Очаг

На следующий день после прибытия в Ташкент была заменена охрана, которая сопровождала их от Мары. Появление новых людей не вызвало у ссыльных особых надежд, но всё же обстановка как будто немного смягчилась. Командиром отряда был человек по фамилии Морозков, он был высок и худощав, с узким тёмным, как у гула, лицом, с нахмуренными бровями. Лет ему было где-то около сорока. Поначалу он не обращал внимания на ссыльных, считая справедливым наказание, которому они подвержены, относился к ним требовательно. Внутри стоявших вагонов стояла невыносимая духота, от которой людям некуда было деваться, они готовы были на крайние меры, говоря себе «будь, что будет!», но потом, подумав о женщинах и детях, отказывались от своих дурных намерений.

Однажды, во время обхода поезда, когда новый командир проверял условия содержания ссыльных, не успел он поравняться с открытой дверью вагона, как оттуда, не дав охранникам опомниться, спрыгнули на землю два человека и сразу же подошли к командиру. Одним из них был Гуллы эмин, другим марыец Гуйч, который немного владел русским языком, объясняя это знание тем, что ему пришлось какое-то время работать на шерстомойной фабрике у русских.

– Товарищ командир, выслушайте наши жалобы! – Гуллы эмин обратился к самому главному здесь начальнику. Стоявший рядом с ним Гуйч переводил его слова.

Командиру не понравилось такое своеволие ссыльных, он нахмурился и недовольно посмотрел на стоявших перед ним людей. Положив руку на висевший у него на боку в кобуре маузер, недовольным голосом спросил:

– Кто разрешил вам покинуть вагон?

– Товарищ командир, в вагонах стоит невыносимая духота, людям дышать нечем, они от этого очень сильно страдают! – не обращая внимания на окрик командира, заявил Гуллы эмин. – Если у вас нет намерения до смерти замучить людей, тогда обратите на нас внимание, позвольте людям выйти из горячих вагонов и немного охладиться на свежем воздухе в тени деревьев!

– А если вы снова устроите побег, мы что должны делать? Мы ведь головой за вас отвечаем! Мы что, должны из-за вас в тюрьму сесть?

В вопросе, заданном командиром Гуллы эмину, хоть и звучал упрёк, чувствовалось, что он всё же услышал просьбу измученных людей. Глядя на собравших у выхода из вагона людей, он взглядом дал понять, что сказанное относится и к ним.

Гуллы эмин молчал, не зная, что ответить на вопрос командира. Затем повернулся к Гуйчу и взглядом велел ему переводить:

– Товарищ командир, всё же неплохо бы проявить о людях хоть немного заботы. Вот увидите, ни у кого не появится желания бежать. А тем более, под таким палящим солнцем. В противном случае, люди перестают управлять своими эмоциями.

В словах Гуллы эмина был прозрачный намёк на то, что, если так будет продолжаться и дальше, всякое может случиться.

Командир раздумывал недолго. Окружившие его люди переглянулись, но ничего не сказали.

Однако ждать ответа от командира пришлось недолго.

Сунув указательный палец за ремень, ответил коротко и решительно:

– Посмотрим!..

И твёрдым шагом пошёл вдоль вагонов. То ли после разговора командир понял, что люди доведены до отчаяния и готовы пойти на крайности, то ли связался с вышестоящим командованием и решил этот вопрос, только после полудня мужчинам разрешили выйти из вагонов и, не удаляясь от них, посидеть на земле. Хоть небольшое послабление, но всё же оно было достигнуто. После этого и вечно хмурый командир показался людям не таким уж и плохим человеком.

Женщины с детьми тоже устроились в тени. Им было сложнее, потому что дети не понимали, почему их удерживают на месте, в то время, как они желают играть в свои игры, шуметь и веселиться. Теперь женщинам с детьми в сопровождении охранников было разрешено дойти до соседнего двора и из крана набрать воды. С этого времени словно началось броуновское движение – до крана и обратно.

Мужчины тоже кучками сидели в сторонке рядом со своим вагоном. Чтобы как-то убить время, они нарисовали на земле клетки, заполнили их собранными камешками и щепками и стали играть – сторона на сторону в дюззюм – камешки. Среди них были и те, кто, опасаясь властей, тайком читали намаз, молились, в их числе Оразмырат ахун из Серахса, который, махнув на всё рукой, не пропускал ни одного намаза.

Каждый раз, завершив чтение намаза, Оразмырат ахун не спешил вставать со своего дона, который использовал в качестве намазлыка, сидел, перебирая чётки. Старательно произносил какие-то чудодейственные молитвы. И так было каждый день, в своих молитвах он просил у Всевышнего добра для себя и своих близких, для тех несчастных, которые вместе с ним ехали в ссылку в этом адском поезде. Но, похоже, в те дни молитвы даже такого сильного священника, каковым был Оразмырат ахун, до Бога не доходили. Но и Оразмырат ахун не сдавался, он был уверен, что рано или поздно Аллах услышит его мольбы и поможет всем им.

Мужчины группировались отдельно от женщин, сидели в сторонке, время от времени бросая взгляды в ту сторону, где находились их близкие, мысленно вопрошая: «Как они?» Дети таскали воду, они же приносили какие-то сообщения. Когда дети находятся на глазах, родители чувствуют себя спокойно.

Людей заранее предупредили о времени отправления состава, чтобы они могли набрать воды и подготовиться к отъезду. Это сообщение воодушевило народ, почему-то людям показалось, что поезд может повернуть назад и отвести их обратно, в Туркменистан. А ещё людей вдохновляла мысль о том, что во время движения поезда они почувствуют движение воздуха, а это намного лучше, чем сидеть под палящими лучами солнца.

В последний день стоянки в Ташкенте рядом остановилась большая чёрная машина с открытым кузовом. Люди окинули её подозрительными взглядами. В кузове в окружении двух вооружённых охранников находился связанный по рукам и ногам беглец Нурягды. Когда он спустился с кузова машины, люди презрительно бросили ему в лицо: «Откуда взялся этот негодяй? Где его нашли?.. Неужели этот идиот, прожив на свете сорок лет, так и не понял, что, попав в сети новой власти, ни за что не выберешься из них?» Ну, ладно, этот-то бежал, устроил себе ненадолго свободную жизнь, а что делать остальным, кто пострадал из-за него? Ведь из-за одного этого мерзавца ужесточили режим для всех остальных несчастных людей! Мальчишка, сидевший рядом с матерью, вдруг узнал отца, обрадовался, хотел побежать навстречу. «Папа!» – закричал ребёнок и вскочил с места, но его тут же прижала к земле властная рука обиженной на мужа женщины, матери мальчика:

– Нечего тебе там делать! Нет, вы посмотрите на этого ребёнка, можно подумать, у него отец герой! – с обидой в голосе из-под яшмака бормотала недовольно женщина.

Ссыльные, убеждённые в том, что пострадали из-за него, смотрели на беглеца с презрением и ненавистью. Ни на кого не глядя, с завязанными за спиной руками, в сопровождении охранников он молча прошёл свозь строй людей. Его белая рубаха до колен от пыли и грязи приобрела непонятный цвет. Видно, его хорошо попинали в пути, потому что он вздрагивал каждый раз, когда охранники поднимали свои стволы, пожимал плечами и старался спрятать голову.

Возвращение Нурягды в таком виде распалило любопытство людей. Загнав его в вагон, солдаты ещё долго не отходили от открытых дверей, возможно, опасались, что он может снова попытаться бежать.

– Подойдёте, когда состав будет отправляться! – солдаты отгоняли от поезда всех любопытных и никого не пускали внутрь.

А людям хотелось узнать, как получилось, что человек, убежавший в другом месте, вдруг снова оказался здесь. Больше всего беглеца возненавидели его односельчане. И сейчас они больше других были довольны тем, что его выловили и вернули в их ряды. В конце концов человеку с бегающими глазками по имени Худайберди удалось уговорить охранников пустить его внутрь вагона, якобы там осталась его посуда для воды, и на ходу перекинуться парой слов с Нурягды. И вот что он рассказал Худайберди по возвращении на землю: «Люди, он не считает себя виноватым, говорит, на него напал понос, и он отошёл подальше, чтобы опорожнить кишечник. Вижу, говорит, дальше находится небольшое сельцо. Знаю, что без лекарств остановить его не смогу, поэтому пошёл туда, чтобы попросить что-нибудь от живота. Думал, успею, но не успел, отстал от поезда». Человек по имени Худайберди всем своим видом говорил о том, что не поверил ни одному слову беглеца.

Ближе к вечеру поезд покинул знойный Ташкент. Двери вагонов были задраены, поэтому люди ничего не могли видеть, хотя и слышали, что Ташкент – большой город. Сквозь щели между досками вагона увидеть что-то было невозможно. После трёхдневной утомительной стоянки людям не очень-то и хотелось что-либо высматривать. Ссыльные, возненавидевшие Нурягды за его побег, после того, как вернулись в вагон, вынуждены были смириться с его присутствием. Правда, не совсем. Как только поезд набрал скорость, Тятян бай, недовольный тем, что беглец находится среди них, неожиданно вскочил с места и накинулся на Нурягды:

– Ты, сволочь, а ну, встань с места! – казалось, сейчас он схватит его за шкирку. – И как только земля носит таких, как ты!

Увидев направившегося к нему Тятян бая, Нурягды перепугался, боясь, что тот сейчас прикончит его. Поверил, что в гневе схватит его своими сильными руками и задушит, сломает ему шею. Но в этот момент сидевшие перед ним дети, видя идущего на них грозного дядю, закричали от страха и начали плакать.

Чтобы избежать столкновения с баем, Нурягды быстро спрятался за спину жены, а потом пополз непонятно куда, готовый спрятаться под подолом платья своей жены. Два человека вскочили с места и схватили Тятян бая за руки. Стали уговаривать его: «Не стоит марать руки об эту сволочь!» Тятян бай бросил злой взгляд в сторону Нурягды:

– Мерзавец, подлец, я всё равно тебя раздавлю!

Задыхаясь от ярости, Тятян бай отступил немного и упёрся в Нурягды ненавидящим взглядом, потом тяжело запыхтел, будто готовясь к новому броску на ненавистного беглеца. Нет, он поступил по-другому. Подняв с пола упавший пуренджек жены Нурягды, накинул на его голову:

– Этот пуренджек ты должен носить… И знай, если снимешь его, я тебя убью!

Тем временем поезд набирал скорость. Сквозь щели вагона пробивался свежий воздух, и очень скоро в душных вагонах стало прохладнее. Люди облегчённо вздохнули, словно сбросив с плеч тяжкий груз.

От духоты и жары, не сумевшие выспаться в Ташкенте дети сейчас, раскинув руки и ноги, сладко сопели во сне. Да и их родителям, пусть ненадолго, но стало спокойнее.

У входной двери снова вокруг Гуллы эмина опять собрались мужчины, в этой тесноте они сидели кучкой, чуть ли не прижавшись друг к другу. Без дневного света в вагоне было сумрачно. Во время таких бесед люди, хоть и ненадолго, забывали о своём положении пленённых, увлечённо о чём-то переговаривались. На душе становилось светлее, морщины на лицах расправлялись. Гуллы эмин, в своё время много читавший и много знающий, с удовольствием рассказывал людям легенды из жизни святых, рассчитывая на то, что это хоть как-то утешит их и научит мужественно переносить выпавшие на их долю испытания. В эти минуты им ничто не мешало – ни перестук колёс поезда, ни теснота. И лишь женщины, оставшиеся сидеть возле своих детей, временами бросая взгляд на мужчин, удивлённо думали: «Интересно, им там мёдом, что ли, намазано, целыми днями сидят там, как приклеенные! О чём можно столько времени говорить?»

Толмач Гуйч, дочитав до конца свою ежедневную молитву, которую, кстати, читал по десять раз на дню, отодвинул в сторону стоявший между ними хурджун, из которого доносился вкусный запах каурмы. Он подвинулся ближе к Оразгелди, который, прикрыв глаза, дремал, прислонившись спиной к стене вагона.

– Сосед, а, сосед! – позвал он его.

В голове толмача Гуйча вертелась мысль, которая не давала покоя, неприятная мысль, причины возникновения которой он и сам бы не мог объяснить. Он сел вполоборота к соседу Оразгелди. Пока Гуйч, сощурив глаза, пытался сформулировать своё мнение, на его лбу отчётливо прорезались глубокие морщины.

– Знаешь что, сосед, мне кажется, они везут нас не с одного места на другое, мне кажется всех разом, целиком, вместе с поездом собираются бросить в огнедышащую пасть какого-то дракона, – наконец, выразил он свои догадки вслух.

Оразгелди хотелось сказать ему: «Ты что, сосед, только сейчас это понял?». Потому что люди уже давно убедились в том, что так и будет. Тем не менее, отвечая соседу, постарался подобрать подходящие слова:

– Сосед, если дракон, о котором говоришь ты, в состоянии заглотить поезд вместе с людьми, значит, он должен быть гигантским…

– А как же! – одобрительно воскликнул толмач. – Пока этот дракон не насытится, не думай, что он когда-нибудь откажется от привычки поглощать людей.

Выпавшие на долю многих мытарства и для толмача Гуйча были чьими-то злыми играми, разрушившими дома тысяч людей. Но ведь те, кто затеял эти игры, должны понимать, что им вряд ли удастся устоять перед мощью народа, что рано или поздно они сами будут повержены. Но, видно, так уж устроен человек, взобравшись на вершину холма, он не верит, что когда-нибудь будет сброшен оттуда…

Прислушиваясь к перестуку колёс поезда, Гуйч печально замолчал. Читая молитвы, он теперь искал ответа на свои вопросы на страницах священного Корана.

Теперь соседи по вагону говорили о том, что сейчас им немного легче, чем было в Ташкенте, всё же двигаться лучше, чем находиться под палящими лучами солнца, по крайней мере, сквозь щели вагона задувает ветерок, и от этого дышать становится легче. Так много говорили о Ташкенте, думали, что это какой-то необыкновенный, сказочный город, а он оказался чуточку больше и лучше Мары.

Справа от Оразгелди находился один из племянников Гуллы эмина Абдысемет, между ними в стене вагона была приличная дырка размером с ладонь, и оттуда, когда поезд набирал скорость, хорошо задувал свежий воздух. Теперь перед этим отверстием чаще всего сидели дети – Алланазар и Чолук, сын Абдысемета Тылла. Мальчишки по очереди сквозь эту дыру смотрели на мир, а затем рассказывали друг другу об увиденном. Да и сам молчаливый Оразгелди, не зная, о чём говорить, в минуты отсутствия детей возле отверстия предпочитал сквозь неё постигать мир.

Вот уже два дня он сидел возле этой дыры и вот уже два дня видел бесконечные жёлто-коричневые пески. В такие минуты казалось, что и поезд не движется, стоит на месте, время от времени совершая толчки вперёд-назад и плывя по рельсам железной дороги. Однажды во время остановки поезда Оразгелди через дыру увидел казахских женщин, которые предлагали пассажирам связки вяленой рыбы… Некоторые из них подходили близко к вагонам и, перебегая от одного вагона к другому, выкрикивали: «Рыба! Рыба!».

Оразгелди, не ведавший о том, что совсем рядом плещется Аральское море, удивляясь, думал: «Интересно, где казахи берут рыбу в этой Богом забытой пустыне?» Знал, что казахи занимаются животноводством, невольно предполагал: «Может, их овцы и рыбу таскают в себе?», думал случайный попавший, в мыслях понимая, что такое предположение нелепо.

Помещение вокзала, рядом с которым не было ни единого деревца, в этой глуши казалось одиноким и заброшенным. Правда, в нескольких местах стояли группки людей, о чём-то громко совещавшихся. Чуть поодаль были видны верблюды, равнодушно взирающие на окружающих.

По ходу поезда Оразгелди понравилось с этого места разглядывать мир. Иногда доносились знакомые запахи пустынной растительности, и это благоухание земли невольно напоминало запахи родных мест и заставляло тосковать по оставленным там родным и близким.

Через трое с лишним суток поезд прибыл в Оренбург. Оттуда он повернул на восток и повёз людей в сторону Орска, Омска, Томска… одним словом, в сторону Сибири…

* * *

Казалось, жизнь течёт по-прежнему, и похожа на течение Мургаба. Кто-то плывёт по течению, а кого-то бурные воды бросают в водовороты и уносят с собой, а кто-то и вовсе плывёт, стараясь добраться до берега.

Следом за семьями Гуллы эмина и Кымышей беда пришла в дом ещё одного уважаемого человека в селе – Тагана. Таганы были известны как потомки Гулла батыра, проявившего себя в схватке с врагом, когда жили в Мерве, человека смелого и бесстрашного.

Однако вражеская стрела, в конце концов, достала и его самого. Ему проткнули живот, в нём образовалась дыра, сквозь которую как в поддувало заходил и выходил воздух. Знахари тогда приложили к этой дыре кусок свежей телячьей кожи и сверху замотала куском плотной ткани. Все равно не помогло. И никому тогда не пришло в голову промыть рану тёплой водой и сшить её края28.

От этой же раны Гулла батыр и скончался. Его сыновья сумели сохранить уровень наследия отца. Они были грамотными. Один из них поехал учиться в медресе в Бухаре, другие также стали уважаемыми людьми своего времени. С приходом советской власти в числе образованных людей в Союнали оказались, и дети суфия Тагана – сына Гулла батыра. Четверо из пяти его сыновей были заняты на государственной службе, в районе они занимали немалые посты. Именно в тот период возникли разговоры о том, что «в Мары правят Мергены, в Тахтабазаре – Таганы».

Когда началась коллективизация, они в числе первых передали колхозу шесть тягловых верблюдов, двух волов, так что упрекнуть их было не в чём. Но недавно, и они по какой-то причине запутались в паутине жизни. Причём, все Таганы разом крупно запутались. В один из тех дней Ага Таган, работавший главой районной госзаготконторы, на ночь глядя приехал в свой дом в Союнали с каким-то человеком. Это был русский офицер, покрывший голову туркменской папахой, а поверх военного мундира натянувший просторный халат – дон. Этот старый знакомый прибыл к Ага Тагану в надежде, что тот поможет ему перебраться через границу. И Ага Таган, несмотря на то, что этого человека ищет ОГПУ, привёз его сюда, чтобы при помощи родственников перебросить его через границу. Но тогда Таганам это не удалось сразу этого осуществить. ОГПУ же, чтобы захватить его, укрепило границу и перекрыло все пути-дороги.

Братья, посоветовавшись с гостем, решили переждать какое-то время, пусть ОГПУ подумает, что он уже за границей, успокоится, а он пока поживёт у них дома, спрячется там.

Одновременно с раскулачиванием людей на селе новая власть через своих людей на местах заметно усилила пропагандистскую работу среди населения. Обходя дом за домом, они внушали людям, что дорога Советов – единственно правильная дорога, что тот, кто пойдёт по этому пути, обязательно обретёт счастье, что баи и кулаки всю жизнь угнетали бедных и лишали их возможности жить достойно. Такая деятельность властей была похожа даже не на пропаганду, а на попытку доказать свою правоту после совершённого неблаговидного поступка, обелить себя.

Если бы тогда Ханума вместе с такой же, как и она приверженной новым порядкам, женщиной не пришла бы в дом Таганов, чтобы провести разъяснительную работу и не растолковать этой семье суть новых веяний, если бы она не увидела стоящие в сторонке начищенные до блеска офицерские сапоги и при этом подумала бы, что они принадлежат кому-то из высокопоставленных членов семьи Таганов, тайна, возможно, не была бы раскрыта никогда. Хануме было известно, что работники ОГПУ уже несколько дней рыскают по окрестным сёлам в поисках бежавшего царского офицера. И поэтому эта деталь – начищенные до блеска сапоги – не ускользнула от острого взгляда многое повидавшей женщины.

Сообщение, которое принесла Ханума, поначалу застало Ягды врасплох, заставило задуматься. На Хануму он посмотрел недоверчиво.

– Думаешь, это он?

– Не сомневаюсь! – уверенно ответила Ханума.

– Запомни, если твоё сообщение окажется ложным, они нас потом не оставят в покое, жить не дадут. Таганы не те люди, с которых можно запросто растоптать!

– Это он! – снова решительно заявила Ханума.

Когда их соседка жена Гара тикгили заявила жене Тагана: «Каждую ночь из вашего дома кто-то торопливо бежит в туалет и также быстро, даже не посидев там, бежит обратно, иногда он выходит, закутавшись в дон», та ответила ей: «У моего мужа два дня болит живот и беспокоит понос. Когда он спешит, хватает первое, что попадётся под руку, и скорее бежит на улицу».

После этого разговора Ягды поверил, что этот человек и в самом деле офицер царской армии. Ханума тогда заметила, как сверкнули глаза Ягды, в них вспыхнул огонь волка-людоеда.

… У Ягды были свои счёты с Таганами, причём, они были тайными. Хотя его семья уже давным-давно стала относиться к одноимённому роду с Таганами. Младшие Таганы уважительно добавляли к именам старших приставку «акга», свидетельствующую об их родстве. Собственно, и к имени его собственного отца приставляли это уважительное «акга». И всё же время от времени люди возвращались в их прошлое, и когда спрашивали: «Это какой Ягды?», с удовольствием отвечали:

– Да это же сын Нарлы гамышчи – Ягды гул!

Но с тех пор, как его назначили председателем сельсовета, ненавистную для Ягды приставку «гул» стали употреблять всё чаще.

Те, кому Ягды сумел доставить неприятности, говорили: «Да что с них взять, это же низкие люди, от них можно ждать чего угодно, и только плохого!» Кажется, они верили, что, если бы эту должность занимал кто-нибудь из «игов», всё было бы по-другому, отношение к людям было бы другим, более милосердным. Поэтому они с удовольствием добавляли к имени Ягды приставку «гул».

И хотя в лицо ему этого не говорили, Ягды хотелось, чтобы нигде не называли его «гулом» – «рабом». Если же он узнавал, что кто-то за глаза называет его так, приходил в ярость: «Я тебе покажу, кто из нас гул!». Хотя эта кличка шла даже не от отца его, а от деда Хайдарали. Ещё до прихода русских, в пору разбойничьих набегов, Хайдарали попал в Союнали одним из пленных. Однажды младший брат Гулла батыра, вернувшись из одного из таких походов, привёз в село двух подростков двенадцати-тринадцати лет и заявил: «А это моя добыча!» Одного из них он отдал старшему брату Гулла батыру, сказав, что может пригодиться в хозяйстве в качестве слуги.

У этих мальчишек, похоже, не было никаких близких родственников, потому что никто их не искал, никто за ними не приходил. Так они и осели в этом селе и постепенно стали своими. Родственники Гулла батыра, подобрав подходящих девушек, женили обоих парней, дали им кров. И оба здесь обзавелись потомками. Впоследствии от мальчика, отданного в услужение младшему брату Гулла батыра, родился сын, ставший со временем Довлат баем – известным и уважаемым в селе человеком. Он был человеком щедрым и благодарным, и никогда не отказывал в помощи людям, приютившим и обласкавшим его. И за свои деньги учил детей, сыновей Гуллы батыра Тагана. За добро платил добром.

Когда в стране установилась новая власть, он почувствовал, что ничего хорошего ждать от неё не стоит, и поэтому заранее принял меры, и вместе со всем своим имуществом, скотом перевёз семью в Афганистан.

А вот отцу Ягды не посчастливилось стать таким же богатым и именитым, как Довлат бай. Своим трудом он кое как сводил концы с концами. Иногда в разговоре Нарлы гамышчи упоминал, что они попали в это село случайно, но при этом обид за своё прошлое не высказывал. Он жил с верой в то, что во всём, что делается в этой жизни, есть промысел Божий.

Однако Ягды из всего этого извлёк для себя урок и стал использовать в своих интересах. В его голове роились мысли, которые не давали покоя, они множили горечь и досаду и постепенно превращались в обиды. И вот уже много времени он готовился отомстить Таганам, хотя те и не были причастны к его прошлому, тем не менее, он и их не мог за что-то простить, говоря: «Все они одним миром мазаны!» Но свои намерения он держал в тайне. Таганы были людьми сильными, образованными, с крепкими связями, с ними шутки плохи, не дай Бог, что-то заподозрят, не сносить тебе головы!

А Ягды в отличие от Довлат бая помнил плохое, а добро не хотел вспоминать.

С тех пор, как он стал председателем сельсовета, его злоба на Таганов выросла до невероятных размеров и превратилась в желание мстить…

Переговорив с Ханумой, он понял, что вот он, настал момент, чтобы отомстить Таганам за всё и всех предков. В тот же день вызванные по звонку Ягды из города работники ОГПУ отправились прямиком в дом Таганов и арестовали русского офицера. Вместе с ним наручники были надеты и на всех мужчин рода Таганов, и их тоже арестовали и увезли с собой. Не прошло и недели, как русскому офицеру, а заодно и всем четырём Таганам вынесли приговор – расстрел. Но очень скоро выяснилось, что Таганов уберёг Бог, а может, и ещё какая-то сила. Занимающийся в селе комсомольской работой Берди-картёжник занялся спасением своих близких родственников и в этих целях поехал в Ашхабад. Не найдя в Ашхабаде отклика от прокуратуры, Берди картбаз направился прямиком в приёмную Атабаева. Самого Атабаева не было, тот момент в Ашхабаде, но его принял один из его подчинённых и внимательно выслушал. Поняв, что дело не терпит отлагательства, работник посоветовал Берди не ждать возвращения Атабаева, а отправить телеграмму на имя товарища Калинина и попросить у него содействия. Сейчас такие вопросы в стране решает только он.