скачать книгу бесплатно
– Нет? – спросил турист, не сумев скрыть удивления.
– Ни разу не был, – погрешил Бертран против правды. Бывал он, конечно, – и за этой границей, и за многими другими. Если точно, то двенадцать раз. Посещения входили в практический курс. Трижды Бертран ходил в Грецию времен Гераклита, пять раз к бриттам, дважды бывал в Санкт-Петербурге в годы царствования Ее величества Анны Иоанновны, и по разу – в ознакомительных целях перед экзаменами по курсу теории пограничности – в Китае девятого века (кто тогда был императором?.. Да какая разница – в дыре, куда его отправили, о властях и слыхом не слыхивали), а еще в Виттенберге аккурат в год, когда Лютер написал свои девяносто пять тезисов. И почему туристов тянет во времена, где жить современному человеку невмоготу?
Турист изумился.
– Ни разу?
Бертран позволил визави выстроить систему предположений и, выждав минуту, произнес задумчиво:
– Нужна мечта, верно? Не так чтобы посмотреть, погулять, с людьми о политике и женщинах поболтать. Места красивые посетить. А мечта… как вера. Или она есть, или ее нет.
– Вы… не верите? – Турист впервые посмотрел Бертрану в глаза. Не удивленно, однако, а с вызовом, точно так, как ожидал паспортист. «Господи, – подумал он, – как легко с ними все просчитывается».
– Верю, конечно, – избавил Бертран туриста от размышлений о Всевышнем. – Верю, иначе не сидел бы сейчас на этом месте. Вера есть, а мечты нет. Не дано мне от Бога – мечтать. А отправляться за границу, не имея мечты… Это как ходить в церковь, не веря в Творца.
Турист, конечно, ухватился за «оговорку»:
– А что, – заинтересованно спросил он, впадая в нужный Бертрану тон разговора, – на должность… ээ…
– Паспортиста, – подсказал Бертран.
– Да. Не берут… ээ…
– Нет. Это давняя традиция. Вы не знаете?
Естественно, турист не знал. Откуда бы? Пограничная служба умела хранить секреты.
Турист покачал головой, и Бертран продолжил, доверительно наклонившись вперед:
– После Великой революции начали строить пограничные укрепления и пункты перехода границы… Когда же это?..
Он сделал едва уловимую паузу, пусть турист покажет, знает ли он хотя бы историю.
– В тысяча семьсот восемьдесят девятом, – подсказал турист.
– Да-да, сто лет назад. Тогда какое время было… Безбожники: Марат, Лафайет, Дантон… Указ о границах издал еще Луи Шестнадцатый. Последний его указ, да… Набожный был король, первым понял, что без границ не обойтись. А Робеспьер сразу предложил указ отменить.
– Знаю, – сказал турист с досадой. Торопится. Скоро вечер, нужно успеть на ночлег устроиться, в Париже четырнадцатого века это не так просто, как нынче: чужаков скорее боятся, чем привечают.
– Конечно, знаете, – добродушно отозвался Бертран. – Но, похоже, вам неизвестно, что против стен и границ возражали безбожники. А ратовали за границу…
– Понял. – Турист начал проявлять признаки нетерпения. Правильно, так и нужно.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Бертран. – Указ Луи Шестнадцатого остался в силе, и стены построили. Начали здесь, в Париже, а потом – по всему свету. Раньше-то как? Ходили без разбора из века в век, болезни переносили, изобретения, открытия, предметы… Торговля, натуральный обмен… Хаос… Сейчас никто и не понимает, почему раньше не догадались строить пограничные стены!
Турист мрачно покачал головой, взгляд его сделалсяя темным, нетерпимым. Не нравилось ему пограничье, понятное дело. Творческая личность, таким барьеры не по душе.
– Вот вы, – с энтузиазмом продолжал Бертран, подводя разговор к кульминации, – не будь границы, что бы сделали? Перешли овраг, оказались бы в четырнадцатом веке, году в тысяча триста девяностом от Рождества Христова… И первый же уличный дозор потребовал бы от вас подорожную, а ее нет. И где бы вы сейчас прозябали с вашей мечтой? В подвале, с колодками на ногах и цепью на руках. А? Это вы понимаете?
Турист, понимал, конечно, все они понимают, но если мечта… если цель… ожидание Несбыточного… В прошлом можно найти то, что исчезло в настоящем. Диффундировало, как говорят физики. Этот, как его… Брюллиэн, да. Из Высшей нормальной школы. Специально приходил, читал для пограничников лекцию, будто в Академии. Диффузия времени в пространство. Постоянно из головы вылетает. А ведь объяснял профессор: прошлое, мол, существует одновременно с настоящим – в одном пространстве. «Прошлое, – так он говорил, – от настоящего отделают заборы. С обычными границами, как между государствами. Есть граница между Францией и Испанией, например. А есть граница между Францией сегодняшней и Францией средневековой. И вы на этой границе служите. Обычные пограничники, обычные таможенники. Вот вы, например, месье… да, Бертран. Сегодня вы на одной границе, завтра на другой. Куда майор направит, верно?»
– Диффузия времени, – будто прочитав мысли Бертрана, подхватил турист. И закончил, наконец, свою часть диалога:
– А мечта у меня есть, конечно.
Бертран прикрыл веки. Дело сделано. Теперь турист все сам выложит, расскажет, можно будет его паспорт проштамповать или… В зависимости от того, какая у туриста мечта. Зачем ему на самом деле четырнадцатый век, в котором даже канализации нет, и нечистоты текут по улицам?
Турист перестал, наконец, теребить спрятанный под камзолом медальон. Распахнул ворот и снял веревочку с шеи.
Бертран широко раскрыл глаза. Взгляд привычно отметил: стандартная штука, три франка, на Монмартре такие можно купить в любой лавке.
Турист помедлил и, щелкнув замочком, откинул золотистую крышку.
Господи…
Бертран чуть ли не уронил ручку с металлическим пером, чуть ли не вскрикнул от восхищения.
Прекрасная работа. Изумительный художник. Может, новый Рембрандт. Или Караваджо.
Женщина была не прекрасна. Земные слова вообще не имели к ней отношения, земные слова пусты и ничтожны перед небесной, божественной красотой. Женщина смотрела на Бертрана, но видела не его, он ей был не нужен, кто он такой, клоп презренный, таракан убогий. Женщина смотрела на туриста, без сомнения, видела только его. Взгляд с портрета обращен был на Бертрана, но это всего лишь геометрия, направление, а на самом деле эти двое – турист и Она – жили друг другом, друг для друга… «Я к твоему склоняюсь изголовью, – говорила Она. – В моих объятьях ты, о, милый мой!»
Сразу стало понятно, почему турист так рвался в четырнадцатый век и почему прятал медальон.
Мечта… Да он за такой мечтой сам отправился бы не только через границу, но в Ад, как Орфей. Хоть в самый Девятый круг, как великий Дант.
– Она… – только и сумел произнести Бертран, протянув руку, но не решаясь дотронуться до медальона.
Вещица лежала у туриста на ладони, но ощущение было таким, будто изображение возлежит в воздухе, невесомое, неощутимое, возвышенное и земное, зовущее и не подпускающее к себе.
Откуда…
Он хотел спросить, обязан был поинтересоваться происхождением портрета, но слова произносились только мысленно, а вопрос остался в глазах, немой, как старик, встречавшийся Бертрану каждое утро на углу улиц Сен-Сет и Клари. Старик что-то спрашивал, а Бертран что-то отвечал, проходя мимо, и оба хорошо понимали друг друга, хотя за многие годы, что Бертран работал в пограничной службе, ни одно слово не было произнесено вслух.
Как сейчас.
«Портрет достался мне от матери, – сказал турист, – а матери – от деда, ее отца, а деду – от его отца, моего прадеда…»
«Понимаю, – говорил взглядом Бертран, – прадед принес медальон из-за границы. То есть границы-то в те годы еще не было, каждый мог перейти овраг, пожить в четырнадцатом веке и вернуться. Медальон – оттуда, верно? Не говорите, я вижу, что оттуда».
«Оттуда, – соглашался турист, – и художник неизвестен. Я хочу… Я долго собирался… Мечтал… И знаете, офицер, мечтал порой о том, чтобы мечта не осуществилась, потому что…»
«Понимаю. Потому что такой красоты не бывает в подлунном мире».
«Не бываает, – соглашался турист, – но, в конце концов, я решился. Не могу больше жить в неизвестности. Потому что…»
«О… – взглядом перебил Бертран непроизнесенные слова туриста. – Сначала, когда вы были ребенком, а потом молодым повесой, то попросту не могли ни осознать, ни понять всей красоты и того, что женщина эта существует реально, ведь кто-то ее рисовал, кому-то она позировала…»
– Вы меня понимаете! – воскликнул турист и испуганно оглянулся, сообразив, что здесь и у стен наверняка есть уши, и нельзя произносить вслух то, что даже от себя скрывал столько лет.
«Понимаю, – кивнул Бертран. – Вы вдруг осознали, что любите, верно? Любовь…»
– Это сон упоительный, свет жизни, источник живительный… Ведь в жизни одна красота – мечта, дорогая мечта… – Турист бормотал едва слышно, но Бертран воспринимал звуки не ушами, а душой, великим слушателем и понимателем.
«Я должен найти ее… там. Иначе…»
«Жизнь потеряет смысл».
«Да».
«Но вы даже не знаете ее имени».
«Знаю», – сказал турист и неуловимым движением пальцев вытащил портрет из огранки, перевернул, и на обратной стороне Бертран прочитал вырезанные в золоте слова: «Принцесса Мелиссинда».
У Бертрана защемило сердце.
Нельзя ему туда. В несбывшееся. В несбывающееся. Ему ли не знать…
«Не пущу!»
– Найдите ее! – услышал Бертран и не сразу понял, что эти слова произнес он сам, почти выкрикнул. И успокоился. Перестал слышать неслышимое, видеть невидимое, ощущать неощутимое. Перед ним сидел молодой мужчина, двадцати пяти лет по паспорту, собравшийся искать за границей, в 1390 году от Рождества Христова, самую красивую женщину, свою любовь. Мечту дорогую, неясную, далекую…
– Найду, – коротко и решительно ответил турист, повесил шнурок на шею, медальон исчез за воротом камзола, какие носят в четырнадцатом веке в Южной Франции, по ту сторону границы. В комнате стало темнее. Вечер ли наступил, или в глазах потемнело?
Бертран взял правой рукой паспорт туриста, левой – печать с изображением герба Французской Республики, тиснул печать на восьмую страницу и положил документ в ячейку верхнего левого ящика. Паспорт турист получит по возвращении.
Если вернется.
Вернется ли?
Что ж, значит, хотя бы одному человеку удалось осуществить мечту. Недостижимую. Божественную. Единственную.
«Любовь – это сон упоительный, свет жизни, источник живительный…»
Бертран поднялся и, нарушая инструкцию, протянул руку туристу. Пожатие оказалось крепким, мужским, доверительным и – прощальным.
Турист повернулся и вышел в открывшуюся зеленую дверь. На ту сторону.
Дверь закрылась.
Бертран посидел, представил, как турист сейчас шагает по давно проложенной тропе к пристани, где наверняка можно найти отходящий в плавание парусник. Шхуну или каравеллу. И ветер с моря дует в лицо…
Бертран достал из ячейки паспорт и прочитал на первой странице имя человека, которому он только что позволил отправиться за мечтой. За своей Принцессой Грёзой.
– Эдмон Эжен Алексис Ростан[1 - Эдмон Ростан (1868 – 1918) – французский драматург и поэт, автор стихотворных пьес «Романтики» (1894), «Принцесса Грёза» (1895), «Сирано де Бержерак» (1897), «Орлёнок» (1900) и др. Цитаты из пьесы «Принцесса Грёза» в рассказе даны в переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник.].
2020
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ – ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
«Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего
и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко.»
Откровение святого Иоанна Богослова, 1; 3
ТАКАЯ ДОЛГАЯ СУББОТА…
«…и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал.»
Бытие, 2; 2
Мессия явился на Землю в последнюю субботу августа. У винного магазина, что на углу, собрались мужчины – до одиннадцати часов оставалось всего ничего, и слух прошел, что выбросят перцовую по дотированным ценам. Очередь была небольшая, человек пятьдесят. Мирно обсуждали возможность нового повышения цен на мясо и достигли консенсуса в том смысле, что все сошлись во мнении: повышать будут, и не только на мясо, и не только повышать, но и понижать тоже – на костюмы производства фабрики «Москвичка».
Ненадолго стало тихо – тема для новой дискуссии еще не родилась. Может быть, поэтому все сразу увидели человека, вид которого заставил усомниться в его умственной полноценности. Он стоял посреди мостовой на перекрестке, где обычно в часы пик возвышается надутый от сознания собственной значимости регулировщик. Человек был высок, худ, бородат, длинная нестриженная шевелюра закрученными локонами спадала на плечи. Волосы казались выгоревшими на солнце и обрамляли узкое лицо с горящими ярко-голубыми глазами, большим тонкогубым ртом и орлиным носом явно семитского происхождения. На вид мужчина был не так уж и молод, лет тридцати пяти. Дело в том, что вся одежда незнакомца состояла из грязного серого дерюжного балахона, больше похожего на мешок, в котором прежде хранили картошку. Из-под мешка выглядывали загорелые ноги в сандалиях. Какой вывод могла сделать очередь? Псих или артист, или на худой конец солист рок-группы. Очередь была консервативна, как всякая толпа, и склонялась к тому, что – псих.
До открытия магазина оставалась четверть часа, и очередь не прочь была позабавиться.
– Эй! – крикнул кто-то. – Становись за мной, последним будешь!
Человек подошел ближе и произнес гортанным голосом, четко выговаривая звонкие согласные, совершенно непонятную фразу, и люди затихли, потому что, независимо от желания, началась в их мозгах титаническая работа, о возможности которой никто прежде не подозревал. Секунд через десять очередь облегченно вздохнула, потому что, завершившись, титаническая работа мысли привела к ясному осознанию сказанного:
– Люди, я пришел к вам, чтобы понять и не более того, ибо судить и прощать не в моей власти.
– Хэ-эх, – сказал наш сосед Митяй, – во дает, как по писаному. Имей в виду, парень, без очереди прежде себя не пущу.
Сказано было ясно, но человек, судя по всему, не понял. Он заговорил опять, на этот раз по-русски, во всяком случае, так уверяли все, да я и сам впоследствии испытал этот процесс адаптации – мозг будто привыкал, настраивался, и потом уже невозможно было определить, на каком языке говорит Мессия на самом деле. Слова не соответствовали артикуляции губ, но на это никто не обращал внимания.
Дальнейший разговор приобрел хаотический характер. Мессия спрашивал, проповедовал и пытался понять – я так и не выяснил, что и как, потому что очередь была наэлектризована мгновенно: псих, и речь его дурная, и заткнись ты, ради Бога, и пошел бы ты в свой дурдом, или, если не хочешь, то в Кремль, там таких любят и сразу на трибуне место дают, а представителей народа гонят в шею, потому что они-то не психи, а настоящие мужики, ясно?
Думаю, что Мессии многое было ясно и прежде. Во всяком случае, свои соображения он изложил мне впоследствии с полным пониманием ситуации.
События развивались вполне предсказуемо. Зануд и интеллигентов, будь они хоть в вечернем костюме, хоть в латаной дерюге, распознают быстро и отношение к ним однозначное.
И был он бит, к счастью, не камнями, и отступил, смущенный своим первым провалом, с синяком под глазом. Синяк этот, как первая боевая медаль, остался у него надолго.
В это время из двери магазина выглянул продавец, оценил размеры толпы, сказал, что, видать, без милиции не обойтись – и действительно, от одного лишь вида знакомого работника прилавка началась у дверей немыслимая толкотня с выяснением кто за кем и руганью, многоэтажность которой достигала высоты главного здания МГУ.
О Мессии забыли мгновенно. Я спросил у него потом, почему он ушел и почему он всегда отступал, когда мог одним словом или даже интонацией голоса привлечь внимание, заставить слушать себя, обращать заблудших. Ведь в том и должна была состоять его Миссия. Он покачал головой и сказал:
– Нет, не в этом. Я не стремлюсь, чтобы меня понимали, не стремлюсь ничего изменить. Я хочу понять сам, понять до корня корней. Только это.
– Бог не понимает сути собственного творения? – горько спросил я.
– Все не так просто, – тогда Мессия уклонился от ответа. Я узнал ответ позднее, и оказался он вовсе не таким, какого я ждал.
Наш район, кстати, вовсе не худший в Москве. С начала пресловутой перестройки он, правда, приобрел запущенный вид, а за десять лет, прошедших после развала Союза, никто так и не удосужился взяться за реконструкцию. Но жить я всегда хотел только здесь – вблизи от бульваров, загазованных, впрочем, до такой степени, что летом листья на деревьях были скорее бурыми, чем зелеными. Я любил сидеть на бульваре с книжкой, а вечерами мы с Линой бродили по темным аллеям, и было это, в отличие от других районов, вполне безопасно. Правда, однажды нам предложили купить за два куска вполне сносный ТТ, и Лина, увидев оружие, чуть не отдала Богу душу, но все обошлось, стрелять продавец не собирался. Если Мессия хотел сделать, так сказать, срез нашей жизни, то район выбрал более или менее благополучный.
Слухи распространяются быстро. К вечеру понедельника, когда я вернулся из командировки и тащился от станции метро домой с тяжеленным «дипломатом», в районе не было никого, кто бы так или иначе не участвовал во встречах с Мессией. О нем знали все. И что же? Падали ниц, ходили за ним толпами, молились, каялись, протягивали руки за помощью? Отворачивались, побивали каменьями, проклинали? Нет! По улицам бродил человек в рубище и к вечеру понедельника примелькался настолько, что, например, в толпе, собравшейся у кинотеатра «Луч» на митинг партии «Возрождение России» (лозунг был «Доколе продавать Россию позволит бедный русский люд?»), на Мессию просто не обратили внимания.
