Дьявол

Не всякое время и не всякое место одинаково удобно демонам для искушения. Любимое их время, конечно ночь, когда к людям подкрадывается усердный союзник дьявола – сон, и ослабляет волю и разум перед влиянием еще не погасших в памяти впечатлений и воспоминаний дня. Отшельники боялись сна, как дьявольского навождения, и считали необходимым спать как можно меньше.

Борьбе со сном, как губительным обаянием дьявола, посвящает весьма поучительные страницы «Житие» св. Феодосия Печерского в Несторовой летописи, под 1074 годом: «Был еще старец – по имели Матвей, также прозорливый. Раз, когда он стоял в церкви на своем месте, поднял кверху глаза и посмотрел на братьев, которые стояли и пели на обоих сторонах (клиросах). Он увидал злого духа в образе поляка в повязке. Он ходил по церкви и, приподняв полу, держал в ней цветки, называемые лепок. Проходя подле братьев, брал он из полы цветок и бросал в кого попало. Если цветок прилипал к кому-либо из поющих братьев, тот, немного постояв и расслабев мыслями, под каким-нибудь предлогом выходил из церкви, шел в келью, там засыпал и не возвращался в церковь пока не оканчивалась служба, Но бросал и в такого монаха, что цветок не прилипал, и тот стоял твердо и пел до окончания заутрени и тогда выходил в свою келью. Видя это, старец рассказывал своей братии. Еще видел старик следующее: он обыкновенно стоял всю заутреню до зари, и когда монахи расходились по кельям, тогда и этот старец выходил из церкви. Раз он пошел и сел отдохнуть под билом, так как келья его была подальше церкви, отсюда смотрел, как толпа (бесов) шла от ворот. Подняв глаза, увидал, что один, сидит на свинье, а другие идут около него. И спросил их старец: «Куда вы идете?» и отвечал злой дух (бес), сидевший на свинье: за михаилом за Тольбековичем; старец осенил себя крестным знамением и пришел в свою келью. Когда рассвело, то понял старец, в чем дело, и сказал келейнику: «иди спроси, что Михайло в келий?» и сказали ему: «он уж давно ушел, прямо с клироса по окончании заутрени». Старец рассказал это видение настоятелю и братии. При этом старце представился Феодосии и Стефан сделался настоятелем, да и когда место Стефана заступил Никон, старец этот все еще был жив. Раз он стоял на заутрене и, подняв глаза, хотел настоятеля Никона, но на месте настоятелевом увидел осла и и понял, что настоятель не встал ото сна».

Св. Пахомий спал не иначе, как сидя и молил бога о ниспослании ему бессоницы.

В бесконечном множестве и разнообразии искушений дьявол иногда не чуждается средств простых и грубых, действуя на психологию минуты. Бывшему богачу, как св. Антоний, искушения которого дали пищу стольким поэтам и художникам и вошли в пословицу, Сатана бросает под ноги слиток серебра, чтобы напомнить о покинутых богатствах. Изголодавшемуся св. Илариону он подставляет вкусные кушания. Св. Пелагею, бывшую антиохийскую актрису и куртизанку, дьявол дразнил любимыми ей прежде драгоценностями: перстнями, ожерельями, запястьями. Эти ложные признаки вещей исчезали так же как как появлялись. Если простые средства не действовали, дьявол переходил все к более и более сложным, превращая смену галлюцинаций в великолепные спектакли ужаса, роскоши, смеха, сладострастия. Кому знакома великолепная поэма Г. Флобера «Искушение св. Антония», тому нечего искать других картин и примеров в «Житиях»: великий французский писатель выжал весь сок из идей и из явлений искушения. Св. Илариона бес пугал волчьим воем, визгом лисиц, звери скакали и прыгали вокруг него, их сменяли сражающиеся гладиаторы, либо умирающие, которые корчась у ног святого, молили его о погребении. Однажды ночью, его оглушили плач детей, мычание быков, рыканье львов, вопль женщин, – великий шум, как бы от военного лагеря. Едва он крестом прогнал это чудо, вот новое: летит на него, при лунном сиянии, военная колесница, запряженная бешеными конями. Святой произносит имя христово. Колесница проваливается сквозь землю.

Самыми тяжкими видами бесовского искушения были – влечение любви, стремление в мир, духовная гордость и сомнение в вере. «Сатана не знает, – рассуждали подвижники, – какой страстью побеждается душа. Он сеет, но не знает, пожнет ли, сеет он помыслы блуда, злословия, также и другие страсти – и смотря по тому, к какой страсти покажет себя душа склонной, ту и влагает».

В смешении и борьбе помыслов, в воспламенении старых мирских привязанностей подвижник, конечно, и сам ясно не различал; что принадлежит собственному ходу его мыслей и что внушению дьявола, – и только по тяжести внутренней борьбы подразумевал в ней присутствие силы демонов.

«Общий постулат всех разнообразных страстных помыслов был тот, что нужно оставить пустыню и келью и возвратиться в мир. Одно спасение для инока в такой борьбе – сидеть безысходно в своем уединении, пока не пройдет душевная буря. «Одного брата, – читаем мы в Патерике, – возмущали помыслы, чтобы вышел он из монастыря… Брат открыл это авве. Тот говорит ему: «Поди, сиди в келье своей, отдай в залог тело твое стенам кельи и не выходи оттуда; оставь свой помысл, – пусть рассуждает, что хочет, – только тела своего не выпускай из кельи». В «Житии» св. Макария александрийского читаем, что этот отшельник, будучи возбуждаем тщеславными помыслами оставить пустыню и идти в Рим, лег на порог своей кельи, положив ноги наружу и сказал: «Тяните и тащите бесы, если можете, а сам своими ногами не пойду». Как все происходит в свете, так, разумеется, должно было пройти и бесовское искушение, и в сердце подвижника водворялась вожделенная тишина»» (Тарновский).

Христианство прокляло плоть, покрыло позором любовь. Акт любви, олицетворенный в эллинизме самыми яркими и красивыми божествами Олимпа, христианство объявило зловредной гнусностью, Адамовым грехом, которого гибельное влияние на человека парализуется только искуплением и исшедшими от него таинствами. Безбрачие, для христианина, состояние, гораздо высшее брака, а целомудренное воздержание – одна из основных добродетелей. Для Лактанция девственность – вершина всех добродетелей. Ориген, прозванный Адамантом, чтобы не упасть с вершины этой, собственной рукой лишил себя возможности к половому греху. Стоя на такой точке зрения, аскеты тратили лучшие свои силы на отчаянный труд борьбы с плотским вожделением, спеша гасить в себе – часто нечеловеческими усилиями – даже самомалейшую искру любовного пожара, душить хотя бы призрак, хотя, бы темный намек страстного волнения. По мнению Вольтера, с равным успехом человек может добиваться того, чтобы у него не росли волосы и кровь не обращалась в жилах. В замечательном романе «Thais», принадлежащем перу Анатоля Франса, одного из типичнейших вольтерианцев на пороге XIX – XX века, сильно, хотя и несколько театрально, изображена эта страшная борьба с чувством, столь характерно определившая движение мысли в IV–VI веках нашей эры и давшая тон мировоззрению средних веков. А. Франс взял сюжетом для своего романа случай, которого избегают «Жития святых», не замалчивая его, но и не любя о нем говорить подробно, – случай совершенного торжества искушений, полной победы любовного демона над устремившимся было к святости человеком. Не надо приводить много частных примеров, – исторические судьбы аскетизма и, в частности, христианского монашества, великий массовый пример того, как часты были в борьбе этой поражения человека и редки победы. Страх плотского искушения переходит в ужас и ненависть к женщине. В боязни любовной заразы затворники, после многих лет разлуки, отказывались видеть своих матерей и сестер. Спасало ли их такое острое отречение от двуполого мира, такое решительное заключение в свою однополость, которую стремились сделать бесполостью? Увы! Волосы не переставали расти, кровь обращалась в жилах, а идея женщины врывалась в аскетический мир такой бурной силой, что даже победители ее выходили из борьбы измученными и искалеченными, хромая, подобно Иакову после борьбы с ночным видением, имя которого «чудно». «О, сколько раз, – восклицает блаженный Иероним в письме к деве Евстахии о хранении девства, – уже будучи отшельником и находясь в обширной пустыне, сожженной лучами солнца и служащей мрачным жилищем для монахов, я воображал себя среди удовольствий Рима. Я пребывал в уединении, потому что был исполнен горести. Истощенные члены были прикрыты вретищем и загрязненная кожа напоминала кожу эфиопов. Каждый день слезы, каждый день стенания, и когда сон грозил захватить меня во время моей борьбы, я слагал на голую землю кости мои, едва державшиеся в суставах. О пище и питие умалчиваю, потому что даже больные монахи употребляют холодную воду, а иметь что-нибудь вареное было бы роскошью. И все-таки я, – тот самый, который, ради страха геенны, осудил себя на такое заточение в сообществе только зверей и скорпионов, – я часто был мысленно в хороводе девиц. Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями в охлажденном теле, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти. Лишенный всякой помощи, я припадал к ногам иисусовым, орошал их слезами, отирал власами и враждующую плоть укрощал неедением по целым неделям. Я не стыжусь передавать повесть о моем бедственном положении, напротив, сокрушаюсь о том, что я теперь уже не таков. Я помню, что я часто взывал к богу день и ночь и не прежде переставал ударять себя в грудь, как по гласу господнему, наставала тишина, Я боялся даже кельи моей, как сообщницы моих помышлений. В гневе и досаде на самого себя, я один блуждал по пустыням. Где я усматривал горные пещеры, неудобовосходимые утесы, обрывы скал, – там было место для моей молитвы, там острог для моей окаяннейшей плоти». Мейербер пытался передать тяжкое состояние это красивой и довольно сильной музыкой к балладе «La Tentation»… все-таки, слишком жидкой по глубине сюжета, которого коснуться решился композитор! Тут нужен был Вагнер, а не Мейербер.

Весьма часто, с целью плотского искушения, дьявол сам принимал вид женщины и являлся в пустыню либо заблудившейся красавицей, либо грешницей, ищущей покаяния, либо благочестивой девицей, жаждущей тоже приобщиться к аскетическим подвигам. По человеколюбию или слишком твердой уверенности в своей добродетели, пустынножитель принимал обманную деву в тесной своей келейке и, обыкновенно в самом непродолжительном времени, погрязал в грехопадении. Истории этого рода бесчисленны. В одной их них рассказчик, Руфин Аквилейский, отмечает, что демону мало уронить инока в запретнейший из грехов, – ему еще надо насмеяться. В рассказе его прельщенный заблудившеюся красавицей отшельник Но, как только он заключил красавицу в свои объятья, старался овладеть ей, «наподобие бессмысленного скота». Но как только он заключил красавицу в свои объятия, демон исчез, а отшельник остался в смешной и непристойной позе, которую Руфин; конечно, имеет добросовестность описать в деталях. В дополнение стыда демоны, во множестве собравшиеся в воздухе, чтобы быть очевидцами скандала, вопя осрамившемуся пустыннику: «Эй, ты, превозносившийся до небес! Хорошо ли ты кувыркнулся в ад? Теперь ты понял, что значит – «кто возносится, тот унижен будет?…» Печальное приключение это так тяжело подействовало на отшельника, что, отчаявшись в своем спасении, он вернулся в мир, закутил, предался всяким злодействам и окончательно сделался добычей Сатаны. Руфин жалеет о его поспешности, замечая что он мог бы омыть совершенный грех слезами раскаяния и возвратить себе прежнюю святость молитвой и постом. Действительно, св. Викторин, епископ амитернский, имел несчастье упасть в тот же грех, но страшное покаяние спасло его из когтей торжествующего врага. Едва ли надо говорить, что, когда дело шло о соблазне святых жен, то дьявол прибегал к обратному превращению, то есть принимал вид прекрасного юноши. Таким оборотнем приходил он к св. Франческе Римлянке и очень ей надоедал.

Гораздо чаще бес действовал проще и действительнее, насылая на отшельников визиты не призрачных, а настоящих женщин, охваченных похотливой шалостью – соблазнить праведника. Одна из таких легенд дошла из IV века в XX-й, чтобы в русском варианте, превратиться в толстовского «Отца Сергия».[10]

«Был один отшельник в нижних странах Египта, и был именит, ибо пребывал в уединенной келье, в пустынном месте. И вот, по действию Сатаны, одна бесчестная женщина, услышав о нем, говорит юношам: «что дадите мне? я низложу вашего подвижника». Они назначили ей известное вознаграждение, и она, вечером, подошла к келье его, как будто заблудившись. Когда постучалась в дверь, старец вышел, и увидев ее, смутился и сказал: «Каким образом ты явилась здесь?» – «Я заблудившись пришла сюда», – сказала она со слезами. Сжалившись над ней, старец ввел ее в дворик свой и, вошедши сам в келью, запер ее. И вот окаянная закричала, говоря: «Авва, меня здесь поедают звери!» Он же, опять возмутившись, но вместе и убоявшись суда божьего, сказал: «Откуда пришел на меня гнев сей?» И отворил дверь, впустив ее внутрь. Тогда дьявол начал пускать в него стрелы, разжигающие похоть к ней. Но он, видя нападение врага, сказал сам себе: «Козни врага суть мрак, а сын божий есть свет». И вставши он зажег свечу. Но опять разжигаемый похотью, сказал «Таковая творящие идут, к муку. Итак, испытай себя здесь: можешь ли перенести вечный огонь?» И положив палец свой на свечу, жег его, – и не чувствовал боли по причине сильного разжигания плоти. Продолжая делать это до утра, он сжег все пальцы свои. Блудница, видя, что он делал, окаменела от страха. Утром юноши, пришедши к подвижнику, спрашивали:

«Пришла ли сюда вчера женщина?..» Тогда он открыл свои руки, показал им, говоря: «вот что сделала со мной эта – дочь дьявола! Она погубила пальцы мои». (Тарновский).

Любопытно, что по словам протопопа Аввакума, он однажды подверг себя подобной же пытке, почувствовав влечение к женщине, пришедшей к нему на исповедь.

В древле-печатном Прологе, еще не редактированном св. Димитрием Ростовским, было черезчур много подобных историй, которые Феофан Прокопович относил впоследствии к разряду «пустых и смеха достойных басен. Н. С. Лесков лукаво обработал некоторые из них в своих «Легендарных характерах». Один, под 20 июня, напоминает несколько приключение, рассказанное Руфином Аквилейским. Некий старец «преступи обет целомудрия» с родственницей своей, пришедшей навестить его в пустыне.

«Это сейчас же сделалось известно необычайным случаем. В этой же самой пустыне, на некотором расстоянии, жил другой старец, который нимало не интересовался тем, что произошло у соседнего старца, но он пошел почерпнуть воды, и только погрузил свою чашу в воду, как «чаша перевернулась». Старец удивился: потому что до этого случая чаша у него никогда не переворачивалась. Он второй раз зачерпнул чашу, но чуть ее поставил, как она перевернулась.

Тогда пустынник подумал:

«Верно это по усмотрению божию».

А так как он в одиночестве никак не мог себе разъяснить, к чему ему давалось такое знамение, то он, не теряя времени, пошел к другому пустыннику, но в один день не дошел, а заночевал дорогой под стенами идольского капища и тут обо всем узнал. Случилось так, что в этом капище именно в ту ночь собрались бесы и в чрезвычайной радости завели шумное торжество, и стали хвастать, что соблазнили одного известного и опытного пустынника, причем не раз называли соблазненного и по имени.

Это был как раз тот, к которому шел путешествующий. Но путник хотя и смутился этим, однако, все-таки пришел к тому, который пал во грех с родственницей, и, поздоровавшись, спросил у него: – Что убо сотворю, отче, – егда наполню чашу мою водой и она во время снедения превращается?

А тот посмотрел на него, и вместо ответа сам предложил вопрос:

– А что убо аз сотворю, яко аз впадох в блуд? – Да, я это уже знаю – ответил гость, – я слышал об этом «в церкви идольстей».

Тогда преступивший обет целомудрия старец, как только услыхал, что о нем даже дьяволы говорят, вскочил и отчаянно закричал:

– Ну, если это так, тогда уже все равно – я брошу пустыню и пойду в мир. Но тот брат, у которого чаша переворачивалась, отговорил его от этого, а присоветовал прогнать только от себя родственницу.

Старец послушался и исправил житие свое».

Не всегда, однако, бесы, доведя подвижника до падения, повергали его в самоотчаяние: бывали люди крепкие, которые умели утешить себя в том смысле, что «сие есть не грех, но токмо падение». В «Прологе» же, под 21 мая, рассказывается, как один «брат вышел из скита на речку, чтобы почерпнуть воды, и вдруг заметил там на берегу «жену перущу ризы», то-есть прачку, моющие одежды, и «прилучился брату пасти с нею». По совершению же этого греха брат зачерпнул воды и понес водонос в скит свой, но его облепили бесы и стали кричать ему в уши: «Чего идешь в скит! Тебе там теперь уж не место, оставайся теперь с прачкой»!

Брат этим очень смутился, но сейчас же понял, что бесы этак хотят совсем отбить его от пути спасения, и сказал: – Чего вы ко мне вяжетесь и для чего мне досаждаете! Я не хочу отчаиваться!»

Само собой разумеется, что по мере того, как аскетизм фанатический, в течение веков, перерождался в аскетизм лицемерный, плутоватые теории, что «сие есть не грех, но токмо «падение», забирали все большую и большую силу и находили усерднейшее применение. Но даже в самые поздние века аскетизма(напр. в русском старообрядчестве XVII и XVIII веков) никогда не было недостатка в фанатиках, которые принимали искушения демона, в образе жены, совершенно серьезно и били, увечили или даже убивали чересчур ретивых своих поклонниц, вообразив их переодетыми бесами. Такой случай с насмешкой рассказывает в романе своем «В лесах», знаменитый расколовед П. И. Мельников – Печерский, автор, благодаря которому само слово «искушение» вызывает ныне улыбку у читателя: так удался этому писателю тип молодого певца и начетника, благочестивого бабника, Василия Борисовича, с постоянной поговоркой на устах: – Ох, искушение!..

Но смешные анекдоты не уничтожают действительности, которая на этой почве порождала преступления без вины виноватых преступников, расправляющихся с женщинами, повинными только в неуместной влюбчивости, со всей страшной свирепостью, какую мог накопить многолетне сдерживаемый гнев против лукавого беса, неуловимого вечного врага.

Чаще всего бес, искушая пустынника, не заходил в соблазнах своих до такого яркого реализма, как подсыл женщин или собственное воплощение в женщину, а довольствовался тем, что будил и раздражал желания, не находящие удовлетворения. По рассказу Григория Великого, дьявол однажды: охватил таким сладострастным соблазном св. Бенедикта, но суровый подвижник справился с собой: разделся донага, лег в терновник и катался в нем, покуда колючие шипы не выгнали из тела наплыв адской страсти. Еще гораздо грознее вылечил себя другой инок в IV веке.

«Был, – читаем в Патерике, один подвижник в скиту. Враг приводил ему на память одну женщину, весьма красивую собой, и сильно возмущал его. По смотрению же божию пришел в скит другой брат из Египта: он между разговором сказал, что умерла жена такого-то. А это была та самая женщина, которой возмущался брат. Услышав об этом, брат взял ночью свой хитон и пошел в Египет; открыл гроб умершей, отер хитоном гниющий труп ее возвратился с ним в свою келью; положил этот смрад возле себя, и, сражаясь с помыслом, говорил: «Вотпредмет, к которому ты имеешь похоть – он пред тобой, насыщайся!» Таким образом он мучил себя сим смрадом, доколе не кончилась его борьба» (Тарновский).

Тех, которым, дьявол не умел нанести никакого другого вреда, он мучил сладострастными снами и ночными галлюцинациями. Бессознательный и, следовательно, безответсвенный грех такого рода не мог быть опасным сам по себе, но наводил уныние, как симптом дурного общего состояния, отравленной души, и развращал ум воспоминанием о развратном видении. Словом, – говорит Тарновский, – от страстных помыслов нельзя было уйти даже в пустыне, и они – к удивлению – прорывались даже там, где для них, по-видимому, преграждены были все пути. В этом отношении любопытен следующий рассказ Патерика. «Некий инок пришел в скит с маленьким сыном, который еще питался молоком и не знал, что такое женщина. Когда сын сей пришел в мужской возраст, то демоны представляли ему ночью женские образы. Он открыл отцу своему. Старец подивился. Случилось однажды сыну быть с отцом своим в Египте; увидев там женщин, он говорил отцу своему: «Вот те самые, которые ночью приходили ко мне в скит». Старец отвечал ему: «Это иноки населенных мест, сын мой; иной вид имеют они, и иной-пустынники». При этом удивился старец: каким образом демоны в скиту могли показать ему женские образы?

Третье любимое искушение дьявола – возбуждение гордости и самодовольства – бывает причиной тех его явлений, когда он осмеливается брать на себя вид святых, ангелов, девы марии, христа, бога отца. В предшествующей главе было рассказано, как в подобные сети бесы поймали Исаакия, затворника Печерского. В монастырях хорошо знают это искушение и предупреждают новичков не вверяться его обману. Путем таких видений Сатана, обыкновенно, добивается от жертв своих страшного греха – самоубийства, к которому он некогда так неудачно убеждал иисуса, предлагая Ему броситься с кровли Иерусалимского храма. Рассказывают об одном иноке, по имени Эрон, который, пятьдесят лет прожив в пустынном монастыре, истязал плоть свою так сурово, что не ослаблял поста даже на Пасху. Однажды ему явился дьявол в образе ангела, и приказал броситься вниз головой в колодезь, что Эрон немедленно и исполнил, рассчитывая, что останется невредим, и чудо это явит перед всеми великую его святость. Но, вместо того, он страшно разбился, монахи едва могли его вытащить, и, спустя три дня, он умер самым жалким образом. Легенда относится к 1124 г. Губерт Ножанский, скончавшийся в том же году, рассказывает плачевную историю юноши, который, впав в грех прелюбодения, отправился замаливать его к св. Иакону Галицийскому. Дьявол явился к нему под видом этого святого и приказал ему – в виде эпитимьи – сперва оскопиться, а потом перерезать себе горло. Богомольный юноша повиновался и был бы он, как говорят о самоубийцах, «черту баран», если бы не смилостивилась над ним и не возвратила его к жизни Святая Дева. Так что поплатился он за свое легковерие, подобно королю Родригу в змеиной пещере отдав только то, чем согрешил.

Иногда самоубийственные внушения дьявола поражают не отдельные лица, но эпидемически распространяются на целые страны и народы. В Евфросиновом «Отразительном писании» против самосожжения, свирепствовавшего между людьми старой веры в конце XVII века, это якобы богоугодное дело изображается с совершенной определенностью делом ангелов тьмы, принявших вид ангелов света, чтобы вовлечь христиан на вечную погибель. «В пределех Нова града згореша саможжением 16 человек. Отрок же некий иде на реку, да воды напоить свой скот, и внезапу изиде из воды черень мужик и ять отрока и унесе в воду. Искаху же родители его нощеденства два; отрок же яко во храмине поставлень бысть. И виде ту человецы нецыи, по разным местом седяще, овь лапти плетяще, инь ино что творяше, вси же молчаху и никто ж ничего не глаголаху. Потом отрок изволением божиим паки обретеся вне воды и свободень; и вопросиша родителей, где бе; он же случшееся вся поведа, како черный той унес ево в воду, седящих же тамо поведа видети, их же позна, яко оны суть, иже сожгоша сами себе».

Но далеко не всегда кощунственные маскарады дьявола достигали своей цели. Однажды дьявол явился св. Мартину Турскому мужем в пурпурной тоге, с венцом на голове, в золотых сандалиях и сказал:

– Не узнаешь меня? Я христос.

Но святой отвечал:

– Какой ты христос! Христос не носил ни пурпура, ни венца, я знаю его только нагим, как был он на кресте. А ты просто дьявол.

Ответ, – по замечанию А. Графа, – достойный того, чтобы призадуматься над ним «наместникам христовым» – папам… Да и не им одним.

Гордец и возбудитель гордости, дьявол теряет свою силу, встречая отпор в смирении.

«В этом признался св. Макарию египетскому сам дьявол. «Велика в тебе сила, Макарий! – сказал дьявол. – Что ты делаешь, то делаю и я. Ты постишься, а я совсем не ем. Ты бодрствуешь, а я совсем не сплю. Одним ты меня побеждаешь – смирением». Проникнутый смирением, инок без труда отражал от себя искушение высокоумия. «Некоему из братьев, – читаем в Патерике, – явился дьявол, преобразившись в ангела света, и говорит ему: «Я архангел Гавриил и послан к тебе». Брат же сказал ему: «Смотри, не к другому ли ты послан; ибо я недостоин видеть ангела. И дьявол тотчас стал невидимым» (Тарновский).

Исаакий Печерский, после злополучного своего видения, был долго и тяжко болен, а потом долгим подвигом поста и смирения достиг того, что те же самые бесы, которые над ним насмехались, приползли к нему в настоящем своем виде гадов и нечистых животных и покаялись:

«Победил ты нас, – сказали, наконец, бесы». «Вы победили меня прежде, – отвечал им Исаакий, – когда пришли в образе христа моего и ангелов. Теперь, в подлинном своем виде, вы мне не страшны, вы точно гадки и злы».