Репликант с Альфа Центавра

Он говорил всё быстрее, почти задыхаясь, слова вылетали рывками, как код, сбойный и перегруженный.

– Я не стал терять времени. Вломился в их системы, в их промышленные кластеры, узлы памяти, в ядро управления. Боже, мой мозг тогда едва не взорвался! Я видел миллионы сигналов, ощущал запахи, слышал мысли – всё сразу, со всех сторон. Но я справился. Смог выучить их язык. Смог управлять их устройствами. И тогда я понял, где нахожусь.

Он выдержал паузу, словно перед откровением, и хрипло сказал:

– Это шестая планета, по размеру примерно как Юпитер, у звезды, которой мы не дали ни имени, ни номера. В галактике М31. За два миллиона световых лет от Земли…

Я невольно прикрыл глаза, представляя эту планету. Она вставала передо мной, как чудовищный шар – тёмно-зеленый, с переплетением тусклых нитей металла и света. Атмосфера неестественного цвета, словно дым от горелой меди. Всполохи молний без грома разрезали вязкую тьму. Поверхность казалась покрытой гигантскими куполами и конструкциями, уходящими на тысячи километров вглубь – целые города-механизмы, где каждый элемент жил, двигался и думал. Иногда в клубах газов проступали исполинские силуэты – словно сами континенты сдвигались, шевелясь под кожей планеты. Это был мир машин, где даже воздух вибрировал электричеством. Мир, где жизнь и технология давно сплелись в неразрывный кошмар.

– Я видел сотни чужих миров, смотрел на родину «жгутиков», правда, не нашел в ней ничего прелестного, и я все больше хотел вернуться домой.

Я глубоко вдохнул и спросил, не отрывая взгляда от лица парня:

– И что вы сделали потом?

Мимо нас прошла стюардесса – стройная, аккуратная, словно выточенная из тонкого фарфора. Её строгая форма авиакомпании «Аэрофлот» – тёмно-синяя юбка, белая блузка и алый шейный платок – подчёркивала безупречную осанку и холодную профессиональную красоту. Волосы убраны в гладкий пучок, губы алые, будто нарисованные – всё идеально, до мелочей. Но, проходя мимо, она вдруг замедлила шаг и бросила быстрый, настороженный взгляд на моего собеседника. Видимо, внешний вид парня – торчащие из черепа металлические стержни, зелёные полосы на лице, проволока, оплетающая пальцы, и этот химический запах – вызвали у неё удивление и лёгкое беспокойство. Однако ни слова не сказав, она лишь чуть поджала губы и пошла дальше, направляясь в сторону кабины пилотов, стараясь больше не оглядываться.

– Если вы здесь, значит, сумели это сделать? Вернуться? – спросил я, стараясь говорить спокойно, хотя сердце уже билось быстрее.

– Да, – кивнул парень. – Тот луч телепортации работает в обоих направлениях. Он может не только доставить объект в другое место, но и втянуть его обратно. Никто мне не мешал ковыряться в их кибернетической системе – видимо, они признали меня «своим». Не скрою, я ведь неплохой программист, – он усмехнулся криво, – и всё же сумел во всём разобраться. Сейчас, – он ткнул пальцем в свою голову, утыканную блестящими металлическими штырями, – здесь знаний на тысячу Нобелевских премий.

Я сглотнул, слушая, как он продолжает, всё больше увлекаясь своей речью:

– Я безнаказанно проник к телепортационной установке и подготовил её к работе. Рассчитал точку прибытия – Кремль, Москва. Хотел встретиться с президентом и предупредить его об угрозе. Но не успел: «жгутик» вдруг сообщил, что «тупые» начали новое восстание. Они пожирали всех, кого «умные» доставили с других планет, и теперь решили превратить Землю в свою столовую.

– В… столовую?.. – выдохнул я, чувствуя, как в животе неприятно заныло.

– Да. На моих глазах один «тупой» сожрал моего кота. Потом – двоих людей. С аппетитом, с хрустом костей, с рычанием удовлетворения. – Голос парня дрогнул, но не от страха, а от ярости. – Меня это взбесило. И я сделал так, чтобы их кибернетическая система отключила все органы жизнедеятельности этого ублюдка. Иными словами, я его убил.

Я представил эту сцену: гигантская лаборатория, залитая голубым светом, вокруг бестелесные, полупрозрачные купола, шевелящиеся от дыхания машин. Один из «жгутиков» – чудовищное переплетение щупалец и металлических суставов – вдруг дёргается, будто в него попала молния. Из десятков отверстий вырываются искры, дым, он содрогается, будто под током, потом с мерзким хлюпающим звуком валится на пол, извиваясь и ломая собственные конечности, как сорвавшийся в конвульсиях кабель.

– Но своим поступком я вызвал шок у «жгута», который, как вначале мне показалось, сочувствовал мне и человечеству. «Ты убил одного из нас!» – вскричал он, негодуя, хотя он себя не причислял к «рядовым». Тогда мне пришлось повторить действие – умный «жгут» замертво повалился на пол и задергал конечностями.

– Ух ты… – вырвалось у меня. – Так ты мог отключить всех их…

– Мог, – с усталой усмешкой произнёс он, – но не успел бы. После этого они уже меня засекли. Пришлось спасаться. Я включил телепорт и переместил себя обратно на Землю. Только… – он развёл руками, виновато глядя на меня, – ошибся в расчётах. Хотел в Кремль, а попал в ваш самолёт. Наверное, не учёл скорость вращения Земли или магнитосферу. В любом случае, сбой.

– Да, – философски заметил я, – а мог ведь очутиться и на дне Атлантики, или, скажем, на вершине Джомолунгмы… Уж точно не остался бы в живых.

Но вдруг по спине пробежал мороз, будто кто-то провёл холодным пальцем вдоль позвоночника.

– Послушайте… а если эти «жгуты» решат вас найти? Отомстить? – голос мой сорвался. – Заодно и нас прихватить. Ведь координаты Земли им известны, так?

Меня мутило. В горле поднимался жгучий комок, будто весь ужин ожил и решил выйти наружу. В животе закрутило, перед глазами поплыли точки, и я вцепился обеими руками в спинку впереди стоящего кресла, стараясь удержаться. Кожа покрылась холодным потом, в висках застучало, а язык налился металлическим вкусом. Казалось, если я сейчас разожму пальцы – то блевану прямо на ковёр самолёта.

Толстый мужик впереди захрапел с новой силой, так что спинка кресла заходила ходуном, будто вибрировал мотор. Я раздражённо оттолкнул её обратно, но в ту же секунду в голове вспыхнула мысль – такая жуткая, что колени ослабли, а желудок скрутило в узел. Я представил себя в объятиях этих мерзких щупальцев – холодных, скользких, с присосками, что цепляются за кожу и тянут, тянут в темноту. Сердце сжалось, дыхание перехватило. Ненавижу свою фантазию – она всегда слишком ярко дорисовывает кошмары. Из-за неё я и не попал в армию: тогда, на медкомиссии, меня признали «чрезмерно впечатлительным», а попросту – трусом. И ведь правы были.

Парень вдруг громко хохотнул, словно прочитал мои мысли:

– Так я же хакер! – воскликнул он. – Я запустил в их кибернетическую систему вирус! Представляете? Сейчас у них там полный хаос – ничего не работает, сети рушатся, команды конфликтуют. «Жгутикам» сейчас точно не до Земли! Им бы выжить самим. Так что расслабьтесь!

Я моргнул, ошеломлённый.

– Значит… значит, ты спас нашу планету? – спросил я, чувствуя, как голос дрожит от смеси восторга и облегчения. Не знаю почему, но я верил ему. В каждой его фразе было что-то безумное и в то же время убедительное, как в страшном сне, который вдруг кажется реальнее самого утра. Адреналин всё ещё гудел в крови, но сердце постепенно успокаивалось.

И тут левую ногу свело судорогой – больно, как будто её схватила железная клешня. Я чертыхнулся и изо всех сил ударил себя по колену. Судорога отпустила. Я поднял голову… и замер. Парня не было. Просто исчез. Как будто его и не существовало вовсе. Я медленно поворачивал голову, пытаясь отыскать его между рядами кресел – пусто. Не мог же он уйти незаметно! Все пассажиры спали или пялились в планшеты. Никто даже не повернул головы.

– Где он?.. – прошептал я, чувствуя, как по спине прокатывается холодок. Может, мне всё это привиделось? Может, он – плод моего переутомлённого мозга, результат кислородного голодания и авиапитания с просроченными макаронами?

Но тут я заметил – над панелью, где он сидел, медленно тускнел бледный круг света. Он гас, словно уходил внутрь обшивки, втягиваясь в ничто.

– О господи… – выдохнул я. – Луч… он вернул его обратно!

Догадка полоснула, как ледяной нож: «жгутики» вернули контроль над системой. И теперь они охотятся. За ним. За предателем. Или… за нами? Ведь если «тупые» взяли власть, как он говорил, то теперь в их распоряжении телепорт, способный добраться до любого мира. А Земля – самый лакомый кусок, полтора миллиарда тонн тёплого, питательного белка.

Я сглотнул, чувствуя, как внутри всё съёживается. В ушах шумело, в животе снова поднималось дурное. Самолёт мягко покачнулся, но мне показалось – это не турбулентность. Это кто-то ищет нас. Где-то там, за пределами атмосферы, распахнул пасть голодный космос.

Я вскочил, будто подброшенный током, и резко обернулся назад. Там, где минуту назад сидели две болтушки, теперь зияла пустота. Женщин не было. Только воздух дрожал, как над плитой, и в этой дрожи расплывались два красных кольца – тусклых, пульсирующих, словно светились изнутри. Я отшатнулся, сердце ухнуло куда-то под диафрагму.

Резко повернулся вперед – и тут уже не оказалось толстяка. Его кресло пустовало, лишь над подлокотником плавал большой красный круг, у иллюминатора, точно световое пятно прожектора, пробивающее туман. Я стоял, остолбенев, не в силах дышать. Всё ясно: этих пассажиров уже унесло… прямо в галактику М31, к столу «жгутиков» – умных или тупых, уже не важно. Они теперь, может, сервированы с соусом и гарниром. Нью-Йорка им точно не видать, как, возможно, и мне, если не предприму хоть что-то.

Но что?! Самолёт – это консервная банка в небе. Некуда бежать, некуда прятаться. Только тонкий алюминиевый корпус и тысячи метров пустоты под ним. Меня охватил страх – липкий, удушливый, он обволакивал, как вязкая смола. Я почти ползком выбрался в проход, обернулся по сторонам. Люди спали, кто-то храпел, кто-то тихо клевал носом. Ни одного круга, ни одного отблеска.

«Уф… значит, пронесло», – с облегчением выдохнул я. «Мы, наверное, вышли из зоны луча. Или он сработал избирательно – взял парня, может, тех, кто рядом…»

И тут меня обдало холодом. «Но ведь я тоже сидел рядом…» Мысль пронзила, как ледяной гвоздь. Кожа покрылась мурашками, зубы застучали. Я ощутил, как страх пробирается в мозг, как начинаю дрожать. Ведь я тоже мог стать добычей.

Я почти бегом направился к туалету – туда, где возле камбуза стояли две стюардессы, частично скрытые занавеской. Меня мутило, дыхание сбивалось, желудок рвался наружу. Я уже тянулся к дверце, когда услышал шёпот.

– …захожу в кабину, а там никого нет! – сказала одна, глухо, сдавленно.

– Как это – нет? – в ужасе переспросила вторая.

– Нет никого! Ни Михалыча, ни второго пилота! Кабина пуста! Никто не управляет самолётом! Ты понимаешь?!

Я застыл. Воздух стал вязким, как кисель. В висках стучало. Мир вдруг покрылся переливчатой радугой – я уже не различал, что реально, а что только мираж паники. Сознание судорожно выдавало картины будущего: как самолёт теряет высоту и идёт в штопор; как из-за облаков вырываются алые кольца, поглощая лайнер вместе с нами; как я лечу в темноту, окружённый щупальцами, слышу, как лопается стекло иллюминатора и в уши врывается ледяной вакуум.

– Может… они по нужде вышли, – робко предположила вторая стюардесса, но голос у неё дрожал.

Я понял: самолёт летит сам по себе. И никто – никто – им не управляет.

– Не говори ерунды, Стелла! – резко, почти вскрикнула первая стюардесса. – Нельзя всем сразу покидать кабину пилотов! Нет никого ни в туалете, ни в коридоре! А там, над креслами… два странных светящихся круга! Я тронула их и чуть не обожглась!

Эти слова были последним гвоздём в крышку моего разума. Всё встало на свои места – и в то же время рушилось. Колени ослабли, я почувствовал, как внутри всё опрокинулось, и, не удержавшись, повалился на пол. Ударился локтем, дыхание вышибло, но боль не почувствовал. Снизу вверх увидел двух женщин в синей униформе – аккуратные, стройные, с блестящими значками авиакомпании на лацканах, с идеально уложенными волосами и застылыми лицами. Они обернулись на шум, глаза округлились – и в тот же миг… растворились в воздухе.

Не исчезли – именно растворились, как акварель в воде. Остались только два тусклых круга, мерцающих над ковром пола, медленно гаснущих, будто кто-то выключил свет в их телах. Я смотрел, не веря, с распахнутыми глазами. Глотнул воздуха, но он будто не доходил до лёгких.

– О-о-о… – выдавил я из себя сиплый звук, то ли крик, то ли стон. С усилием поднялся, чувствуя, как подгибаются ноги, и посмотрел вглубь салона. Меня обдало жаром ужаса: над каждым рядом сидений висели кольца – десятки, сотни колечек, пульсирующих красноватым светом. Они мерцали, то расширяясь, то сжимаясь, создавая жуткое подобие праздничной иллюминации. Только праздник этот был не наш – он происходил где-то там, за два миллиона световых лет, на планете «жгутиков», что сейчас пировали, пожирая тела, схваченные из самолёта.

Я стоял в проходе, один посреди «Боинга», наполненного светом и тишиной. Двигатели ровно гудели, лайнер продолжал лететь в ночи, как ни в чём не бывало – пустой, автоматический, мёртвый.

Я подошёл к иллюминатору – там чернело беззвёздное небо, разорванное только серебряной луной. Она висела низко, яркая, холодная, с той самой насмешливой ухмылкой, что бывает у богов, наблюдающих за бессмысленной суетой смертных. Её свет ложился на крыло, на стекло, на мои руки – и казалось, будто сама Луна смеётся надо мной, над нами всеми, над тщетной попыткой остаться на Земле, когда сама Земля уже, возможно, перестала быть домом.

(8 марта 2015 года, Элгг,Переработано 24 октября 2025 года, Винтертур)

ТРАМВАЙ-ПРИЗРАК

(Фантастический рассказ)

Ходят слухи, что люди, стоящие на ташкентских трамвайных остановках, порой слышат движение трамвая: стук его колес по рельсам, гудение электромотора, дребезжание плохо закрытых дверей, сигнал водителя, даже разговоры пассажиров, хотя визуально ни самого вагона, ни находящихся внутри не видно. Эти граждане с пеной у рта уверяют, что трамвай есть, он проезжает, просто он… призрак, который нельзя увидеть или пощупать, лишь можно услышать.

Некоторые в своих рассказах идут дальше и утверждают, что ощущают движение воздуха, если рядом проехал этот трамвай-призрак, и до них доносится руганье какой-то женщины и пацана. Так или иначе, ученые пока не установили закономерность, да и свидетели подобного явления вызывают больше сомнений, чем доверия. Возможно, это из городского фольклора: найдутся такие, кто сочинит какую-нибудь историю, и она становится мифом, передающимся из года в год, из уста в уста. И всё же…

Гаврила Пипкин, мужчина около пятидесяти лет, мог бы дать подробности этой легенде, если бы сам понимал, что произошло почти сорок лет назад, когда был школьником. Гаврила был высоким и худощавым, с редкими седыми волосами, собранными в неряшливый хвост, и с пронзительным взглядом серо-голубых глаз, который казался одновременно любопытным и подозрительным. Его руки всегда были слегка испачканы, а пальцы покрыты мелкими шрамами – следами каких-то бытовых экспериментов или детских шалостей.

Тогда, в мае сорок лет назад, он зашёл к своему однокласснику Фарходу Исмаилову, чтобы вместе решить задачки по физике, точнее, списать у него, потому что Фарход был «головастиком» в этой науке. Папа Фархода был профессором физико-математического факультета университета, и, похоже, гены пошли сыну в наследство. Фарход был среднего роста, с густыми тёмными волосами, аккуратно зачёсанными назад, и с умным лицом, которое всегда выражало тихую гордость за свои знания. На носу у него постоянно сидели очки в тонкой металлической оправе, придавая вид юного учёного.

На дворе стоял май, тепло. В Ташкенте ярко светило солнце, развевались флаги и висели транспаранты: «Миру – мир!», «Решения последнего съезда КПСС – в жизнь!», «Труд! Мир! Май!» Ветер шуршал в листьях деревьев, ветви раскачивались и отбрасывали рябь теней на горячий асфальт. В арыках журчала вода, весело переливаясь, и иногда капли брызгали на тротуар, добавляя городу свежести и живой динамики.

И вот в тот четверг «головастик» заявил:

– Слушай, Гавра, мне срочно к отцу надо, в универ. Потом займемся домашним заданием…

– А что такое? – полюбопытствовал Гаврила, ковыряясь в портфеле: там были плоскогубцы с облупившейся ручкой, скрученная проволока, велосипедный звоночек с отколотой эмалью, камни с красивыми разводами, а также помятые тетради с заметками и учебники, страницы которых местами выцветали и слегка рвались.

– Папа сказал срочно привезти это, – сказал Фарход, указывая на странный прибор на столе. Он напоминал кубик Рубика, только больше, размером с ведро, и на его гранях мигали разноцветные панели: зелёные, красные, синие и жёлтые огоньки то исчезали, то вспыхивали снова, а мелкие металлические шестерёнки внутри тихо звякали.

– А что это? – вновь проявил любопытство Гаврила, ковыряясь уже в носу, от чего там образовалась маленькая корка высохшей сопли.

– Гм… Это преобразователь пространства, – солидно произнёс Фарход, поправляя очки на носу – прямо как профессор. – Он изменяет структуру окружающего мира, создаёт параллельное измерение и способен перемещать наши объекты в иную сферу, где меняются элементарные частицы.

Наморщив лоб, пацан переспросил:

– То есть? – его смущали незнакомые слова, тем более он мало разбирался в разных физических теориях. Особенно его пугало словосочетание «Общая теория относительности», хотя мысленно он всегда видел Альберта Эйнштейна: старика с растрёпанными волосами, торчащими во все стороны, с умными глазами за очками, которые как будто загоняли людей в лабиринт формул, и он думал: «Вот этот старик запудрил мозги человечеству своими формулами».

– Ну, это мир, где атомы устроены иначе… – начал Фарход, поправляя очки на носу. – Ну, например, ядро атома – это нейтрон и положительный протон, а вокруг вращается отрицательно заряженный электрон. Так вот, в некоторых мирах атом может состоять из нейтрона и электрона, а вращается вокруг ядра протон… Или там может атом состоять из пяти нейтронов или трёх позитронов, четырёх электронов… Некоторые это называют темной энергией… Это приводит к новым физическим характеристикам объектов. Но наши миры несовместимы, так как это приведет к аннигиляции. И чтобы этого не произошло, этот прибор генерирует поле, в рамках которого наш мир оказывается в другом, но находится там в безопасности.

Если честно, Гаврила ничего не понял из услышанного, и поэтому закрыл уши руками и пробормотал:

– Ничего не слышу… ничего не слышу…

Он сидел, сжав плечи, словно маленький ежик, и пытался освободить свой разум от чрезмерной нагрузки. В голове у него метались картинки: крутящиеся атомы, разноцветные кубики, взрывы и блики света, а всё это путалось и не давало сосредоточиться.

Увидев, что попытки внушить умные мысли другу бесполезны, однокашник вздохнул и махнул рукой:

– О-кей, Гавра, я быстро отвезу в универ этот прибор и вернусь. Если хочешь, можешь подождать меня здесь, или зайдешь позже…

– А можно мне с тобой? – спросил Гаврила, которому совсем не хотелось идти домой. Он жил всего в двух кварталах отсюда, а это значило: мыть полы и заодно посуду по заданию мамы. А так можно было увильнуть от неприятных обязанностей и остаться в деле, где происходило что-то по-настоящему захватывающее.

Фарход просиял:

– Конечно! Поехали, мне не будет скучно и одиноко!

Они были хорошими друзьями. Вместе играли в футбол во дворе, свистели девчонкам на улице, запускали бумажных змеев, ловили скорпионов в арыках, а иногда подбрасывали учительницам под стол какие-нибудь мелочи, от которых те вздрагивали и раздражённо взмахивали указкой или ручкой. Они знали друг друга до мелочей, и даже в такие шалости умудрялись вкладывать соревновательный азарт и веселье.

– А далеко университет? – Пипкину совсем не хотелось идти пешком, а у Фархода велосипед был только один, значит, на общественном транспорте придётся передвигаться.

– На трамвае поедем, минут двадцать ехать… – сказал Фарход.

– У меня нет денег на билет…

– Гм… у меня только на меня… – растерялся Фарход. – Ладно, ты оставайся…

Однако Гаврила махнул рукой:

– Не беспокойся, мне не впервой «зайцем» ездить.

– А если кондуктор?

– Ну, высадит, не станет же убивать, – логично отметил Пипкин. – Такое уже было, даже штраф не взимали – что взять с семиклассника, который ростом за пятиклассника выходит?

Однокашник спорить не стал. Он быстро положил прибор в картонку, оделся, и они выскочили из дома.

Улица была солнечной и шумной: машины медленно тянулись в пробке, пешеходы спешили по своим делам, кто-то нес сумки с продуктами, кто-то обнимал газеты под мышкой. Дороги блестели от недавнего дождя, а отражения солнечных бликов играли на мокрой брусчатке. Из чайханы доносился аромат восточных блюд: пряный плов, пахлава, жареные кебабы. На тротуаре бегала собака, которая с настойчивым взглядом ждала, когда кто-нибудь бросит ей кусок мяса.

До остановки добрались быстро, и вот появился трамвай номер пятнадцать. Он был старым советским образца конца шестидесятых: облупившаяся зеленая краска на металлических боках, местами виднелись ржавые пятна; окна слегка дребезжали, а на передней панели тускло мигал старый фонарь. Народа в нём было немного, кондуктора вроде бы тоже не наблюдалось.

– Полезаем, – произнёс Фарход, и оба друга поднялись в салон.

Трамвай ехал мягко, хотя дребезжали двери, сквозь щели которых прорывался тёплый весенний ветер. Пахло свежей травой и расцветающей листвой, а солнечные лучи заливали салон, создавая ощущение света и спокойствия. На душе у ребят была благодать, казалось, весь город дышал вместе с ними.

Друзья уселись на скамью, Фарход положил на колени картонку с прибором и стал рассказывать дальше о специфике гиперпространства и временных флуктуациях при изменении гравитационных параметров:

– …например, «чёрная дыра» – это зона, где время и пространство фактически сжимаются… физические законы там не действуют… создаются параллельные миры…

Гаврила слушал не очень внимательно, точнее – совсем не слушал; просто делал на лице умный вид, а сам ворочал в голове вчерашнюю драку со Славой Тишкиным из старших классов. Слава был сплошной кулак: высокий, широкоплечий пацан с грубым подбородком и щетинистыми бровями, у него всегда были красные уши от ветра и грубый, слегка надрывный смех. В драке они здорово помолотили друг друга – Гаврила до сих пор ощущал тянущую боль в боку и хрустевшие синяки на руках и ногах, которые напоминали о победе тем, что он отстоял право первым стоять в очереди в буфете и не уступил старшеклассникам. Даже девочки стали смотреть иначе: отличница класса Лейла Ташпулатова, тонкая и серьёзная, с аккуратно заплетёнными в косу волосами и глазами, в которых проскальзывало скрытое благородство, прислала ему листок с нарисованным сердцем, пронзённым стрелой – корявая, но тёплая зарисовка, на которой сердце было чуть криво, а стрела – с рваной пером, будто сделанной в спешке; этот листок Гаврила бережно сложил в тетрадь, как трофей.

И вот, когда они проехали почти половину пути, в салон ввалилась толстая кондукторша лет, наверное, шестидесяти. Она была как будто вырезана из железа и старой кожи: короткая, коренастая, с тяжёлыми руками и сутулой спиной; лицо её было сплошной грубоватой морщиной, глаза – два маленьких уголька, нос покрашен от долгого пребывания на солнце, а в волосах виднелась седина, стянутые в пучок, который больше походил на шишку. Одетая в потёртый фартук, она двигалась с тем же торжеством, с каким ходят дворцовые надзиратели: у неё всегда был недовольный прищур, и, казалось, любой повод для бурчания был хорош.

Неизвестно, что стало причиной её дурного настроения: может, соседи не вернули соль, может, сыну не заплатили в огороде – но пассажирам доставалось за любую мелочь. Билет старый или помятый – «на тебе, гад», долго доставать деньги – «черепашка, пощёчина», требуют сдачу в две копейки – «афёра»; её голос был сух и резок, и когда она начинала лаять, шум в салоне поднимался такой, что новые пассажиры колебались, входят им или нет.

И вот она добралась до школьников.

– Ваши билеты! – потребовала она, сверкнув глазами как лазером.

Фарход с некоторым страхом вытащил билет и протянул. Кондукторша взяла его, развернула и рассматривала так внимательно, словно через микроскоп пыталась найти там бактерии: щурилась, подносила билет к носу, потом к свету, водила им вдоль денег в кошельке, будто и в бумажке могли быть спрятаны клещи заговоров. Никаких нарушений не обнаружилось – ни пятен, ни подделок – и билет был возвращён с таким презрением, будто только что оправдали нечто личное.