Не ангелы

– Ну что ты…

– Люблю тебя.

– И я тебя, мой хороший. Пойду, поговорю. Ладно?

– Ага.

(Илай. Прошлое)

Мы никогда не вспоминали и не обсуждали ту ночь, которую Ди провёл у меня дома после похорон. Ночь, наполненную болью и ужасом. Я благодарен родителям, что они не стали вмешиваться, позволив нам разобраться самостоятельно, но были рядом, готовые помочь, если потребуется.

(Илай. Настоящее)

Свой чёрный костюм Динар вынес в мусоропровод, а когда вернулся, тут же ушёл в ванную. Я стоял около двери и прислушивался: вода не лилась, никаких других звуков тоже не было. Но всё изменилось в один момент: не знаю, что заставило меня без стука ворваться внутрь в ту самую секунду, когда мой друг, сложившись пополам, склонился над ванной.

Его трясло и колотило со страшной силой, и мне пришлось крепко держать неуправляемое тело, насколько хватало умения. Я боялся, что не справлюсь, и Ди рухнет на кафель или чего хуже – ударится о край ледяной белой ванны. Он задыхался, то краснея, то бледнея. Такого ужаса, мертвенного, подбирающегося к сердцу, я никогда больше не испытывал. Меня самого трясло не меньше, чем Динара, но о себе не думалось.

– Ди! – шепнул я ему на ухо в надежде, что слова дойдут до цели. – Динарчик! Плачь! Слышишь! Плачь!

Он только помотал головой.

– Плачь, говорю! Не хочу, чтобы ты умер! Динар!

Изловчившись, я включил кран на полную, зашумела вода, и Ди сдался. Другой бы на его месте просто выл, но он рыдал беззвучно, цепляясь за мои руки. Перекошенное болью лицо сводило судорогами, и я не нашёл ничего лучше, как иногда умывать друга ледяной водой, сам готовый впасть в истерику. Казалось, прошла вечность, но Динару не становилось легче. Теперь его ещё и рвало, выворачивало наизнанку пустой желудок, который, как мне думалось, тоже заполнили слёзы.

(Илай. Настоящее)

Страшно представить, как два подростка умудрились справиться с тем потоком эмоций, который выплеснулся тогда наружу. Я до сих пор не понимаю, как с невероятным хладнокровием и уверенностью смог поддерживать Динарчика, пока тот не успокоился. А случилось это не скоро. Сейчас, когда я смотрю на то, как холодно он реагирует на любые события, меня одолевает вопрос, – а не рыдает ли он потом в ванной так же, как и в тот день? И, наверное, именно поэтому я всегда где-то рядом. Чтобы вовремя сказать ему: «плачь!».

(Динар. Настоящее)

Илай смотрел на меня так пристально, что становилось не по себе. Не люблю такие прямые взгляды, они напоминают мертвецов, чьи глаза уже никогда не смогут закрыться самостоятельно. Хочется достать из кармана плоские гладкие камушки и положить их на глазные яблоки, подобно вечным ставням. Сегодня Илюша слишком задумчивый, витает в облаках или погружается в пучины воспоминаний… Из года в год происходит одно и то же в день годовщины: мы пьём и молчим, а он ещё и смотрит.

Обоюдное соглашение, которое так и не было озвучено, существует между нами вот уже почти десять лет: никаких словесных воспоминаний, никаких слов сожаления или поддержки, никаких вопросов. День похорон матери был последним днём, когда я позволил себе показать собственную слабость перед Илаем. Он – несомненно, друг, знающий меня лучше любого другого человека на Земле, но… У него слишком добрая и ранимая душа, слишком чистая, чтобы я желал запачкать её ещё больше, чем уже сделал.

4

(Динар. Прошлое)

Первый год после смерти матери мне практически не запомнился, поглощённый туманом принятия. Жизнь нашей семьи не сильно изменилась, только мне казалось, что я теперь должен активнее участвовать в воспитании девочек. Но Амалия тянулась к отцу, так что почти всегда была где-то недалеко от него или с нянями. Ли же, моя милая Лианочка, словно позабытая на антресолях игрушка, всё чаще тосковала или в одиночестве, или под присмотром фактически сиделки. Если раньше с ней занималась мать: возила её в реабилитационные центры, в бассейн, на массаж, постоянно разговаривала, то теперь этим заниматься в привычных объёмах было некому.

Именно тогда я вдруг понял, что мать была для всех большей обузой, чем больной ребёнок. Мне, в общем-то, тоже дышалось легче – меньше контроля и почти полная свобода. Отец никогда не был жаден, но видя моё состояние (а в его присутствии я старался молчать и выглядеть пай-мальчиком), жертвовал в копилку карманных денег суммы, равные месячной зарплате родителей некоторых моих одноклассников. И никогда не спрашивал, куда эти деньги потрачены.

Так что мы с Илюшей чувствовали себя королями жизни, только вкуса этого положения в тот год я не понимал. Тосковал ли я по матери? Как и любой ребёнок, – да. Винил ли я отца? Конечно, но в то же время был ему благодарен. Общее горе могло бы нас сблизить в человеческом плане, и оно сблизило, только в плане деловом. Теперь у меня был допуск к его бизнесу.

Когда мне исполнилось шестнадцать – чуть больше чем через год после смерти матери – я стал всё чаще появляться в головной мастерской и флагманском бутике, сначала рассматривая камни и украшения в ярких витринах, лежащие на бархатных подушечках, а после, – наблюдая за работой мастеров. Это дело было мне по душе: не нужно ни с кем разговаривать, пока работаешь, не нужно строить из себя вежливого продавца, чтобы у тебя купили товар. Украшения, которые производила наша фирма, продавали себя сами. А иногда за них это делало имя.

Именно тогда я понял, чем хотел бы заниматься, – продолжать семейное дело и зарабатывать столько, чтобы иметь возможность покупать самые лучшие камни для наших украшений. Я хотел, чтобы мной, как владельцем всего этого богатства, восхищались. Привыкнув к похвале, к тому, что и дома, и в школе на меня смотрели почти как на героя, стойко переживающего сложный период, я понял, что быть на вершине определённо лучше и даже безопаснее, чем на дне.

Отец не был против моего стремления к изучению семейного дела, но настаивал на получении образования. Учёба никогда не вызывала у меня особых проблем, в особенности теперь, когда учителя спокойно делали поблажки, считая меня несчастным сиротой. Так что мы с Ильёй с удовольствием пользовались лояльностью и школы, и моего отца, отношения с которым действительно внезапно изменились, сделав из нас партнёров, а не родственников. Уже окончательно.

Поскольку я выглядел немного старше своего настоящего возраста, мне без проблем продавали сигареты, только покупал я самые дорогие и редкие. Иногда мы с Илаем баловались ими сами, но чаще, – загоняли одноклассникам и ребятам из соседних дворов по цене пачки дешёвой отравы за одну папиросу. Выходил неплохой бизнес, прибыль от которого делилась абсолютно по-братски.

Шли зимние каникулы, только не хватало мороза. Так что мы в куртках нараспашку бродили из одного двора в другой, в поисках приключений. Родители Илая уехали отдыхать, оставив его на моё попечение. Отец отпустил всех нянь на каникулы, приходила только сменщица для Лианы, и был занят девчонками. И я, предоставленный самому себе и Илюшке, не прекращая мечтал.

– К восемнадцати у меня будет достаточно денег, чтобы снять квартиру. Съеду от отца, – забалтывал я друга.

– А как же Ли?

– Буду навещать. Отцу до неё дела нет, Амка та ещё оторва…

– Отец ходил в школу? Даже моя мать прослышала о скандале…

– Ходил. Как всегда – мило поболтал с директрисой, денег, наверное, сунул. Или пригрозил чем…

– Да уж… А дома, не скандалил?

– Не знаю, когда я пришёл, уже тихо было. Амалия спала, отец с кем-то по телефону говорил. Вряд ли он стал её ругать из-за сигареты, если только за хамство и мат. Но ей же плевать.

– М-да, – протянул Илья, а я пихнул его в бок и рассмеялся.

– А ты чего, воспитывать её решил?

– Да не, просто интересно. Меня б за такое родители убили.

– Пф… Ты-то не дурак, чтобы на директора матом орать.

– Я его вообще не люблю.

– И я.

– Поэтому ты мой друг, – улыбнулся Илья, толкая меня в сугроб, притаившийся за углом, куда мы свернули.

– Эй!

Я не удержался и рухнул в снег, оказавшись припорошённым белой ледяной мукой. Наотмашь махнув ногой, я задел Илая, и тот с воинственным криком свалился на меня. Мы словно впали в детство: мутузили друг друга что было сил, закидывая снег за шиворот и утопая в сугробе всё больше.

– О! Голубки! – раздался отвратительный хохот откуда-то сверху.

Мы тут же замерли и попытались подняться, но Илью кто-то резко схватил и оттащил в сторону. Я вскочил, отходя от сугроба. Снег противно холодил спину, тая и затекая под свитер. С волос капало. Илюшу держали двое крупных пацанов, третий курил чуть поодаль.

– Ну чё, буржуи, сладко живётся? – пробасил он, и я, присмотревшись, узнал его. Выпускник нашей школы позапрошлого года, уже тогда поблескивающий в унылой толпе школьников бандитскими замашками. На деле же – шпана обыкновенная, так и не выросшая из мелкого шкодничества.

– А если жить не сладко, то и зачем бы? – невозмутимо отозвался я, тем не менее тревожась за притихшего Илая. Нас только двое, а эти бугаи – полнейшие отморозки.

– Действительно, – рассмеялся главарь. А я всё пытался вспомнить его имя, но никак не мог. Да и зачем бы оно мне могло понадобиться? – Бизнес свой прикроете, тогда поймёте.

– Чего поймём-то? – подал голос Илюха.

– Кто тут главный! – гаркнул ему на ухо один из подельников.

– А вы претендуете? – пошёл я ва-банк, только чтобы попытаться уболтать уродов.

– Зачем? Это вы претендуете. А мы – давно уже главные. Так что, мелкая шушера, сдали бабки, сигаретки и чешите отсюда.

– С какой стати? Сигареты – моя личная собственность. И если кому-то хочется тоже попробовать, то я не благотворитель, чтобы просто так раздавать ценность. Слишком дорогое удовольствие.

– Че-го? Кто ты? – озадачился гад. Вроде одиннадцать классов образования получил, а нормальных слов не понимал. Мне вдруг стало брезгливо. От таких даже в морду получить стыдно. Да и прогнуться под них – тоже.

– Динар. Рад знакомству.

– Ты дебил, что ли?

– Друга моего отпусти, – прошипел я, готовясь к нападению. Словами ситуацию не исправить – было совершенно ясно. Жаль, что драться хорошо я так и не научился, придётся стать жертвой, да потом ещё дома оправдываться. А этого я не любил больше всего. Если оправдываешься, значит, или виноват, или слаб. Я сейчас не был виновен, но был слабым. – Бесишь!

– Ди! – негодующе крикнул Илюша, но его тут же окунули головой в сугроб.

– Черти! – я бросился вперёд, тараня пацанов, которые секундой ранее держали моего друга.

Встретили меня как положено – блоком и мёртвой хваткой, хотя одного я успел хорошенько пнуть в живот. На помощь пришёл Илай, и вместе мы сумели одолеть кого-то из противников под позорный хохот главаря. Внезапно всё затихло, и получилось немного отдышаться.

– Вы ж дети ещё, – приблизился вплотную переговорщик, метивший в хозяина положения, и пыхнул на меня сигаретным дымом. – Драться поучись, золотой мальчик.

– А ты научись не завидовать, как тебя там… Серёга? Серёженька… – понесло меня. Такую злость и отвращение я никогда, пожалуй, не испытывал. Смотрел на прыщавое сальное лицо, выбритое неумело и пренебрежительно, и хотел в него плюнуть. С таким-то отношением к себе, чего он ждал? Что все будут падать ниц? Будут, но только до тех пор, пока силы у вышибал не иссякнут, или пока не придёт кто-то сильнее. Я должен стать тем, кто первым поставит ему подножку, покажет, какими бывают хозяева жизни на самом деле. Не деньги решают, и даже не сила – изворотливость, хитрость и мелкие удары по слабым точкам. Судорожно припоминания, что мог знать об этом идиоте, я поглядывал на Илая, надеясь, что он сумеет помочь, поймёт без слов, как всегда это делал. – Кстати… Как там твоя Катюша? Вчера видел её с каким-то пацаном, полпачки у меня взяли… Ты только скажи ей, чтобы юбки короткие зимой не носила, простудится…

Надо было видеть его лицо, фотографировать перекошенную физиономию. Как хорошо, что я всё же вспомнил и главаря, и девчонку эту из соседнего подъезда, за которой он ещё со школы таскался. Илай встал ко мне вплотную, но я уже не хотел понимать последствия своих слов, кровь требовала выплеснуть гнев наружу.

– Что ты сказал?! – взревел Серёжа, и я заметил в его взгляде удивление и даже намёк на боль, как у маленького ребёнка, которому вдруг сообщили, что Деда Мороза не существует.

– Ты ещё и глухой? Не только слепой.

– Чё ты гонишь, парень? – вступился за друга один из бугаёв, в растерянности поглядывая на соседа.

– Я говорю, что сила не в тех же руках, что и деньги. Сила – в информации. Так что идите-ка вы отсюда, пока ещё какое-нибудь говно про вас не всплыло.

– Динар, – шепнул Илюха, – ты в себе?

– Да, – отозвался я, а на лицо выползла злобная ухмылка. Как мне нравилось наблюдать искажение этой ситуации, я будто бы видел со стороны перетекание власти в свои руки. Теперь уже не мне диктовали условия, не-е-ет. Тиски унижения сжимались в пустой голове Сергея, рискуя раздавить черепушку. Только по тупости своей причину унижения он видел не в себе и своей неверной девушке, а во мне. Я – источник и цель его ненависти. Азартный источник. – Ну что, Серёженька, ещё что-нибудь тебе рассказать или дальше ты уже сам справишься?

– Ты врёшь! Испугался меня! Вот и придумал, – заорал он благим матом, рискуя навлечь на себя праведный гнев и месть премилых старушек с первых этажей.

– Думаешь, мне это надо? Я тебе не по зубам.

– Сопляк!

Если человек перешёл на личные оскорбления, значит, он проиграл. И всё дальнейшее уже было неважно – ни удар под дых, ни затрещина Илаю, ни пинок под колено, ни даже мой собственный ответный выпад в противную лоснящуюся морду. К несчастью, я только успел схватить по касательной удар по лицу, и из губы потекла кровь, как появились те самые старушки, вооружённые палками.

– А ну, пошли отсюда! – зычно закричала выступающая во главе делегации, облачённая в допотопное пальто с каракулевым воротником. – Шпана!

– Мы приличные люди, – отвесил я поклон, стирая ладонью кровь. – А вот эти… не умеют сдерживать гнев!

– Идиот хренов, – ругнулся Сергей и поспешно бросился под арку.

– Извините его, – развёл я руками, подспудно помогая Илаю отряхнуться от снега. – Невоспитанный.

– Мы-то извиним, но в следующий раз накостыляем! – брызжа слюной, бухтела бабуля. – Ходят тут, ироды. Окурки швыряют, бутылки бьют…

– Больше не повторится. Хорошего вечера, дамы, – я улыбнулся и потянул Илюшу подальше от этого двора.

В этот раз обошлось. Но и мы уже не маленькие, чтобы со смирением принимать оскорбления и подставлять лбы для тумаков. Да и собственные, заработанные деньги отдавать бездельникам я не собирался ни в каком виде. Деньги – это возможности и власть, это стабильность и тот уровень жизни, к которому я привык, и только они могли дать мне большее, чего я так желал. Возвыситься над теми, кто меня жалел, кто ненавидел, кто задирал, и даже над теми, кто пытался любить, маскируя всё ту же жалость. Я не нуждался в ней, считая, что имею всё: дом, родных, возможность учиться, одеваться, тусить с другом, зарабатывать уже сейчас и перспективы. Такие, каких не было у большинства ребят на улице.

За что меня жалеть? За то, что я остался без матери? Так её никогда и не было. Эта женщина, которая жила рядом со мной и произвела на свет, – совершенно чужое существо. Она никогда не любила меня, не принимала и если бы могла, то задним числом сделала бы аборт. В её сердце жил только отец и яростное желание угодить ему, только вот из-за тумана любви, она не видела истинных потребностей собственного мужа. Мать жила с образом, боготворила того, кто ежедневно причинял ей боль. Я не думаю, что отец любил её. Во всяком случае последние годы – точно. Именно поэтому я, как старший ребёнок в семье, когда узнал о его изменах, не то что не удивился, – принял как само собой разумеющееся. Верность возможна только в дружбе.

– Ди! – дёрнул меня за руку Илай.

– А?

– Ты не слышишь меня?

– Нет, задумался…

– У тебя кровь, и свитер испачкан.

– Плевать.

– Что отец скажет?

– Ничего.

– Да не может этого быть…

– Все пацаны дерутся. Это – нормально!

– Но ты же помнишь… – затянул Илюшка знакомую песню. Я помнил, прекрасно всё помнил. – В прошлый раз он устроил тебе дикий выговор, до сих пор боюсь вспоминать.

– Он пацифист. Не приемлет силовых методов в том числе. Ну, придётся, значит, принимать…

– У тебя сотрясение, что ли? Динар!

– Слушай, хватит паниковать! Разберусь.

– Может, ко мне лучше пойдём? И, кстати, ты серьёзно про ту девчонку?

– Идём куда должны. Сегодня ты у нас ночуешь – не обсуждается. А про девчонку – отчасти. Ну да, была она с парнем, только я не знаю, кто он. Может, брат или друг.

– И что ж теперь будет? – он остановился и затормозил меня в паре метров от перехода, на другой стороне которого приветливым тёплым светом горели окна родного дома.

– Что-то интересное!

– Ты ненормальный!

– Ага, псих. Пошли, есть уже хочется.

Я не боялся реакции отца, хотя знал, как сильно он ненавидит любые следы физического воздействия: синяки вызывали у него приступы негодования, а более серьёзные раны, свидетельствовавшие о настоящей драке, – неконтролируемую злость. Как-то раз бабушка проболталась, откуда это взялось: в юности, когда ещё он не перебрался в Москву, оказался свидетелем и впоследствии непосредственным участником большой потасовки, перешедшей в откровенные беспорядки, в которых погиб его друг. Кто-то вместо кулака, перепачканного в крови, использовал нож. С тех пор отец не переносил ни вида крови на чьих-то руках, ни факта решения конфликта боем.

Мне же в его поведении виделась слабость. Если бы вдруг пришлось защищать семью от вероломного нападения беспринципных преступников, смог бы он это сделать словами? Что вообще могут слова, если на тебя направлено дуло пистолета или к горлу приставлен нож? Могут. Очень много могут, но настоящая сила – в гармонии обоих методов. Так что пока мы с Илаем поднимались по лестнице, в моей голове сложился прекрасный план, родилась история, достойная быть описанной в не самой плохой книге. Я попросил Илюшу молчать, соглашаться со всем сказанным и повернул ключ в замке.

5

(Динар. Настоящее)

В коридоре горел свет и слышался довольно возбуждённый разговор со стороны кухни. Мы с Ильёй молча сняли куртки, убрали обувь и почти успели проскользнуть в ванную, как нам навстречу вышел отец.

– Привет молодому поколению, – довольно бодро произнёс он, протягивая ладонь сначала Илюше.

– Доброго вечера, – промямлил тот.

– Динар? – отец не отпустил мою руку, воззрившись на лицо. Заметил кровь? Я вроде бы её стёр. Но взгляд его опустился ниже, к вороту свитера. – Что это у тебя?

– Где?

– На лице и свитере.

– Помада, – соврал я. Ложь была настолько очевидной и глупой, что только младенец мог бы ей поверить. Осталось дождаться реакции отца. Илья же превратился в тень.

– Не рановато ли тебе общаться с теми, кто пользуется такой помадой? – последовал серьёзный ответ.

– Почему нет?

– Тогда не жалей, пожалуйста, денег и общайся с теми, кто в состоянии купить стойкую помаду и не оставлять таких отвратительных следов. Это же явно не твои распрекрасные ровесницы? Да? – он всё ещё держал мою ладонь и сжал её так крепко, что стало больно.

– Да. Они мне неинтересны.

– Мне грустно, Динар, что ты не пришёл ко мне с вопросами о столь важных вещах.

– Хочу иметь свой опыт.

– И непростительные ошибки? Пожизненные?

– Пап, я понял.

– Ну, хорошо. А ты, Илья, – отец отпустил меня и уставился на Илюшку. – Не бери с него пример, а как человек разумный и адекватный, умей вовремя остановить. Даже если тоже хочется быть безрассудным. Друзья нужны и для равновесия в том числе, – он помолчал, рассматривая нас, уже догнавших его по росту, выросших на его глазах, и добавил, – ладно… Вы не маленькие, чтобы вас ругать. Но я надеюсь на ваше благоразумие. Репутация, честь, чистоплотность, этика и даже эстетический вкус в любых сферах – самое драгоценное. Идите, ужин на столе. Мне нужно сделать несколько важных звонков, так что не шумите.

– Спасибо, – пробормотал Илья, а я ничего не ответил. Отец до сих пор думал, что словами можно воспитать идеального ребёнка, тогда как я видел его насквозь. С лицемерием, изворотливостью и предательством.

На кухне нас действительно ждал ужин, как и всегда – с полной сервировкой. Чёртовы замашки аристократии, коей никто из семьи не являлся. Все они, мои родственники, сделали себя сами и отчаянно хотели показать, что заслужили то положение, в котором находились. Но я имел несчастье родиться уже на всё готовое, приличную часть из которого не хотел принимать: какой смысл есть ножом и вилкой, если после этого ты пойдёшь развлекаться с проститутками, пусть и дорогими? Я не понимал этого, не хотел принимать, но уже хорошо усвоил правила игры и совершенствовался в их применении, придумывая свои.

– Ди, – шепнул Илья, с опаской оглядываясь на дверь. – Это сейчас твой отец что, разрешил… Ну…

– Именно. Разрешил покупать секс за деньги.

– Неужели он не понял, что это кровь, а не помада? – продолжал удивляться мой наивный друг, ни разу, кстати, ещё не целовавший девушку.

– Разве это так важно? Главное, что я получил желаемое – ещё больше свободы.

– Да зачем? Ты разве будешь пользоваться?

– Нет. Пока – нет. Но ты подумай, сколько всего оказывается разрешённым вместе с этим? Более безопасное и не такое вульгарное. Мне теперь будто бы авансом исполнилось двадцать один. Кто ещё из наших знакомых может таким похвастаться?

– Никто. Ты прав. Вот только зачем, всё равно не пойму.

– Потому что я хочу жить по-другому. Хочу быть своим хозяином! Ты видишь, Илюша, что у нас происходит? Мы с тобой явились строго ко времени, за моими оценками в школе следят как за самым опасным шпионом, внешний вид, лексикон – отец придирается ко всему. Готовит себе смену, лицо фирмы. А мне тошно! Потому что я хочу делать что-то своё, я хочу другое! Няньки вольны заниматься Ли на своё усмотрение, он только денег даёт. Они и готовят, что считают нужным, они будто бы и вовсе не на работе. Амка! Где она сейчас, ты думаешь кто-то в курсе? Кроме отца? «Я ушла гулять с подружками», – передразнил я сестру. – С какими подружками? Куда? На прошлой неделе два дня подряд она возвращалась ближе к одиннадцати. И что?

– Что? – Илай поднял на меня удивлённый взгляд и перестал жевать.

– Ничего. Пожурили её немного. И всё. А вспомни, как месяц назад я потерял часы и вернулся на полчаса позже?

– Ну да… Сколько? Три дня, да? Точно… Гулять не выходил.

– Угу. И до школы на машине. И из школы с сопровождением.

– Ди, он ведь просто переживает за тебя.

– Почему только за меня? Почему разбаловал Амалию? Раз уж так любит и волнуется, мог бы…

– Спроси.

– Смешно. Скорей бы съехать.

– А я бы хотел подольше с родителями пожить…

– У вас всё иначе. Жаль, что я не твой родной брат.

– Да ну! Родной! – Илья пихнул меня в плечо и улыбнулся. Брат. – И родители тебя чужим не считают.

– Почему они тебе не родят кого-нибудь?

– Мама не может. Говорит, я тяжело ей дался. Но зато у меня ты есть. Это тоже хорошо.

– Хо-ро-шо…

(Динар. Настоящее)

Я часто вспоминаю, глядя на Илая сейчас, тот самый день. Тогда он стал свидетелем моей первой откровенной лжи, задуманной не просто для выгоды, а для самоутверждения. Это вышло случайно, но заметив силу собственной изворотливости, я уже не смог остановиться и врал постоянно, если видел смысл. Знает ли Илюша, сколько раз и он был мной обманут? А если и знает, то почему молчит? Следует наставлению моего отца и держит баланс нашей дружбы?

Хотел бы я знать. Этот его проникающий в душу взгляд разжигает костёр стыда, сжигающий меня вот уже который год почти ежедневно, отчего иногда я избегаю встреч, пытаясь потушить пожар ледяным чувством вины.

И всё же – брат. И всё же – хорошо.

6

(Илай. Прошлое)

Не думалось мне тогда, когда отец разрешил Динару тратить деньги на женщин, что он действительно рискнёт попробовать. Нам ведь было почти по семнадцать – нормальный возраст для начала половой жизни, притом что бо́льшая часть одноклассников уже имела немалый опыт в этом вопросе. Ди не рвался ни с кем встречаться, да и в целом избегал общения с девушками, предпочитая учиться, заниматься с Ли или пропадать в отцовских мастерских. Я же страдал чисто платоническими чувствами, не рискуя переходить черту. Да и девушки подходящей не было.

Казалось, что с нами что-то не так, что-то неправильно, месяц проходил за месяцем, отмечая дни рождения, но бросаться в омут продажной любви я всё равно не был готов, – слишком гадко, хоть и жутко любопытно. И в этот момент случилось, как и всегда, пусть и ожидаемое (в страшных снах), но всё равно – неожиданное.