скачать книгу бесплатно
У меня горели, именно что горели, все внутренности, резало спину, очень сильно болела область мочевого пузыря. Видя, что я начал дышать, ребята посадили меня на землю, держа за пальцы рук и голову. Это были единственные места выше ремня, на которых уцелела кожа. Остальные места покрывало кровяное месиво с разорванными и болтающимися из стороны в сторону красными массами мяса.
Может быть, раз в сто лет такое случается в этих местах, но богу угодно было, чтобы это случилось сейчас: откуда ни возьмись мимо нас проехала какая-то бричка, причем тащил её не вол, как обычно, а породистый мерин. Ребята остановили её. Разговор я слышал. Молодой и здоровый казах, ссылаясь на то, что он куда-то очень спешит и центральная часть совхоза «Абая» ему не по пути, отказывался отвезти нас, а ребята упрашивали. Наконец молодой казах получил, что заслужил, и притих, время от времени вытирая кровь с носа, а ребята, уложив меня поудобнее, сели трое в бричку, чтобы поддерживать меня, остальные опять на трактор – и в путь.
Заведующей медпунктом в совхозе была высокая и полная русская дама с чуть косящими глазами. Она хотела сначала провести со мной какие-то процедуры, но, узнав, что через меня проехал трактор, убрала все инструменты, положила их на место, произнесла: «Это не по моей части» и стала вместе с нами ждать нашего руководителя, который пообещал в управлении добиться транспорт, чтобы отвезти меня в район.
В районный центр мы прибыли затемно. Предупрежденные главврач Мамедов, тоже азербайджанец, и медсестра Людмила – студентка третьего курса Московского мединститута, приехавшая сюда на лето по путевке, – ждали нас. Главврач ни за что не хотел верить в то, что через меня проехал трактор.
– Обычная рана, – говорил он, – пошлём в районную больницу, через неделю восстановится.
Медсестра настаивала, чтобы отправили меня в Алма-Ату на более обстоятельное обследование. Наши были на стороне медсестры, и Мамедов был вынужден согласиться с ними.
– Хорошо, пусть переночует, а завтра самолетом отправим в Алма-Ату.
Он сказал Людмиле, чем обработать раны, и ушел. После соответствующей обработки, которая попортила мне много крови, она показала нам дверь в помещение, где я должен был переночевать. Вообще, это здание никак не походило на больницу, даже приспособленную. Как я после узнал, это было вроде пункта, куда из всех хозяйств доставляли раненых и трупы, а отсюда уже кого куда. Легкораненых – в районную больницу, находившуюся отсюда недалеко; не ахти какая, но все же больница, а остальных – в Алма-Ату для дальнейшего распределения.
Пункт этот, куда нам показала медсестра и где в данный момент находились больные и трупы, состоял из одного большого зала без окон и нескольких маленьких комнатушек, в одной из которых Людмила жила. Мест для всех привезенных вечно не хватало, и большой зал был заставлен множеством нар. Расстояния между нарами были таковы, что человеку, лежащему на них, нельзя было даже чуточку поднять голову. И все это было постоянно полное до отказа. Раненые и трупы лежали вперемешку на полу и вообще где попало. Медсестры и врачи сюда не заходили. Погрузку и разгрузку производили два верзилы из местных увальней в резиновых одеяниях и респираторах. Здесь людей не кормили, не поили, в туалет не водили, дескать, за сутки не умрут, а умрут – одним меньше.
Наш институт военизированный. По окончании нам дают офицерские звания. Из военных знаний мне ведомы действия иприта, люизита и других удушающих газов. Но ни один иприт, ни один люизит, всякие там «В-газы», даже ни одна химическая бомба, взорвись она под самым носом, не ошеломила бы нас так, как это произошло с нами при первом же шаге внутрь этого помещения. Нас прямо опрокинуло обратно в коридор и начало тошнить. Такое впечатление, что сейчас вывернет наизнанку. Наблюдавшая за нами медсестра быстро перехватила меня и отвела к открытому окну в торце коридора. Потом она говорила, что это повезло, что меня привезли поздно и тех верзил не было здесь. Они бы не церемонились, а швырнули бы в какой-нибудь угол – и делу конец.
– Ты сможешь один постоять здесь несколько минут?
– Да.
И она ушла. Через несколько минут она вернулась и сообщила, что все в порядке. Она звонила главврачу, и тот разрешил постелить мне раскладушку у нее в комнате.
– Выпей горячего чаю – полегчает, – заключила она.
Я уже говорил, что по совету опытных людей все мы купили соломенные шляпы. Вторым предметом, который так же купили, был нож, причем не какой попало, а специальный, стоимостью в шесть рублей двадцать копеек. Он тоже считался нужным предметом в этих местах, и почти все приобрели такие ножи. Но так получилось, что я не смог купить его, а заимствовал у Керема Ахмедовича. Он каждый день по несколько раз требовал, чтобы я вернул ему его нож, но я всякий раз находил отговорки и тянул время. Почему-то я вдруг вспомнил об этом ноже и похлопал по карманам. Нож был в кармане брюк. Я, показав на Керема, который вместе с Сабиром выходил из здания, попросил, чтобы Людмила позвала его. Керем подошел ко мне. Вытащив из кармана нож, я протянул ему. Он долго смотрел мне в глаза, повернулся и ушел.
– Что это значит? – спросила Людмила.
– Да так, – ответил я неопределенно.
Возвратившись из Алма-Аты, я тут же вернул Керему его нож. Он принял его, улыбнулся и сказал: «Вот теперь другое дело».
Два стакана хорошо заваренного горячего чая и несколько штук печенья, которыми угостила меня Людмила, заметно подбодрили меня. Однако неизвестность со здоровьем очень тревожила. Кое-как подремав сидя на раскладушке и утром выпив стакан чая с печеньем, я поблагодарил Людмилу и, не дожидаясь транспорта, вместе с руководителем пошел на летную площадку. Сабир и Керем ночью вернулись в совхоз.
В Алма-Атинской больнице, куда нас привезли, принял меня хирург. Высокий, чуть сутулистый, с головой, тронутой сединой, внимательно выслушал нас, задал кое-какие вопросы и повел в рентгеновский кабинет. Долго он обследовал меня, почему-то мял пальцы на руках и, обращаясь к руководителю нашему, сказал:
– Вся штука в том, что действительно трактор переехал через его грудь. У одного из тысячи, а может еще и реже, людей бывают вот такие эластичные кости, как у этого молодого человека. Ребра опустились и поднялись. Если бы он имел другую конституцию или был лет этак на пять старше, сейчас лежал бы совсем в другом месте.
Далее он сообщил, что внутренние органы все целые, никаких повреждений нет, но чуть выше сердца между ребрами есть какое-то темное пятно, поэтому все же придется оперировать, но это так, детский лепет, по сравнению с тем, что могло случиться.
Убедив нашего руководителя, что ничего страшного нет и что через четыре или пять дней я буду выписан совершенно здоровым, хирург определил меня в палату и велел медсестре, чтобы она готовила меня к операции на завтра. Руководитель наш, Исаев, попрощался и, сказав мне, что будет ждать в совхозе, покинул больницу.
Кроме меня в палате находилось еще трое больных. Они были лежачие, но поскольку за ними хорошо ухаживали, то никаких неприятных запахов в палате не ощущалось. Медсестра заменила мне повязку, предупредила, чтобы я ничего не ел, не пил, кроме того, что она сама даст мне, и пошла заниматься другими больными. Настроение у меня заметно улучшилось. Кое-как ложась на бок, я подумал, что, видимо, на этом заканчивается мое путешествие по Казахстану. Вероятнее всего, скоро меня отправят домой долечиваться уже там. Что же, от судьбы не уйдешь, только вот как же люди живут в таких местах всю жизнь, причем не только живут, но и довольны своей жизнью?
В Ставрополе со мной учился один казах – Оролов Душен. Он приехал из того же района Казахстана, где мы поднимали целину. Так вот этот казах, не зная, что я был в их краях, довольно часто сравнивал жизнь в Ставрополе с жизнью на своей родине, и всегда Ставрополь оставался в проигрыше. По его словам выходило, что у них на родине и люди покультурнее, и продукты повкуснее, и вообще – не жизнь, а рай, во всяком случае, по сравнению со Ставрополем. Однажды, когда он в очередной раз хвалил свой край, я не выдержал и рассказал пару эпизодов из того, что мы пережили в Казахстане, с соответствующими комментариями, разумеется. Он слушал, слушал и вдруг полез ко мне драться. Впрочем, он был славным парнем, и мы даже подружились. Учился он хорошо, и по окончании учебы некоторым молодым ребятам, в том числе и ему, предлагали остаться работать в лаборатории, чтобы затем поступить в аспирантуру – он отказался. Значит, не выпендривался человек, а говорил истинно, когда хвалил свой вшивый Джамбейты. Поистине пути Господни неисповедимы.
Когда я очнулся после операции, врач взял из тумбочки, что стояла рядом с моей койкой, и передал мне завернутый в марлю предмет:
– Вот что извлек хирург. Он был вдавлен между ребер чуть выше сердца.
Это был комсомольский значок.
Через три дня ближе к вечеру в палату зашел тот самый хирург, который принял нас, когда мы приехали сюда. Спросил о самочувствии и дал мне кучу бумаг.
– Это твоя история болезни. Здесь записано все. Здесь же написано, чем и как следует тебе лечиться. А это бумага о том, что ты в результате полученной травмы на период уборочного сезона в хозяйствах Казахстана нетрудоспособен. С этими документами ты можешь и сейчас уехать из Казахстана, но я советую пожить еще дней пять-семь в своем совхозе, пока раны немного затянутся. Там ведь есть медпункт?
– Да, есть.
– Ну и хорошо. А что надо делать, здесь написано. Все у тебя хорошо, восстанавливаешься ты быстро, но надо быть очень осторожным, дабы не занести в открытую рану какую-нибудь инфекцию, да питаться надо покалорийнее.
Далее он сказал, что самолет в Джамбейтинский район улетает завтра утром, что он позвонил и договорился насчет меня. Мне надо будет только показать вот эти бумаги, и возьмут меня в самолет.
В совхоз я приехал в обеденный перерыв. Наши ребята с руководителем шли из столовой. Я постучал в кабину грузовика, и водитель остановил машину прямо около них. Ребята просто обалдели, когда я прямо с борта машины спрыгнул на землю. Пошли крики, шум, пляски. Обитатели столовой высыпали на улицу поглазеть, что там за бедлам. Меня обнимали, мяли, толкали. Было болезненно, но я терпел и пустился плясать вместе с ними. «Герой, герой!» – кричали они и толкали меня еще сильнее, пока не вмешался Исаев, наш руководитель. Он успокоил нас и поинтересовался, буду ли я обедать. Я ответил, что да, и Балабек, у которого были мои деньги, пошел со мной в столовую. Я заказал яичницу из трех яиц и стакан чая.
– Мясное не будешь? – спросил Балабек.
– Нет, так будет вернее.
Юля, так звали молодую особу, которая, как потом выяснилось, была здесь и заведующей, и официанткой, и поваром, и посудомойкой – в общем, всем в единственном лице, поняла смысл моего заказа и, подойдя ко мне, уверила, что здесь готовят только из говядины и баранины. Я сказал, что мне надо самому вникнуть во все это, а пока достаточно и того, что я заказал. Она пожала плечами и пошла выполнять заказ.
На мой вопрос «как устроились?» Балабек ответил, что сначала было трудно, почти безнадежно, но сейчас все хорошо. Трудность заключалась в том, что здесь весь контингент бухгалтерии состоял из женщин, ну, а понятное дело, что к женщинам с арбузом и поллитровкой не сунешься. Пришлось попотеть, и все же удалось уговорить главного бухгалтера – татарку лет тридцати с лишним. Она жила где-то на окраине в полуземлянке вместе со старухой матерью, которая числилась помощницей в столовой, но там почти никогда не появлялась. Условия подсказала сама бухгалтерша. По этим условиям выходило, что мы должны будем полностью обновить их жилье, превратив его внутренности в деревянное строение. Доски и другие материалы, как она утверждала, можно было найти на юго-востоке от совхоза, километрах этак в трех, где когда-то стоял лагерь заключенных, который давно заброшен. Кроме этого, она требовала, чтобы наряды она закрывала на шестерых, а деньги делились на семь частей – одну она будет брать себе. Выхода не было, и ребята согласились. Долго она не хотела включать меня в наряд, дескать, «кто он?», «где он?», «кто знает, что может с ним случиться?» и все такое, но ребята отстояли меня.
Теперь они с утра отправляются туда. Там действительно много всякого, что может служить стройматериалами, они выбирают более-менее пригодное, привозят на себе в их дом. А второй день работают в доме здесь. Сегодня они работают здесь и поэтому оказались в столовке.
– Работа не ахти тяжелая, но мы нарочно тянем, чтобы как раз хватило до конца сезона. Так что можешь не беспокоиться. Нам самим-то считай делать нечего. Но если захочешь, можешь с нами прогуливаться.
Потом Балабек посчитал и отдал все мои деньги и сказал, что деньги по наряду, согласно договоренности с бухгалтером, будем получать в конце месяца. Я поблагодарил его и сказал, что главное то, что на меня записана работа, а незаслуженные деньги мне не нужны, тем более того, что у меня есть, хватит на дорогу да ещё и останется. Он ничего не ответил, а на следующий день, когда я зашел в столовую, подошел ко мне, вытащил из кармана пачку купюр и положил на стол.
– Как я понимаю, тебе скоро уезжать отсюда. Вот все, что ты заработал до сегодняшнего дня. Бери и не философствуй. Увидимся вечером, – сказал он и отошел к себе продолжать обед.
Сумма была приличная.
В медпункте, куда я пришел после обеда, сидела заведующая и явно скучала. Увидев меня, она обрадованно воскликнула: «А вот и ты! А говорили: трактор переехал. Тоже мне шутники!» Я не стал ее переубеждать, а просто отдал бумаги, касающиеся лечения. Она внимательно все прочла, покачала головой и, сказав, что «бывают же чудеса», начала сдирать с меня повязку.
– У вас есть всё, что там написано? – спросил я.
– А что там написано? Риванол, перекись, спирт и прочая ерунда – они есть везде.
На руках раны уже затянулись и начала появляться кожа, такая бледная, безжизненная кожа.
– На руках я оставлю легкие повязки только для того, чтобы грязь не попала, а спину надо будет лечить еще долго.
Поболтавшись немного по совхозу, я зашел в столовую. Юля была одна и мыла посуду. Она дулась на меня за то, что я игнорировал ее поварские способности и ел только яичницу. Она поставила передо мной стакан чаю и продолжила свое занятие.
– Что готовишь на ужин, Юля? – спросил я.
– Яичницу, – ехидно ответила она.
Я засмеялся.
– Нет, серьезно.
– А не всё ли тебе равно? Не беспокойся: чего-чего, а яйца для тебя найдем.
– А можно мне посмотреть, что ты готовишь?
– Нет, посетителям сюда заходить нельзя.
Выпив свой чай, я удалился. Становилось скучно – надо уезжать отсюда поскорее.
Так прошли несколько дней. В субботу, улучив время, я сказал руководителю, что, если он не против, я уехал бы отсюда в понедельник. Он не был против, но сказал, чтобы я напомнил ему насчет разрешения на самолет.
– Я поеду на поезде.
– Почему?
– Деньги у меня есть, время тоже, что я буду торчать среди трупов?
– Что же, резонно. Если что надо будет – обращайся.
– Хорошо.
Вечером во время ужина я попросил у Юли, чтобы она к понедельнику сварила мне десять яиц и оставила четыре жареных шницеля. В воскресенье товары сюда не возили, а холодильника у нее не было.
– А шницели-то зачем тебе?
– Пассажиров буду угощать.
– Каких еще пассажиров?
– Какие попадутся. В понедельник я уезжаю.
– Куда?
– Откуда приехал. Что ты думаешь, зимовать что ли мы будем здесь вместе с тобою?
– Со мною не надо. Но ведь вы только что приехали.
– Что толку, я-то не работаю. Непригодным я оказался для этих мест.
– Надо же, позавидуешь тебе! А больше ничего не надо?
– Остальное я куплю в магазине.
– Не надо ничего покупать, я приготовлю все, что необходимо, а то продадут тебе какую-нибудь тухлятину.
– Ну что же, спасибо, расплачусь с тобой в понедельник.
Вечерело. Каждый вечер по субботам в торце дома, где мы остановились, устраивали танцы. Откуда-то приезжали молодые ребята и девушки, в основном астраханские, иногда и москвичи, танцевали, дурачились почти до утра, утром спали, кто где завалится, и после обеда в воскресенье разъезжались. Я стоял возле подъезда и смотрел, как собираются ребята на танцплощадку. Несколько девчат, смеясь, кривляясь, подошли ко мне и пригласили на танец. Я вежливо отказался, показав на повязку. Сыграли первую мелодию, ребята начали крутиться.
Юля возвращалась с работы. Поравнявшись со мной, она остановилась.
– Чего не танцуешь?
– Тебя жду.
– Правда?
– Что правда? Мне только танцев и не хватает сейчас. Какой же из меня танцор?
– А я-то, дура, поверила. Может, пойдем пройдемся, а?
– Где?
– Ха-ха, здесь что, места мало, что ли? Кругом степь.
– Пойдем.
Она пошла переодеться. Как я уже отметил, здесь постоянно жили не только казахи, но и представители других национальностей, особенно много было русских. Казахи – понятно, они здесь родились, выросли, а вот что же касается других… Чтобы бросить свои родные места и жить в этой дыре, или надо быть круглым идиотом, или иметь на это очень веские причины, типа сломанной судьбы, что ли. Действительно, при внимательном наблюдении у всех этих людей можно было найти что-то такое, что оправдывало их постоянное проживание здесь.
Исключение составила Юля. Эта в общем-то жизнерадостная русая девчонка с привлекательной внешностью никак не ассоциировалась со здешним образом жизни. Если даже по какой-то причине ей нельзя было жить на родине, то все равно она могла бы даже здесь, в Казахстане, найти себе пристанище более достойное, чем этот совхоз. Изъяна не было и в её поведении. Она целый день крутилась на кухне, а вечером приходила домой, и больше ее никто нигде не видывал. К ней тоже никто не приходил, никто не стучал. У неё не было здесь семьи, детей, родных, даже друзей и подруг. Что же тогда заставляло её жить здесь в таких вот условиях?
Я зашел в комнату. Там один Агил, который много раз спасал меня от всяких опасностей, что-то делал.
– Агил, дай мне свой нож.
– Зачем он тебе понадобился?
– Иду погулять с Юлией, возьму с собой на всякий случай.
Он отдал мне свой нож и посоветовал, чтобы особенно далеко не ходили. Через несколько минут подошла Юля. Господи, какая красота! Русые волосы, сложенные по моде а-ля франсе, красное модное, с открытым воротником, платье выше мощных колен и такого же цвета туфли на тонком и высоком каблуке. Болтающийся на шее светящийся прозрачный шар и веснушки, рассыпанные по основанию носа, делали ее вообще превосходной. Понимая, что производит ошеломляющий эффект, она, широко улыбалась, обнажив ровные и, как жемчуг, блестящие красивые зубы.
– Юля, ты потрясающа. Но я бы на твоем месте надел бы хоть на ноги что-нибудь попроще, ведь не сможешь ты ходить в этих туфельках.
– Не порть настроение, Чингиз. Дай хоть один раз в жизни почувствовать себя человеком в этой дыре.
– Ага, значит, ты знаешь, что живешь в дыре?
– Конечно. Что ты меня за дуру, что ли, считаешь?
– Нет, я-то как раз нет, но как ты сама объяснишь то, почему живешь здесь?
– Значит, есть причины.
Вести и дальше разговор на эту тему было бы глупо. Метров через сто мы вышли к пшеничным полям. Как и следует, убирать урожай начали с дальних, труднодоступных мест. Поэтому, если во втором отделении уже скирдовали солому после урожая пшеницы, то здесь, рядом с центром, поле пока еще было нетронутым. Сплошное поле простиралось налево и направо. Зрелые колосья на довольно высоких стеблях колыхались в такт ветерку, который дул с востока. Мы вышли на маленькую речку. Я и не знал, что тут поблизости есть такая симпатичная речка. Воды в ней было мало, но зато прозрачная, как слезы. Было удивительно, что здесь, среди бесконечной степи, имеется такая вот чистая вода, какая обычно встречается в горных местах. Речка была узкая, шириной всего двадцать пять – тридцать сантиметров. По берегам, где вода могла орошать, росли разнообразные полевые цветы и зеленые сочные травы. Никакой науки не нужно было, чтобы понять, что, имейся в этих местах вода, здесь был бы совсем другой ландшафт, другой климат и рельеф. Быть может, тогда в этот богом забытый край можно было бы попасть только по большому блату. Что ни говори, прав был старик Фалес, когда говорил, что вода – мать жизни.
