скачать книгу бесплатно
Год 81-й полета. 15 июля по условному календарю корабля. Палуба H.
Сколько себя помнила Джи, каждый день она передвигалась взад и вперед по коридору палубы. Все жилые коридоры на редкость однообразны – белого с блекло-зеленым цвета, ребра переборок, плоские лампы, лючки мусоросборников, лючки техобслуживания, голограммы указателей, одинаковые двери кают. Одним словом, функциональность. Крошечные жилые боксы, которые даже не именовались каютами. Рабочие комбезы, что занашивались до дыр, дыры заклеивались, и так без конца, пока е подходил срок замены в новом году. Ограничивалось всё – стирка, душ, даже умывание. Так, во всяком случае, было в детстве Джи. А потом вдруг появились женщины в нарядных платьях, мужчины – в свитерах и джинсах. Кошмар сообщил, помнится, что вся эта одежда печатается на три-дэшках и стоит уйму донатов. Вечерами в холле звучала музыка – там танцевали. Джи с Кошмаром и Пирсом тайком пробирались в холл поглядеть на танцы. Кошмар как-то сумел раздобыть капсулы с музычкой, и они слушали ее на переменке, пока сзади не подобрался препод и не отнял, а Кошмара и Пирса отправил в карцер на сутки, «как заводил».
Узость пространства подразумевала несвободу. На все надо было просить разрешение: в школе – у преподов, в повседневной жизни – у помощника префекта на каждый чих – на выставку детских рисунков, на студию для занятий скрапбукингом или на открытие секции бокса в помещении склада.
«А почему мы не расширяем каюты за счет пустующих?» – спросил как-то Кошмар.
«Недопустимый расход энергии», – ответил препод, ведущий у них «Эргономику корабля».
«Ерунда: там точно такая же температура, как в жилых боксах, и воздух такой же. Наоборот, можно получить дополнительный кислород и продукты, если соединить три бокса в один жилой, и в одном сделать оранжерейную камеру».
Вместо ответа препод влепил дерзкому подзатыльник.
«Руку надо поднимать, если просишь слова».
«Дурак».
Новый подзатыльник заставил Кошмара ткнуться носом в парту так, что пошла кровь.
«Теперь понял?»
«Я – да. А вы – нет», – не уступил Кошмар, размазывая ладонями кровь по лицу.
Эргономник ухватил его за шиворот, дотащил до двери и выбросил в коридор.
Джи помнила, как смазливая Ташка однажды утром явилась в школу в ярко-розовом платье. Ребятня, одетая в серо-оранжевые детские комбезы, окружила нарядную одноклассницу плотным кольцом.
– А ну сними! – Эльга, маленькая, яростная, уверенная в великой миссии корабля восьмилетка, дернула за рукав Ташкино платье.
– Не трогай! Это мама сшила! – закричала Ташка, прижимая в ужасе подол платья к тощим ногам. – Это настоящая земная ткань. Шелк!
– Снимай! – топнула ногой Эльга.
Девчонки стали хватать все разом Ташку за платье, пока не разорвали обновку от горла до самого подола, и Ташка, оставшись только в серых застиранных трусиках и стоптанных, с чужих ног туфлях, подобрав розовые лоскутья, умчалась, ревя в голос. Мальчишки ржали и стримели в Сеть ее бегство со своих планшеток.
Потом Ташка вернулась, уже вместе с матерью, обряженная в стандартный комбез, с красным, распухшим от слез лицом, и ее мать, тоже сделавшись красной, кричала на училку:
– Вы все тут посходили с ума. Я сшила это платье из артефактного запаса. Это земная ткань, придурки! Ей цена сто донатов! Вы ответите!
– Правила есть правила, они равны для всех! – твердила в ответ училка, как автомат.
А через год девчонки уже не надевали в школу комбезы, щеголяя в трико, брюках, платьях и блузах, да и мальчишки в основном тоже предпочитали купленные на донаты шмотки. И хотя боксы оставались по-прежнему крошечными, а вода лимитировалась, жизнь менялась день ото дня. Кто-то сносил переборки и объединял два бокса в один, кто-то устанавливал в новых расширенных каютах настоящие ванны. Рассказывали, что на высших палубах жизнь давным-давно не та, что в промке.
Теперь в рекреационном холле каждое корабельное утро проектировали на потолок картину земного рассвета – с пробуждением неба и опаловыми кромками причудливых облаков, а вечером – закатное буйство лилового, золотого и алого на бледно-голубом. Ну, а ночью, разумеется, сверкали звезды. Одни считали это излишеством, бессмысленной тратой энергии, другим нравилось, закатные красоты всегда привлекали два десятка зевак. Но для большинства эйчников день от ночи по-прежнему отличался тем, что ночь они проводили в домашнем боксе, а день – в учебном или рабочем.
?
«Никому и никогда не удается завершить все свои дела на корабле. Все бросают дело на середине».
Надписи Джи фоткала на планшет, прежде чем буквы успевали замазать роботы-маляры. В выходные она пускалась в путешествия по боковухам, отыскивая новые послания, намалеванные поверх старых. У нее скопилась солидная коллекция граффити.
Кошмар рассказывал, что ему на планшет постоянно приходят послашки. Откуда – неведомо. Но утром, всякий раз вызывая голоэкран, он находил одну или две фразы. Иногда они повторялись изо дня в день, иногда, мелькнув однажды, больше не возникали. Но что странно, точно такие же фразы появлялись в коридорах снова и снова, будто проступали из-под слоя краски всякий раз после того, как робот-маляр замазывал граффити.
Кошмар по секрету сообщил Джи, что многие надписи малюют сами роботы.
– Зачем? – удивилась Джи.
– Значит, прога у них такая, – предположил Кошмар. – Кто-то им подправил мозги.
В детстве Джи казалось, что с высших палуб, из прекрасного далека, должны спускаться умные дяди и тети в красивых белых мундирах с золотыми нашивками, проверять оценки, расспрашивать детей об их мечтах и забирать трудолюбивых и умных к себе наверх. Она верила, что очень скоро ее вместе с Кошмаром как самых-самых отправят в высший лицей. Но нарядные дяди и тети сверху в их учебный блок так и не заглянули. А когда Кошмар заставил в учебных мастерских исчезнуть модельку корабля, а на стене при этом осталась обожженная дыра по форме напоминающая паука, ему запретили там появляться, да еще выпороли.
А потом Кошмар исчез, как и его кораблик, остались такие как минималист Эдгар по прозвищу Эрг. Джи напрасно ждала возвращения Кошмара. Месяц, два, три. А потом написала заяву на учебу в техническом лицее палубы D. Три часа отсидела в очереди в приемную префекта. Отсидела – термин неточный, правильнее сказать: отстояла у двери, потому что кресел поблизости не имелось, а уйти было нельзя: в очередь из двадцати человек все время пытались влезть новые просители. И вот спустя три часа Джи вошла в заветную дверь. Только оказалось, что приемная состоит из двух комнат, а первую занимает помощница префекта. Дверь к самому префекту была демонстративно закрыта. Джи только-только шагнула к этой второй двери, как раздался грозный окрик:
– Префект не принимает! – Плосколицая тетка из вторичников стерегла своего начальника не хуже цербера.
– Но только префект…
– Сначала бумагу мне на стол! – Тетка поднялась из-за стола и с поразительной ловкостью, как будто тело ее было по-змеиному длинным и гибким, выхватила из рук Джи прошение на листке рыхлой серой бумаги.
– Наверх учиться никого не берут, – заявила церберша, что-то написала на прошении и сунула в мятую распухшую папку.
– Это почему? – возмутилась Джи. – У меня лучшие оценки по математике и физике, свои проекты.
– Такие правила, – отрезала помощница префекта. – Учись на ремонтника, место у нас есть.
– Но я могу…
– Не можешь! Следующий! – нажала тетка кнопку вызова.
И сколько раз с тех пор ни бывала в этой приемной Джи, о чем бы ни просила, все повторялось в мельчайших деталях – префект никого не принимал, а заявка, прошение, обращение – как ни назови – тонуло в архиве церберши.
?
Джи обедала позже, нежели Эдгар, но он намеренно сместил свое расписание, чтобы повстречаться с девушкой в столовке. Многие регламенты давно не соблюдались так строго, как прежде, в том числе и перерывы на обед. В худшем случае выпишут штраф. Еще один вдобавок к сотне, что накопились у Эрга. Кто-то пошутил: запоминается первый штраф как первый секс, остальное рутина. Эдгар следовал инструкциям как мог, но выполнить все никак не получалось. С тех пор как все заработанные донаты стали уходить на оплату мелких штрафов, Эрг перестал гоняться за приработком и жил так, будто мог претендовать только на гарантийку. Поразительно, но Джи умудрялась получать донаты и избегать штрафов – а уж она никогда не была пай-девочкой. Но тайной, как ей удается такой полет, она делиться ни с кем не собиралась.
Едва Джи вошла в столовку, как Эдгар встал на раздачу следом.
– У меня разговор. Сядем вместе, – предложил он.
– На пати в сектор три не пойду, – отрезала она. – Там все время блевантин и прочие прелести.
– Это деловой разговор.
– Деловой насколько?
– На сто процентов.
На раздаче выбор был невелик: клейкая похлебка серого цвета и клейкая похлебка с оттенками розового. Наверняка одинаковые на вкус. На второе – брикетик чего-то желтого с вкраплениями зеленого (обозначено было как натуральные овощи из оранжереи) и стакан ярко-розовой жидкости на третье.
Пищеблок (камбузом именовали только место приготовления жрачки) был одним из самых больших помещений палубы. Узкие столы на восемь человек каждый и стулья вокруг можно было опустить и упрятать в пол, и тогда столовка превращалась в большой холл. Стены, потолок и пол пылали ядовито-зеленым цветом. Говорят, в дни первого поколения на стены столовой проецировали голограммы весеннего сада, и ветви цветущих яблонь качались над столиками обедающих, по небу бежали легкие облачка, а под ногами шелковистым ковром лежала неувядаемая мурава. Потом голограммы сочли ненужными, остались голые стены, как любил выражаться Тэп, цвета биллиардного сукна. Биллиардный стол имелся только в комнате отдыха префекта, и Джи видела его однажды – когда после стычки с грабителями народ взялся за главу палубы.
– Ты сегодня отлично выглядишь, – сказал Эдгар.
– Так что у тебя за дела? – спросила Джи и зачем-то понюхала мисочку с розоватым содержимым, чего делать категорически не следовало.
– Три месяца назад мы нашли удобную пустующую каюту в боковухе, – Эрг на всякий случай понизил голос. – Вчера пришла одобряшка от префекта на наш запрос.
– Одобряшка от префекта? Ну надо же! А я ни разу такое чудо не получала.
– Точно, настоящая, со штампом. Мы хотим там сделать клуб-кафе. Зовем тебя.
– Кто это мы?
– Я и Тэп, Тибериус то есть.
– А, философ, как его, Эпиктет. Я-то вам зачем? Философствовать не тянет.
– Починить вентиляцию. Мы там клуб-кафе хотим запустить.
– А ты-то сам что готов сделать?
– Я? Ну… Объявы об открытии клуба нашлепаю. И потом надо все там обустроить. Внутри какие-то коробочки. Я даже не знаю, с чем, но тяжеленькие.
– И где эта каюта?
– Так ты согласна?
– Может быть.
Назвать номер коридора Эрг не успел – к их столику подошла Мирая.
– Бата не видели? Он пропал.
– Что значит пропал? – Джи задумчиво помешала ложкой жидкость, потом решительно посолила и поперчила содержимое мисочки. Перец ускоренного созревания научились выращивать уже давно, хотя неведомо, насколько оранжерейный перец походил на своего земного собрата.
– Ну, вот так, взял и пропал. В жилом боксе нет, в рабочем – тоже.
– Может, он по делам палубой ниже? Он же вроде иногда курьерит?
– Тогда бы идентификатор работал, показывал, что выписан пропуск. А он просто не отвечает. Молчит, как космос. Так ведь не бывает?
– Не бывает, – согласилась Джи.
– Может, он ушел в колодцы? – предположила Мирая.
– Может быть, – поддакнул Эрг, ему хотелось, чтобы Мирая ушла. Его раздражал ее потерянный вид. Чье-то исчезновение казалось опасным, как эпидемия, будто и тебя пометили, чтобы ты исчез. Он вспомнил пустоту за кварцевым стеклом и невольно вздрогнул.
– Колодцы найти не так-то просто. И потом, в них никто не живет, – заявила Джи.
– Может, идентификатор сломался? – сделал еще одно маловероятное предположение Эрг. – А может, Бат в самом деле отыскал колодцы и двинул скакать с палубы на палубу, как Кошмар.
– Какой кошмар? – не поняла Мирая.
– Кошмар! Рэмембе! – изумилась Джи.
Мирая покачала головой.
– Sic transit gloria mundi, сказал бы Эпиктет. Бедный Кошмар, он уже позабыт.
– Если что-то узнаете, спикните? – Мирая глянула на Эрга просительно, игнорируя ядовитые замечания Джи.
Она отошла от их столика.
– Бат пропал, – сказала она работягам-вторичникам за соседним.
– А мне до звезд, – хмыкнул один. Второй хохотнул, найдя шутку удачной.
Мирая кивнула, как будто соглашалась, обернулась к Эдгару, глянула жалостливо.
– Сообщим, – пообещал Эрг громко и, понизив голос, спросил у Джи: – В самом деле, куда он мог деться?
– А я знаю? Люди все время уходят. Может, есть тайные проходы в параллельное измерение?
– Или наблюдатели пожаловали, – предположил Эрг.
– Не, наблюдатели так не тихарятся. – Джи хорошо помнила предыдущие набеги. – Они топают бандой и хапают все, что глянется.
– Передают, наблюдателей больше нет. С тех пор, как их последний отряд умер от голода на переходной лестнице, – шепнул Эрг.
– Да, болтают, – подтвердила Джи, хотя не очень в это верила.
Уже семь лет сверху никто не являлся. Ни инспекций, ни грабежей.
А до этого наблюдатели приходили раз в три месяца, а то и чаще. Три месяца – срок вызревания овощей в оранжереях. Наблюдатели спускались сверху с палубы E за данью – семь или восемь дюжих парней из второго поколения, в черных свитерах и брюках из искусственной кожи, обвешанные оружием, с пустыми контейнерами для оброка. Брали все, что приглянется: вещи, продукты, одежду, прежде всего свежие овощи. И непременно пару женщин – поначалу самых младших из второго поколения. Через три месяца наблюдатели возвращались, а женщины – нет. Ходили слухи, что бандиты продают их в трюм, куда верхние палубы ссылали своих преступников. Чем платили каторжане, неведомо.
Префект палубы H, когда-то наигранно бравый, а ныне трусоватый и умеющий ловко прятаться за чужими спинами вторичник, сам указывал схроны палубников, лично приводил молодых женщин налетчикам. «Надо уступить, иначе хуже будет», – повторял он одну и ту же фразу, уговаривая остальных подчиняться. Во время наблюдательского рейда как по команде исчезали все безопасники палубы. Говорят, отсиживались в трехкомнатной каюте префекта, все двенадцать человек во главе с лейтенантом. Но как только бандиты уходили, выползали на свет, в новенькой, отливающей синевой броне, в шлемах с затененными забралами, следили, чтобы народ не возмущался и не бунтовал после рейда. «Где ж они, мордатые, ховались, когда нас грабили!» – возмущались одни. «А что они могли сделать? Их бы убили!» – оправдывали другие. «У них же шокеры и “свинец”!» – напоминали самые дерзкие. «Бандитов больше! Наши погибли бы напрасно! – объяснял ситуацию префект. – И патронов к пистолетам по счету».
Полтора года палуба терпела набеги, а потом, едва пожаловали недобрые гости, решили оставшихся молодых женщин спрятать. Разъяренные бандиты схватили двух девчонок пятнадцати лет из третичников и попытались увести с собой. И вот тогда дорогу им заступил Кошмар. Никто так и не узнал, где он раздобыл «свинец», то есть самый настоящий пистолет с мягкими свинцовыми пулями. Возможно, стащил у пьяного в хлам бандита во время предыдущего рейда. Теперь Кошмар без колебаний просто поднял пистолет и выстрелил идущему впереди главарю в живот, пуля ударила в бронник и опрокинула, хотя и не убила.
Главарь, падая, выпустил руку девчонки, та кинулась бежать. Выстрел прозвучал сигналом к атаке, мужчины ринулись на бандитов с ножами и обрезками арматуры, с подходящим инструментом из мастерских, кому-то из «гостей» досталось по голове, кому-то – по рукам, плечам, спине. Бандиты отстреливались, из палубников кого-то ранили, кого-то убили, но народ озверел, напирал, стрельбу не замечали, задние не давали отступать, бежать было некуда, оставалось одно – биться. Кошмар выстрелил еще раз, почти наугад, и этот выстрел послужил вторым сигналом: бандиты, избитые и окровавленные, отступили к лифту и убрались восвояси.
Перед рейдом наблюдателей всегда отключались камеры слежения, и никто с других палуб и даже на Мостике не мог видеть, что творилось внизу. После бегства грабителей несколько минут палубники стояли в недвижности, не зная, что делать, тупо глядя на три распростертых трупа налетчиков. Один из троицы – тот, в кого первым выстрелил Кошмар.
– Чего вы ждете? – крикнул Гор. – Тела надо бросить в Утку.
Его трясло, он размахивал пистолетом, как жезлом, и никто не знал, есть ли в магазине патроны. Как ни странно, все подчинились мальчишке. Может быть потому, что приказ был дельный. Из оранжереи принесли электропилу, трупы разделали и отправили в утилизатор, трофейное оружие спрятали в разных схронах. Долго колотили в дверь каюты префекта, и только угроза выжечь гнездо заставила открыть замок. Префекту разбили нос, безопасников (те и не думали сопротивляться) разоружили и выволокли в коридор, где с наслаждением зверски избили. Префект быстро сообразил что к чему, объявил, что все горе-защитники разжалованы во главе с лейтенантом, а Мостик пришлет им на смену новых, в этот раз смелых и честных. Префекту поверили, безопасников заперли в пустующем складе и выбрали временного лейтенанта. На шлюзовые двери накинули цепи – теперь их можно было открыть только с палубы. Лифты заблокировали. Так что обмен продукцией между палубами сделался, мягко говоря, затруднительным. Впрочем, как стало известно, запоры поставили не только на палубе H. Почти все страты спешили закрыться от соседей. Теперь лейтенанты с каждой палубы долго переговаривались друг с другом, прежде чем запустить лифты и обменяться продукцией или запасами.
Корабль оказался разрезан на несколько страт, и это грозило голодом и всеобщим хаосом. Через месяц пришло сообщение от коммандера Хорста, отвечающего за службы безопасности корабля. Коммандер подтвердил назначение нового лейтенанта и новый состав подразделения безопасности, а также заверил, что все банды ликвидированы и порядок водворен. Никаких грабежей отныне, на высших палубах и в промке всеобщее торжество закона. Но в замкнутой атмосфере корабля отношения людей мутировали так же быстро, как болезнетворные вирусы. Новые гости пожаловали через полгода. Якобы пожарные инспекторы. После долгих препирательств их пустили, потребовав, чтобы те явились без оружия. Четыре человека в комбезах межпалубной пожарной службы долго бродили повсюду, написали рекламации и удалились, забрав с собой небольшую корзинку с овощами из оранжереи в качестве презента. Через три месяца инспекторы пожаловали вновь. В этот раз корзину получил каждый. Спустя год поборы приняли регулярный характер, такса установилась более или менее постоянная. Кто-то пробовал протестовать, но крикунов урезонили свои же: против прежнего новый робкий рэкет казался почти благом. К тому времени Кошмар уже исчез. А потом инспекторы тоже сгинули, и семь лет никто не являлся – кроме обменщиков, что сначала приходили со списком товаров на обмен, долго торговались с новым префектом, которого выбрали на смену прежнему. Новый был в меру способный, а главное, в меру ленивый, то есть «забывавший» следить за каждым шагом палубников. Впрочем, на прием к нему было попасть так же трудно, как и к предыдущему, поскольку священную дверь оберегала все та же плосколицая тетка.
