
Полная версия:
Габриэла, гвоздика и корица
– Как раз благодаря прогрессу, – объяснил ему Жуан Фулженсиу, когда араб зашёл в «Образцовую книжную лавку», чтобы перевести дух, – рабочая сила растёт в цене, и хороших работников всё труднее найти. Может быть, на ярмарке?
Еженедельная ярмарка – это праздник. Шумный и красочный. Огромный пустырь простирался от пристани до железной дороги. Куски вяленого, запечённого, копчёного мяса, свиньи, овцы, олени, паки[88], агути и другая дичь. Мешки с белой маниоковой мукой. Золотистые бананы, жёлтые тыквы, зелёные жило[89], киабу[90], апельсины.
В ларьках в жестяных мисках продавали сарапател[91], фейжоаду[92], мокеку из рыбы. Крестьяне обедали, запивая еду кашасой. Насиб спрашивал о кухарке и здесь. Толстая негритянка, в чалме, с бусами в несколько рядов и множеством браслетов, сморщила нос:
– Работать на хозяина? Сохрани господь…
Невероятных расцветок говорящие попугаи.
– Сколько хотите за этого попугая, дона?
– Восемь мильрейсов, только для вас…
– Слишком дорого.
– Но ведь он на самом деле говорящий. Знает все ругательства…
Попугай словно в подтверждение заголосил «Ай, сеу Мэ»[93]. Насиб прошёл между грудами молодого сыра, солнце играло на золотистых боках спелых жак[94]. Попугай кричал: «Дур-рачина! Дур-рачина!» Никто ничего не знал про кухарку.
Слепой музыкант, перед которым на земле стояла деревянная миска, рассказывал под гитару истории времён борьбы за землю:
Наш Амансиу храбрецИ стрелок отличный,Но с Жукой ФеррейройНикто не сравнится.Тёмной ночью на опушкеВстретились герои.– Кто такой? – спросил Феррейра. —Отвечай скорее.– Человек, не зверь, не птица, —Был Амансиу ответ.У Жуки ФеррейрыПалец вечно на курке,И от выстрелов дрожалиДаже звери в темноте.Слепые иногда многое знают. Но сейчас они ничем не могли помочь. Один из них, прибывший из сертана, стал поносить ильеусскую кухню последними словами. Тут не умеют готовить, вот в Пернамбуку – настоящая еда, не то что здешняя бурда; здесь никто не знает, что такое хорошая стряпня.
Бедные арабы, бродячие торговцы, демонстрировали содержимое своих сумок, всякую мелочовку и безделицу: отрезы дешёвого ситца, блестящие ожерелья с фальшивыми камнями, кольца с брильянтами из стекла, духи иностранных брендов, изготовленные в Сан-Паулу. Мулатки и негритянки, служанки из богатых домов, толпились перед открытыми сумками.
– Бери, красавица, бери. Дешевле только даром… – У торговцев был смешной акцент, но зазывный голос.
Долгие торги. Бусы на шеях негритянок, браслеты на руках мулаток, какой соблазн! Стекляшка в кольце сверкает на солнце ярче любого бриллианта.
– Всё без обмана, высшего сорта.
Насиб прервал затянувшийся торг, поинтересовавшись, не знает ли кто-нибудь хорошую кухарку.
– Да, сеньор, была тут одна, очень хорошая, золотые руки, но она служила у командора Домингуса Феррейры. Там с ней так обходились, будто она и не прислуга…
Торговец протянул Насибу несколько безделушек:
– Купи, земляк, подарок для жены, для невесты, для любовницы.
Насиб пошёл дальше, ему было не до побрякушек. Негритянки покупали безделушки за гроши, но всё же вдвое дороже их реальной стоимости.
Какой-то коробейник с ручной змеёй и маленьким крокодилом предлагал окружавшим его людям лекарство от всех болезней. Он показывал склянку с чудодейственным снадобьем, якобы открытым индейцами в сельве далеко от плантаций какао.
– Лечит кашель, простуду, чахотку, сыпь, ветрянку, корь, чёрную оспу, малярию, головную боль, чирьи, любую дурную болезнь, люмбаго и ревматизм…
За пустяковую цену – всего полтора мильрейса – он готов уступить эту склянку с чудодейственным средством. Змея ползла по руке торговца, крокодил лежал на земле неподвижно, как камень. Насиб продолжал расспросы.
– Кухарка? Нет, не знаю, сеньор. Знаю хорошего каменщика…
Глиняные кувшины, бутылки и жбаны для воды, кастрюли, миски для кускуса, а также глиняные лошадки, быки, собаки, петухи, жагунсу с ружьями, всадники на конях, полицейские, сценки, изображавшие засаду, похороны и свадьбу, стоили тостан, или два тостана, или крузаду[95]; это были творения мозолистых, но умелых рук ремесленников. Какой-то негр, почти такой же высокий, как Насиб, залпом выпил стакан кашасы и смачно сплюнул на землю.
– Выпивка – первый сорт, слава Господу нашему Иисусу Христу.
На вопрос уставшего Насиба он ответил:
– Нет, не знаю, сеньор. А ты не знаешь какой-нибудь кухарки, Педру Пака? Для этого полковника…
Но тот тоже ничем не помог. Может быть, на «невольничьем рынке»? Только сейчас там почти никого нет, никаких новых беженцев из сертана.
Насиб не стал себя утруждать и не пошёл на «невольничий рынок», расположенный за железной дорогой, где собирались беженцы, покинувшие из-за засухи сертан и искавшие работы. Здесь полковники нанимали работников и жагунсу, а хозяйки искали прислугу. Но в те дни там никого не было. Насибу посоветовали поспрашивать в Понтале.
По крайней мере ему не придётся карабкаться на холмы. Он нанял лодку, пересёк реку и высадился на другом берегу[96]. Насиб прошёлся по немногочисленным улицам вдоль берега, где на солнцепёке мальчишки из бедных семей гоняли мяч, сделанный из старых носков. Эуклидис, хозяин булочной, лишил его последней надежды:
– Кухарку? Даже не думайте… Ни хорошей, ни плохой. На шоколадной фабрике они зарабатывают больше. Нет смысла искать.
Он вернулся в город усталый, засыпая на ходу. В этот час бар уже, наверно, открыт и благодаря ярмарке переполнен. Он нужен в баре, там не обойдутся без его заботы о посетителях, его энергии, его разговоров, его обходительности. Двое его работников – просто олухи! – без него не справятся. Но в Понтале ему рассказали об одной старухе, которая раньше была хорошей кухаркой, работала во многих семьях, а теперь живёт с замужней дочерью близ площади Сиабры. Он решил попытать счастья:
– А потом уж пойду в бар…
Оказалось, эта старуха умерла полгода назад, дочь начала было пересказывать историю её болезни, но у Насиба не было времени её слушать. Его затопило ощущение безысходности, и, если бы он мог, то пошёл бы домой спать. Насиб вышел на площадь Сиабры, где располагались здания префектуры и клуба «Прогресс». Он брёл, размышляя о своих неприятностях, когда заметил полковника Рамиру Бастуса, который сидел на скамейке перед зданием префектуры и грелся на солнце. Насиб остановился, чтобы поздороваться, и полковник предложил ему сесть рядом:
– Уже давно вас не видел, Насиб. Как ваш бар? По-прежнему процветает? По крайней мере, я вам этого желаю.
– Сегодня со мной такое случилось, полковник!.. Ушла моя кухарка. Я весь Ильеус обошёл, был даже в Понтале, и не нашёл никого, кто умел бы готовить…
– Да, это непросто. Если только выписать откуда-нибудь. Или поискать на плантациях…
– А завтра банкет у русского Якова…
– Да, я знаю. Меня тоже пригласили, может быть, я пойду.
Полковник улыбался, радуясь солнцу, которое играло на стёклах в окнах префектуры и согревало его усталое тело.
О хозяине края, греющемся на солнце
Насибу не удалось распрощаться – полковник Рамиру Бастус не позволил. А кто станет оспаривать приказание полковника, даже если оно отдаётся с улыбкой, почти как просьба.
– Ещё очень рано. Давайте немного побеседуем.
В солнечные дни, неизменно в десять часов утра, опираясь на трость с золотой рукоятью, медленным, но ещё твёрдым шагом полковник Рамиру Бастус выходил из своего дома, переходил улицу и, оказавшись на площади перед префектурой, садился на скамейку.
– Змея выползла погреться на солнышке… – говорил Капитан, глядя на него из дверей налоговой инспекции, что напротив «Образцовой книжной лавки».
Полковник тоже замечал Капитана, снимал шляпу и кивал седой головой. Капитан отвечал на приветствие, хотя ему хотелось совсем другого.
Этот сад был самым красивым в городе. Злые языки утверждали, что префектура уделяет особое внимание данному общественному месту из-за его соседства с домом полковника Рамиру. Но ведь на площади Сиабры находились также здание префектуры, клуб «Прогресс» и кинотеатр «Витория», на втором этаже которого селились молодые холостяки, а в зале, выходившем окнами на улицу, помещалось литературное объединение имени Руя Барбозы. И это не считая лучших в городе домов и особняков. Естественно, что городские власти относились к этой площади с особой заботой. Именно поэтому во время одного из правлений полковника Рамиру на ней был заложен сад.
В тот день старик был умиротворён и разговорчив. Наконец-то снова выглянуло солнце; полковник Рамиру чувствовал его тепло на своей сгорбленной спине, костлявых руках и даже в сердце. В свои восемьдесят два года полковник Рамиру считал часы, проведённые на утреннем солнце, развлечением, роскошью и самой большой своей радостью. Когда шли дожди, он чувствовал себя несчастным, сидел в гостиной в кресле-качалке, принимал посетителей, выслушивал их просьбы и обещал помочь. Ежедневно приходили десятки людей. Но в солнечные дни в десять часов утра, кто бы ни был у него на приёме, полковник вставал, извинялся, брал трость и выходил на площадь. Он садился на скамейку в сквере, и очень скоро у него появлялся какой-нибудь собеседник. Взгляд старика блуждал по площади, останавливался на здании префектуры. Полковник Рамиру Бастус рассматривал их, как свою собственность. Отчасти так и было, поскольку он и его люди уже много лет управляли Ильеусом.
Это был сухопарый старик, который не желал поддаваться возрасту. Его маленькие глазки сохраняли начальственный блеск, как у человека, привыкшего отдавать приказания. Один из крупнейших фазендейро региона, он стал политическим лидером, уважаемым и внушающим страх. Он взял власть в свои руки во время борьбы за землю, когда пришёл конец могуществу Казузы Оливейры. Он поддержал старого Сеабру, и тот отдал ему власть над регионом. Два раза он избирался префектом, а теперь был сенатором штата[97]. Каждые два года в результате сфальсифицированных выборов префект менялся, но на деле всё оставалось по-прежнему, поскольку всем, как и раньше, заправлял полковник Рамиру, чей портрет во весь рост можно было видеть в парадном зале префектуры, где проводились все собрания и праздники.
Его ближайшие друзья или родственники чередовались на посту префекта, они и шагу не делали без его ведома. Сын Рамиру Бастуса, детский врач и депутат палаты штата, оставил о себе славу хорошего администратора. Он прокладывал новые улицы, разбивал площади и сады; во время его управления город стал менять свой облик. Говорили, что всё это делалось для того, чтобы сына Бастуса наверняка избрали в палату штата. Но правда в том, что полковник Рамиру по-своему любил город, как любил свой дом или свой сад. В саду он посадил даже яблони и груши[98], выписав саженцы из Европы. Ему нравилось видеть город чистым (ради этого он убедил префектуру приобрести грузовики, чтобы заменить ослов), с мощёными улицами, парками, с хорошей канализацией. Он поощрял строительство красивых домов, радовался, когда приезжие говорили о красоте Ильеуса, его садов и площадей. Но, с другой стороны, он упорно оставался глухим к другим неотложным задачам: строительству больницы и спортивных площадок, открытию городской гимназии, прокладке дорог в глубинке. Он морщился, когда заходила речь о клубе «Прогресс», и даже слышать не хотел об углублении фарватера. Этими вопросами он занимался лишь в том случае, когда игнорировать их не было никакой возможности, иначе пострадает его авторитет. Так было, например, с шоссейной дорогой, которую строили две префектуры – Ильеуса и Итабуны. Рамиру Бастус с недоверием относился к некоторым нововведениям, прежде всего, в повседневной жизни. А поскольку оппозицию составляла маленькая группка недовольных, не имевших ни силы, ни влияния, то полковник почти всегда делал что хотел, наплевав на общественное мнение. И всё же, несмотря на всю свою несокрушимость, в последнее время он стал замечать, что его авторитет уже не столь незыблем, а его слово не всегда является законом. Нет, не из-за оппозиции, не из-за этих ничтожных людишек. А из-за того, что город и весь регион развивается и, похоже, хочет выскользнуть из его уже старческих рук. Не собственные ли внучки критиковали полковника, когда тот заставил префектуру отказать клубу «Прогресс» в просьбе о частичной оплате расходов? А газета Кловиса Косты разве не осмелилась обсуждать проблему открытия гимназии? Однажды он услышал, как его внучки сказали: «Наш дед – ретроград!»
Полковник весьма благосклонно относился к кабаре, публичным домам, к безудержным ночным оргиям Ильеуса. Мужчинам это нужно, он сам был молодым. Но он не понимал, зачем нужны клубы, где юноши и девушки разговаривают до поздней ночи, танцуют эти новомодные танцы, в которых даже замужние женщины вертятся в объятиях посторонних мужчин, какой разврат! Жена должна сидеть дома, заботиться о детях и семейном очаге. Девушка должна готовиться к замужеству: учиться шить, играть на пианино, управляться на кухне. И всё же, как Рамиру Бастус ни старался, он не смог помешать созданию клуба. Этот Мундинью Фалкан, прибывший из Рио, ускользнул из-под его контроля, не приходил к нему с визитами, не советовался с ним, самостоятельно принимал решения и поступал, как считал нужным. Полковник интуитивно чувствовал в экспортёре врага, который попортит ему много крови. Внешне у них были вполне дружеские отношения. Когда они встречались (очень редко), то обменивались вежливыми фразами, заверениями в дружбе, предлагали друг другу помощь. Но этот Мундинью начал всюду совать нос, вокруг него с каждым днём собиралось всё больше народу; он говорил об Ильеусе, о жизни в нём, о прогрессе так, словно это было его личным делом, входило в его полномочия, словно он имел здесь какую-то силу. Мундинью происходил из влиятельной семьи с юга страны, его братья имели вес в обществе и деньги. Для него полковник Рамиру словно вовсе не существовал. Разве не так он вёл себя, когда решил проложить набережную вдоль моря? Он неожиданно заявился в префектуру как владелец прибрежных участков, с готовыми чертежами и планами.
Насиб сообщил Рамиру Бастусу самые свежие новости, но полковник уже знал, что «Ита» села на мель.
– С ней прибыл Мундинью Фалкан. Он сказал, что вопрос с бухтой…
– Чужак… – оборвал его полковник. – Какого дьявола ему нужно в Ильеусе, что он здесь потерял?
Голос старика звучал жёстко, это был голос человека, который когда-то поджигал фазенды, грабил посёлки, без всякой жалости убивал людей. Насиб вздрогнул.
– Чужак…
Как будто Ильеус не был краем чужаков, прибывших из всех уголков мира. Но Мундинью был особенным. Другие держались неприметно, сразу же покорялись власти Бастусов, они хотели только заработать денег, устроиться, начать вырубку лесов. Они не лезли в дела города и региона, не брали на себя заботы о прогрессе, не решали, что нужно Ильеусу в первую очередь. Несколько месяцев назад к полковнику Рамиру Бастусу обратился Кловис Коста, хозяин ильеусского еженедельника. Кловис искал партнёров для издания ежедневной газеты. Он уже присмотрел в Баии типографские станки, теперь ему нужны были деньги. Он пустился в пространные объяснения: ежедневная газета означает новый шаг в прогрессе Ильеуса, он будет первым провинциальным городом штата со своим ежедневником. Журналист рассчитывал получить деньги у фазендейро, все они стали бы его компаньонами по изданию газеты. Этот орган будет рупором зоны какао, защищающим её интересы. Рамиру Бастусу эта идея не понравилась. Защищающим от кого или от чего? Кто угрожает Ильеусу? Случайно, не правительство? Оппозиция – штука бесполезная, ничтожная. Полковник счёл, что ежедневная газета – чрезмерная роскошь. Если деньги нужны на что-то другое – всегда пожалуйста. На ежедневную газету – нет…
Кловис очень огорчился и пожаловался Тонику Бастусу, другому сыну полковника, городскому нотариусу. Издатель мог бы получить немного денег у некоторых фазендейро. Но отказ Рамиру означал отказ большинства. Если он к ним обратится, они, конечно, спросят:
– А полковник Рамиру сколько дал?
Рамиру Бастус больше не думал об этом деле. Ежедневная газета – большая опасность. Достаточно будет однажды не удовлетворить какую-либо просьбу Кловиса – и газета станет оппозиционной, будет вмешиваться в дела муниципалитета, копаться в чужом белье, поливать уважаемых людей грязью. Своим отказом полковник Рамиру поставил на этой идее крест. Так он и заявил Тонику, когда тот пришёл к нему вечером поговорить об этом деле и передал жалобы Кловиса:
– Тебе нужна ежедневная газета? И мне не нужна. Значит, и Ильеусу тоже, – и сменил тему разговора.
Каково же было удивление полковника, когда через несколько дней он увидел на рекламных щитах на площади и на стенах домов объявления о предстоящем выходе газеты. Он вызвал Тонику.
– Что это за история с газетой?
– Какой газетой? Кловиса?
– Да. Я видел объявления о её выходе.
– Печатные станки уже прибыли и сейчас монтируются.
– Как это? Я же отказал ему в поддержке. Где он нашёл деньги? В Баии?
– Как раз здесь, отец. Деньги дал Мундинью Фалкан…
А кто поощрял открытие клуба «Прогресс», кто дал деньги молодёжи из торговой ассоциации на организацию футбольных клубов? Тень Мундинью Фалкана простиралась всюду. Рамиру Бастус постоянно слышал это имя. Вот и сейчас араб Насиб заговорил о нём, о том, что он вернулся и сразу объявил о скором прибытии инженеров из министерства путей сообщения для изучения вопроса об углублении бухты. Кто поручил ему пригласить инженеров, кто уполномочил решать городские дела? С каких это пор у него появились такие права?
– Кто дал ему такое поручение? – накинулся старик на Насиба, как будто тот был в чём-то виноват.
– Ну этого я не знаю… За что купил, за то и продаю…
Клумбы в саду пестрели всеми цветами в ярком свете этого великолепного дня, на деревьях вокруг щебетали птицы. Полковник сидел мрачный, и Насиб не решался распрощаться. Старик сердился, но вдруг снова заговорил. Если они думают, что с ним покончено, то они ошибаются. Он ещё не умер и не сдался. Они хотят драки? Они её получат. А чем ещё он занимался всю свою жизнь? Как он стал хозяином своих плантаций, как расширил границы своих огромных фазенд, как установил свою власть? Он не унаследовал всё это от родителей, не рос под присмотром братьев в столицах, как этот Мундинью Фалкан… Как он уничтожал своих политических противников? Он уходил в лесную чащу с «парабеллумом» в руке во главе отряда жагунсу. Любой старожил Ильеуса расскажет о тех событиях. Никто о них не забыл. У этого Мундинью Фалкана ничего не выйдет, он пришлый, он не знает историю Ильеуса, лучше бы ему сначала её узнать… Полковник стучал тростью по тротуару. А Насиб молча слушал.
Проникновенный голос учителя Жозуэ прервал Рамиру Бастуса:
– Добрый день, полковник. Наслаждаетесь солнцем?
Полковник улыбнулся и протянул руку:
– Беседую вот с моим другом Насибом. Присаживайтесь. – Он подвинулся, давая место учителю. – В моём возрасте только и остаётся, что греться на солнышке…
– Что вы, полковник, немногие молодые сравнятся с вами.
– Вот, я как раз говорил Насибу, что меня ещё рано хоронить. Хотя кое-кто в этом городе думает, что я уже ни на что не гожусь…
– Никто так не думает, полковник, – сказал Насиб.
Рамиру Бастус переменил тему, спросив Жозуэ:
– Как дела в колледже доктора Энока? (Жозуэ был преподавателем и заместителем директора колледжа.)
– Хорошо, очень хорошо. У нас замечательная новость. Колледж получил аккредитацию. Теперь в Ильеусе есть своя государственная гимназия.
– Уже получил? Я и не знал… Губернатор передал мне, что это случится только в начале следующего учебного года, что министр не может подписать приказ раньше, это запрещено. Я очень интересовался данным вопросом.
– Действительно, полковник, аккредитация осуществляется, как правило, в начале года, до того, как начнутся занятия. Но Энок попросил Мундинью Фалкана, когда тот уезжал в Рио…
– А!
– …и тот добился, чтобы министр сделал исключение. Уже в этом году на экзамены в колледж приедет федеральный инспектор. Это очень важно для Ильеуса…
– Без сомнения… Без сомнения…
Молодой учитель всё говорил и говорил, Насиб воспользовался этим, чтобы распрощаться. Полковник их не слушал, его мысли витали далеко. Чем, чёрт побери, занимается в Баии его сын Алфреду? Депутат парламента штата, который вхож в губернаторский дворец и может в любое время поговорить с его хозяином, какого дьявола он не шевелится? Разве Рамиру не велел сыну добиться аккредитации колледжа? Если бы Алфреду заставил губернатора по-настоящему заняться этим делом, то Энок и весь город были бы обязаны ему и только ему тем, что вопрос с колледжем решён. Он, Рамиру, в последнее время почти не ездил в Баию на заседания сената, для него это было испытанием. И вот результат: его обращения в правительство месяцами ждут рассмотрения, проходят через бюрократические проволочки, тогда как… «Колледж обязательно получит аккредитацию в начале следующего учебного года», – губернатор передал ему слова министра с таким видом, словно сделал всё возможное, чтобы удовлетворить его просьбу. И он остался доволен, передал эту новость Эноку, да ещё обратил его внимание на то, с какой быстротой правительство удовлетворило его просьбу.
– Через год в вашем колледже будет федеральная комиссия по лицензированию.
Энок поблагодарил, но посетовал:
– Жалко, полковник, что не сейчас. Мы потеряем год, многие мальчики уедут в Баию.
– Поздно спохватились, дружище. В середине учебного года аккредитация невозможна. Но ждать осталось недолго…
И вот теперь эта неожиданная новость. Колледж получает аккредитацию прямо сейчас благодаря стараниям и щедротам Мундинью Фалкана. Надо ехать в Баию. Губернатору придётся его выслушать, полковник Рамиру скажет ему пару ласковых… Не такой Рамиру Бастус человек, чтобы с ним шутки шутить, он не позволит растоптать свой авторитет. Но что, черт возьми, делает его сын в палате штата? Парень не создан для политики, он хороший врач, хороший администратор, но он не похож на отца, слишком мягкий, не умеет добиваться своего. Другой, Тонику, думает только о женщинах, ни о чём другом и знать не хочет…
Жозуэ стал прощаться.
– До свидания, сынок. Передайте Эноку мои поздравления. Я ждал это известие со дня на день…
Рамиру Бастус снова остался один на площади. Он больше не радовался солнцу, на его лицо набежала тень. Он думал о прежних временах, когда такие дела решались просто. Когда кто-то становился помехой, нужно было просто позвать наёмника, пообещать денег и назвать ему имя. Теперь всё не так. Но этот Мундинью Фалкан ошибается. Ильеус сильно изменился за последние годы, это правда. Полковник Рамиру пытался понять эту новую жизнь, этот Ильеус, что вырастает из того другого города, который раньше принадлежал ему. Он думал, что понимает этот новый Ильеус, видит его проблемы и нужды. Разве не он благоустроил город, разбил сады, замостил улицы, и даже проложил шоссе вопреки договорённости с англичанами насчёт железной дороги? Так почему же тогда, так неожиданно, город, похоже, выскальзывает из его рук? Почему все стали делать, что захотят, по своему разумению, не слушая его, не дожидаясь его приказов? Что происходит с Ильеусом, неужели он уже не понимает и не контролирует его?
Не такой он человек, чтобы сдаться без борьбы. Это его земля, никто не сделал для неё больше, чем Рамиру Бастус, и никто на свете не отнимет у него власть. Он чувствовал: скоро опять начнётся борьба. Но другая, не похожая на ту, что была раньше, и, возможно, более трудная. Он встал и выпрямился, словно вовсе не чувствовал груза лет. Может быть, он стар, но ещё рано ставить на нём крест, и, пока он жив, он останется здесь хозяином. Он покинул сад и направился в здание префектуры. Полицейский у входа отдал ему честь. Полковник Рамиру Бастус улыбнулся.
О политическом заговоре
В то самое время, когда полковник Рамиру Бастус входил в здание префектуры, а араб Насиб вернулся в бар «Везувий», так и не найдя кухарки, Мундинью в своём доме на набережной говорил Капитану:
– Это была битва, дружище. Мне пришлось нелегко.
Мундинью отодвинул чашку и вытянул ноги, удобно откинувшись на спинку стула. Он ненадолго заглянул в контору и захватил с собой для разговора друга под тем предлогом, что ему нужно поделиться новостями. Капитан с наслаждением отхлебнул кофе и стал интересоваться подробностями.
– Но почему они так сопротивляются? В конце концов, Ильеус не какая-нибудь деревушка. Муниципалитет приносит в казну более тысячи конту[99].
– Ну, дружище, министр тоже не всесилен. Ему приходится считаться с интересами губернаторов. А правительство Баии и слышать не хочет об углублении бухты Ильеуса. Каждый мешок какао, который отправляется из Баии, – это деньги для их порта. А зять губернатора связан с владельцами доков. Министр так и сказал мне: сеу Мундинью, вы поссорите меня с губернатором Баии.