Очкарик из Кудымкара

Амосов Михаил

Очкарик из Кудымкара

Глава 1

Ты что, с Урала?

«Ну ты Кудымкар!» Жена моя в этом городе ни разу не была, а фраза эта означает, что где-то я накосячил. Как минимум, жирное пятно поставил на футболке. Или что-то найти не могу, а она сразу нашла. Женщины вообще любят своё превосходство показать, причём видимое и ощущаемое только ими самими. Это чувство, как я понял с возрастом, лучше поддерживать или не оспаривать – тогда женщина становится невидимо счастливой. Как, например, кошка, у которой заметно только несчастливое состояние, а так бы и ни по чём не догадался, что она счастлива. Вы её любите – вы и счастливы. Или делайте такой вид.

Для тех, кто не знает, Кудымкар – это небольшой город в Пермском крае и, по Википедии, административный центр Коми-Пермяцкого округа. Когда-то я там жил. Сейчас живу в Санкт-Петербурге. Причём временное соотношение один к трём: в Кудымкаре жил лет десять, а в Петербурге – уже тридцать, но по впечатлениям как будто наоборот. Городов в своей жизни я сменил немало, но почему именно Кудымкаром называет меня жена, когда радостно-торжествующе указывает на мою никчёмность, для меня загадка. Наверное, ей просто нравится это звучное, наполовину воронье слово.

Фразу «Ты что, с Урала?» пермякам можно не задавать. Определить, что они с Урала, можно сразу по диалекту. Как в фильме «Реальные пацаны», который не любят все мои знакомые пермяки. Говорим мы быстро, малоэмоционально и невнятно. Быстро – чтобы не успеть замёрзнуть, без эмоций – от сдержанности, невнятно – от скромности.

Но стоит только выпить… Как-то в Москве в троллейбусе наблюдал я такой случай. Ехали трое глухонемых, были они немного под мухой. И один показывал другому что-то на пальцах. А третий очень хотел поучаствовать в разговоре и тоже показывал что-то, но как бы исподтишка. Выпивший человек больше хочет говорить, чем слушать. Так первый его – хвать по рукам – не перебивай!

И стоит только выпить, пермяки могут перейти на зашифрованную речь – настолько быструю и малоразборчивую, что мало кто поймёт. Когда мы летом приезжали к деду с бабкой в Балашов, что под Саратовом, мы поражались, как медленно говорят аборигены, и специально убыстряли свою речь, чтобы нас точно никто не понял. И чувствовали себя иностранцами.

Нас три брата. Родители – нефтяники: отец – геолог, мать – геофизик. Их работа связана с командировками, поэтому нередко дома мы оставались одни. Жили мы в Пермской области и переезжали из города в город в зависимости от… Я так и не знаю, от чего это зависело, наверное, от работы родителей. Мы жили по пять–семь лет в разных городах: Очёр, Чердынь, Кудымкар. При каждом этом городе была так называемая нефтеразведка, в которой жили нефтяники. И в каждом из этих небольших городков мы оставили свой след – к сожалению, не всегда хороший, но об этом по порядку.

Амосята – дружные ребята

Амосята – так нас называли по фамилии Амосовы. Не скажу, что мне это нравилось – похоже на «поросята», но не обидно. В школе меня звали «Аммос Федорыч» и «Очкарик». «Очкарик» было обиднее.

Школьник в очках сейчас не вызывает никаких ассоциаций с физическим развитием или какой-то ущербностью. Наверное, так же было и тогда, но почему-то у меня возникала необходимость постоянно доказывать, что я такой же, как все. Или смиряться с тем, что я – очкарик. По сегодняшним меркам – лох. А я доказывал, что не лох, причём делал это с таким усердием, что удивительно, как не загремел в колонию и остался жив.

Но образ очкарика никуда не делся. Сейчас мне шестьдесят один год, и несмотря на то, что я делал операцию на глаза, я всё равно хожу в очках, и они по-прежнему влияют на мою жизнь.

Особо дружными ребятами мы не были. Старший брат Андрей был сильнее нас. Мы с младшим Лёхой даже несколько раз пытались его отлупить вдвоём, но не получалось. Он был румяный, крепкий, а мы на его фоне – два дрыща. Наши силы распределялись неравномерно: в одной половине Андрей, в другой – я и Лёха. Разница у меня со старшим – год, с младшим – два.

Над младшим я сразу взял шефство и с детства почувствовал любовь к руководству. Очков я тогда ещё не носил, но предрасположенность, видимо, имел: как будущего очкарика меня с детства тянуло к книгам.

Нынешнее поколение недалеко ушло от истины, полагая, что мы жили в какие-то древние исторические времена. Вспоминая игры, в которые мы играли с Лёхой, я поражаюсь нашей нетребовательности. Так, любимая игра у нас была в животных: каждый изображал животное на первую букву своего имени. А потом спорили, какая зверюга сильнее, ходили на четвереньках вокруг друг друга и рычали. Лёха почти победил, превратившись в льва, но я стал мамонтом, и Лёха позорно бежал…

Возвращаясь к зрению, которое сыграло большую роль в моей жизни, пытаюсь найти причину, почему оно стало садиться. Отец носил очки, но не сильные, и одел их поздно, поэтому вряд ли дело было в наследственности. А я уже в начальных классах всё время ходил прищурившись, пока меня не отвели к окулисту.

«Добрые» врачи тут же прописали мне очки и подобрали такие стёкла, чтобы я видел третью строчку таблицы снизу. Смотреть было больно, но мне строго указали носить эти очки. Через пару недель глаза резать перестало, но и третью строчку я уже не видел.

На следующей проверке зрения мне выписывали очки на полдиоптрии больше. Глаза резало, потом привыкал. Через много лет, когда я и сам прекрасно понял, что эти врачи испортили мне зрение (практически с -1 довели до -10 диоптрий), мне это подтвердили уже другие врачи – в следующем веке и в другом городе.

Но очки повлияли не только на моё зрение, но и на судьбу. И на характер. Как и большинству очкариков, мне был присущ страх, что очки могут разбить в драке, стёкла попадут в глаза, и я ослепну. И эта трусость тоже сыграла свою роль в моей жизни. Видимо, некая ущербность меня задевала, и я вытворял очень странные штуки для «задрота-очкарика».

Например, как-то запулил «чинарик» прямо в открытое окно проезжающего милицейского «бобика». Там целый сноп искр взорвался – если бы поймали, наверное, инвалидом бы сделали. А из Чердыни нас высылали всей Нефтеразведкой, потому что мы с Лёхой ночью обокрали все сараи посёлка. Нас засекли и отцу сказали: «Или увози своих засранцев, или мы их удавим». Глядя на очкастого застенчивого меня и ангельского Лёху с доверчивыми глазами, многие не верили, что всё это сделали мы. А зря.

Пятнадцать человек на сундук мертвеца

Когда лет десять назад я проходил МРТ, врачи меня спросили: «У вас есть клаустрофобия?» Я с уверенностью ответил: «Нет». Мне велели лечь перед аппаратом МРТ, и я поехал внутрь. Как в гроб или крематорий. Врач ушла, а я начал орать. Хорошо, что она быстро вернулась, иначе бы я расколотил весь аппарат. Я подумал, что это единичный случай, но потом в египетской пирамиде и пещере в Турции я почувствовал то же самое. И понял, что у меня клаустрофобия. Пытаясь понять, откуда она взялась, я вспомнил случай из детства.

Старший брат Андрей в наши с Лёхой игры не играл, но иногда я его тоже втягивал в какую-нибудь авантюру. В отличие от нас, читать он не любил, а я как раз прочитал «Остров сокровищ», и мне срочно нужно было с кем-то поделиться впечатлениями. Решив, что брат больше оценит сцену из книги, чем тупой пересказ, я положил глаз на сундук, который стоял у нас в большой комнате, или «зале», как мы его называли.

Конечно, сразу вспомнилась пиратская песня «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома!» В моей голове созрел план: мы неожиданно выскакиваем из сундука перед мамулей, которая оценит незаурядные творческие способности своего среднего сына.

Правда, я хотел, чтобы из сундука выскочили пятнадцать мертвецов (если намазать лица фосфором, будет, как я узнал от собаки Баскервилей, похоже). Но вот поместятся ли в наш сундук пятнадцать человек? Мы открыли сундук – он был больше чем наполовину заполнен вещами. Моя гениальная идея облезала, как шерсть на собаке. Но никуда не делась. Я решил, что из сундука выпрыгнем мы с Андрюхой, а Лёха позовёт единственного зрителя. Финал не менялся и даже усиливался: восторженная маман ахает и даёт нам денег на мороженое.

Мы решили порепетировать и залезли с Андреем в сундук. Было тесно и темно, но сначала не страшно. Дальше мы должны были неожиданно и радостно выскочить из сундука, мы упёрлись спинами в крышку и… крышка не открылась. Вот тут стало страшно. Мы начали стучать и головой, и спинами, орать что было мочи: «Лёха, открой!» Сундук не открывался. И тут мы почувствовали настоящий ужас. Вот он, наш гроб.

Дальше рассказывает мама: «Я пошла в магазин, но услышала какие-то странные глухие звуки и стук, зашла в комнату и увидела сундук, запертый на щеколду, который разве что не подпрыгивал».

Она не сразу смогла снять щеколду, но когда открыла крышку, увидела, к счастью, не сценку из «Острова сокровищ» с мертвецами, а из мультфильма «Вовка в Тридевятом царстве» – двое из ларца одинаковых с лица. В смысле, с красными и потными рожами и с криком: «Где он?»

Как режиссёр я должен был остаться доволен – эффект был сильный. Мама даже за сердце схватилась и всё повторяла: «А если бы я ушла…» Закрыл щеколду на сундуке, конечно, Лёха. А когда мы стали стучать по крышке, испугался, убежал в другую комнату и спрятался под кровать.

Интересно, что он рассказывает, будто я сам попросил его закрыть щеколду, чтобы испытать полное чувство замурованности. Зная свою дурацкую черту испытывать как можно больше ощущений, подозреваю, что так оно и было. Особенно вспоминая историю, когда Андрюха пробил себе голову колуном во время колки дров (зацепил за бельевую верёвку), а я всё бегал вокруг и завидовал его новым ощущениям. («Какой ты счастливец!») Он уже хотел со мной ими поделиться и даже взялся за колун.

И вот через пятьдесят лет стоило меня спросить, не страдаю ли я клаустрофобией, как во мне что-то щёлкнуло и вернулись воспоминания. Одно утешает – нос мы Лёхе тогда расквасили!

Охота на мамонта или по-матушке

Как-то решили Андрей и Лёха надо мной подшутить, ибо мы с братьями любили строить друг другу разные козни. В прихожей у нас был глубокий погреб – «голбец», как его у нас называли. Милые мои братцы сняли крышку, застелили половиком и стали ждать добычу. Подозреваю, что идея была Лёшкина – он, видимо, вспомнил, что в наших играх в зверей я всегда побеждал, превращаясь в мамонт, и решил поймать меня в ловушку. Читал он не меньше меня, лет с четырёх. Мне кажется, к этому приучил его я, а в то время мы зачитывались романами из жизни древних людей. По всей видимости, мой ученик решил отблагодарить учителя воплощением книжных знаний в жизнь и устроить охоту на мамонта.

В общем, они с Андрюхой приготовили классическую яму-западню. Удивительно, что не воткнули по центру колья. Но добыча могла попасться не та. Представляю, если бы туда провалился отец – у него был вспыльчивый характер и ружьё, постоянно висевшее на стене. Как меня заманить, придумали просто – крикнули: «Мишка, иди, мультфильмы идут!» Это сейчас в любое время по двадцать каналов идут любые мультики, а тогда… В общем, сработало на все сто. Пробегая по прихожей, я с испуганным рёвом и стуком головой об угол погреба провалился. Было больно и обидно, а душа взывала к мщению.

Месть должна была быть красивой и не подаваться холодной, как учат нас классики. Это должна быть импровизация, лёгкий штрих художника, как сказал Остап Бендер. Главное – почувствовать момент. И этот момент настал.

Мать должна была уехать на буровую, но командировку отложили. Мы с Лёхой стоим на веранде, и я за его спиной вижу идущую с работы мамулю. Лёха уверен, что она уехала. И меня озаряет: «Лёха, – говорю, – спорим, ты не сможешь проматериться одну минуту, не повторяясь, разными словами? Словарного запаса не хватит». Он говорит: «Спорим!» Я предлагаю: «Начинаем по моей команде». И когда до матери оставалось шагов десять, я говорю: «Давай!»

Надо сказать, что Лёха всегда был маменькин любимчик, так оно и осталось до самой её смерти, царствие ей небесное. Но в ту минуту его акции сильно пошатнулись. Долгое время она слушала с молчаливым изумлением, глядя на него и ничего не понимая. Потом, когда Лёха стал повторяться, негромко сказала: «Да-а, хорош…»

Несмотря на то, что Лёха тут же закричал: «Это Мишка меня научил!», победа была полной. Я торжествовал!

3 страсти отца

Не страшно, что человек смертен, даже внезапно, скорее как-то обидно, что-то делал, пыжился, планы строил, а тут – бац! И тебя тихонько понесли. В детстве я очень боялся смерти, мысль о том, что мы все когда-то должны умереть по ночам прямо не давала иногда мне вздохнуть.И часто снился сон, как будто я сижу в каком то танке, или подвале, странно, но во сне они были похожи, знаю, что я должен умереть, нет, не на войне, а именно когда -то позже, наверное от болезни, от старости, но вдруг люк или дверь распахивается и я выхожу в поле, покрытое цветами. В бессмертное поле, я это просто знаю, где нет страха смерти, да и смерти тоже нет И вдыхаю полной грудью. То есть надо просто найти эту дверь.

Наверное, эта дверь – память. Страшно прожить и не оставить никакой памяти о себе, пусть вся история твоей жизни, грехи и поступки всплывут на Страшном суде, и ты за них ответишь, чем они умрут в тебе. Надо чтобы знали. Как Добчинский в "Ревизоре" просит рассказать Хлестакова императору о том, что, дескать, живёт в таком-то городе некто Добчинский.

Мама часто говорила, что если бы она написала книгу о своей жизни, "люди слезами бы умылись". Жаль, что не написала. И мемуары отца я бы тоже с удовольствием почитал.

Достопочтенный наш папаша как будто родился в другую эпоху. Он был бы хорош во времена Диккенса или Марка Твена, мне он иногда напоминал отца Гекльберри Финна (слабую тень). Нет, со стороны выглядело все прилично, он имел высшее образование, серьезную внешность и должность главного геолога в Нефтеразведке.

У папаши Гекка Финна было 3 страсти : ружье, бутылка джина и желание подраться. Всем этим обладал и наш, только у него было 3 ружья, пил он бормотуху, а дрался исключительно дома, причем доставалось и нам, и матери. С этими ружьями иногда бывали проблемы. Вспоминается такой случай.

Окна нашего дома выходили в поле на котором вечно торчали вороны, они, каркая, вечно что-то обсуждали, закусывали чем Бог послал, в общем вели праздную жизнь. Прямо под окном вдоль дороги проходила тропинка, по которой довольно часто народ ходил из нашей Нефтеразведки в город. Один раз пришел я из школы с очередной двойкой, а учился я неважно, на первой парте мне сидеть не хотелось, там одни, как сейчас говорят "задроты" сидят, а на задней я ничего не видел из за своего зрения, даже в очках я видел неважно.

В общем пришел я из школы злой, тут ещё эти вороны орут, беззаботность свою демонстрируют, что то меня разобрало. Снял я со стены ружье, забил патрон и выставил ствол в форточку. Выбрал самую толстую и наглую ворону и приготовился выстрелить. Но за секунду до выстрела на тропинке появился человек, показалось, что его шляпа прямо проплыла под окном. И в этот момент я бабахнул. Отдача от ружья была такая, что я улетел с ружьём с дивана, на котором стоял, на пол и выронил ружье, а это был, кстати, 12 калибр, на медведя можно ходить, а от грохота выстрела я чуть не оглох.

В ужасе я захлопнул форточку, спрятался и стал ждать, что будет. Прошел час, ничего не происходило, я потихоньку вылез из дома, ужасаясь и ожидая увидеть труп вороны и прохожего, но не увидел ни того, ни другого. В ворону я не попал, а куда мужик делся осталось загадкой, почему он не пошел разбираться кто это его чуть не застрелил, непонятно. В ворону, кстати, тоже не попал.

Так вот, возвращаясь к папаше, у него была навязчивая мысль, что жить после 50 нельзя, это уже не жизнь. Правда, в 52 он начал считать, что уходить надо после 55, потом ещё немного сдвинул. Но так и не успел ничего предпринять, его хватил инсульт, и если бы он увидел каким он станет в старости, непременно бы застрелился в назначенное время.

Носился он с этой идеей застрелиться как курица с яйцом, хуже всего, что он искал компаньона для этого мероприятия, бывало напьется, зайдет в комнату с ружьём и говорит : «Как раз два патрона. Давай?»

Хорошо, что эта мысль приходила к нему тогда, когда он уже не то что ружье – кочергу в руках держать не мог, тогда он придумывал драться и искал мамулю. Любимым нашим развлечением было положить стул перед комнатой, а потом сказать отцу, что мама в этой комнате и выключить свет. Па-па-па-бам! Комнат было 3, после такой экскурсии по квартире папаша становился обладателем шишки на лбу но утром ничего не помнил и с серьезным лицом и в темных очках шел на работу.

Он играл на аккордеоне на домашних праздниках, а мы с Андреем пели перед гостями и были очень довольны, когда нас хвалили.

У отца была непонятная жестокость, тоже, наверное, какая-то средневековая. Он повесил собаку, которую я подобрал на улице и привел к нам. Причем повесил в туалете за то, что она укусила какого-то парня. Это было без нас, мы уезжали на лето к бабушке, но поверить в то, Жучка кого -то укусила я не мог, Жучка была добрейшей существо.

Отец рассказал нам страшную историю из своего детства, как он видел полуживую кошку, примерзшую в туалете к куче дерьма, то умирающую, то оживающую от теплой мочи сверху. Бр-р, не знаю, зачем он мне это рассказал!

Но самое жуткое воспоминание – это как я держу ноги овцы, бьющиеся в конвульсиях, а отец режет ей горло. Овцу звали, конечно, Бяша, мясо ее потом мне в горло не лезло. Иногда родители брали на откорм поросёнка, кроликов, и когда приходило время из убивать, мы старались удрать из дома. Но визг был слышен на весь поселок.

Может, это тоже повлияло на то, что отца мы, наверное, не любили. Он это чувствовал. Один раз папаша мне сказал : « Какой я тебе «слушай?«, объяснив, что я обращаюсь к нему только со словом « Слушай». И спросил, почему я его не называю папой. Я не знал, что ответить и почему это так.

Отец был охотник, рыбак, грибник и часто брал нас с собой. Однажды мы с ним прошли километров 50, еле доползли до остановки, а с другой стороны остановки присели 2 бабы пописать, они подошли позже, нас не видели, да и темно уже было. Батя хотел стрельнуть в воздух из ружья и посмотреть, а что же будет? Вот это любопытство и меня всегда свербит, «А что же будет?»

Мама и Гагарин

Мама – это вечный двигатель, фейерверк и фонтан. Причем постоянно говорящий. Открытость и умение заводить знакомства у нее были потрясающие. Когда она отвозила нас летом к бабуле, через полчаса она уже была знакома со всеми соседями по купе, хотя чаще мы ездили в плацкарте, а провожать ее выходил весь вагон.

Лучшим качеством в людях она считала простоту. Фраза «А он такой простущий» была у нее высшей оценкой человека.

Когда-то то она училась в Нефтяном техникуме в Саратове и на танцах, на которых были и курсанты летного училища, однажды сломалась радиола, все начали кричать: « Юра! Юра!» и подошёл Юра. Юра Гагарин и починил радиолу.

Мама любила рассказывать эту историю и каждый раз Юра был все ближе к маме, потом, даже пригласил ее на на танец, но она с ним танцевать не пошла, мелкий, невзрачный, улыбка только шикарная была. – И были бы мы дети Гагарина – думал я. – Или не было бы нас вообще – думал тоже я.

У некоторых женщин есть уникальное качество – ничего не понимая в чем-то, они умеют тебя убедить в своей компетенции в этом предмете. Или спрятать свое незнание. Этим качеством обладала и моя мама и моя вторая жена. Только наша мамуля 25 лет скрывала свое непонимание тонкости работы геофизика, причем так талантливо, что всю работу делал ее безропотный начальник, а моя жена, работая видеооператором на свадьбах, виртуозно уходила от вопросов об устройстве видеокамер, монтаже и формате, в каком она снимает.

Мало того, мама так великолепно делала свою работу (или изображала с ее слов), что в итоге ей к выходу на пенсию дали 3-комнатную квартиру в областном центре. Она умела быть счастливой от того, что она делает счастливыми других. Или спасает их. Когда мы жили в Чердыни, она встретила в магазине заплаканную женщину. Та рассказала , что приехала к мужу, которого должны были выпустить из тюрьмы или из "лагеря" как там называли. Места у нас были "зоновские", так что все в порядке вещей, но тут случился какой-то сбой и освобождение задержали на месяц. Денег у женщины не было и она не знала, что делать. Мать привела ее к нам , жила она у нас где-то месяц, потом мужа освободили и они уехали.

Муж, он оказался художник, подарил нам прекрасную картину "Девятый вал" (великолепную копию) которая долго висела у нас на стене. Вдохновившись таким примером, отец тоже привел "безвинно пострадавшего", как тот представился, да только оказался жуликом. Поел, попил, переночевал, рассказал нам кучу небылиц и утром исчез, стащив 25 рублей. Больше денег не было.

Во время войны мама торговала водой, спасая от голода семью, а потом работала на заводе, таскала снаряды по 30 кг. Ее вес был равен 1,5 снарядам.

Она была красивая, похожа на цыганку и на еврейку. Мне передалась и ее неугомонность, и внешнее сходство с евреем, что усугубил и размер шнобеля, подаренный папашей. Удивительнее всего то, что впоследствии я пострадал и за то, что я не еврей, и за то , что я еврей.

Работа у матери была не простая, однажды шофер, который возил геофизиков на буровые, за что-то на нее обиделся и спрятал очень важную радиоактивную деталь от их аппаратуры. Матери грозил реальный срок, но деталь нашли. Как одной из немногих женщин-геофизиков в стране, ей дали не только квартиру, но и медаль. Благоустроенной квартире мы обрадовались больше, удобства цивилизации более всего ценят те, кто был долгое время их лишен.

После выхода на пенсию живость характера не дала ей сидеть на пенсии, она торговала квасом, молоком, работала в камере хранения, поваром в магазине. И везде вокруг нее была куча людей. А также котов и собак, когда она торговала молоком из бочки все местные беспризорные Мурки и Бобики знали когда будет мама работать и выходили за полчаса до ее смены. К концу работы в бочке оставались одни сливки, и ее "команда" добрела на глазах.

Как удивительно она могла сойтись с незнакомым человеком, так же удивительно не могла найти общий язык с отцом. Пилила она отца с неутомимостью и бесстрашием неопытного лесоруба, который знает, что дерево может в любой момент придавить его, но не может остановиться.

Гагарину, конечно, папаша проигрывал, но, видимо, он и сам был парень не промах, в молодости мама была очень красивая, и чем-то ведь он смог ее, как она выражалась,"охмурить". Однажды она сказала отцу :«Зря ты не женился на своей татарке». И рассказала, что в молодости отца любила одна татарская женщина, но он выбрал мать. А татарка была умная, молчаливая и, наверное, по характеру больше подходила отцу. И любила его.

– Как-то не так все в жизни устроено, – подумали мы, – Ведь все просто: мать выходит за Гагарина, отец женится на татарке. Нет, стоп! А нас кто родит? Так что пусть все идёт, как идёт.

Чердынские воры

Как я уже писал, мы по нескольку лет жили в разных городах Пермской области, но больше всего запомнились Чердынь, Кудымкар и Пермь.

Читая «Сердце Пармы», я узнавал знакомые места, и сейчас, как я слышал, там проводят экскурсии. Когда мы там жили, этот городок не был так популярен, и, честно говоря, мы с Лёхой оставили о себе не лучшую славу, по крайней мере, в Нефтеразведке.

А началось всё с книг. Нашими любимыми книгами были те, где герои обязательно что-то воровали. И поэтому… впрочем, стоп, может, я просто пытаюсь оправдаться. Ведь мы воровали эти книги из библиотеки. Зачем? Непонятно. Могли бы просто взять почитать.

Помню, стащили мы у отца три рубля и пошли в магазин. Купили спички, а на сдачу – бутылку вина. Удивительно, что продавщица продала. Сообразили на троих, а наш суммарный возраст до совершеннолетнего не дотягивал. На этом бы и завязать навсегда, но как-то не получилось, хоть я и не думал тогда, что ещё хоть раз попробую. Болело всё: голова, живот, но больше всего – задница. Даже вмятина от пряжки ремня осталась – отец «опохмелил».

В другой раз Лёха стащил у дяди Стаси (младшего брата отца) двадцать пять рублей. Мне он сказал, что нашёл, я спорить не стал, и мы пошли их тратить. Самую большую машину Лёха купил себе, мне – что-то попроще, а какую-то мелкую игрушку – Андрею, пусть тоже в доле будет. Пришли к нему, сказали: «Мы тут нашли кое-что, это тебе». Он ничего не понял, но остался доволен.

Но нас вычислили – двадцать пять рублей были серьёзными деньгами. В результате больше всего досталось Андрею: его выпороли каким-то шнуром и посадили в погреб. Меня – ремнём и заперли в чулане, а Лёшку – мягким ремешком, и никуда не посадили. Он подходил к моему чулану и говорил, что ему не больно.