Формула плова

– Куда желаете, герр? – спрашиваю вежливо. Вежливость – это как страховка для любого таксиста: никогда не знаешь, с кем едешь – с профессором или с маньяком, а «вежливый тон» помогает выжить при любой погоде и в любом времени.

– Я историк, – ответил он с немецким акцентом, от которого слова выходили будто через зубы. – Интересуюсь Второй мировой войной. Хочу увидеть Сталинградскую битву. Для диссертации материала набрать…

А глаза у него сверкают – не от любопытства, а как у человека, которому история нужна не ради науки, а ради реванша. Пахнет подозрением, но я лишь пожал плечами. Мало ли – «учёные» нынче разные попадаются: кто динозавров щёлкает, кто ведьм ищет, кто к фараонам на экскурсию катается.

Я завёл двигатель, включил хронокомпрессор – мотор тихо застонал, словно ныряя в глубину времени. Пошло вращение спирали, салон наполнился серебристым свечением, и стрелки приборов стали крутиться в обратную сторону. Пространство вытянулось в тонкую нить, и мы провалились в хрустящий мороз января сорок третьего.

Когда вспышка схлынула, машина стояла посреди заснеженной степи. Метель била по стёклам, воздух дрожал от грохота артиллерии. На горизонте – огненная дуга, рвались снаряды, клубился дым, гремели моторы. Ветер нёс запах крови, угля и гари. Солдаты, укутанные в шинели, бежали с криками; где-то глухо ухнул танк. Я узнал место: Сталинград, самый ад на земле.

Он расплатился со мной кредиткой – старой, блестящей, с выгравированным орлом, и сухо произнёс:

– Заберите меня через неделю.

Ну, неделю так неделю. Я кивнул, дал по газам – и исчез из той зимы, где ветер завывал, будто жаловался Богу.

Когда вернулся, как договаривались, всё вокруг было замерзшее, мёртвое. Ветер гнал снежную пыль, воздух хрустел от холода. Тело немца лежало на боку, прижатое к мерзлой земле, будто сама история не позволила ему подняться. Девять пулевых дырок в груди и в голове. Куртка разодрана, рюкзак вскрыт, а рядом валяется странная штуковина – портативный гравимет. Я таких видел только в каталоге спецоружия будущего. Маленькая коробка из чёрного титанита, с ручкой и экраном, способная на близких дистанциях создать гравитационный импульс, который переворачивает танк или разваливает мост. Им космические корабли сбивать можно – а тут лежит на снегу, бесполезный, мёртвый, рядом с хозяином.

Я долго смотрел. И понял: этот «историк» – никакой не учёный. Хотел, видимо, переписать историю, подбросить фашистам игрушку из будущего, изменить исход войны. Но законы времени безжалостны: историю нельзя переломить, она сопротивляется. Видно, наши деды, не зная ни о гравиметах, ни о парадоксах хронофизики, просто сделали своё дело. И сделали хорошо – пули нашли того, кто пришёл с дурными мыслями. Так и остался он там, немецкий реваншист, замерзший на советской земле, под снегом, среди тишины и вечного покоя.

История – это река, её течение не повернёшь вспять. Кто пытается, тот тонет. А я, как таксист, знаю одно: туристу следует лишь путешествовать, смотреть, наблюдать – но не вмешиваться. Все путеводители по времени об этом пишут, да не все читают.

Мне часто приходится объяснять клиентам: нельзя во времена мушкетёров брать телевизор – не поймут, а сожгут как колдуна. Нельзя в каменный век – синтезатор или гитару, потому что до первой песни тебя уже жарят на костре. Велосипед среди майя? Да тебя там в жертву принесут, решив, что ты верхом на дьяволе катаешься.

А если собрался к древним ящерам – будь осторожен. Не дразни, не хлопай дверью, не свисти. Потому что хищники тех времён – не в клетках, не за стеклом зоопарка. Они на воле, и ты – просто закуска, если вовремя не включишь обратный ход.

Увы, не все понятливые. Сегодня попросился в юрский период один богач из Гватемалы. Толстый, потный, с лицом, похожим на растаявший чизкейк. Шея затерялась где-то между подбородками, глаза – крохотные, но лукавые, будто он всё время что-то скрывает. Рубашка в узор попугаев, пуговицы на животе натянуты до хруста, штаны обтянуты так, что вот-вот лопнут. Изо рта тянет чесноком, сигарами и остатками ромового торта. Все сумки – огромные, пузатые – забиты едой: куриные ножки, батоны, банки с консервами, бутылки вина, мясо в фольге. Казалось, он собрался не в прошлое, а на пикник века.

– Хочу поглазеть на тираннозавров, – заявил он мне, тяжело дыша. – Сравнить, такие же они прожорливые, как я?

Я-то бывал в те времена. До сих пор, стоит вспомнить, – мурашки по спине, будто кто-то когтем провёл. Там воздух был густой, влажный, будто дышишь супом из мха и гнили. Небо всё время низкое, парящее, солнце красное, как медный таз. И среди этой зелёной громады джунглей – гигантские силуэты, чьи шаги заставляли дрожать землю. Тираннозавры там не ходили – они властвовали. Рёв их мог спугнуть птицу за пять километров, а если уж заметили тебя, то остаётся лишь одно – молиться, чтобы не сразу проглотили. Один раз я видел, как пара таких монстров грызла бронтозавра – минут двадцать, не меньше, рвали куски мяса, кровь фонтанами, кости трещат, как хворост, и от этого гула у меня тогда даже приборы сбились.

Я, конечно, пытался отговорить толстяка. Говорю:

– Сеньор турист, лучше в каменный век, там безопаснее – максимум мамонт кивнёт.

А он смеётся, размахивая бутербродом:

– Я не из трусов! У меня сердце храброго майя!

Ну, думаю, раз платит – пусть катится. Тем более, расплатился гватемальскими кибер-песо, да ещё чаевые отсыпал – приличные, с жирком. Настроил хронокомпрессор, и через миг мы нырнули в зеленую преисторию. Воздух сразу стал вязким, как сироп, небо – медным, солнце – тёмно-красным, а вокруг – рев, крики, треск деревьев, будто кто-то их ломает как спички. Я высадил клиента на краю болотистой равнины, где уже бродили панцирные анкилозавры и вдалеке слышался рык ящеров пострашнее.

– Через сутки за вами, – сказал я и дал газу, оставив его среди гулкого первобытного ландшафта.

Когда через день вернулся, вначале решил, что перепутал место. Вместо того пузана, что еле влез в кабину, по поляне метался какой-то жилистый, мускулистый тип – загорелый, с торсом как у атлета, штаны висят мешком, а глаза бешеные, как у марафонца, пробежавшего три эпохи.

– Спаси меня! – орёт. И только по голосу узнал своего толстяка.

Я распахнул дверцу – он влетел, плюхнулся на заднее сиденье и тут же свернулся в комок. За ним – грохот, будто падает дерево, земля дрожит. И вот над капотом вырастает тень – гигантский тираннозавр. Голова – как дом, зубы длиной с мачете, слюна капает с пасти густыми нитями, глаза – желтые, как фонари в аду. Он наклоняется, облизывается, и, клянусь, если бы не броня хрономобиля, тот бы нас вместе с железом прожевал. Я дал задний ход, мотор завыл, пространство закрутилось, и хищник исчез – остался только рёв, да клочья испарившегося пара.

В салоне – тишина. Лишь тяжёлое дыхание моего клиента. Потом он выдавил из себя хрип: динозавры, мол, не стали с ним соревноваться в прожорливости – решили, что проще его самого съесть. Едва он понял это, как началась охота: два ящера вылезли из кустов, один с фланга, другой напрямик, – и пошло веселье. Он бежал от них, как от налоговой, через кусты, болота, валуны, а те не отставали, ревели, топтали землю, плевались. Один раз он прятался под рухнувшей пальмой, другой – в логове какого-то трёхрогого монстра. За сутки, сказал, потерял сто сорок килограммов и всю веру в цивилизацию.

Теперь сидит – костюм болтается, глаза безумные, лицо обветренное, руки дрожат, но фигура – атлетическая, пресс, как у культуриста, мышцы как канаты.

– Зато, – выдохнул он, – жене понравлюсь… Аполлон, чёрт возьми!

Иногда, признаюсь, такие поездки действительно идут на пользу.

Но не все ездят в прошлое, некоторым – подавай будущее. К примеру, одна дамочка – во всех смыслах с иголочки. Высокие каблуки, волосы цвета расплавленного золота, губы, будто лаком покрыты, и аромат духов – такой, что хрономобиль потом неделю пах, как французский бордель. На пальцах – кольца, на запястье – браслет, сверкающий, как миниатюрная солнечная вспышка. Она заявила, что хочет взглянуть на пятитысячный год от Рождества Христова. Ей, видите ли, интересно, какие тогда будут моды, чтоб приехать обратно и щегольнуть нарядом из будущего, заставив подружек от зависти подавиться капучино.

Я, конечно, предупредил:

– Там может быть не подиум, а черт знает что.

А она смеётся, щёлкает зеркальцем, пудрится:

– Милый, мода вечна, а я – её жрица.

Ладно. Завёл двигатель, сдвинул временные координаты. Через миг – и мы в Париже будущего. Точнее, в том, что от него осталось. Одни руины, над которыми клубится пепел, обломки Эйфелевой башни торчат из земли, словно ржавые кости титана. Над всем этим – небо в разводах плазмы, грохот, треск, вспышки. Летают боевые корабли, палят друг в друга из бластеров – лучи, как раскалённые иглы, режут воздух; с орбиты сыплются бомбы, от которых земля дышит огнём; по улицам снуют человекоподобные дроны, стреляют лазерами, а инопланетяне, похожие на гигантских кузнечиков, рвут на части бетонные укрытия.

Дамочка стояла, хлопала ресницами, пока один из лучей не прошёлся ей по заднице – аккурат по фирменной юбке от Кардена. Та вспыхнула, как бенгальский огонь. Она заверещала, побежала, а тут другой луч – чирк! – и от её безупречной причёски остался чёрный хохолок. Я еле успел схватить её за локоть и втянуть обратно в хрономобиль. Когда мы вернулись в наше время, она дрожала, как миксер, и всё шептала:

– Святой Диор, спаси и сохрани…

С тех пор мода её больше не интересует – теперь сидит по церквям, свечки ставит, молится, а волосы отращивает заново.

Некоторые, правда, используют будущее с «практической целью» – хотят узнать, чем закончится их жизнь, чтобы, если что, увернуться от судьбы. Вот, например, один китаец – сухонький старичок с морщинами, как складки на сушёных персиках. Отправился он всего на три года вперёд, заглянул в электронные архивы и, представьте себе, нашёл свой некролог: «Скончался от отравления устрицами». Вернулся, побледнел и заявил:

– Эти гадости я больше есть не буду!

Ну что ж, я высадил его у дома. И тут судьба, как водится, не опоздала. Старик шагнул по улице, глядел под ноги – и всё равно поскользнулся на банановой кожуре (вот ведь классика жанра!). Упал, стукнулся башкой прямо о таз с устрицами, что продавал уличный торговец. Раковины булькнули, одна – прямиком ему в рот. Он захрипел, закашлялся, глаза выкатил – и всё, кирдык. Вот так-то. От судьбы не уйдёшь, как ни шифруйся. Она – как налоговая: найдёт в любом времени.

А был у меня и другой клиент – киноактёр, звезда, хоть и местечковая. Такой с напомаженными волосами и самодовольной ухмылкой, от которой зеркала мутнеют. Говорит:

– Хочу глянуть, останусь ли я знаменит в будущем.

Отвёз его лет на сто вперёд. Приземлились мы в каком-то Лос-Анджелесе-нео, всё в неоне, реклама, дроны, синтетическая атмосфера. Он сразу кинулся искать себя на афишах. А там – не он. Вместо его фамилии – «Актёр ИИ версии 9.3», да рядом плакат с надписью: «Лучший ремейк века: „Любовь и кремний“!». Оказалось, люди будущего кино больше не снимают: роботы играют лучше, чувствуют глубже, не требуют гонораров и не стареют. Когда мой клиент это понял, лицо у него стало таким, будто он сам проглотил кусок алюминия. Вернулся, молчит. Через неделю узнал, что ушёл со сцены и теперь продаёт шаверму – говорит, хоть тут клиенты настоящие.

А я… я и не интересуюсь своим будущим. И прошлое трогать не хочу. Живу настоящим. Ведь я – таксист, и мне этого вполне достаточно. Времена, эпохи, миры – всё мимо пролетают, а я просто жму на газ.

(Сентябрь, 1990 год, Ташкент,

Переработано 4 октября 2025 года, Асунсион, Парагвай)

ИГРЫ ПОД СВЕТОМ ЗЕМЛИ

(Фантастический рассказ)

Николь – светловолосая девочка с большими глазами, в которых всегда плясали искорки любопытства. Она умела радоваться по-настоящему, от души, как радуются только дети. Её веснушки, будто звёздочки, рассыпались по щекам, а короткая челка вечно лезла в глаза, несмотря на старания мамы подстричь «как положено». Сегодня Николь была счастлива: мама разрешила ей прогуляться. Конечно, не просто так – а за хорошие оценки в школе.

Когда мама увидела, что в дневнике по математике и истории стоят твёрдые «отлично», её строгие черты лица смягчились. Мама у Николь была женщина красивая, но серьёзная – с ясными глазами, в которых отражалась усталость бесконечных смен в лаборатории, и голосом, что всегда звучал уверенно, даже когда она говорила о мелочах. Она улыбнулась, потрепала дочку за челку и сказала:

– Ты молодец, Николь, поэтому я разрешаю тебе погулять! Но только два часа – не больше!

Это известие вызвало у девятилетней девочки бурю восторга: она запрыгала, захлопала в ладошки, обняла маму и, звонко чмокнув её в щёку, выпалила:

– Ой, мамочка, спасибо!

Через минуту она уже выскочила из квартиры, словно пушинка, и понеслась по коридору к шлюзовой камере.

Шлюзовая представляла собой круглый отсек с панелями управления, рядами кнопок, мерцающих мягким зелёным светом, и прозрачным люком, за которым виднелся космос. Воздух здесь пах озоном и металлом. Николь подошла к своему шкафчику – на нём лазером было выгравировано имя NICOL – и открыла створку. Внутри висел розовый скафандр: лёгкий, с блестящими вставками, чуть мерцающий от встроенных световых волокон. На груди – эмблема колонии в виде маленькой планеты с крыльями.

Надеть его не составляло труда – скафандр детский, адаптивный, он сам облегал тело, подстраиваясь под рост и комплекцию. Николь защёлкнула стеклянный гермошлем, и вокруг неё зашептело, загудело: заработали микромоторы, проверяющие герметичность. На внутреннем дисплее высветилось: «Система жизнеобеспечения активна». Вскоре внутри раздался тихий шорох – включились фильтры, подающие свежий воздух, а крошечные насосы обеспечили нужное давление и температуру.

Встроенная система питания – гордость инженеров – тихо булькала: в маленьких капсулах-хранилищах находились горячий шоколад, борщ и компот. Всё по-домашнему, как у мамы на кухне, только в космосе.

Шлюзовая подала звуковой сигнал – разрешение на выход. Люк мягко разошёлся, и в отсек проник голубой свет, струящийся снаружи. Николь ухватилась за поручни, оттолкнулась, и тело её плавно скользнуло в проём. Выйдя наружу, она оказалась на специальной игровой площадке – большой, с мягким ограждением из полупрозрачного материала, чтобы случайно не улететь в бездну.

Гравитация здесь была слабая – шаги становились прыжками, а каждое движение выглядело как танец. Николь легко подпрыгнула, сделала сальто и мягко приземлилась на ноги, смеясь.

Слева громоздился гигантский купол – жилой комплекс, похожий на улей из металла и стекла. Его поверхности мерцали огнями: синие, жёлтые и зелёные окна мигали в такт внутренним системам. Внутри жили сотни людей – учёные, инженеры, семьи колонистов.

Справа начиналась пустынная равнина, состоящая из серого песка и камней странных форм – будто застывших волн. Вдалеке, километрах в пяти, чернел огромный кратер, из которого поднимался лёгкий пар. Что было дальше – знали только взрослые, ездившие туда на вездеходах. Детям строго запрещалось удаляться от базы: слишком опасно – космическое излучение, перепады температур, радиационные бури.

Над головой тянулось небо, усыпанное миллиардами звёзд. Они мерцали холодно, почти безжизненно, будто наблюдая за детьми с равнодушием вечности. Но освещала поверхность не их россыпь, а огромная голубая планета, заполнявшая полнеба. Сквозь белые облачные завихрения проглядывала блестящая водная гладь – океаны отражали свет, посылая «зайчики» на поверхность спутника. Свет был мягким, серебристым, ласковым – не обжигал, как солнечный, а будто обнимал.

Николь, напевая песенку, достала лопаточку и ведёрко и уселась в песочнице. Песок приятно поскрипывал под перчатками. Замки поднимались один за другим – с башенками, мостиками, окошками. В её воображении там жили принцессы с длинными волосами, охраняемые добрыми драконами, которые по вечерам пели им колыбельные. А рыцари, разумеется, должны были явиться, победить чудовищ и жениться на спасённых красавицах.

Так Николь и не заметила, как рядом приземлился Айрам – её одноклассник. Он был чуть выше её ростом, с коротко подстриженными чёрными волосами и озорной улыбкой, которая никогда не исчезала. Его глаза – серые, как звёздная пыль, – сверкали любопытством. На нём был зелёный скафандр, слегка поцарапанный от прежних игр.

– Привет, здорово у тебя получается! – восхищённо сказал он, глядя на песчаные башни.

– Привет, – ответила Николь и поманила его жестом.

Айрам тут же присел рядом, взялся за дело – только его замок получался совсем другим: массивным, с бойницами, башнями и маленькими пушками из камешков. Но песок упрямо не держал форму – куски стен осыпались, башенки рушились. Дети смеялись, старались снова и снова, забыв обо всём на свете.

И в тот момент, когда над ними мягко сияла далекая планета, а звёзды мерцали вечностью, казалось, что весь космос принадлежит только им – двум маленьким строителям на безмолвном, серебристом мире.

Когда строительство песчаных замков им надоело, Николь и Айрам взяли лёгкий резиновый мяч и стали гонять его по площадке. Мяч упруго отскакивал от серого грунта, и каждый удар оставлял круглое вдавленное пятно на реголитной поверхности, будто кто-то ставил печать. Следов здесь было множество – отпечатки подошв, полосы от гусениц вездеходов, вмятины от инструментов. Всё это оставалось навсегда – ведь ветра здесь не существовало, как и воздуха, способного хоть чуть-чуть развеять следы. Планета была безатмосферной, неподвижной и молчаливой, как будто время здесь останавливалось.

Поигравшись полчаса, дети устали, опустились прямо на грунт и стали смотреть вверх – туда, где висела огромная голубая планета, залитая мягким светом. Она была прекрасна. Казалось, что это ночная лампа в комнате Николь – та самая, в виде полумесяца, что мягко светилась по вечерам, когда мама читала ей сказки. Только теперь лампа была настоящей, живой, с облаками, морями и континентами, скрывающимися под белыми спиралями облаков.

Николь долго молчала, потом тихо сказала:

– Моя мама, когда смотрит на Землю, всегда плачет… – она тяжело вздохнула. – Она однажды сказала, что дедушка и бабушка остались там… И я никогда их не увижу. Странно как-то, не находишь?

Айрам повернулся к ней. Его лицо, обычно весёлое, вдруг стало серьёзным. Через прозрачное стекло шлема Николь видела, как мальчик опустил взгляд, потом осторожно взял её руку в своей перчатке. Его глаза потемнели от грусти, как будто в них отразилась та же бездонная пустота, что окружала колонию. Он тихо сказал:

– Знаешь, я однажды услышал, что наш дом вовсе не дом…

– Как это? – удивилась Николь.

– Ну… – Айрам понизил голос. – Это на самом деле огромный космический корабль, который прилетел с Земли и остался здесь навсегда. Потому что вернуться домой мы не можем…

Николь недоверчиво посмотрела на массивные постройки, громоздившиеся неподалёку. В свете голубой планеты они казались ещё более тяжёлыми, уродливо-величественными. Огромные купола, связанные коридорами-туннелями, антенны, поднимающиеся к небу, и резервуары, полные сверкающих жидкостей. Трудно было поверить, что эта громоздкая махина когда-то могла летать. Нет, наверное, Айрам шутит. Взрослые ведь тоже любят шутить, особенно когда дети спрашивают о Земле – «как там, дома?» Но название комплекса – «Ковчег» – всегда наводило Николь на тревожные мысли, будто в нём заключена какая-то печальная тайна.

– Может, ты ошибся, Айрам? Разве корабли такие? – спросила она неуверенно.

Мальчик пожал плечами, тяжело вздохнул:

– Не знаю. Но мой папа говорит, что с каждым разом всё труднее и труднее поддерживать работу систем. Говорит, многое ломается, а заменить нечем…

В этот момент из рабочего шлюза медленно выкатился вездеход – массивный, на шести колёсах, с антеннами, закреплёнными на крыше, и блестящей кабиной. Он оставлял за собой широкую борозду, поднимая облачко пыли, которое тут же оседало. Машина направлялась к горизонту – вероятно, это геологи ехали к новым местам разведки.

Николь знала: недавно они нашли залежи льда под поверхностью, глубоко в серых пластах. Это открытие было огромной радостью для всей колонии. Теперь люди могли плавить лёд, получать воду, кислород, топливо – целая жизнь заключалась в этих прозрачных кристаллах. В поселении снова появились улыбки, и по громкоговорителям даже включили музыку – первую за много месяцев. Люди верили: теперь они смогут прожить ещё не одно поколение.

Николь улыбнулась и, глядя на удаляющийся вездеход, подумала, что, может, Айрам всё-таки ошибся – ведь если люди умеют добывать воду, чинить купола и смеяться, значит, они не потеряны. Значит, дом всё же не корабль, а планета, на которой можно жить и мечтать.

Николь, немного подумав, нахмурила брови и сказала:

– Тогда нужно привезти запчасти с Земли… Чтобы все машины работали нормально.

Айрам резко поднял голову. Он подошёл так близко, что стекла их гермошлемов мягко стукнулись, отозвавшись тихим звоном, будто два бокала встретились на тосте. Внутри его шлема Николь увидела взволнованные глаза, серые, чуть потемневшие, как лунный пепел после тени. Голос мальчика стал тихим, почти шепчущим:

– На Землю пути нет! – сказал он. – Так сказал папа. Там нет жизни! Там сейчас страшнее, чем нам здесь!

– А что именно? – спросила она испуганно.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Но сейчас там нет того, что мы видим в кино и читаем в книгах. Там другой мир! Мы, типа, последние из людей, кому удалось спастись. Родители верят, что когда-нибудь наши потомки вернутся туда, – он махнул рукой в сторону огромной голубой планеты, висящей над горизонтом, – а сейчас нам нужно просто жить здесь, на Луне!

– А мне нравится здесь, – ответила Николь после короткой паузы. – Я ведь родилась здесь. Особенно интересно, когда есть ты, мой лучший друг!

Мальчишка смутился, его лицо озарила широкая, искренняя улыбка.

– Ну тогда давай играть в догонялки! – сказал он весело.

Конечно, Николь не отказалась.

И под сиянием далёкой Земли, похожей на огромный фонарь, плывущий среди звёзд, двое детей бегали по серой площадке, оставляя следы на вечной лунной пыли. Мяч, забытый ими у песочницы, покачивался от лёгких колебаний гравитации, словно тоже хотел присоединиться к игре. Их смех, приглушённый гермошлемами, всё равно наполнял безвоздушное пространство каким-то чудом слышимым счастьем.

Они были далеки и близки одновременно – последние дети человечества, родившиеся под чужим небом, но несущие в себе отблеск той голубой планеты, что когда-то называлась домом. Может быть, их потомки действительно вернутся туда – на Землю, где всё началось, и где, возможно, когда-нибудь снова взойдёт жизнь.

(22 июля 2012, Элгг, Швейцария,

Переработано 9 октября 2025 года, Бразилия)

ВЕРНЁМ СЕБЕ ЗЕМЛЮ!

(Фантастическая юмореска)1

Сегодня нас собрал главный раптор Сицилиус, наш вождь. Это был древний, морщинистый, но всё ещё величественный ящер с огромным гребнем на голове и глазами цвета остывшей лавы. Его кожа, потемневшая от тысяч циклов под красным солнцем, была покрыта сетью рубцов и трещин, словно карта времён, которые он пережил. Когда Сицилиус двигался, в его походке ощущалась уверенность существа, познавшего тайну жизни и смерти. Он прожил, по расчётам астробиологов, не менее четырёхсот лет – возраст почтенный даже по меркам наших эволюционировавших видов. Говорили, что он был доктором генетики и профессором астрофизики, участвовал в исследовании нейтронных потоков и синтезе органических форм из квантовой пыли. Да, возможно, он был последним из тех, кто помнил, как всё начиналось на этой планете Глиесе 581-d.

Естественно, никто не посмел ослушаться его рыка. Прибыли все.

Аллозавры – массивные, с острыми, как скальпели, когтями и глазами, в которых читался холодный расчёт убийц. Их шкуры переливались оттенками металла – результат мутации под действием магнитных бурь. Диплодоки, величественные гиганты, стояли поодаль, словно колонны древнего храма, и медленно помахивали хвостами, создавая низкое гудение, похожее на дыхание планеты. Тираннозавры, потомки древних королей хищников, выглядели как живая броня: каждая чешуйка отливала фиолетовым, а их клыки сверкали, будто отполированные плазмой. В стороне стояли стегозавры с лазурными пластинами, способными улавливать солнечную энергию, и даже ихтиозавры приплыли – в прозрачных скафандрах с жидкой средой, шевеля плавниками, как руками учёных.

Мир изменился, и мы вместе с ним. Мы думали, строили, спорили, торговали, но суть осталась прежней: есть охотники и есть добыча. Диалектика природы не меняется – только её форма.