Атомный призрак. Удар из прошлого

– Я стал тянуть лошадь за ногу обратно, сопротивлялся несколько минут, пока из песка не показалась лапа с этим когтем. Она стала разрывать тело моей лошади, кровь брызнула во все стороны, в том числе и на меня. Я был ошеломлён, но не испуган. Прикладом ружья ударил по лапе. Та замерла, а через несколько секунд из песка выглянула огромная страшная морда с пастью. Там были зубы-пилы, таких я никогда не встречал. Я сразу понял, что это и есть тот самый сцерцеп, о котором говорят столько много бедуины…

Глаза Саида блестели, как у человека, вновь переживающего каждое мгновение.

– И я знал, что сражение с этим чудищем мне не выиграть, если не буду более быстрым и смелым. К счастью, у меня была с собой ручная граната, я её ношу с моей прошлой военной жизни. Я выхватил её из-за пояса, выдернул чеку и бросил прямо в пасть…

Саид слегка прикрыл глаза.

– В эту секунду меня стало тошнить, буквально выворачивать наизнанку, кровь билась в голове, казалось, что мозги сейчас взорвутся… Но взорвался сцерцеп, который проглотил гранату. Бах! – и окровавленные останки разлетелись по песку…

Слушавшие эту историю французы ахнули и переглянулись. Саид это заметил, и продолжил:

– Я же встал, собрал вещи… Меня не интересовало мёртвое чудовище. И мне не хотелось оставаться тут, так как могли появиться ещё другие, а гранаты у меня больше не было… Мне было жаль мою лошадь, с которой я прошёл немало дорог… На её боку торчал коготь с оторванной лапой. Я выстрелом из ружья отделил коготь и взял его в качестве трофея… Но никто в племени не поверил мне, что это принадлежало сцерцепу, когда я вернулся обратно…

Старейшина, который до этого слушал рассказ с закрытыми глазами, признался, чуть наклонив голову, будто признавая тяжесть сказанных слов:

– Да, мы не поверили… Саид храбрый воин, однако было невозможно поверить, что ему удалось победить порождение демона. Над ним насмехались многие наши воины, и дело не дошло чуть до схватки, но я остановил… Я приказал ему выкинуть этот коготь от греха подальше…

Саид кивнул и продолжил уже ровным, но глухим голосом:

– Я думал выкинуть, как и сказал мне старейшина Али, но моя супруга предложила коготь продать торговцу в Бариге, чтобы купить новую лошадь. Без лошади воин – не воин. И я отправился в город. Только торговец оказался жадным, он не верил, что это принадлежит сцерцепу, и дал несколько монет, на которые не то что коня – козу не купишь…

Африканец замолчал. Его взгляд потемнел, как ночной песок, а пальцы скрестились на коленях, словно он сдерживал раздражение и усталость.

Гости некоторое время молчали, будто переваривая услышанное. В их глазах читалась смесь недоверия и профессионального восторга, губы шевелились без звука. Потом они перешли на быстрый, напряжённый разговор между собой, обмениваясь словами, непонятными для бедуинов. В шатре начали звучать странные, чужие термины – «магнитные поля», «инфразвук», «регенерация», «метаболизм» – эти звуки ударялись о тканевые стены, как невидимые насекомые, и гасли, оставляя после себя лёгкий гул. Саид терпеливо ждал, прислонившись к ковру; его взгляд был каменным, но в нём скользило едва заметное презрение. Старейшина тоже молча наблюдал, перебирая чётки, словно ожидая конца какого-то затянувшегося обряда.

Наконец Жан, сделав широкое движение рукой, оборвал спор коллег и повернулся к собеседникам:

– Спасибо, мы получили то, что нас интересовало. Завтра сюда прибудет наша основная экспедиция. Это три бронетранспортёра и две легковые автомашины. Будет также клетка-ловушка. Мы хотели, чтобы ты, Саид, сопровождал нас… Показал то место, где на тебя напал сцерцеп…

Но Саид усмехнулся, губы его изогнулись, но глаза остались холодными:

– Это пустыня… Там нет ориентиров, один бархан не отличается от другого. Я не смогу найти то место… Да и желания туда идти нет… Это место не для людей…

Французы приняли это совсем за другое.

– Храбрый воин Саид испугался? – ехидно спросил второй учёный. – Тот самый, что отстоял право иметь жену?..

Саид вскочил. Его руки сжимались в кулаки, суставы побелели, глаза сверкнули, как сталь на солнце, дыхание стало резким. Он шагнул вперёд, и по выражению лица было ясно: ещё миг – и сабля с пояса отлетит в руку, пара движений – и головы французов слетят с плеч. В воздухе повисла тягучая, опасная тишина.

Старейшина резко поднял руку, как дирижёр, останавливающий оркестр:

– Успокойся, Саид, это наши гости!

И обратился к французу, голос его стал твёрдым, как камень:

– А вам, уважаемый, следует помнить и о правилах для гостей, не оскорблять моих людей.

Француз опустил глаза и пробурчал слова извинения, не слишком внятные, но с явно сдавленным раздражением.

Тогда вмешался Жан – его голос зазвучал мягко, дипломатично:

– Послушай, Саид, я не стану настаивать, смотри сам… Мы дадим тебе денег, на которые ты сможешь купить себе новую лошадь, а также стадо верблюдов. Ты станешь богатым… И тогда жена твоя будет носить золотые украшения, как и подобает супруге великого воина, а не медные кольца, что она имеет сейчас… А то, что ты не боишься, я это знаю – ведь ты и раньше без страха ходил в Эску…

Саид молчал, не сразу отвечая. Он стоял посреди шатра, высокий, в тени, похожий на тёмный столб. На лице его не было ни благодарности, ни злости – только странная смесь напряжения и сосредоточенности. Взгляд упал куда-то в ковёр, будто он видел там не узоры, а песчаные дюны, утренний холод пустыни и тёмную яму, где погибла его лошадь.

Внутри него боролись две силы. Одна – древняя, гордая, с которой он рос с детства: бедуин не продаёт свои следы, не становится проводником чужаков к месту, где живёт зло. Другая – новая, трезвая, холодная: без лошади он действительно перестал быть воином; жена смотрит на него иначе; сыновья из других кланов смеются. Золото могло бы вернуть ему не только лошадь, но и уважение.

Скулы Саида напряглись, губы стали тонкими. Он провёл ладонью по лицу, как будто смывая с него гнев и песок. Его глаза чуть смягчились, но в глубине ещё сверкала сталь.

Он поднял голову и посмотрел прямо на Жана. Тот выдержал этот взгляд – испытующий, долгий. Французы застыли, ожидая ответа. Старейшина тихо перебирал чётки, не вмешиваясь.

Саид наконец заговорил глухо, будто каждое слово отрывалось от сердца:

– Вы говорите много… Вы обещаете золото… Но вы не знаете, куда идёте. Пустыня не любит чужаков. Там песок не прощает тех, кто пришёл с клетками. Я не боюсь – я видел смерть в лицо. Но если я поведу вас, я поведу не за золото… а чтобы знать, что мои шаги не отведут беду к моему племени.

Он замолчал, в шатре снова повисла тишина. Французы переглянулись – они явно не ожидали таких слов. Взгляд Саида был теперь спокоен, тяжёл, как камень, он больше не напоминал разъярённого зверя – скорее охотника, который решил, что будет делать дальше.

Старейшина слегка улыбнулся, щуря глаза, словно солнце уже било ему прямо в лицо:

– Соглашайся, Саид. Нам гарантируется безопасность и спокойствие.

– Хорошо, я пойду с вами, – глухо, будто нехотя, произнёс африканец. Глаза его стали узкими, ничего не выражали – две чёрные щели, в которых читалось не покорство, а сдержанное, выверенное решение. Он стоял, как скала: ни радости, ни страха, только тяжёлая тень в глубине зрачков.

– Вот и хорошо, – обрадовались гости. Жан прибавил, чуть кивнув:

– Завтра тогда выступаем, будь готов… А это, – он достал пачку франков, бросил на поднос, – тебе задаток. Остальную часть получишь после возвращения. Мы слово своё держим.

– Я тоже, – коротко усмехнулся Саид. Он склонил голову перед старейшинами, не попрощался с гостями, повернулся и вышел из шатра. Двое французов проводили его нескрываемым презрительным взглядом – у одного губы чуть скривились, у другого дёрнулся уголок носа, будто от дурного запаха. А Жан, глядя ему вслед, был вынужден признать про себя: этот человек гордый, самостоятельный, с ним будет непросто, он не позволит давить на себя – за себя он постоит.

– Мой один из лучших воинов, – негромко заметил бедуин, не столько хвалясь, сколько напоминая, что Саид – не наёмник, а воин.

…Утром всё племя разбудили клаксоны – визгливые, режущие ухо сигналы. По барханам, как по ступеням, шли две легковые машины марки «джип» – тёмно-зелёные, с закопчёнными выхлопными трубами, их колёса легко перемалывали песчаные гребни, разбрасывая золотистый песок веерами.

За ними, тяжело, как бронированные звери, двигались три серо-коричневых бронетранспортёра. Из-под их широких колёс камни вылетали пулями, моторы натужно гудели, отдаваясь в земле низким рокотом. Сидевшие на броне солдаты – в очках, с закатанными рукавами – с пренебрежением и любопытством смотрели на шатры бедуинов, как на декорацию, а не на живой дом. Стволы крупнокалиберных пулемётов были приподняты, смотрели вверх – прибывшие явно не считали местных врагами, но и дружелюбия не проявляли: их вторжение было открытым и наглым. Однако никто не дерзнул ответить – ни один клинок не был вынут из ножен, ни один затвор не передёрнут: все помнили наставление старейшины.

Солнце тем временем уже поднималось и начинало палить нещадно, выжигая тени. Ночная прохлада пустыни исчезала, барханы становились яркими, как расплавленное золото. Пока воздух оставался прозрачным, горизонт был резким, но через несколько часов горячие струи начнут играть, искривляя реальность миражами.

Верблюды и лошади племени тревожно фыркали, дергали поводья, всполошённо вертели ушами, слыша непривычные звуки клаксонов и рев дизельных двигателей. Животным не нравился этот запах – резкий, горький, чужой, вязкий, как гарь от костра с пластиком. Они переступали с ноги на ногу, некоторые тянулись к тени шатров, прижимали уши, фыркая, будто желая вытолкнуть из ноздрей незнакомый смрад.

Выскочившие из жилищ бедуины, прикрывая ладонями глаза от бликов солнца, с изумлением и тревогой наблюдали, как колонна техники замедлила ход и остановилась у шатра старейшины. В воздухе стоял тяжёлый запах дизельного выхлопа, и тонкая завеса пыли оседала на их белые бурнусы.

Некоторые солдаты, спрыгнув с машин, стали распахивать боковые люки и выгружать ящики. Их больше всего интересовало огромное сооружение на шести массивных колёсах, которое тянул последний бронетранспортёр. Это была клетка-ловушка: сваренная из толстых труб и стальных прутьев, она походила на передвижной форт. Сетчатые панели блестели свежей смазкой, внутри лежало сложенное оборудование – блоки электрошокеров, бочки с водой, верёвочные сети, приборы с мигающими лампочками. Клетка была почти с дом, и казалась диковиной среди песков.

Дети, привлечённые шумом, выскочили из-за шатров, подбежали ближе, вытянув шеи, и тянули руки, чтобы потрогать непривычные предметы и форму солдат. Один из французов резко обернулся и зло цыкнул:

– Reculez! Allez-vous-en d’ici, gamins! Ce n’est pas un cirque!

Дети, вспугнутые, шарахнулись назад, переговариваясь между собой:

– هذولا جنود مجانين!

– تعال، لا تلمس شيئا!

Взрослые что-то строго им сказали:

– ابتعدوا، هذا ليس لعبا! – и с этого момента ни один ребёнок больше не осмелился подходить к машинам и солдатам.

Из первого «джипа» вышел офицер, судя по нашивкам – майор. Форма цвета хаки была свежей, выглаженной, на поясе – два пистолета в чёрных кобурах. Серый берет прикрывал начисто выбритую голову, а зеркальные противосолнечные очки прятали взгляд – именно глаза чаще всего выдавали чувства, а у него лицо оставалось каменным. Широкие плечи, крепкая шея, руки в перчатках – всё в нём говорило о человеке, привыкшем командовать и быть уверенным, что ему подчинятся.

Майор крикнул по-французски, его голос хлестал воздух, как плеть:

– Louis! Où es-tu? Martin! Jules! Où diable êtes-vous passés? Combien de temps je dois vous appeler ici? On va finir par se couvrir de poux dans ce trou… (Луис! Где ты? Мартин! Жюль! Куда вы запропастились, черт вас подери? Долго мне здесь вас окликать? Совсем завшиветь можно в этом месте…)

Из-за другой стороны шатра, переговариваясь между собой, появились трое французов, которые ночевали в собственной палатке. Они отказались от гостеприимного приглашения остаться у старейшины, предпочитая своё пространство. Однако давно уже были на ногах – просто проверяли показания приборов, расставленных в песках.

Жан подошёл к майору и поздоровался.

– Ну, какие новости? – спросил майор, продолжая окидывать местность взглядом, в котором сквозило презрение. Он смотрел на бедуинские шатры, как на рваные палатки нищих, а на людей – как на случайных статистов. Нос чуть морщился, будто запах чужой жизни его раздражал, губы сжимались в тонкую линию. Здесь ему было неприятно, но приказ – есть приказ.

Биолог стал объяснять:

– Мы проводили замеры… Приборы показывают, что пустыня, несмотря на кажущуюся безжизненность, биологически активна. Индексы достигают ноль девять, а параметры по энергозамерам…

– Говорите яснее, я вам не учёный, а солдат, – с ноткой раздражения перебил офицер. – Что вы обнаружили?

– То, что в пустыне действительно что-то проживает, и мы это должны поймать, – ответил Жан. – Легенды не врут: в Эску есть чудища.

Майор хмыкнул, скептически качнув головой:

– А вы уверены, что военное ведомство заинтересуется этими животными? На кой ляд нам звери, мы же не зоопарк какой-то…

У биолога были свои мысли на сей счёт. Он чуть подался вперёд, понизил голос и сказал, словно читая лекцию:

– Напрасно вы иронизируете, майор. Эти животные обладают такими свойствами, какими не владеет никто на Земле. Есть такая наука – бионика. Она позволяет использовать принципы живой природы в технике. Так, первые геликоптеры появились, когда инженеры изучили строение и принципы полёта стрекозы: два независимых крыла, создающих подъёмную силу и позволяющих зависать на месте. Подводные лодки мы тоже конструируем, глядя на морских животных – дельфинов, тюленей, акул. Их обтекаемая форма, микрорельеф кожи, система управления плавниками позволяют достигать невероятной глубины и выдерживать давление воды. Эти принципы уже давно внедрены в военные проекты, чтобы увеличивать скорость, манёвренность и незаметность.

Майор, наблюдая, как солдаты по указке двух других учёных выгружают из грузовиков ящики с приборами, хмыкнул:

– Так мы будем ловить стрекозу? И стоило для этого пригонять сюда бронетранспортёры и строить эту огромную клетку? Как вы сказали, мои люди закупили тонну мяса – для чего? Кормить местный сброд?

Жан недовольно сжал губы:

– Я сказал о стрекозе лишь для сравнения. Сцерцепы – так бедуины называют таинственных животных Эску, – обладают свойствами, которые мы можем использовать в качестве оружия.

Слово «оружие» заставило майора напрячься. Он чуть приподнял голову, взгляд под тёмными очками стал жёстче, уголки рта дрогнули. Это была его любимая тема. Оружие означало власть, карьеру, отчёты наверх, финансирование.

– Если это связано с разработкой оружия, тогда я одобряю вашу настойчивость в министерстве обороны, – произнёс он уже другим, более деловым тоном. – Париж превыше всего. Мы должны опередить всех, особенно потенциальных врагов. Пока ещё коммунисты не добрались сюда, шанс стать обладателем нового вида оружия будет у нас. А что, кстати, это за оружие?

Жан почесал переносицу, собрался с мыслями:

– Сцерцепы поражают живые организмы, используя какие-то электромагнитные волны. Какие точно – мы пока не знаем. Но зато известно, что люди теряют сознание, их тошнит, останавливается сердце, возможен паралич нервной системы – то есть они не способны к активным действиям. Понимаете, что это означает? Особенно на поле сражения?..

Майор с удовлетворением щёлкнул языком, в его голосе прозвучала откровенная жадность:

– Да, это отлично. Можно победить врага, не произведя ни одного выстрела. Напустил волну – и вся армия лежит бездыханная. Прекрасно! Можно производить обстрел из космоса, и огромная территория окажется безжизненной – это поэффективнее ядерного оружия.

Он закрыл глаза, представляя эту картину: перед внутренним взором вставали ряды врагов, корчащихся и падающих, словно скошенных невидимой косой; танки, застывшие без экипажей; города, обрушивающиеся в тишине; а над всем этим – флаг Франции, одинокий и торжествующий. Его ноздри слегка раздувались, уголки губ дрогнули в полуулыбке, в которой смешались военная прагматика и азарт охотника, чуявшего новую добычу.

Жан улыбнулся:

– И я об этом твердил вашим твердолобым генералам, и, слава Богу, многие из них поняли и поддержали меня.

К офицеру подбежал рыжеволосый сержант – крепкий, коренастый, с веснушчатым лицом и обветренными руками. Рыжая щетина торчала из-под пилотки, на шее болталась кружка, а ремень на животе был затянут так туго, что казался бронёй. В голосе звучала привычная армейская торопливость:

– Господин майор, нам нужно разгружаться?

– Нет, – ответил тот. – Останется только один «джип» и два рядовых, они будут поддерживать с нами радиосвязь и информировать нашу базу о результатах экспедиции. Сгрузите им продовольствие и рацию. Мы не будем терять времени и поедем дальше. Я планирую осуществить операцию по поимке сцер… сцип… этих пустынных гадов в течение двух-трёх дней…

– Есть! – отчеканил сержант и, развернувшись на каблуках, побежал обратно к бронетранспортёрам.

Бедуины стояли и продолжали хмуро смотреть на солдат. Их глаза были тёмными, лица неподвижны, лишь лёгкий ропот шелестел в тени шатров. Им не нравились эти чужаки, но и мешать не хотели. Из шатра появился старейшина; с некоторым ехидством сказал что-то своим людям, и те заулыбались.

Понимавший немного арабский второй учёный тихо перевёл фразу Жану:

– Он говорит, что пустыня нас поглотит, что Аллах не защищает тех, кто ослушивается его.

– Ну, мы это ещё посмотрим, – крякнул Жан. Он всегда был уверен в себе. Жизнь научила его держать нос по ветру и чувствовать, где есть слава и признание, а значит – деньги и профессиональный рост. За сцерцепа он мог получить Нобелевскую премию – не мира, конечно, а по биологии или хотя бы военную награду, но заголовки газет всё равно будут с его именем. Честолюбивый и амбициозный, он при этом не шёл по трупам: всё добивался сам. Эти качества заметили в Министерстве обороны, когда предложили ему возглавить сектор специальных биологических исследований в Институте палеобиологии. За пять лет он добился впечатляющих результатов, и не одна его разработка уже нашла применение в военной сфере. А сейчас – сцерцеп: шанс сделать его имя знаменитым на весь мир.

Майор захохотал – слова старейшины ему показались абсурдными:

– Ох уж эти туземцы. Жили в темноте и продолжают жить в нём. Им не видать благ цивилизации как своих ушей. Пустыня – вот их жизненный удел. Их верования – сплошной туман и первобытный век…

В этот момент к ним подошёл Саид. Он был всё в той же одежде – длинная песочного цвета накидка, тюрбан, из-под которого выбивались короткие жёсткие косички. На груди крест-накрест висел патронташ, в руках он держал старую, но ухоженную винтовку; сабля висела у бедра. По походке было видно: это не слуга, а воин, привыкший полагаться только на себя.

– Я готов, – коротко сказал он.

Майор с удивлением посмотрел на африканца, приподнял бровь под очками: чего ему нужно?

Жан поспешил пояснить:

– Это наш проводник.

– Проводник? – скривился офицер. – Зачем нам проводник? У вас же есть приборы… И у меня тридцать легионеров, которые без оружия расправятся с сотней партизан…

Саид не шелохнулся, словно не услышал презрительных слов. Но уголки его губ чуть дрогнули, и взгляд стал тяжелым, как песчаная буря, готовая сорваться с горизонта. Он стоял прямо, плечи расправлены, голова чуть приподнята; в этой позе не было ни заискивания, ни покорности – только сдержанное достоинство и скрытая ярость. Черные, как обсидиан, глаза глядели на майора спокойно и холодно, будто оценивая не человека, а кусок пустыни, который можно пересечь, но невозможно изменить.

Руки его лежали на ремне винтовки так естественно, словно оружие было продолжением тела. Казалось, ещё миг – и он ухмыльнется, произнесёт что-то резкое, но Саид лишь слегка повёл плечом, как бы стряхивая пыль с накидки. Это был тот жест, который бедуины делали, когда хотели показать: «Я выше слов, но всё запомнил».

Ветер поднял крошечный вихрь песка у его ног, зашуршал в складках одежды, словно подчеркивая молчаливое напряжение. В этом молчании чувствовалась сила – не бравада наёмника, а уверенность человека, которому пустыня роднее любого оружия и который знает: даже тридцать легионеров в ней – не хозяева.

Француз с досадой махнул рукой:

– Приборы регистрируют общий биологический фон, а не конкретную особь. Этот человек встречался со сцерцепами, знает, где их можно встретить…

– А-а-а… – протянул майор, с подозрением рассматривая Саида. В его взгляде читалась привычная настороженность: для него любой местный – потенциальный враг. Вчерашний крестьянин или торговец мог ночью превратиться в моджахеда, напасть из засады, а наутро снова торговать пряностями. Майор не раз видел на обочинах дороги высохшие головы доверчивых легионеров, насаженные на колья – молчаливые памятники легкомыслию и ярости этих земель. Эта память въелась в него и сделала подозрительным, грубым и жестким.

Через полчаса все было готово. Биолог подошёл к оборудованию – это были тяжёлые серые термостаты на широких рёбрах-опорах, с мигающими зелёными индикаторами и тихим гулом компрессоров. Внутри, за герметичными дверцами с толстой прозрачной пластиной, в замороженном состоянии лежали куски верблюжьего мяса и конины, аккуратно уложенные в металлические лотки, словно трофеи на витрине. Жан проверил температурные показатели, прислушался к работе агрегатов и, удовлетворённо кивнув, вернулся к машине.

Тем временем коллеги установили на первый «джип» два небольших прибора с антеннами, похожими на пучки сухих трав, а ещё два закрепили на бронетранспортёре прямо рядом с крупнокалиберным пулемётом. Там же разместились и солдаты, ругаясь сквозь зубы на солнце, пыль, проклятый климат и местных, которые, по их словам, «дышат злобой».

Жан, Саид и майор уселись в переднюю легковую машину, за рулём которой сидел тот самый рыжеволосый сержант.

– Давай, поехали, – приказал майор, и «джип» дёрнулся с места. Колёса разрезали песок, подняв столбы мелкой, как мука, пыли. Мотор натужно гудел, обжигаемый солнцем капот дрожал, а стёкла тут же покрылись налётом золотистого песка. За ним, чадя моторами, двинулись бронетранспортёры. Металлическая клетка, закреплённая на последней машине, скрежетала и звенела, словно железный зверь, и этот скрежет отдавался в ушах.

Ни один бедуин не бросился вслед, не махнул рукой – люди молча стояли, с прищуром провожая колонну, пока та не растворилась за линией барханов. Остался лишь второй «джип» с двумя солдатами и палатка трёх учёных.

Старейшина, глядя на уходящую экспедицию, приказал соплеменникам возвращаться к обычным делам. Сам же с несколькими мужчинами направился на скотный рынок в Баригу: деньги, полученные от Жана, он не собирался хранить мёртвым грузом. Как и любой бедуин, он считал настоящим богатством не бумагу, пусть и французского производства, а животных. Верблюд – это пища, транспорт, торговля, жизнь, и чем больше их у племени, тем крепче оно стоит на ногах.

Тем временем экспедиция продвигалась на юг. Пейзаж постепенно становился всё более однообразным: бархан за барханом, серо-жёлтая волна пустыни, по которой с глухим рычанием ползла колонна. Саид, сидя рядом с сержантом, поднимал руку и показывал направление, будто читал карту в самом песке: по линии барханов, по цвету и запаху ветра, по знакам, известным лишь ему. Майор, чертыхаясь, сверялся с спутниковой картой – прямыми линиями и холодными цифрами, которые здесь, в зыбкой пустыне, теряли смысл. Жан, не отрываясь, следил за показаниями приборов, и стрелки на экранах тихо подрагивали, намекая: где-то здесь, среди этого безмолвного моря, шевелится то, ради чего они приехали.

Жара становилась всё сильнее и сильнее. Солнце над пустыней висело, как расплавленный медный диск, тяжёлый и безжалостный, будто гигантская печь. Казалось, что если прямо на капот «джипа» разбить яйцо, то через минуту получится яичница с хрустящей корочкой: металл шипел, раскаляясь до белого, воздух дрожал густыми волнами, а песок, отражая свет, пылал изнутри, как тлеющий уголь.

Но никто о еде не думал. Люди молча доставали из холодильных ящиков бутылки с «колой», с хрипом открывали крышки и заливали жидкость в пересохшие горла. Питьё охлаждало только на миг, но облегчения не приносило: пот ручьями стекал по лицам, впитывался в ткань камуфляжа, оставляя солёные разводы. Майор уже снял серый берет, расстегнул воротник, вытирая шею платком. Жан, не выдержав, стянул куртку, обнажив потный, липнущий к телу хлопок. Лишь сержант молча крутил руль, поджав губы, а африканец, привычный к палящему воздуху, напряжённо всматривался вперёд, сжимая винтовку, будто это придавало ему сосредоточенности.