Твой психолог был неправ. Почему терапия бывает бестолковой и ранящей

Так или иначе, психолог довольно эмоционально ответила что-то вроде того, что ей вообще-то тоже неприятно, когда она старается для меня столько времени, а я только сопротивляюсь и никак не хочу внятно отвечать – так может быть, нам имеет смысл в таком случае прекратить работу?

Ох, честно говоря, в результате этих встреч я на несколько лет вперёд потеряла желание получать «новый ценный опыт» личной терапии! Мне-то казалось, что я выворачиваю себя наизнанку, чтобы как можно точнее показать себя именно такой, как на самом деле и есть. Услышать что-то вроде «недостаточно хорошо стараешься, чтобы быть понятой» было очень чувствительным щелчком для меня.

Сейчас, когда я знаю о себе немного больше, чем в 19 лет, мне, конечно, понятно, что всё это случайно попало в травму моей личной истории. Дело в том, что первые 2 года жизни маленькая Алиса постоянно истошно вопила (наверняка изо всех сил стараясь быть услышанной и понятой), буквально круглые сутки, но никто из моих близких так и не смог понять, с чем именно это было связано. Тема «меня никто не слышит и не видит такой, какая я есть на самом деле» всплывёт в моей жизни ещё очень много раз, а первый же опыт в терапии бахнул в одну из моих самых уязвимых точек.

Что ж, я всё равно не отчаялась: плюнула пока на индивидуальные консультации, зато начала ходить на обучающие и терапевтические группы. Что-то собирала там да сям: арт6, «телеска»7, когнитивно-бихевиоральная терапия8… подождите-подождите! КБТ как будто что-то попробовала мне объяснить: ты знаешь, эмоции появляются не просто так, а приходят следом за мыслями.

Я узнала о депрессии и тревожности, и поняла из описаний, что моё «болезненное, неспокойное и неприятное состояние», похоже, имеет вполне конкретное название.

Прошла тесты, которые подтвердили субклиническую депрессию и высокую личностную тревожность – показатели для работы в когнитивно-бихевиоральном подходе. В подходе, между прочим, с математически доказанной эффективностью, а не вот это вот всё. Так может, просто не стоило соваться с таким запросом именно в гештальт?

Так-так-так! Я с удвоенным энтузиазмом прыгнула в бой. Ходила на занятия, заполняла таблички, заново отслеживала эмоции и связанные с ними автоматические мысли, отлавливала и корректировала неадаптивные убеждения. В общем, как паинька выполняла все «домашки». Получила массу удовольствия от логически обоснованной и понятной теории и с интересом игралась новой для себя научной моделькой.

По окончании курса групповой терапии заполнила тесты и… столкнулась с тем, что не изменилось ничего. В общем-то, не удивительно, потому что по моим ощущениям моё состояние тоже никак не поменялось. Научно доказанный в своей эффективности метод оказался для меня абсолютно неэффективным. Мой запрос снова не вписался в чужую готовую модель.

Каждый психолог желает знать, где сидит… симптом

В какой-то момент бесконечных попыток и поисков стало вырисовываться, будто бы некоторые особенности моей психики похожи на особенности психики человека с травмой в очень раннем детском опыте – может быть, в возрасте до года или даже до появления на свет. А это может означать, моя дорогая, что вообще-то ты мало что можешь вытащить из словесных болталок – тебе нужно идти и баюкать свою боль через телесные практики.

О, конечно же, я пошла!

Довольно продолжительное время, параллельно терапевтическим группам, ходила на всевозможную «телеску», и телесные практики ярко показали мне интересный и связанный с темой побочный симптом. Больше всего он запомнился в одном из упражнений: пока все остальные участники группы нежились в роли младенчиков и любящих мам, я почувствовала только, что перестаю дышать и теряю контакт с телом.

То есть я, конечно, дышала, вот только при этом «не чувствовала», что дышу. Как будто каждый вдох и выдох нужно было сознательно контролировать, чтобы дыхание продолжалось. Я «знала», что ко мне прикасается другой человек, и одновременно с этим будто бы не ощущала контакта. Это было всё равно, что быть неживой – знаете, вообще-то, столкнуться с этим впервые было довольно пугающе! А ещё в помещении было тепло, и моя одежда была тёплой; но я начала замерзать и долгое время никак не могла согреться.

Раз за разом оказывалось, что если я попадаю вот в это состояние, то дальше почему-то ничего уже не срабатывает. Что же, ценный опыт, конечно, всё впрок; но и телесные практики, похоже, тоже на мне работали как-то не так, как это предполагалось. Да что же это такое, в конце концов!

Холод как сигнал попадания в травму встречался в моём опыте не один раз. Так, например, однажды на группе по психоанализу после какого-то обсуждения – совершенно не помню, что именно это была за тема, какое-нибудь очередное «меня никто не слышит и не понимает достаточно точно» – я тоже почувствовала что-то подобное особенно отчётливо. Заботливые ведущие тогда не смогли скорректировать мой симптом через психологическую работу, зато завернули меня в плед и поставили обогреватель у ног.

Я чувствовала, что в помещении тепло, даже жарко, и что моя одежда жаркая, и что обогреватель стоит ко мне в упор и через джинсы обжигает мою кожу – и одновременно меня колотило от холода! Это было, гм, своеобразно. Очевидно, холод был внутренним и отказывался отступать перед чем-то внешним. Но почему-то, даже если мы с психологами ловили это состояние в текущем моменте, ни у кого не получалось с этим как-то поработать. Был только холод, один лишь холод и чувство потери контакта, которое никак не получалось обойти ни с одной из сторон.

Несовпадающие паззлы как решение нерешаемой задачи

Достаточно бестолковыми мои пробы в психотерапии оставались лет до 23, пока мне не встретилось то самое символическое моделирование на обучении у Татьяны Викторовны, которое мне как клиенту очень подошло.

Для «демонстрации силы» необычного метода как раз нужен был доброволец с каким-нибудь сложным и «нерешаемым» вопросом. Ох, ну конечно, я вызвалась.

В актуальном для того времени виде мой запрос звучал как-то вроде того, что у меня почему-то не получается нормально работать с психологами, я чувствую себя словно бы отгороженной ледяной стеной от них, да и от людей в целом, иногда. Я поднимала тему сопротивления в работе с психологами и раньше, в других подходах, но это не слишком-то проясняло или сдвигало хоть что-нибудь. Что мне терять, попросили же «сложный» вопрос.

СиМ происходит через работу с ощущениями и метафорами, и мы с Татьяной Викторовной довольно долго так и сяк ходили вокруг образа окружающей меня ледяной стены – вихря из миллиарда крошечных, острых, вращающихся на бешеной скорости ледяных осколков. Через них будто бы невозможно было ни разглядеть хоть что-нибудь, ни дотянуться до меня извне, и я изнутри тоже не могла протянуть руки наружу и не быть раненой при этом.

Образ никак не поддавался ни трансформации, ни даже более детальному знакомству, пока Татьяна Викторовна вдруг не спросила: «Есть ли какая-то ещё точка в пространстве, из которой можно наблюдать происходящее там?».

Неожиданно это развернуло весь ход процесса! Вихрь исчез, как если бы я смогла из него просто телепортироваться и оглядеться, наконец, что именно происходит снаружи.

Мы продолжили исследовать «местность», и на вопрос: «И есть ли кто-то ещё рядом с тобой там?» – я вдруг увидела в своём воображении пару человечков. И никакой стены осколков между нами! Так-так.

Дальше оказалось, что человечки вполне дружелюбно что-то протягивают мне. Это были фигурки по типу паззлов или фрагментов детских игрушек, когда есть дощечка с формочками, и нужно к формочке подобрать подходящую деталь, совместить с разъёмом. Оказалось, что у человечков есть разъёмы в груди, и они протягивают свои детали мне как подарок, хотят подружиться. А у меня есть свои разъёмы и свои детальки, и я тоже могу им их предложить. Вот только наши детальки совершенно разных форм и не подходят для обмена.

На этом моменте, увы, я заржала в голос и испортила весь процесс – вовсе не испортила, на самом деле, потому что уже получила все свои ответы. Мне стало очень-очень легко и хорошо. Я прекрасно поняла, что именно сообщило мне моё подсознание и от чего столько лет защищало меня стеной холода. Это дурацкое чувство, что мне нечего дать людям, а людям нечего дать мне, потому что детальки не совпадают. Просто не совпадают, и всё. Вы даже представить себе не можете, что всё это для меня означало!

Это словно бы по щелчку поставило на место какую-то невероятную кучу прежде непонятных мне раздробленных процессов, связанных не только с озвученным запросом.

Например, почему я была глубоко ранена в своих первых отношениях: тогда мне казалось, что какие-то очень важные «паззлы» совпали, а для второго человека оказалось, что это вовсе не главное для жизни и для семьи. Для меня это было не просто главным, для меня в том времени это была сама жизнь.

Стало понятно и то, почему во вторых – на тот момент нынешних – отношениях я больше пяти лет выбирала продолжать находиться, не чувствуя достаточного совпадения в значимых ценностях, очень мало понимания в повседневной жизни, мало общего языка. Это не было похоже на что-то, как хочется жить до старости – только я и не была уверена, хочу ли чего-то «на всю жизнь» в этой теме для себя. Ведь я тогда чувствовала себя такой разломанной: мне ли строить семью, рожать детей, калечить их своими таракашками.

Из произошедшего в СиМ стало вдруг понятно, что только такие отношения не могли причинить мне настоящую боль и настолько сильно меня разрушить, как это произошло в предыдущих. Находиться в таких отношениях было способом моей психики обеспечивать себе безопасность: я не была готова оказаться «свободной», как если бы это обязывало меня тут же искать подлинной близости.

Нужно ли говорить, что мы тогда вообще перестали ругаться – а зачем, если паззлы не совпадают, и что же, в таком случае, можно от человека ждать? Через пару месяцев после я завершила эти отношения, хотя не могла сделать этого в течение пяти с лишним лет.

Интересно, что той же осенью я встретила будущего мужа, с которым детальки совпали «от и до». Сложно передать словами, насколько было небезопасно довериться этому знакомству и такой скорости, снова оказаться в опыте, где ты уязвим и открыт. В том времени это был прыжок чистой веры и ставка «всё на зеро»! Сейчас пошёл девятый год как мы вместе, поддерживаем друг друга в своих проектах, дочку растим. Детальки пока всё ещё совпадают. Илюха, я знаю, что ты это читаешь, – привет!

Победы и ключи к исцелению

С тех пор утекло много водички, а я проделала большое количество работы как клиент и как специалист.

С момента встречи с СиМ я перестала считать себя «неправильным» клиентом, ведь теперь стало ясно, как могу себя чувствовать и как могу работать в процессе, когда «контакт есть». Перестала считать, что должна соглашаться с упрощением или искажением моих переживаний только ради того, чтобы случайному неподходящему психологу было удобнее работать внутри ограничений его компетентности или силы. Начала более точечно подбирать, что же составляет мои паззлы. Научилась фильтровать то, что не подходит, не чувствуя себя в этом «бракованной» – в психотерапии в том числе.

Потихоньку, за годы последующего опыта в психологии, моя фоновая болезненная тревога размылась и практически стёрлась. Не то чтобы получилось «вылечить» или хотя бы разобраться, с чем это было связано на самом деле. Но будто бы постепенно я стала больше этой боли, и она перестала затапливать меня целиком.

Тем неожиданнее было встретиться с этим же ощущением холода в 30 лет, спустя 10 с лишним лет от начала работы!

Я прошла долгий путь в психологии и чувствовала большие его результаты: счастливая, любимая, ставшая мамой, увлечённая делом, нашедшая себя и как клиент, и как практик в процессуальной работе. И вот в одну из ночей на фоне затянувшейся простуды словила тревожное настроение и вдруг обнаружила, что снова мерзну, несмотря на нормальную температуру тела, горячие батареи и толстенное одеяло! Мои ноги под этим одеялом вдруг оказались совершенно ледяными.

Ого, ни хрена себе, что-то почти забытое, но такое знакомое! Ну, это вызов, конечно: смогу ли повзрослевшая и столько всего победившая я что-то сделать с непобедимым соперником из своего прошлого.

Когда какое-то продолжительное время работаешь в терапии, то бывает несложно представить: если бы ко мне пришёл на консультацию клиент с такой ситуацией, как у меня сейчас, как бы я его повела дальше?

Часто следом за этим вопросом узелки развязываются, процессы сдвигаются, ответы приходят. Некоторые мои клиенты с большим опытом наших консультаций, уже завершившие терапию со мной, про подобное шутят, что завели у себя в голове «внутреннюю Алису», и в трудных ситуациях могут спросить себя: «Что Алиса мне бы сейчас сказала?» – забавно, но, правда, работает!

Я начала исследовать свои ощущения так, как помогла бы другому человеку делать это, работая в ставшем родным мне «чистом» подходе. Там, где нет заданных терапевтом моделей и готовых чужих – и потому не всегда подходящих – решений, но ты можешь исследовать то, что же в таком случае действительно есть и какое оно.

«И это холод, и где именно этот холод ощущается сильнее всего?» – «Во всём теле». «И во всём теле, и на что это похоже?» – «На пустоту, как будто во всём теле есть только пустота и ничего больше». «И на пустоту, и когда во всём теле есть только пустота и ничего больше, есть ли что-то ещё об этом?» – «Да, как будто есть маленький-маленький комок где-то в районе пяток». «И это маленький-маленький комок в районе пяток, и этот маленький-маленький комок в районе пяток, он как что?» – «Он как крошечный ребёнок, меньше новорожденного младенца, провалившийся в пустом и холодном теле».

Ах, вот оно что. Ребёнок. Может быть, та самая загадочная и неуловимая моими терапевтами травма раннего возраста, случившаяся со мной, возможно, ещё до рождения?.. Ведь мы работаем не с реальными воспоминаниями (едва ли я на самом деле проваливалась в пятки), но со способностью психики кодировать переживания через ощущения и метафоры. Подсознание не «думает» словами – оно «думает» и «помнит» ощущениями и образами.

Что же, в таком случае у того гештальт-психолога было мало шансов сделать что-то с этим через просьбу назвать свои чувства, потому что ребёнок до рождения и какое-то время после не дифференцирует собственных чувств. Отколотая в травме и навсегда запертая в том возрасте часть моей психики не смогла бы определить эмоцию вовсе не потому, что взрослая я «ничего не понимала», «плохо старалась» или «сопротивлялась».

Младенец не различает эмоций – он чувствует что-то вроде боли. Он не различает, с чем связан его тотальный дискомфорт: это страшно, или это мокрый холодный подгузник, или это хочется поесть? Есть мама, которая может распознать крик или подобрать решение. Услышать и понять. И дискомфорт так сильно затапливает, когда мама не понимает и не находит решений. Нет места в теле, где это происходит – это состояние затапливает всё тело целиком. Вы видели когда-нибудь, именно визуально, как могут орать младенцы? Да они же «вопят» каждой клеточкой своего тела, сжимаясь судорогой от пальчиков до макушки.

Боже мой, я отвечала на вопросы гештальтистки много-много лет назад максимально точно. Но «мама»-психолог не смогла это распознать и понять. Наши паззлы не совпали, и это не поместилось в знакомую ей модель.

У когнитивно-бихевиорального подхода было ещё меньше возможностей подобрать ключи к моей недифференцируемой фоновой «депрессии и тревоге». Эмоции этой замершей и запертой в психике детской части не имели никакого отношения к убеждениям и ошибочным мыслям. Работа в КБТ никак не могла мне помочь решить эту задачу. Моя ситуация не поместилась в модель и этого подхода тоже.

Но «чистый» подход не имеет готовых моделей.

«И есть ли что-то, что тебе хотелось бы, чтобы произошло?». Да, конечно.

Моё тело точно знает ответ на этот вопрос, ведь у меня теперь есть реальный материнский опыт. Оно помнит, как это: быть мамой для настоящего малыша, живущего в твоём животе. И я могу развернуть этот опыт на ощущение маленького-маленького ребёнка, который провалился в пустом и холодном теле, и дать этой части себя, наконец, что-то, что мне не смогли дать родители там и тогда и годы терапии после. Могу обнять своим вниманием это ощущение ребёнка, как обнимала своего настоящего ребёнка своим животом, и тихонько побыть своим вниманием рядом с ним.

Что-то вроде: «Я с тобой, малыш; я слышу и различаю, что именно с тобой происходит, и ты больше никогда не останешься с этим один на один. Я буду здесь своим вниманием столько, сколько это будет нужно для тебя».

Ноги согреваются. Значит, всё произошло так, как и должно быть, и психика в этой части получила своё исцеление, наконец-то.

Глава 4. Шкала «грязных» и «чистых» подходов в психологии

Олег Матвеев приводит континуум «грязных» и «чистых» подходов и техник в виде последовательных отсеков-ступенек: «самые грязные», «грязные», «грязноватые», «чистоватые», «чистые», «самые чистые». «Чистота» и «грязнота» подхода зависит от степени привнесения помогающим практиком своей собственной модели в происходящее с клиентом.

Честно говоря, мне бывает сложно уловить разницу: а вот этот подход ещё «грязный» или уже «грязноватый»? Я вижу эту шкалу скользящей, в зависимости не только от фиксированных особенностей конкретного подхода, но также и от ценностей, индивидуального стиля терапевта и ограничений в его голове. Особенности школы терапии, разумеется, тоже играют роль – попробуй-ка работать в КБТ или классическом психоанализе приближенно к «чистым» техникам. Но куда можно отнести, например, тот же гештальт?

Мой опыт общения с гештальт-терапевтами начинался с достаточно «грязных» встреч, когда я просто не поместилась в модель психолога, у которого, похоже, была в голове несгибаемая идея того, чем именно мне нужно помогать. Или что-то вроде протокола: в какой последовательности и с чем именно нужно работать. Пока не назовёшь мне эмоцию, можешь ты это сделать или не можешь, дальше мы не пойдём. Дай мне материал для следующего шага, пожалуйста.

В этом же гештальте, но с другим психологом, позже происходили встречи приближенно к «чистому» подходу, когда психолог скорее помогала мне конструировать мою собственную внутреннюю реальность и смогла подстроиться под моё восприятие, использовать мой собственный язык, и это был впечатляющий опыт. Обязательно расскажу и второй пример тоже, но давайте по порядку обо всём.

«Самый грязный» подход

«Самый грязный» подход – это абсолют «грязной» половины шкалы, её максимум и та стартовая точка, в крайнем проявлении которой совсем нет идеи, что модель специалиста может отличаться от модели клиента.

Следом за Олегом Матвеевым, намеренно преувеличу, чтобы самый максимум был точно понятен: что, разве клиенту вообще может быть нужен какой-то собственный взгляд на происходящее? Достаточно того, что есть авторитет, который, как подразумевается, может познать мир именно таким, какой он есть. Если взгляды клиента на происходящее отличаются, очевидно, он заблуждается, и если для дела его невозможно игнорировать, то, во всяком случае, обязательно нужно переубедить. Что если переубедить не получается? Что же, должно быть, он больной или опасный человек, похоже, его нужно вылечить, изолировать или устранить. Тьфу ты, кажется, я совсем не про психологию говорю.

В своей крайности это что-то вроде той истории, которую мы все слышали в школе: о Галилео, Бруно и Копернике. Когда в господствующей картине мира принято, что Солнце вращается вокруг Земли, и это признаётся за «объективную» истину. И если вдруг вы бы попробовали противопоставить этому свои наблюдения, расчёты, теории и какие-то факты, не соответствующие общепринятой идеологии, то вас бы назвали еретиком и захотели бы сжечь. Потому что просто быть такого не может, что доказанные авторитетом представления о мире могут отличаться от реальности. Особенно если в дополнение к своим воззрениям об отношениях Солнца и Земли вы умудрились бы испортить отношения с инквизицией, как было у Джордано Бруно, гм.

Вернёмся к взаимодействию клиента и помогающего практика. В таком подходе человек – это объект воздействия, а не субъект, который сам мог бы активно участвовать в происходящем. То есть по отношению к нему предпринимаются какие-то действия, как по отношению к предмету: табуретку могут передвинуть с места на место, и она не будет вам возражать. В некоторых ситуациях это по-настоящему необходимо.

Например, хирургу не нужно знать, какая у вас картина мира о вашем аппендиците или сломанной лодыжке, чтобы вас лечить. Гораздо большее значение имеют объективные измерения данных: анализы, рентген, УЗИ, ЭКГ. Пациенту даже не обязательно находиться в сознании для того, чтобы профессионал сделал свою работу хорошо. Важно только делать правильные действия, которые дадут правильные результаты.

Ваша же модель происходящего – взгляды о том, как именно устроен ваш организм и как именно специалисту нужно проводить для вас операцию, мягко говоря, играют здесь гораздо меньшую роль. Выслушивание хирургом этого из уважения к вашей субъектности может затянуть процесс, начнётся заражение, и вот это будет плохо на самом деле, а не то, что в вас видят только объект воздействия, понимаете, да?.. Для того чтобы сделать дело хорошо, в данном случае может быть вовсе не обязательно знать, что об этом думает сам пациент – обязательно увидеть, как у него вывернута нога, и сделать рентген.

Так действуют спасатели в случае чрезвычайной ситуации: нужно достать пострадавшего человека из завалов, положить на носилки, отправить в больницу – а вот с переживаниями можно поработать, когда жизни уже ничего не будет угрожать.

Давайте поищем что-то похожее в психологии. Это сложнее, потому что отстройка от субъектности клиента играет для эффективности нашей работы определяющую роль.

Может быть, что-то подобное встречается в некоторых способах лечения в психиатрии – эксперименты с судорожной и электросудорожной терапией тяжёлых форм шизофрении, например. Когда состояние объективно угрожает самому пациенту или окружающим, и при этом человек практически теряет возможность вступать во взаимодействие как источник происходящего. Так, нет, мы снова говорим скорее о медицине (представляю, как реагируют медики с их стерильными операционными на словосочетание «самый грязный»). Гм, дайте-ка подумать ещё разок.

Мне встречались техники в телесно-ориентированной терапии, когда клиенту самому ничего делать не нужно, чтобы происходила работа, и с ним обращаются как с объектом, исходя из общих представлений о том, как это обычно устроено у людей.

При этом важно понимать, что многие из техник «телески» – мягкие, бережные. То есть принадлежность метода к точке шкалы, в которой модель клиента не принимается в расчёт, вовсе не означает «жёсткость» или подобные характеристики подхода.

Например, вспоминаю танатотерапию9: лежишь себе блинчиком на коврике, а психолог или партнёр осторожно берёт твою ладонь и начинает очень медленно поворачивать. Из-за несовпадения ожидаемой скорости с реальным движением мозг перестаёт соображать, что происходит, и отключает контроль. Это должно приводить к глубокому телесному расслаблению. Пожалуй, что-то подобное можно отнести к интересующей нас сейчас точке «грязно-чистой» шкалы.

В консультировании и психотерапии отдельные элементы могут встречаться при опыте взаимодействия с клиентом, попавшим в «плен травмы». Например, при разрешении прикасаться мы можем положить свою ладонь на место между лопаток человека, испытывающего острую душевную боль. Не давить на его спину, не гладить, а только спокойно и устойчиво держать свою руку.

Обычно это даёт интересный эффект для клиента, как будто кто-то мягко нашёптывает тебе ощущениями: дыши, дыши, дыши. Помогает пережить нахлынувшие болезненные эмоции или воспоминания и не «утонуть», сохранять присутствие и не замыкаться в боли. Это работает и вне кабинета психолога. Например, я использовала этот приём на похоронах, когда так сложно и не всегда уместно поддерживать словами человека, переживающего горе.

Однако многие из техник, используемых даже в экстренной помощи («посчитай количество жёлтых предметов в помещении», дыхательные практики, десенсибилизация и переработка движениями глаз и тому подобное), будут относиться скорее к следующим ступенькам шкалы. В общем-то, большинство способов вмешательства в психологии находится в интервале от «грязных» до «чистоватых» подходов.