Простая история

– Размышляю, о каких делах милосердия ты говорила, – объяснил он, чтобы не молчать.

– Они разные. Есть для тела и для души. Тебя какие именно интересуют? – Снова поразила она его.

– Для тела, конечно.

– Накормить голодного. Это сегодня сделал ты для меня. Напоить жаждущего, одеть нагого, принять странника в свой дом, навестить больного, посетить заключенного, похоронить умершего.

Да-а, куда ещё серьёзнее? Смеяться расхотелось.

– Ты не в первый раз меня удивляешь. До знакомства с тобой я был уверен, что мне в жизни удивляться больше нечему, – он помедлив, добавил: – я ошибался.

Они в молчании доели десерт, улыбаясь друг другу.

– Поедем? – Осторожно поинтересовался Джеф, тут же вспомнил: обещал позвонить. Нажал на повтор ещё в кармане. Сказывается привычка соединять воедино совместимые мелкие действия. Поднёс трубку к уху и, услышав знакомое "да", сказал:

– Коган. Выезжаем.

Предложил жестом Николь поговорить с родителями. Она, хоть и с улыбкой, но поморщилась и лишь покачала головой. И он отключился, услышав ответное: "хорошо". Вернул телефон Николь.

Аэропорт жил своей жизнью. Спешили люди по сверкающим переходам, сигналили носильщики – здесь во всём ещё ярко присутствовала дневная деятельность, но уже слегка приглушённая. Чувствовалось присутствие ночи: людей было немного, рейсы, пока Джеф вел Николь к служебному выходу, не объявлялись.

Они вместе вышли в эту ночь. Огни фонарей и рекламы, заливали всё вокруг светом, рассеивая тьму. С праздничной беспечностью отражались в тёмном асфальте. Площадь запрудил транспорт. Со стороны взлётного поля негромко доносился высокий гул. Прозрачная тишина, не нарушаемая им, стояла над полем: началось предутреннее затишье. Видимо, это связано с физиологией человека. Кто бы ты ни был – старый или молодой, американец или китаец, в три часа ночи тебе хочется спать.

Джеф окликнул приостановившуюся было Николь и повёл её к стоянке. Сказал негромко:

– Наконец ветер сменился. Повезло Харту, будет спокойное дежурство.

Он вынул из кармана карточку, вставил в прорезь замка на стоянке. Щелкнула, открываясь, калитка и они прошли внутрь. Засветилось окошко в дежурке. Пискнула, отзываясь на радиосигнал, охранная система. Джеф открыл дверцу для Николь. Она села и он наклонился к ней, что бы пристегнуть ремень. В машине было холодно. Опершись рукой о край её сиденья, он нажал на вентилятор с подогревом. Спросил, приглядываясь к её глазам, кажущимся почти чёрными в неверном свете фонарей:

– Не мёрзнешь? – Николь покачала головой.

Он поправил край её ветровки, закрывая дверь, поймав себя на неодолимом желании потрогать если не Николь, то хоть часть её одежды. Она казалась ему нематериальной. Это было существо не из этого мира, это точно. Нет, может, она ему и впрямь снится? "И всем разом в "башне", что ли?" – снова поинтересовался он сам у себя. Обошёл машину, сел, запустил двигатель. Да что с ним сегодня такое? Застревание на каждой мелочи – куда это годится? Джефу пришло в голову, что он неосознанно старается не торопиться, чтобы подольше находиться с Николь. Оп-ля! Кажется, так и есть. Родители Николь и его и её съедят, это точно. Привычка замедлять самого себя сыграла с ним сегодня интересную шутку. Джеф махнул рукой выглянувшей из окна дежурки голове, трогая "бьюик". Голова кивнула и их пропустили, открыв ворота. Взглянул на Николь, смущённый своими мыслями:

– Тебе удобно? – Она ответила не сразу, не сводя с него сияющих глаз."Вполне". – Джеф торопливо пристегнулся на ходу. – Отлично. Так куда едем?

Николь назвала адрес. Ого! Далеко. Через весь город. Часа полтора, не меньше на этой машине.

– Ну, к пяти доедем, – он усмехнулся. – Хочешь спать?

Николь покачала головой.

Он привычно опустил правую руку на колено, без напряжения придерживая руль снизу левой рукой, вырулил на трассу. Привычно нажал кнопочку плеера – полились негромкие звуки "Эквинакса", спросил, покоившись на Николь:

– Тебе как Жан-Мишель, ничего? Не раздражает? А можно что другое поставить, там есть. Покопайся в дисках, если хочешь.

Николь снова отрицательно качнула головой. Джеф увидел, как её губы сложились в неслышное "нет". Убавил немного звук, чувствуя, как тяжело и мягко усталость обнимает его.

– Тебя не смутит, если я буду молчать? – Поинтересовался он.– После дежурства я иногда как выжатый лимон. Пожалуй, из меня сейчас плохой собеседник, – он коротко взглянул на неё, угадывая в глазах вопрос. Улыбнулся. – Но на вопросы отвечу.

– Почему ты так держишь руль? – Тут же спросила Николь.

– Сломал однажды руку, ездил с гипсом. Осталась привычка.

Довольно долго они молчали. Джеф гнал машину сквозь ночь, потихоньку ощущая, как голова плавно наливается туманом. Наверное, сказывается возраст. Бессонная ночь заставляет расслабиться, заливая тело вялостью. Сейчас самое время завалиться и уютно дрыхнуть, где-нибудь. Он так бы и сделал, припарковавшись к обочине минут на двадцать, если бы не Николь. Иногда он поглядывал на неё. Она сидела, сцепив руки на коленях, напряжённая, занятая своими мыслями и её пальцы чуть подрагивали, словно она спорила сама с собой или спешила. Кажется, она не замечала, что он смотрит на неё. И это было почему-то досадно.

Николь провожала взглядом тёмные дома; разноцветные рекламные огоньки отбрасывали скачущие пятна света на её руки, а лицо едва угадывалось в тени. Тишина висела в кабине, не нарушаемая темой электронного дождя. Вдруг она начала говорить, еле слышно, так что Джеф сначала даже не понял, что она обращается к нему:

– Меня летом родители отправили в лагерь. Я ехать не хотела, но папа настоял. У них друзья есть – они давно знают друг друга, ещё со школы, и теперь мы семьями дружим. Дружная семья давно-давно проверенных людей, – что-то в её голосе звучало настолько неестественно и Джеф повнимательнее взглянул на неё. – Там мальчик есть. Тоже достойный доверия и положительный со всех сторон, Райан. Мы с ним ровесники. Он не то, что я: со мной одни проблемы. Отправили нас вместе, чтобы он присматривал за мной. А у него там, в лагере, два приятеля оказалось, они вместе поймали меня, утащили в парк, напали и… Джеф от неожиданности нажал на тормоз, так что Николь едва не стукнулась лбом о ветровое стекло и не закончила. Они посмотрели друг на друга.

Николь опустила голову.

– Было очень больно от обиды, немыслимо. И страшно. Я так орала, что сбежался весь лагерь, мальчишки обвинили меня в нарушении режима, обозвали психопаткой, – она судорожно перевела дыхание и совсем тихо продолжала. – Никто и не понял, что они хотели со мной сделать. Все решили, что я просто истеричная девчонка, а они неудачно пошутили. Никто мне не поверил. А когда я вернулась домой и мама отвела меня к своему врачу, кажется, засомневалась и она. Врач сказал ей: "всё в порядке, никаких разрывов". Мама вежливо сообщила мне: "ничего не понимаю!" И в полицию не пошла. Разве это не обозначает, что и она не верит? Папа – так просто отмахнулся. Райан сказал отцу: "Ты считаешь – я стал бы портить свою карьеру? Ты что, не знаешь Ники?Она всегда орет." Я сама это слышала, когда они приходили к нам. Кроме того, его отец – тоже врач. В общем, родители и раньше знали, что я не подарок, а теперь они убеждены, что я не зря сменила три школы. Вся эта история мне здорово повредила.

Джеф молча слушал её, не сводя глаз с её лица и наливаясь тяжёлым, холодным гневом. Этот тихий, монотонно звучащий голос прокатывался по всему его телу, причиняя ему боль осознанием жгучего бессилия. Бедная девчонка! Нет никакой возможности защитить свои права, даже имея целую кучу денег, если твои родители на стороне врага. Как же горько тебе жилось этим летом, Ники!.. А он-то, дурак! Вот идиот! Со своими глупыми сомнениями: как я ей позвоню, это же неудобно! Может, с ней бы этого не случилось, если бы он ей позвонил ещё тогда в июне, когда очень хотелось позвонить и казалось, что нужно.

Но Джеф тут же одёрнул себя: бессмысленно переживать из-за того, что могло бы быть. Все варианты будущего имеет смысл просматривать до события, а не после. И нечего входить из-за прошлого в разнос, позволяя себе дрожь и спазмы. То, что случилось – не исправить. Происшествия уходят в прошлое и начинаешь учиться жить с этим. Придётся научиться и ей. И он неожиданно подумал: "и мне".

Несколько секунд Николь молчала, затем робко взглянула на него. Сзади уже доносились сигналы машин.

– Я ведь доверяла Райану, мы с детства друг друга знали, он даже нравился мне, – растерянно сказала она. – Никогда ничего подобного от него не ожидала… Нет: ожидала… Но не так…

Джеф молча обнял её, рывком прижав к себе и чувствуя шеей прохладную влажность её щеки. Плачет! Тихо, не слышно. Тронул машину, с места, отгоняя к обочине: хорошо, что тут пригород, а не автострада. Несколько минут они посидели так, прижавшись друг к другу. Николь тихонько посапывала. Он поймал себя на том, что, ощущая её дыхание на своей шее, постепенно успокаивается. Хотелось спрятать её, отгородить от всего мира, чтобы больше никто не посмел причинить ей боли. Ему было странно осознать, что она нужна ему. Он отвык и от сознания своей необходимости, и от желания беспокоиться о ком-то. То, что ему хочется заботиться о Николь, помогать ей, защищать её даже удивило его. Полузабытое ощущение ответственности о близком человеке оказалось неожиданно острым.

Таким острым, что он непроизвольно опустил голову, сглотнув, и прижался губами к волосам. Очень хотелось, чтобы она перестала плакать. Джеф с грустью пригладил растрепавшиеся лёгкие пряди.

Сказал тихонько:

– Послушай, Ники, это очень большая травма. Душевная травма. Психологический удар. Такой удар не каждый…– он вовремя проглотил слово "мужик", – сумеет выдержать. Тебе самой тут не справиться. Чем больше времени будет проходить, тем больше ты будешь себя мучить. Если бы это тебя не беспокоило, ты бы мне об этом не стала рассказывать. Я очень благодарен тебе за доверие. Честно. Я всегда предпочитаю невкусную правду, пусть даже от неё потом совсем худо. Мне было так же больно, как и тебе. У меня случались ситуации, хоть и не похожие на твою, но тоже тяжёлые, когда моё доверие к людям беззастенчиво попрали. Но в этом случае тебе даже я помочь не могу. Такие раны души, нанесённые человеком, которому доверяешь, можно лечить, несмотря на всю их болезненность. И знаешь, для этого мало собственного опыта, нужно ещё образование. Тут нужен специалист.

Джеф немного наклонился, пытаясь заглянуть ей в глаза. Не получилось –её волосы скрывали лицо. Спросил осторожно:

– Ники! Когда это случилось? Не четвертого июля?

Вопрос отозвался в нём уколом воспоминания и он, сам того не подозревая, скривился, как от боли.

Надеясь, что она успокоилась, Джеф протянул руку, чтобы отодвинуть её волосы и по его запястью неожиданно ударили несколько горячих капель: из глаз Николь градом сыпались слёзы.

– Да, – всхлипнула она.

Это "да" плитой легло в его сердце. Он вновь отчётливо увидел, как всё его весёлое настроение, кое-как наконец-то выросшее в нём к разгару праздника, разметало в клочья острым переживанием. Он тогда думал о Николь. О том, как она, после аварийной посадки смотрела на него из-под укутавшего её пледа, опираясь на мать, сказала ему, вылезшему из "башни" чтобы познакомиться с ней: "это ты – Джеф?". Думал о её голосе, отчётливо зовущем: "Джеф! Джеф!". Этот зов снился ему по ночам. Вдруг всё словно потемнело, показалось даже, что он упал в серую мглу или началось затмение. Три туманные фигуры на фоне туманного леса маячили в его сознании и внутренности заливал страх, просто всепоглощающий страх. Ничего подобного он не ощущал. Ни тогда, когда, выпрыгнув из самолёта, обнаружил, что парашют не раскрывается и пришлось использовать запаску, ни когда пытался выйти из пике под звонкий аккомпанемент системы пожаротушения. Затем боль сдавила мозг и вернулось всё: свет, музыка, весёлые лица. Перед ним стоял Стив, протягивая сосиску на вилке, и говорил: "Э-эй, командир, спишь что ли?"

Сначала он решил – привиделось с перепоя. Что и говорить, спиртного он тогда принял достаточно. Потом подумал, так вот они какие, видения. А после – навалилась тоска, которую он не мог классифицировать.

Похоже, он услышал тогда Николь. Это её переживания бередили ему душу, её настроение тяжело плескалось в нём, оглушая.

Воспоминание отступило, до Джефа дошёл бессвязный шепот:

– … к психологу. А реабилитационные центры…– да ну, я так не хотела… при полиции, там всё спрашивают и мама… уступила, не повела меня, они ведь давно дружат… Это значило бы… надо признать…А как, если Райан?.. Как же я могу быть права, если нет разрывов… а просто истеричка. Никто и не верит, всё правильно! – она просто захлебывалась в рыданиях.

Джеф сильнее прижал её лицо к своей груди, чтобы она поскорее замолчала. Чтобы заглушить, не слышать этот плач. В нём всё дрожало внутри. Хотелось вскочить, сделать что-то резкое: заорать, поколотить по машине, побить кого-нибудь. Не Ники, конечно. Он медленно-медленно вдохнул-выдохнул, вытолкнув воздух сквозь сжатые зубы. Ну и денёк сегодня выдался, чёрт. Да что с ним такое?! Кажется, он перестал выносить ещё и женские слезы. Это уже что-то новенькое: такого раньше он за собой не замечал.

– Я знаю, что с тобой было, – непослушными губами шепнул он. С силой оторвал притихшую Николь от себя, посмотрел ей в глаза. – Слышишь, Ники? Я… я тебе верю!

И снова прижал её к себе. Ну, невозможно без стыда смотреть в эти залитые слезами глаза. Что это у нас за мир, в котором невинность беззащитна!? Он почувствовал тошноту от пришедшего осознания новизны её облика, которую он отметил, когда она пришла, как только её увидел сегодня.

Есть выражение – "глаза побитой собаки", пришло ему в голову. Вот теперь что прижилось в глубине глаз Николь.

– Как это – знаешь? – Приглушённо спросила она куртку.

От его куртки пахло незнакомо: сигаретный дым, лосьон, кожа, пыль, вода, что-то неуловимо приятное, словно какое-то сладкое блюдо. Этот смешанный запах олицетворял самого Джефа, был привлекательным и дурманящим. Таким ощутимым, почти материальным. Он притягивал её, обволакивал, успокаивая и словно убаюкивая, туманил голову.

– Я видел это, – ответил Джеф с облегчением, не задумываясь, поймет ли она его. Плакать перестала и то хорошо. – Решил тогда, что у меня галлюцинации от перепоя среди бела дня. Напугался даже. С тех пор вообще ничего спиртного не пил. – Он хмыкнул и помолчал.

Отпустил Николь и смотрел, как она заправляет прядь волос за ухо, каким-то неуловимо знакомым жестом, с лёгким раздражением вытирает глаза. Вот полезла в карман. Зачем? А, достает носовой платочек. Джеф взял его из её влажных холодных пальцев, тихо промокнул слёзы на щеках – пережитая им только что эмоциональная встряска требовала действия.

Добавил задумчиво:

– Я тебя чувствую. Что с тобой происходит, твоё настроение. Работаю по ту сторону твоей частоты.

– Почему? – Тихонько спросила Николь, глядя на него.

– Мне кажется, я с тобой связан как-то после той грозы. Словно ниточка тонкая протянулась от тебя ко мне. После этого изменилась вся моя жизнь: я был почти на дне, немного ещё оставалось. Падал совсем, – Николь безотрывно смотрела на него. Джеф объяснял спокойно и просто, глядя ей в глаза. – Смысла в жизни не видел. Меня только работа и держала. Обязательства, чувство долга. Если не надо было на дежурство – я мог не бриться, сидеть без душа, не есть: мне было всё равно. Ходил домой раз в три дня, привести себя в порядок перед работой. А так, даже ночевал на вокзале.

– Почему? – повторила Николь одними губами, разглядывая его грустные глаза, напряжённую морщинку на переносице, худые щеки, прямые линии бровей.

– Одно время мне было очень тяжело, несколько лет назад. Не мог примириться с колоссальной несправедливостью жизни. На какое-то время я совсем в людях разуверился, это потом, постепенно, осознание пришло – не все одинаковые и уж жизнь-то здесь не при чём, раз я сам творю свои поступки. Но цель свою я потерял. Так, крутился по жизни в ожидании. Одна ответственность и осталась. Ты меня удивила. Заставила задуматься: просто дала понять, что даже абсолютно проигрышная, самая безнадёжная ситуация всё равно не окончательна и если я не вижу смысла, не значит, что его нет. Что я не имею права бросить борьбу с собой до самого конца. Мне стало стыдно перед тобой за мою пассивность. Ты меня возродила.

Они некоторое время сидели и молча смотрели друг другу в глаза, потом неуловимо двинулись навстречу друг другу, даже не осознавая этого. Джеф чуть наклонился и прижался губами к мягким завитушкам над виском. Его поцелуй смутил обоих. Они разом опустили головы и столкнулись лбами. Засмеялись разом. Джеф тихонько сказал:

– Извини, – и попытался было выпрямиться, но Николь обняла его, пряча лицо на его плече.

– Спасибо, – пробормотала она приглушённо.

Джеф замер, боясь шелохнуться и глядя на неё немного сбоку. Так близко перед его глазами были её тонкие волосы, через которые угадывались сомкнутые ресницы и нежный овал щеки, всё в таком нереальном, зеленоватом освещении от приборной панели. Николь по-прежнему не отпускала его и он, не в силах противостоять невыразимой нежности, наклонился и снова осторожно дотронулся губами до её волос. Закрыл глаза, неожиданно наполненный ощущением блаженства и покоя. Николь была такая уютная, слабая, хотелось отдать ей всё, что у него есть, обеспечить ей удобство и спокойствие, что бы видеть её улыбку.

Он и представить себе не мог, что два невинных поцелуя так его встряхнут. Словно ветер прошёлся внутри, шелестя засохшими чувствами как палой листвой, овеивая прохладой разгоряченную муками душу. Его захлестнула полнота жизни, ворвавшаяся в него. Сразу отступило постоянное и потому привычно-незаметное, щемящее чувство неудовлетворённости жизнью, осознание которого неожиданно выявилось только сейчас. В самой глубине его мозга всё время столько лет как будто пищали, скрипели, визжали на разные голоса досада, злость, ожидание, тревога. И когда они замолчали – остался стон. Этот неслышный стон жил в нём: дышал с ним, спал с ним, насылая кошмары; ел, пил, работал и звучал, звучал, звучал…

Джеф иногда думал, он просто спятил, при всех своих знаниях и талантах, раз не может выбраться из того пике, в котором он очутился. Не слыша этого стона души, он не мог определить источник своего постоянного неуловимого дискомфорта. Родившееся однажды разочарование росло и росло в нём, пропуская свои разветвлённые корешки всё глубже, заталкивая его глубже в пропасть.

И вдруг – пришла Николь. Со своими проблемами и бедами. Словно плеснула воды в его внутреннюю конюшню, избавляя его от того балласта, что накопился в нём за все последние годы. И всё исчезло, растворилось в её присутствии: выключился этот воющий звук.

Навалилась тишина, словно его внутренние уши заткнули.

Оглушённый молчанием своей души, Джеф почувствовал дыхание Времени.

Сидел, не шевелясь, с необычайной остротой воспринимая мелкие звуковые характеристики собственного бытия, как неотделимую часть той вечности, в которой они встретились. Грохот собственной крови в ушах, посапывание Николь, шум проезжающих машин, тонкий писк вспыхивающего зеленым глазком поворота на приборной панели, поскрипывание и шелест собственной куртки не нарушали этой обретенной тишины в нём. Ну, здорово. Он и не знал, в каком аду варился. Пронзительная доверчивость Николь словно открыла ему глаза. Поражённый, он всем своим существом, почти с болью, переживал осознание этого переворота, словно веху в его жизни. Рубеж, после которого уже ничто и никогда не будет прежним. Ожидание пришло к концу?

Тот Джеф, что был раньше – умер, вся прежняя жизнь завершилась.

Почему, он не мог понять – почему он не видел этого раньше? Это же так просто! Безвременье владело им теперь. Безвременье помогло принять ушедшее, примириться с этим. Это не значит – можно спокойно всё выбросить из головы, это не значит, что не будет причинять боли память, но теперь пытка кончилась.

Сразу захотелось действия в этой тишине. Работы, приносящей не только удовлетворение от её выполнения, но и дающей спокойную радость. Осознание жажды действия напомнило о времени.

С сожалением он оторвал губы от тонких, пахнущих свежестью волос, словно вынырнул. Взглянул на часы, бережно отодвигая Николь от себя. Она вздохнула и открыла глаза, откидываясь на спинку сиденья. Похоже, её тоже утомили эмоции.

Джеф, наклонившись над ней, внимательно посмотрел на неё, не замечая, что едва заметно улыбается.

Николь совсем не обижала его улыбка, и взгляд не причинял неудобства: Джеф смотрел на неё с таким выражением, какое бывает, если люди смотрят на что-то красивое и нежное. Бережность его взгляда была непривычна, так никто на неё не смотрел. Ни мама, ни папа. В их взглядах было все: забота, поддержка, неудовольствие, одобрение, осуждение, строгость, даже иногда понимание, что угодно! Но вот так неожиданно, до щекотания слез в кончике носа, просто взглядом, мягко поощрить, кроме Джефа не смог ещё никто.

– Джеф! – Шепнула она.

– Нас потеряют, – тихо предупредил он в ответ.

Но не шевельнулся и выражение его глаз не изменилось, позволяя Николь чувствовать его взгляд, наслаждаясь этой нежностью ещё некоторое время. Она неосознанно тянулась к силе его взгляда, не в состоянии оторваться.

– Надо ехать, – так же тихо повторил он.

Взял её лицо в ладони, словно изучая его руками, как слепой. Его пальцы легко, едва касаясь, знакомились с ней. Она неотрывно разглядывала его, запоминая эти знакомые черты снова и снова. Всё в нём казалось до боли родным, близким, своим. Николь удивлялась: как так могло получиться, что она столько времени не видела его и они так долго жили, не встречая друг друга? Вот Джеф чуть прищурился, немного улыбается. О чём он думает? Выражение лица какое-то озабоченное, словно он хочет задать вопрос.

Джефу даже не пришло в голову, что эта его ласка может подействовать на Николь, дразня. Наконец поймал сам себя на этом. Остановился, приглядываясь к её размышлению с неожиданным томлением. Прижал её к себе.

Николь не хотелось шевелиться. Джеф! Так близко, совсем рядом! Джеф! Такой сильный, красивый. Она чувствовала кончиком носа жесткий край воротника его сорочки, её подбородок легко задевала тонкая дужка очков в кармане, его дыхание согревало её щеку. Чуть прикрыв ресницами глаза, она разглядывала его точёные линии профиля, точечку родинки на правой щеке, чётко очерченные губы. Его облик был невероятно, непередаваемо чист, не замутнён той пошлостью, которая ежечасно окружала её.

Захваченная восторгом и испытывая настоящее счастье, она ощущала свободу, как человек, наконец-то избавившийся от груза, так долго терзавшего его. И от этой свободы стало так холодно и страшно, что из глаз опять потекли непрошенные слезы, видно их накопилось в ней незаметно слишком много. Та бездна, которая жила внутри неё с момента посадки самолёта, растворилась и превратилась в бездну будущего, у которой стоит Николь. Исчезни Джеф и туда рухнет всё.

Она после лагеря прониклась своей слабостью, ощущая своё бессилие в жизни как отраву, как что-то жалящее и ранящее. Это было новое чувство, непривычно вошедшее в её жизнь. Раньше у неё не было проблем борьбы со страхами: можно было пойти в церковь, посидеть там и всё вставало на свои места, даже если вокруг было всё очень плохо. Но сейчас и это не помогало. Её зависимость от родителей вынуждала постоянно помнить о своём бессилии, заботила и пугала до холодных спазм где-то внутри. Сама того не замечая, она ещё крепче вцепилась в Джефа, причиняя боль, поскольку натянула рукава на плечах и воротник куртки с железными вставками, заставляя их врезаться в шею. Он даже не поморщился, разглядывая её.

– Что? – Спросил тихо.

– Мне страшно, – прошептала она, проникшись ростом леденящего кома внутри.

– Боишься, что может что-нибудь случиться?

– Не знаю, – она сдвинула брови домиком, поглощённая своими ощущениями и не заметив его чуткого понимания, принимая его, как должное.

Покачала головой. Попыталась честно объяснить:

– Мне сейчас стало так легко, будто я освободилась от давления и так страшно, что трудно дышать. Словно что-то может случиться. Я чувствую мою уязвимость и мне от этого плохо, – в его движении она угадала кивок: его щека легко задела её волосы сверху вниз и обратно.

– Послушай, Ники. Хочешь, могу тебя поддерживать, когда тебе нужно. Идёт? Я всегда буду с тобой, как только я тебе понадоблюсь. Только позвони. Даже если работаю: теперь ты знаешь, что у нас там можно отсидеться.

– И отоспаться, – слабо улыбнулась Николь. – Тебе было очень неприятно то, что я тебе рассказала?

Джеф помолчал, не шевелясь и не отпуская её: размышлял почему возник такой вопрос. Может, он сделал что-то, что обидело её? Его опасение причинить ещё большие разрушения в ней, после того как по её душе так качественно прошлись сапогами, диктовало ему сейчас предельную осторожность. Спросил, смягчая голос: