мести пыль и чинить повреждения после зимы. Мишка носился как угорелый, а Слава беззаботно отдыхала на плетеном кресле. Любовалась цветущей яблоней, как молодой невестой. Вот сейчас отцветет и к сентябрю тоже принесет плоды. Вместе рожать будем, думала Слава. Будет яблонька стоять тяжелая, сгорбленная: на каждой ветви – груз, а какие-то ветки, не выдержав, вообще сломаются. Все матери отдают часть себя, своего здоровья и своей красоты, чтобы жизнь продолжалась.

В воскресенье Слава начала волноваться насчет предстоящих переговоров. Выпила валерьянки. Помогло. Вечером они с Мишкой уселись читать перед сном и закончили сказкой про сестрицу Аленушку и братца Иванушку.

В ту ночь Слава счастливо засыпала в объятьях мужа. Теперь им на все хватит денег: и на кровати, и на шкафы, и на батареи. И они точно успеют к рождению малышки переехать в дом. Слава уткнулась Марку в плечо и впервые за много месяцев ее не выворачивало от его запаха. Она почувствовала, что была наконец рада своей второй беременности. Ей вдруг представилась малышка, крохотная и милая, и казалось, что теперь в их семье как будто нашлось для нее место. Принятие разлилось по телу теплом, и все проблемы, переговоры, злые начальницы, бракованные радиаторы, розетки и шкафы – все отошло на задний план. У нее есть семья, и это самое главное, за что нужно держаться в жизни. Все остальное – суета и пустяки. Со всем остальным уж как-нибудь справимся. Одной рукой Слава обнимала Марка, другой – свой живот. За стенкой посапывал Мишка. Слава благодарно улыбалась вновь обретенной гармонии и легкости. Все будет хорошо.

Наконец-то сели в поезд. Ночь, темное купе у туалета. На нижней полке слева кто-то спит, а верхняя завалена вещами. Приходится действовать наощупь. Кое-как расположились: Слава внизу, Марк – наверху.

Всю ночь бахала дверь туалета.

Вот и утро, поезд прибывает в Кострому. На перроне их встречает улыбчивая мама Марка, но Слава вдруг понимает, что что-то забыла в купе, и забирается обратно в поезд. Ищет в полумраке купе. Находит старые пожелтевшие рубашки Марка (вот в этой он был, когда они познакомились), какие-то кофты, свое свадебное платье… Слава понимает, что Марк все это специально здесь оставил.

Она нечаянно задевает ногу спящего соседа – та торчит из-под одеяла. На его ступне – черный потрескавшийся палец, он странно пузырится, будто обожженный. Сосед недовольно ворчит и шевелится. Слава уже не может вспомнить, за чем вернулась, хватает все, что нашла, и пытается выйти, но мужчина хочет ее удержать. Он пьян. Слава осознает, что поезд уже тронулся и набирает скорость. Как, почему Марк не остановил поезд?

Слава вырывается из купе, тамбур заполнен мечущимися бликами встающего солнца. Слава замечает, что они проезжают какой-то городок, и говорит непонятно откуда взявшейся проводнице нажать на стоп-кран, а сама идет в начало вагона – к выходу. Проводница бежит сзади, подпрыгивая, как ведьма, и с интересом наблюдает за Славой. Слава понимает, что должна это сделать сама. Она находит стоп-кран у первого купе, он очень легко поддается, и поезд тут же оседает и останавливается. В тамбуре Слава путается в своих огромных пакетах, роется в карманах и нащупывает старую батарейку. Выкладывает батарейку на истертый железный пол тамбура и спускается по ступенькам на небольшую платформу под навесом.

– Господи, где я?

– В Ацуе, – раздается совсем рядом. Слава оборачивается и видит окошко в стене с надписью «Касса», откуда на нее смотрит продавщица билетов. Лицо продавщицы по размеру и по форме совпадает с окошком. Слава подходит ближе и непонимающе спрашивает: – Что?

– В Ацуе. Город такой – Ацуй, – цокает продавщица.

Слава оглядывается и выходит из-под козырька станции. Солнце уже высокое, яркое. Прямо на станции стоят карусели, лошадки блестят в рассветных лучах. Билетерша высовывается из окошка и громко спрашивает:

– Кататься будете?

– Что?

– Кататься будете? – повторяет билетерша.

Слава ничего не понимает. Видимо, это платные карусели, думает она и отрицательно крутит головой. Билетерша скрывается в окошке, а Слава идет дальше и выходит в город. Опускает на асфальт свои баулы, достает телефон и звонит Марку.

– Марк, почему ты не остановил поезд? Я в Ацуе, – и хохочет на всю улицу. – В Ацуе, представляешь! Будет что вспомнить.

– Аленушка, сестрица моя! – вдруг раздается в трубке незнакомый детский голос, и у Славы пробегают мурашки по спине. – Выплынь, выплынь на бережок. Костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные…

Славино сердце ухает вниз. Она выныривает из сна и беспорядочно ловит воздух губами. Вокруг темнота.

ГЛАВА 2.

Юрий внимательно разглядывает свои новые владения. Отдельный кабинет: длинный, с персиковыми стенами и большим диваном. Вдоль стен – шкафы, в углу – рукомойник. Большое окно с вертикальными жалюзи выходит во двор, и из него виден вход в здание. Рабочий стол отвернут от окна: удобно с точки зрения пожарной безопасности – первый этаж, выход за спиной. «Правда, в случае пожара я вряд ли побегу в эту сторону», – ухмыльнулся Юрий, подумав о десятках крошечных беспомощных детей.

– Юрий Юлианович, нам нужно вас сфотографировать, – в кабинет юркнула молоденькая и бойкая сотрудница отдела кадров. – Это для сайта.

– Кому это нам? – иронично поинтересовался Юрий.

– Ну, – растерялась девушка, – мне и вам…

– Окей. Где будете фотографировать?

– Давайте за столом.

Юрий сел за стол, девушка сделала несколько кадров, и ее нос поморщился в сомнениях.

– Что? – спросил Юрий.

– Вот сережка… Может быть, снимете? Чтобы, если что, мне не пришлось снова приходить и перефотографировать.

– Ну окей, – он вынул из левой мочки кольцо.

Девушка осталась довольна, сделала фотографии и упорхнула. А Юрий вставил сережку обратно и продолжил осваивать новое пространство: расставил по шкафам книги, впихнул снизу большую коробку с японскими иероглифами, в ней задребезжали бутылки. Долго искал место для китайской поющей чаши и серебряного колокольчика. Но сложнее всего пришлось с лютней – где ее лучше хранить? В шкафу или на стене? Решил пока положить в шкаф. Достал мешок с вязаными осьминожками и положил за стекло. Затем вышел в коридор.

– О, наш новый заведующий, – расплылась в улыбке Марина. – Молодой, красивый. Что будет, девчонки, что будет…

Дюймовочка Марина всегда поддевала его, он привык. Поэтому невозмутимо спросил:

– Как ночь прошла?

– Арсланова балагурила, а так – нормально.

Утром я совсем не волновалась, но пока доехала до бюро, внутри все уже подрагивало и подергивалось, а желудок висел тяжелым камнем. Пора выпить успокоительной травы, подумала я и проглотила желтенькую таблетку. Через час выезд.