Полная версия:
Сухой овраг. Отречение
Она видела, как он поднял на нее взгляд; как глаза его в мучительной тоске и вопросах рыскали по ее лицу. А она пела; пела для него, невзирая на спазм и дрожь в голосе. Он смотрел на ее исхудалое лицо, на котором выделялись скулы и темные брови; ее большие раскосые глаза сверкали от слез, отражая свет. Его охватили волнение и одновременно ужас. Он почувствовал, что начал задыхаться.
Дверь в зал резко распахнулась, вбежали охранники:
– Первый барак горит! Пожар! Барак горит!
Ирина отложила гитару и вскочила. Ларионов мгновенно бросился из зала, за ним повалила и толпа. Поднялись крик, суматоха и давка, в которых охра пыталась разбить толпу и взять под конвой, но люди уже хлынули на улицу, и все беспорядочно бежали в сторону пожара.
Издалека было видно, что действительно загорелся первый барак. Заключенные уже носились с ведрами, черпая песок из железных бочек, кто-то таскал снег. Но было очевидно, что эти усилия не помогут справиться с расходившимся быстро пламенем. Кто-то закричал: «Барак закрыт!» Паздеев и Касымов ринулись его отпирать, и из него мгновенно, давя друг друга, стали вылетать люди.
Ирина, Клавка и Инесса Павловна едва смогли пробиться сквозь толпу, обступившую горящий барак. Огонь разрастался. Клавка вдруг крикнула:
– Рябова где?! Рябову забыли!
Ирина подбежала к Ларионову:
– Григорий Александрович, Рябова в бараке!
Ларионов быстро осмотрелся. Никого из охры не было рядом, а рядовые гарнизона еще не подоспели из казармы. Кто-то оттаскивал людей, задыхавшихся от дыма, кто-то исчез в толпе, пытаясь справиться с заключенными, которых стали оттеснять вглубь зоны. Но люди словно вросли в землю и ждали, пока барак догорит. Остальные заключенные бегали с ведрами, чтобы огонь не перекинулся на другие постройки. Было ясно, что первый барак спасти не удастся.
– Охры нет, – сказал Ларионов. – Стой здесь.
– Будет поздно! Так нельзя!
Ларионов посмотрел на нее пристально, поправил фуражку и быстрым шагом направился к бараку, закрываясь какой-то тряпкой, сорванной им по пути с одной из женщин.
– Куда вы?! Стойте! Стойте!
Но он уже исчез в дыму, то вырывавшемся из ворот барака, то потом пропадавшем. Ирина замерла в бессильной позе, зажав рот рукой.
Ирине казалось, что прошло много времени, но на самом деле прошло лишь несколько минут, и Ларионов показался в проеме, вытаскивая Рябову под мышки. Он оттащил ее на несколько метров, прежде чем его увидел Фролов и подбежал на помощь. Рябову поволокли от пожарища в сторону дома Ларионова.
Ирина на мгновение обмякла, но вдруг схватила за руку Инессу Павловну и закричала так, словно у нее вырвали сердце.
– Мне необходимо! – Она рванула в сторону барака.
– Ира, ты куда?! Стой! – воскликнула Инесса Павловна.
Ларионов едва успел ухватить ее за шиворот.
– С ума сошла?! Куда ты?!
Ирина начала кричать. Он удерживал ее за плечи, а она отчаянно вырывалась.
– Прошу вас, прошу!
Она ослабевала и опускалась на снег. Он никогда не видел, чтобы она так отчаянно и горько плакала. Ларионов нагнулся к ней и дрожал.
– Ради бога, скажи мне, что случилось?! Что, черт возьми, ты там прячешь?!
Ирина не могла говорить и захлебывалась.
– Это моя вещь… моя вещь…
– Милая, я куплю тебе миллион вещей! – не выдержал он.
– Нет! Это – моя вещь… Мне нужна только она!
Она сложилась и вздрагивала.
– Моя вещь… – шептала она. – Последнее, что у меня осталось…
Ларионов почувствовал, что горло сдавили слезы.
– Послушай меня. – Он поднял ее со снега. – Я все сделаю для тебя. Ты слышишь? Все сделаю. Где твоя вещь?
Ирина подняла на него глаза, не в силах поверить, что он был готов на это страшное дело.
– Вы найдете мою вещь? – прошептала она.
– Нет времени тянуть, огонь растет! Говори, где она? Под полом вагонки справа?!
– Да! Сшитый ридикюль… – быстро говорила Ирина.
Она не успела закончить, как он исчез в бараке. Паздеев, заметив это, подлетел к Ирине:
– Что случилось? Почему товарищ майор вернулся в барак?!
Ирина сидела на коленях в оцепенении.
– Боже мой! – закричала вдруг она. – Боже мой, кто-нибудь, остановите его!
Клавка и Инесса Павловна бросились к Ирине, а Касымов и Паздеев вошли в барак, но крыша уже начала местами проседать, как верхушка торта, в котором кто-то выел начинку. К пожару прибежало человек тридцать солдат гарнизона. Но что они могли сделать? Барак полыхал…
Ирина закрыла лицо руками. Клавка и Инесса Павловна обнимали ее.
– Как же ты могла? Что ты наделала… – шептала Инесса Павловна.
Ирину охватило отупение. Ей казалось, что время остановилось, мир вокруг и сердце внутри застыли.
Послышался треск. Крыша барака проваливалась окончательно, поднимая столб искр до самой тверди, и Паздеев и Касымов едва успели за секунды до обрушения вытащить за руки Ларионова. Женщины бросились к ним, как встревоженная стая птиц. Охранники уложили Ларионова на снег подальше от огня. Барак резко сложился и горел уже как занебесный костер.
– Сашку зови! – кричал Касымов. – Ожог!
Касымов помчал за Кузьмичом, чтобы тот немедленно запрягал – увозить Ларионова в больницу. Ирина схватилась за голову. Ларионов лежал на снегу, Инесса Павловна осторожно примостила его чело на свернутую телогрейку. Что-то случилось с ним, но в темноте и бликах огня было ничего не разобрать. От него валил то ли дым, то ли пар.
«Это, наверное, ожог, – бессмысленно пронеслось в голове Ирины. – Да, кто-то кричал это слово». Гимнастерка дымилась. Ее прямо на Ларионове тушил Паздеев. К коже прилип мусор, разобрать, где ожог, где сажа, где одежда, было невозможно из-за мглы, мерцании пожара и охватившей всех смуты.
– Лага упала! – слышалось, как Касымов кричал кому-то. – Из-под завала еле вытащили…
Сашка начала срывать с Ларионова гимнастерку, чтобы остановить тепловую реакцию – она все не рвалась. Потом Паздеев с криком разодрал ее. Ларионов приоткрыл глаза. В руке он все еще сжимал грязный от пепелища ридикюль. Он задыхался, откашливался и смотрел на Ирину.
– Зачем? – прохрипел он. – Зачем?
Она в оцепенении трясущимися руками достала что-то из него и медленно поднесла безделицу поближе к глазам майора. То была маленькая брошь с бутонами из цветной глазури. Губы его задрожали, и он издал тихий стон.
– Откуда? Кто ты? Кто ты? – шептал он, дрожа всем телом.
Ирина зажала брошь в руке. Она только тряслась, а потом закрыла лицо кулаками и горько разрыдалась. Ларионов судорожно хватал воздух.
– Вера, – еле выговорил он. – Вера…
Как только он увидел брошь, он все окончательно понял. Потрясение Ларионова было столь сильным, а подступившая после шока боль такой непреодолимой, что он потерял сознание. Его погрузили на сани, и Кузьмич с Сашкой и Паздеевым повезли его в Сухой овраг. Вера шла за санями до ворот, пока охра не остановила заключенных.
После того как обрушилась крыша, барак прогорел в считаные минуты и теперь напоминал огромный, но угасающий костер. Грязлов взял командование лагпунктом в свои руки и велел охре разгонять заключенных по местам под страхом расстрела последних. Люди быстро подчинились, зная, что Грязлов был охоч до расправ. На плацу построили для переклички только заключенных из первого, сгоревшего, барака – остальных поверяли уже внутри.
Грязлов приказал расселить людей из второго барака по другим баракам, а погорельцев разместить во втором. Тут же выдали наряд на неделю по устранению пожарища и построению нового жилища. Файгельмана назначили ответственным за строительство. Комитет оказался полезным образованием и после праздника. Грязлов вызвал членов Комитета на завтра и приказал всем разойтись. Просигналили отбой.
Разместившись под управлением Клавки во втором бараке, женщины тут же начали хозяйничать. Предварительно были распределены все забытые пожитки временно переселенных. Таковы были правила – что упало, то пропало. Клавка, под патронажем которой находились члены Комитета, отвоевала необходимое.
Вера сидела на вагонке, не в силах ни о чем думать. Она была повинна в трагедии. Но сейчас она не могла ничего чувствовать. Все было кончено. Он знал. Она закрыла лицо руками. Сейчас его везли по заснеженной дороге, и было неизвестно, что с ним будет дальше! Если он умрет…
Подруги окружили Веру; Инесса Павловна прижала ее к себе.
– Ира, что он говорил? Что ты ему показала? Я ничего не понимаю.
Вера тихо заплакала. В барак прибежала Федосья.
– Святые угодники! Ей-богу, надо свечку поставить! Что ж это такое – напасть за напастью!
– Каплуна черного резать! – кричала Балаян-Загурская.
Федосья нетерпеливо махнула от усталости рукой.
– Завтра с утра поеду в больницу.
– Возьмите меня с собой! – вскинула голову Вера.
– Это как Грязлов распорядится, теперь он тут главный, пока Григория Александровича не поставят на ноги, – пожала плечами Федосья.
– Он поправится? – тихо спросила Вера, понимая глупость вопроса.
– Куда денется, – уверенно ответила Федосья. – Но Сашка сказала, ожог сильный. Хорошо, весь не сгорел и не задохся. Эх, такой мужик красивый был!
– Был?! – не выдержала Вера.
Федосья вздохнула.
– Хорошо его зацепило, одно, что волосы не сгорели, фуражка пригодилась. А то помню, однажды пожар в деревне случился, а у нас там Прохор был – курчавый такой мужик, ладный. Так тот в пожаре обжегся так, что голова стала как яйко – страсть какой ужас! Да без бровей…
Клавка пихнула Федосью, и та умолкла. Вера опустила глаза. Ее охватила странная слабость, словно хотелось уснуть.
– Только вот в чем вопрос, – процедила Клавка, – какая сука подожгла? И зачем?
Эти вопросы зависли в воздухе. В сумятице никто не подумал об этом. А ведь это мог быть только поджог. Даже если пожар возник из-за буржуйки, во‑первых, в бараке было достаточно женщин, чтобы заметить его и затушить. Во-вторых, пожар вообще не мог начаться внутри, так как слишком сильно занялись внешние стены. Даже притом, что хвоя горела скорее березы и барак был сделан не из кругляка, а из досок, они не могли так быстро схватиться от чьей-то оплошности.
Клавка сразу предположила, что плеснули горючего. В погожий вечер вряд ли пламя так быстро разошлось бы само по себе. Те, кто хоть раз разводил костер, знают, что разжечь крупные поленья не так уж просто, как и обеспечить их скорое прогорание без мощной тяги или топлива. А спалить без подготовки целую постройку еще менее вероятно. Но самым подозрительным было то, что барак кто-то запер снаружи. Все указывало на саботаж.
Вера вспомнила, как во время представления из зала выходила Анисья, но тут же отмела эту мысль. Зачем Анисье организовывать поджог? Если Анисья таким образом решила расквитаться с ней, то это было нелепо, ведь она, Вера, в этот момент была в клубе. Барак поджигать было глупо. Анисья тут ни при чем. Она не способна на такое решительное действие, которое к тому же бессмысленно и опасно. Ее могли увидеть с вышки, так как барак располагался перед самым плацем. И где она могла раздобыть горючее? Притом, что Анисья казалась наиболее очевидной подозреваемой, она же была и наиболее невероятной кандидатурой для реализации преступления. Было много вопросов и нестыковок.
На следующее утро Грязлов вызвал Комитет. Он обосновался в кабинете Ларионова и выглядел бодро. Грязлов сообщил, что все члены Комитета должны заниматься строительством нового барака на месте сгоревшего. Вера выглядела безучастной. Она не могла думать ни о чем, кроме Ларионова. Инесса Павловна смотрела на нее с жалостью и тревогой.
– А ты что такая понурая? – спросил Грязлов с неприятной усмешкой.
Вера смерила его враждебным взглядом исподлобья.
– А что, есть повод для веселья? – сказала она сухо.
– Кому как, – ответил он.
– Видимо, у вас есть.
– Не забывайся, Александрова, – усмехнулся Грязлов. – Ты все еще зечка.
– Мой статус, надеюсь, когда-нибудь изменится. А вот обо всех этого не скажешь.
– И каков же мой статус? – поинтересовался он, оглядывая других заключенных.
– Боюсь, это определение будет нелестным, – спокойно заметила Вера.
Грязлов захохотал. Его забавляла принципиальность Веры. Он мечтал ломать таких, как она. Но понимал, что у нее была сильная протекция. Знал, что Ларионов мог быть беспощадным к мужчинам.
– Товарищ майор – любитель женщин с характером, – сказал Грязлов небрежно, чтобы унизить ее.
Вера промолчала, не считая нужным отвечать на его пошлые реплики.
– И вот еще что вам следует знать, – вдруг сказал он с прищуром. – Я приказал взять под стражу Анисью Фролову. Это она виновата в поджоге.
Заключенные переглянулись. Вера комкала косынку.
– Это невозможно, – сказала она.
– Не думал, что тебе симпатичны девки Ларионова, – желая вызвать в ней ярость, заметил Грязлов.
– Мне безразличны симпатии майора, – жестко отрезала Вера. – Но мне далеко не безразлично, когда страдают невиновные. У нее не было мотивов. В бараке не было того, кого бы она хотела устранить.
Инесса Павловна слушала Веру с восхищением и беспокойством. Грязлов ощетинился. В глазах его вдруг заблестело недоброе. Но он взял себя в руки и ухмыльнулся.
– Ты могла бы быть следователем НКВД, если бы не стала зечкой, – сказал он со злостью. – У нее были сообщники, имена диверсантов мы выясним.
Вера почувствовала нетерпение. Она видела, что Грязлов фабриковал дело против Анисьи. Ларионов был далеко и не мог защитить людей – его собственная жизнь висела на волоске.
– У нее не было мотивов, разве вы не видите? – упорствовала Вера.
Инесса Павловна схватила ее за руку.
– Вредителям не нужны мотивы, – бросил Грязлов. – Пошли отсюда.
Возвращаясь от Грязлова через плац, Вера увидела Федосью, спешившую к ним, переваливаясь. Вера двинулась ей навстречу.
– Ты была в больнице? – не поздоровавшись, спросила она.
Федосья еле перевела дух, пыхая, как самовар.
– Была… была… плох, очень плох. Весь в перевязках. Врача из Новосибирска вызвали, морфий колют.
Вера прижала ладонь к лицу, не понимая, как Федосья могла так просто произносить столь страшные слова.
– Бредит весь день. Веру какую-то все время зовет…
Вера вспыхнула и схватила Федосью за руку.
– Я должна с ним увидеться!
– Нельзя пока, – шепнула Федосья. – Он еще не в сознании. Да и Грязлов не позволит. Дай недельке пройти, другой – все немного устоится, там и видно будет.
– Так долго?!
– А чего ж ты хотела, дитятко? – выдохнула Федосья. – Пока на поправку не пойдет, никого не пустят.
Вера кусала губы.
– Давно бы к нему пришла, ничего бы этого не было, – тихо сказала Федосья.
Вера покраснела, снедаемая чувством вины.
– Я знаю, что он из-за меня пострадал. Но я не каяться собираюсь. Мне надо с ним поговорить.
– Ну и гордячка, – покачала головой Федосья.
Глава 3
В течение нескольких дней из Сухого оврага больше новостей не было, кроме пугающего и одновременно обнадеживающего «пациент стабилен». В больнице с момента, как поступил Ларионов, возле его палаты день и ночь дежурили караульные; Марта не отходила от его постели. Он лежал на той же койке, где еще недавно Анисья.
Пруст показал врачу из Новосибирска ожоги, и тот развел руками, подтвердив, что Пруст делал все возможное. А возможностей при ожогах было немного. Дыхательные пути повреждены не были; врач осмотрел носовые пазухи и сказал, что не видит никаких угроз – нос не затронуло; пациент дышал самостоятельно.
Судя по расположению ожога, на Ларионова либо свалилась лага, прилипнув к лицу, либо лага сбила его с ног, и он сам упал на горящую доску таким образом, что правая сторона его лица, шеи, груди и плеча оказались прижаты к горящей доске. Вероятнее всего, это произошло, когда начали рушиться вагонки и кровля. Дым лишил его кислорода и, следовательно, равновесия и ориентации. Фуражка спасла голову и частично лицо от более сильного ущерба. Но возгоревшаяся гимнастерка опалила ту часть тела, куда прижалась горящая доска.
Врач разрешил колоть морфин, так как Ларионов страдал от боли. Именно от морфина с ним случался бред. Он находился между забытьем и реальностью.
– Вера… – шептал он. – Вера… Теперь безнадежно…
Когда Марта подходила к нему, она слышала, как он без конца повторял имя «Вера».
– Григорий Александрович, kas tai? Кто эта Вера? – ласково спрашивала Марта, но он только повторял, что все теперь безнадежно.
Марта пришла к Прусту в кабинет. Ее беспокоили навязчивые галлюцинации майора.
– Яков Семенович, – говорила Марта с сильным акцентом, который проявлялся у нее в моменты волнения, переходя неосознанно на литовский. – Majoras visada pasako moters vardą, kurio aš niekada negirdėjau [1].
Пруст оторвался от тетради, в которой что-то писал, и посмотрел на нее поверх очков.
– Вот как? – спросил он, не зная литовского, но понимая Марту на квантовом уровне. – Что он говорит?
– Вера, Вера…
Пруст снял очки и задумался.
– Очень любопытно… Что ж, сделай вот что: скажи Федосье, чтобы передала это Ирине Александровой, помнишь, той девушке, которая приезжала с ним не так давно.
Марта приподняла брови.
– Но он звал именно Веру, а не Ирину, – сказала она, а потом долго смотрела на Пруста. – Да, я так и сделаю.
В лагере была взята под стражу на второй день после поджога Анисья. Она рыдала в ШИЗО и умоляла позвать Ларионова – она не знала, что он все еще в больнице. Грязлов послал телеграмму в Новосибирск, представив ситуацию таким образом: «З/к Фролова А. М. организовала поджог барака. Перед происшествием Фролова покинула актовый зал без оснований. С сильным ожогом госпитализирован и находится в тяжелом состоянии начальник ОЛП старший майор НКВД Ларионов Г. А. Гр. Фролова взята под стражу. Жду дальнейших указаний. И. о. начальника ОЛП “Тайгинского леспромхоза” л-т Грязлов К. Ю. 2 января 1938 г.».
Он ожидал, что выедет комиссия. Но ответ поразил даже его. Прилетела выписка из протокола за подписью секретаря тройки: «ФРОЛОВА Анисья Михайловна – РАССТРЕЛЯТЬ».
Грязлов вспотел. Он трясущимися руками держал выписку и не знал, радость или страх его охватили. Грязлов велел позвать начальника ШИЗО. Лейтенант Карпухин – молодой мужчина лет тридцати с холодными глазами – пришел к нему немедленно. Грязлов протянул ему телеграмму. Карпухин удивился. Он знал, что Анисья «подживала» с Ларионовым, и ему было неуютно от подобного поворота дела.
– А Ларионов в курсе? – спросил тот недоверчиво.
Грязлов злобно швырнул на стол папку.
– Ты что, хочешь добить товарища майора?! – вскричал он. – Он без сознания борется за жизнь, а ты об этой шлюхе, которая занималась вредительством, печешься?!
Карпухин пожал плечами. Он считал, что все это было нелепо, но привычка расправляться со многими невинными людьми притупила его чувства, и ему были куда дороже его собственные жизнь и карьера.
Вера чувствовала, что Грязлов готовил что-то против Анисьи, и хоть не могла понять, почему он так зацепился за версию о том, что она совершила поджог, лагерный опыт подсказывал, что Анисья ходит по краю пропасти. Она была уверена, что Ларионов ничего не знал.
За день до исполнения приговора один из охранников ШИЗО проговорился Денису Паздееву, что Анисью Фролову готовят к расстрелу. Через Рокотянскую он затем узнал о содержании докладной Грязлова. Формулировка вызывала тревогу. Паздеев, как и многие, считал, что Анисья не могла поджечь барак. Увидев во всем этом много недоброго, он сообщил Вере известие после вечерней переклички.
Вера ахнула. Она лихорадочно думала, что делать.
– Надо срочно попасть к Ларионову, – вдруг сказала она. – Надо, чтобы он остановил беду. Только как? Времени мало!
– Есть еще кое-что, – помедлив, промолвил Паздеев, – но я не уверен, что это может быть связано…
– Сейчас все может оказаться важным!
– С месяц назад я зашел вечером по вызову в комнату Грязлова и увидел на его столе стакан.
Вера дернула Паздеева за рукав, поторапливая его.
– На нем был след от красной помады…
– Может, ты еще что-нибудь видел или слышал? – вошла в роль следопыта Вера.
– Да вроде нет… Хотя вот в докладной меня смутило, что Грязлов сообщил, что Анисья покинула в ночь поджога концерт. Но откуда он мог это знать? Ведь он покинул концерт до нее…
– Паздеев! – крикнул Грязлов с крыльца. – Хочешь в штрафбат? Ты чего там ошиваешься? Быстро на вахту.
Паздеев отправился на вахту.
– А ты – в барак! – бросил он Вере. – Как у тещи на блинах, паскуды!
– Гражданин лейтенант! – вдруг крикнула Вера. – Мне бы к вам с просьбой.
Грязлов остановился в дверях с удивлением, а потом сделал ей знак пройти к нему. Вера прошла в кабинет, где еще недавно Ларионов угощал их чаем, и села на диван.
– Чего тебе?
Вера сжимала руки, чтобы превозмочь презрение к Грязлову.
– Прошу вас пустить меня в Сухой овраг. Я хочу видеть майора Ларионова, – сказала она без обиняков.
– А ты, оказывается, можешь быть наглой. – Грязлов усмехнулся.
– Приперло, – выдавила она из себя с оттенком кокетства это ужасное слово.
– И что, давно ты с ним подживаешь? – в глазах Грязлова блеснул разврат.
Вера уклончиво пожала плечами и наклонила голову, избегая встречи с ним взглядом.
– А еще святошу перед всеми корчила, – поморщился он.
– Так можно?
Грязлов смотрел на нее подозрительно.
– Он же болен. На кой ты ему сейчас сдалась?
– Я и об этом должна говорить? – ответила Вера немного резко, давая ему понять, что не собирается обсуждать интимные дела.
– Что вы все в нем нашли? – вдруг буркнул он со злостью.
Вера молчала, хотя внутри горела от нетерпения сказать ему, что он последний подлец и это его надо было поставить к стенке.
– Так как? – повторила она.
– Сейчас, что ли, хочешь ехать? – лениво спросил Грязлов.
– А можно? – воодушевилась Вера.
Грязлов долго расхаживал по кабинету, взвешивая все за и против.
– Тогда с Кузьмичом езжай, он все равно собирался туда на ночь. Завтра к обеду чтоб была на месте, – решил он наконец.
Вера опустила глаза, чтобы скрыть ликование. Она боялась вызвать в нем сомнения.
– Вы так снисходительны. – Вера взглянула на Грязлова с видом кроткой благодарности и выдавила улыбку.
Грязлов усмехнулся.
– Я знаю. Только этого никто не ценит! – рявкнул он.
Вера замялась, боясь, что он передумает.
– Так мы поедем? – тихо спросила она.
– Хорошо, – процедил Грязлов, задумавшись о чем-то.
– Так вы скажете Кузьмичу? – так же робко продолжала Вера.
Грязлов кивнул ей на дверь и вышел вместе с ней. Он окликнул Кузьмича с крыльца и приказал ему взять Веру с собой в Сухой овраг. Федосья видела, как Вера садилась в сани, и с тревогой смотрела им вслед. Она чуяла, что Вера стремилась увидеть Ларионова по какому-то срочному делу.
Сани медленно выехали из зоны. Кузьмич принялся о чем-то болтать. Но как только лагпункт исчез из виду, Вера воскликнула:
– Кузьмич! Гони что есть мочи!
– Да что такое?! – встрепенулся Кузьмич.
– Это вопрос жизни и смерти, Кузьмич! Гони к Ларионову, иначе будет поздно.
Кузьмич стегнул лошадь, и сани полетели по морозу через лес – Шельма чувствовала, когда надо повременить, а когда слушаться извозчика. Когда они примчались к больнице, уже стемнело. Вера соскочила с саней и вбежала на крыльцо. Дверь оказалась не заперта. В общей палате было душно, горел тусклый свет. Не спящие еще пациенты повернулись. Вера увидела в дальнем конце Марту.
– Марта! – Вера бросилась к ней. – Мне нужно поговорить срочно с Ларионовым!
Марта округлила глаза.
– Добрый вечер, Ириночка, – промолвила она с улыбкой, впрочем, чинно.
– Нет времени, где он?! А доктор Пруст?!
Кузьмич вошел следом; из-за дверей показался Пруст.
– Здравствуйте, доктор Пруст! – бросилась к нему Вера. – У меня безотлагательное дело к майору Ларионову!
– Здравствуйте, дорогая, – улыбнулся Пруст. – Что случилось? Макар Кузьмич, что за спешка?
Кузьмич снял шапку, и его взлохмаченные волосы расправились, как иглы дикобраза.
– А кто ж ее поймет? – промолвил Кузьмич. – Гони, говорит, что есть мочи!
– Это очень важно! Может пострадать невинный человек, – не успокаивалась Вера.
– Дело в том… – начал доктор Пруст.
– Он умер? – побелела Вера.
– Ну что вы! – засмеялась Марта. – Он пойдет на поправку.
Вера села на край кровати, где лежал человек.
– Но он не велел никого пускать, кроме Кузьмича и Федосьи, – закончил Пруст.
– Но я должна…
– Пройдемте ко мне, – предложил Пруст.
Они быстро прошли в кабинет. Вера села на стул возле рабочего стола и оперлась лбом о ладонь. Пруст тяжело приземлился на свое место.
