скачать книгу бесплатно
– Не надо, – Маргарита закрыла ему губы ладонью, развернула вокруг оси и вытолкнула на лестничную площадку, хотя – Терехов это почему-то отчетливо чувствовал по движениям ее мягких рук – больше всего ей хотелось совсем противоположного.
Он вернулся домой и ждал звонка, Маргарита не позвонила и тогда часа в два ночи он позвонил сам, но сразу бросил трубку – возникла вдруг странная мысль о том, что за эти часы она привела к себе кого-нибудь другого, и он своим поздним звонком помешает им быть вместе.
Глупая была мысль и не очень порядочная по отношению к Маргарите, но она почему-то окончательно успокоила Терехова, и несколько следующих дней он ходил по вечерам в гости к знакомым и даже возобновил если не дружбу, то нормальные отношения с дальними родственниками в Черемушках – совсем вроде бы рядом с его домом, но не виделись они уже лет пять после какого-то нелепого и давно забытого инцидента. Приняли его хорошо, много было разговоров, и Терехов тоже много рассказывал о своей писательской – богемной, как полагали родственники, – жизни.
На вопросы о том, когда выйдет его новая книга, Терехов отвечал коротко: «Скоро», и нежелание автора говорить о своем неопубликованном еще романе выглядело нормальной скромностью, а порой даже многозначительным намеком на некую ожидаемую сенсацию.
Три недели Терехов, садясь за компьютер, не открывал директорию «Романы» – отдых его затянулся, и впервые он не ощущал по этому поводу никаких неудобств.
Варвара не звонила, и он не звонил в издательство, будто производственный процесс его не интересовал совершенно – да так оно и было на самом деле, в отличие от прежних лет, когда он старался «держать руку на пульсе» и о выходе сигнального экземпляра узнавал за сутки до того, как книга попадала на стол редактора.
Сухая пора бабьего лета закончилась в тот самый день, когда «Вторжение в Элинор» появилось на прилавках книжных магазинов и на лотках у станций метро. С раннего утра зарядил нудный осенний дождь, тучи висели над крышами, будто придавленные собственной тяжестью, выходить из дома в такую погоду Терехов не собирался, лежал на диване и читал Акунина. Он хорошо относился к этому незаурядному писателю, хотя и считал, что сюжеты тот сочинять не умеет, передирает их из западной детективной классики, но стиль у него неординарный, а эпоха, которую он описывает – во всяком случае, в первых романах о Фандорине, – действительно самая интересная и загадочная в российской истории.
Терехов как раз дошел до момента, когда на преступницу в романе «Левиафан» свалился тяжелый корабельный буфет (Господи, разве должно быть такое в классическом детективе?). Звонок телефона оторвал его от размышлений о недопустимости слепой игры случая в раскрытии преступления, и Терехов потянулся к трубке, сожалея о том, что не может высказать автору свои критические замечания. С Чхартишвили он знаком не был, поскольку, как и автор «Левиафана», не очень-то любил посещать публичные писательские сборища.
– Послушай, Володька, ты гений, понимаешь, это совсем новое у тебя, ну просто класс, – забубнил в трубку голос Алексея Гнедина, бывшего коллеги по институту, где Терехов работал до ухода на вольные писательские хлеба. Гнедин звонил обычно два-три раза в году – в дни, когда выходил очередной Тереховский опус. По дороге на работу Алексей покупал книгу в «Библиоглобусе» и час спустя уже искал приятеля, чтобы поздравить с новым успехом.
– Я на одном дыхании прочитал, – продолжал Гнедин. – Ты слышишь, до сих пор вздохнуть не могу?
– А что, – спросил Терехов, – книга уже в продаже?
Дурацкий вопрос, – подумал он. – Где же ее еще мог взять Алексей?
– В продаже, – сообщил Гнедин. – Но наверняка скоро исчезнет. Раскупят. Послушай, а эта Левия – у нее есть какой-то реальный прототип? Очень она похожа на Таньку… ну, ты ее должен помнить… Случайно не с нее списывал?
Терехов не помнил никакой Таньки и продолжать разговор не хотел. Книга вышла.
И что теперь?
* * *
Ничего особенного. Позвонила Варвара и сообщила то, что Терехов уже знал. Были и другие звонки, стандартные, как почтовая поздравительная открытка, отвечал Терехов тоже стандартно, не вкладывая никаких эмоций: да, не совсем для меня обычная книга, да, долго думал, конечно, там много фантастики, точнее – фантазии, гротеска, согласен, именно гротеск, преувеличение парадоксальным образом приближают в наши дни литературу к реальности.
Под вечер он неожиданно для себя сочинил замечательную завязку для нового триллера – сыграла какая-то фраза из разговора, он даже не помнил с кем: так с ним часто происходило, что-то цеплялось в мозгу, что-то всплывало, а что-то погружалось. В общем, нормальная игра воображения. Терехов сел к компьютеру и записал пришедшую идею в новый файл. Вот, подумал он, хорошо-то как, утром вышла книга, а к вечеру я уже готов начать следующую, и теперь-то уж, конечно, со мной подобного казуса не случится. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Каждый день переносить написанное на дискеты. На две. И хранить в разных коробочках. Каждый день проверять жесткий диск на вирусы – вообще-то поставленная Сергеем новая программа делает это сама при включении компьютера и всякий раз, когда получает электронную почту, но все равно – доверяя, проверяй, электроника уже подвела один раз, теперь он сам будет следить, чтобы ничто не помешало ему работать так, как он может, и писать то, что хочет.
Почему-то захотелось увидеть Маргариту, он знал, что это будет тягостное свидание, но сегодня можно, последний раз, на самом деле последний – он ведь обещал ей еще полгода назад, что она будет первой, кому он подарит свою новую книгу. И напишет романтическое посвящение. Обещания нужно выполнять, даже если изменились обстоятельства.
К тому же, Терехову просто хотелось подержать книгу в руках. Элинор. Почувствовать, как это бывает, когда женщине приносят ребенка, которого она не рожала, и говорят: «Вот ваш сын», и она знает, что другого не будет, так уж произошло, нужно принять случившееся, прижать сыночка к груди… а если он не похож, ну просто ни на кого – чужое существо, как же ей с ним… И не скажешь, не отдашь, даже самым близким придется теперь лгать всю жизнь.
В магазине «Книжный червь» Терехов подошел к полкам с детективами и триллерами, «Вторжение в Элинор» он узнал издалека, хотя и не видел даже макета обложки – книга выделялась среди других, вместо грудастых баб с пистолетами или воинственных мужиков с огромными кулаками изображено было на обложке странное лицо, вроде бы даже не человеческое, но точно женское, узкие глаза, пухлые губы, и взгляд неземной. Книгу брали – на полке стояло всего два экземпляра, хотя обычно выставляли по десять.
Терехов подержал книгу в руках, перелистал, женщина с обложки улыбнулась ему с какой-то наигранной печалью, губы ее чуть раздвинулись, будто она хотела сказать автору что-то одной ей известное, но стеснялась сделать это при всех, кто-то толкнул Терехова в плечо, забрал с полки последний экземпляр книги, и тогда Терехов очнулся, пошел к кассе, кассирша сегодня была новой, молоденькая девушка, чем-то (челкой, наверное) похожа на Варвару, она отбила Терехову чек, даже не подняв на него взгляда, а ведь обычно кассирши в «Черве» его узнавали, улыбались приветливо, поздравляли с новой книгой, а Нина Анатольевна, работавшая в книготорговле лет уже тридцать с хвостиком, непременно сообщала, сколько экземпляров было привезено со склада, сколько выставлено на продажу и сколько осталось – оставалось обычно не много, книги Терехова шли хорошо.
Он вышел на улицу и остановился в задумчивости. Все еще хотелось к Маргарите – вот уже и книга в дипломате, остается только написать что-нибудь на память, и все в их отношениях вернется на круги своя, она ведь наверняка сейчас дома, мается от одиночества и ждет, когда Терехов поймет, что прогнала она его, поддавшись минутной хандре, а на самом деле эти три недели и для нее растянулись на целый год жизни, который она сама у себя отняла.
Думая о Маргарите, Терехов, тем не менее, почему-то шел домой, аккуратно обходя лужицы, которых не было всего полчаса назад – неужели, пока он был в магазине, успел пройти еще один короткий осенний ливень?
Телефонный звонок он услышал еще на лестничной площадке. Пока он отпирал дверь, звонок прекратился, но секунд через десять аппарат опять подал голос, и Терехов, не представляя, что будет потом очень долго проклинать эту минуту, поднял трубку.
– Слушаю, – сказал он.
В трубке дышали громко, напряженно и – почему-то Терехов сразу ощутил это – враждебно.
– Я слушаю, – повторил он. – Говорите.
– Ты… – выдохнул тяжелый голос, лишенный всех интонаций, кроме единственной, которую Терехов не сразу даже и определил, потому что не ожидал, не думал, не хотел. – Ты! Ты взял у меня жизнь!
– Что? Не понимаю… – пролепетал Терехов, ощущая себя раздавленным этой обрушившейся на него глыбой ненависти. Сердце бешено заколотилось между ребрами, и Терехову пришлось сесть.
– Не понимаешь? – голос в трубке не имел материальной составляющей, это была ненависть в ее чистом виде, направленная мысль, а не сотрясение воздуха или движение электронов по телефонному проводу. – Мне незачем жить! Я писал эту книгу двадцать три года. Элинор. Левия – женщина, которую…
– Но послушайте, – попытался Терехов вклиниться в непрерывный поток слов, ни одно из которых не имело смысла, – послушайте же…
– И жить ты будешь, потому что умру я, – жестко сказал голос чьей-то ненависти, а затем трубку, должно быть, бросили на стол, судя по сухому стуку, но отбойных гудков, которых ожидал Терехов, не было, и он слышал, как кто-то обо что-то споткнулся, где-то что-то упало, он хотел сказать этому человеку, что ему самому ужасно неприятно, и с самого начала это все было странно, ужасно и…
Громкий щелчок ударил Терехова по барабанной перепонке, он инстинктивно отодвинул трубку подальше от уха, и потому гудки отбоя показались ему далекими, как пунктир инверсионного следа пролетающего на большой высоте самолета.
Что это было? Похоже на выстрел. Чепуха. Если даже кто-то стрелял, то наверняка не в себя – иначе кто положил трубку на рычаг?
Почему-то эта мысль – простенькая с точки зрения дедуктивного анализа – полностью овладела сознанием Терехова. Если тот положил трубку, значит, не стрелял, а просто громко хлопнул чем-то обо что-то. Напугать хотел. Значит, все несерьезно. Значит, это чей-то дурацкий, просто совершенно идиотский розыгрыш. Чей-то, кто знал о случившемся с рукописью.
Кто знал-то? Варвара? Хрунов? Сергей? Нет, Сергей знать не мог. Варвара хоть и не очень умная девушка, но ведь и глупа не настолько, чтобы в день выхода книги устраивать такое с автором, с которым ей еще работать и работать. А Хрунов вовсе на подобное не способен – как это только в голову пришло: подумать о главреде издательства?
Розыгрыш, – думал Терехов, отмеряя себе на кухне десять капель корвалола: сердце колотилось, будто ему дали пинка, и еще боль возникла, правда не под лопаткой, а почему-то справа, между ребрами.
Розыгрыш, дурацкий розыгрыш, – думал Терехов, лежа на диване и глядя в потолок. Боль прошла, и сердце больше не колотилось, но все равно он чувствовал себя отвратительно, и к Маргарите идти расхотелось, что он ей скажет, что напишет на книге, какие слова? «Я писал эту книгу двадцать три года»… «Мне незачем жить!»
И точка в конце – громкий стук, будто молоток вбил гвоздь в крышку гроба.
Телефон зазвонил, но Терехов точно знал, что сегодня – а может, вообще никогда больше! – не прикоснется к трубке.
Телефон звонить перестал, но начал наигрывать марш тореадора мобильник, лежавший в кармане куртки. Кто-то упорно добивался разговора, но на мобильнике можно было увидеть номер, откуда сделан звонок…
Звонила Маргарита, и Терехов с облегчением, давно им не испытанным, вернулся к жизни.
– Рита! – закричал он. – Риточка, я как раз к тебе собирался! Я так по тебе соскучился!
– Да? – голос Риты показался Терехову незнакомым, никогда прежде в нем не было такого откровенного равнодушия. – А мне нормально. Я, собственно, почему звоню… Да, а чего это ты на телефон не отвечаешь? Ты не дома?
– Дома я, – пробормотал Терехов, поняв вдруг, что с Маргаритой все действительно кончено.
– Неважно, – продолжала Маргарита. – Я тебе как-то плейер одалживала, ты мне его можешь вернуть, если он тебе не нужен?
– Конечно, – сказал Терехов, – прямо сейчас занесу.
– Нет, – прервала Маргарита. – Заверни в пакет и по почте, хорошо? У тебя же почта за углом… Молодец. Спасибо. Пока.
Все.
Теперь уже действительно все. Терехов швырнул мобильник через всю комнату, но инстинктивно метил правильно, и аппарат попал в подушку дивана, подпрыгнул и упал на пол рядом с книгой «Вторжение в Элинор».
Женщина с обложки смотрела на Терехова с неприкрытой ненавистью, во взгляде ее читалась мысль, которую она не собиралась скрывать: «Убийца! Вор и убийца!»
Терехов подошел и ногой отшвырнул книгу к двери в спальню. Поднял мобильник и набрал номер Андрея Глухова.
– Как-то раз ты предлагал напиться…
Глава шестая
Наутро он ничего не помнил. Такое с ним случилось впервые в жизни. Было противно. Противно в желудке, где булькало и переливалось что-то тяжелое и совершенно не нужное организму, если судить по тому, с каким упорством эта жидкость, названия которой Терехов определенно не знал, стремилась наружу, причем совершенно все равно в каком направлении. Противно было в голове, где мысли перемешались настолько, что невозможно было обнаружить название книги, из-за которой он пустился в нелепый загул. «Эльсинор»? Почему-то упорно вспоминался замок в Дании, где жил известный принц, которому тоже было определенно плохо, если он кончил тем, что убил собственную мать.
Противно было на улице – когда, с трудом поднявшись, Терехов, пошатываясь, подошел к окну, дождь лил как из ведра, нормальный осенний ливень, которому можно было бы и порадоваться, как он радовался, будучи лет на десять моложе, и даже выскакивал, бывало, во двор, подставлял струям лицо и пил дождевую воду, содержавшую, как говорили, немало полезных для здоровья элементов, но и гадость всякую, в том числе радиоактивную, содержавшую тоже, но на вкус это была чистейшая жидкость, не то что та гадость, которую они с Андрюшей Глуховым потребляли вчера, начиная с восьми вечера.
Или – не с Андрюшей?
Неважно.
Все на свете было противно, но самое противное было то, что Терехов никак не мог вспомнить, из-за чего, собственно, он так налакался. Не из-за того же, что «Вторжение в Элинор» (вот! Вспомнил все-таки, именно так называется книга!) появилось в продаже. Терехов привык уже за последние недели считать этот роман своим, не раз его перечитал и мог на читательской конференции ответить на каверзные вопросы о героях, прототипах, аллюзиях и гротесковом отображении реальности в современной российской прозе. Нет, противно было из-за чего-то другого, что Терехов вспомнить не мог, а было очень важно – вспомнить, потому что иначе загул превращался в обычную пьянку, чего не должно было быть в принципе.
Часа полтора Терехов отмокал в ванной, выпускал остывшую воду и доливал горячую, пытался вспомнить, что же они с Андрюшей вчера делали и где были, но в памяти сохранилась только перебранка с водителем частной машины (даже марки не запомнил!), который то ли слишком много требовал за ночной извоз, то ли вообще не хотел везти приятелей туда, куда они собирались ехать, а вот куда они все-таки ехать собирались, Терехов вспомнить не мог и в конце концов оставил это занятие, лежал, закрыв глаза, а потом вдруг, будто что-то переключилось в мозгу, поспешно вылез из ванны, обтерся махровым полотенцем и резво побрел в кухню, где сварил себе воистину черный кофе, чернее, чем абиссинский, он же нубийский, он же эфиопский, негр – такой же черный, как его мысли, которые именно потому и были совершенно неотличимы одна от другой, что чернота скрывала их особенности и кажущуюся индивидуальность.
Кофе взбодрил, вторая чашка заставила Терехова отправиться в гостиную и отыскать лежавшую почему-то на полу у дивана книгу со злобной женщиной на обложке. Взглянув ей в глаза, Терехов содрогнулся и вспомнил, наконец, телефонный звонок – странные и страшные слова неизвестного, ставшие причиной и поводом для вчерашнего безумного загула.
Может, Андрюша помнит хоть что-нибудь из произошедшего?
Звонить Глухову Терехов не собирался – отчасти потому, что боялся услышать от приятеля такие подробности ночных похождений, о которых лучше бы не вспоминать никогда.
После кофе стало легче, Терехов доплелся до компьютера и заставил себя приступить к обычной утренней работе: сначала проверка почты, потом рассылки, новости. В почте не оказалось ни одного личного письма, рассылки содержали информацию, которая была ему сейчас настолько безразлична, что он даже названия не прочитывал до конца – сразу отправлял файл в корзину.
А новости…
Обычно Терехова интересовали две вещи: криминальная хроника и терроризм. С терроризмом сегодня все было в порядке – в том смысле, что даже в Израиле не произошло никаких инцидентов, – а в криминальном разделе Терехов почти сразу наткнулся на заметку, которая еще вчера вряд ли привлекла бы его внимание. Подумаешь, какой-то невротик свел счеты с жизнью…
«В квартире на Шаболовке покончил с собой Эдуард Ресовцев (43). О происшествии в милицию сообщила соседка, обнаружившая дверь в квартиру Ресовцева открытой. Причина самоубийства неизвестна».
И что?
Ничего, – подумал Терехов. Просто это тот самый человек, который звонил вчера. Тот, который шептал в трубку: «Ты взял у меня жизнь!.. Я писал эту книгу двадцать три года… Жить ты будешь, потому что умру я»…
Невозможно. Если все это происходило на самом деле, то звук, похожий на выстрел, раздавшийся в самом конце разговора…
Глупости, – подумал Терехов. Просто у него упала трубка. Где он мог взять пистолет?
Нет, не может быть. Это другой человек. Почему я решил, что – тот самый?
Но ведь ни о ком больше не сообщают – ни о ком, кто бы покончил с собой вчера…
А почему ты думаешь, что тип, звонивший и шептавший в трубку всякие глупости, действительно был…
Потому что это он написал «Вторжение в Элинор». Он писал этот роман двадцать три года (значит, ему было двадцать, когда возник замысел?), больше половины его жизни…
Почему ты уверен, что это он?
Потому что, – сказал себе Терехов.
Может, Ресовцев – вовсе не тот человек, но нужно убедиться. Терехов точно знал, что не сможет существовать в этом мире, пока не выяснит правду.
Ресовцев жил на Шаболовке. Это какое же отделение? Сто семьдесят пятое, кажется… Или шестое? У Терехова, в принципе, были знакомые во многих отделениях – доводилось устраивать презентации, обращаться за консультацией, точнее – делать вид, что обращаешься, все нужные ему сведения Терехов получал, конечно, не от милицейских начальников и, тем более, не от простых оперов, ему достаточно было интернета и того, что можно было вычитать в газетах, но для поднятия собственного реноме и завязывания контактов он все-таки старался милицию не обижать, понимая, что в свое время помощь какого-нибудь милицейского майора может оказаться вовсе не бесполезной.
В записной книжке оказался номер мобильника некоего Анатолия Ильича Мартынова, и Терехов даже вспомнил высокого, как дядя Степа, старшего лейтенанта, который год примерно назад после встречи, которую устроило издательство для работников охраны правопорядка, подошел, когда Терехов уже закончил раздавать автографы и торопился к выходу.
– Мартынов моя фамилия, – представился он, и Терехову пришлось задрать голову, что видеть лицо собеседника. – Я тут сидел, слушал и вот что хочу спросить, извините. Не обидитесь?
– Н-нет, – протянул Терехов.
– Вы действительно думаете, что преступление можно раскрыть?
– Но… – растерялся Терехов. – А чем же вы и ваши коллеги…
– Я имею в виду дедукцию, анализ и прочую фигню, – перебил дядя Степа Мартынов. – Вы знаете, наверно: если по свежим следам не поймали преступника, то все, пиши пропало. Если он не идиот, конечно. А у вас преступники явно не идиоты, почему же они так легко дают себя поймать?
– Ничего себе легко, – обиженно сказал Терехов – в его романе «Смерть откуда ни возьмись» частный сыщик Борода три месяца гонялся за матерым бандюгой, получил две пули – одну в бедро, вторую в голень, – но именно дедукция, точный расчет и правильная оценка поведения преступника (Борода, ко всем своим достоинствам, был еще и прекрасным психологом, поскольку окончил еще во времена перестройки соответствующий факультет МГУ) привели героя к победе, а книгу – к благополучной развязке.
– Легко, – отмахнулся Мартынов. – На самом деле в девяти случаях из десяти заказные убийства не раскрываются, в семи случаях из десяти преступник попадается совершенно случайно, а не потому, что его удается вычислить, и в половине случаев убийства вообще не имеют никаких реальных мотивов, а потому вычислить что бы то ни было абсолютно невозможно.
Все это Терехов знал и без Мартынова. И дядя Степа, конечно, знал, что Терехов все это знает. Но у литературы свои законы, и надо ли это повторять еще раз, если Терехов в начале своего выступления рассказывал о сути и цели криминального романа? О мифологизации преступной идеи, о символическом значении образа частного детектива и его преимуществе по сравнению со стандартным для советской литературы образом бравого милициейского следователя…
Говорить об этом Терехову не хотелось, он устал, торопился, его ждала Маргарита, но как-то так получилось, что слово за слово, фраза за фразой, и разговор со старшим лейтенантом затянулся, продолжили они в его кабинете, где нашлась бутылка «столичной» («Не подумай чего, на работе не пью, а вот после – это уж как придется»), странным образом Мартынов оказался весьма сведущ в технологии детектива, знал, чем метод Холмса отличается от метода Вульфа и, тем более, от метода Мейсона, не говоря уж о методе Пуаро, и в тонкостях характеров великих сыщиков разбирался прекрасно – но современную российскую криминальную прозу на дух не переносил и Терехова, кстати говоря, тоже, хотя и признавал, что, в отличие от прочих, в его романах еще сохранилась прежняя романтика отношений преступника и сыщика, и грань между добром и злом, исчезнувшая в иных современных произведениях, у Терехова, к счастью, видна достаточно отчетливо, хотя порой и выглядит слишком навязчиво.
В общем, поговорили неплохо. В час ночи Мартынов довез Терехова до дома на своем «жигуленке», и только тогда он вспомнил, что обещал быть у Маргариты в десять, она приготовила цыпленка-табака, и теперь ему неделю придется ползать перед ней на коленях – фигурально, конечно, – чтобы вымолить прощение…
– Майор Мартынов слушает, – степенно проговорил в трубке забытый уже голос бывшего старшего лейтенанта.
– Поздравляю с повышением, – вырвалось у Терехова.
– Спасибо, Владимир Эрнстович, – поблагодарил Мартынов, удивив Терехова настолько, что он, не удержавшись, спросил:
– Вы меня узнали?
– С вероятностью процентов девяносто, – сказал майор. – У меня абсолютная память на голоса, как у некоторых – на лица, а у музыкантов – на ноты.
– А я вот быстро забываю, – признался Терехов, – голоса, лица, особенно фамилии. Правда, сюжеты прочитанных книг помню, даже если читал в глубоком детстве.
– Профессиональное, – сказал Мартынов. – Так я вас слушаю, Владимир Эрнстович. Простите, не могу долго говорить…
– Да-да, – заторопился Терехов. – Я, собственно, по поводу сообщения, только что прочитал в рассылке… Где-то в вашем районе вчера покончил с собой некто Ресовцев.
– Было такое, – согласился майор.
