Лето в Лозовицах

– Бабусю, закинчуйтэ, я зараз затирку готовить буду, – объявила Лебёшка, вернувшись в хату.

Тяжёлое настроение не покидало Рику до самого вечера, она, как могла, пыталась скрыть его от Лебёшки. Ещё утром ей обязательно хотелось увидеться с водяником. А теперь… Она сама не знала.

Рика вышла на задний двор и оперлась на плетень, выкроив себе несколько минут одиночества и напряжённых размышлений.

Она чувствовала себя бомбой – тикает внутри какой-то механизм, нельзя выключить, и всё оно должно взорваться – и её тогда не будет, и его…

А если сбежать? Вернуться к матери… уехать с ней в город… оставить всё, как есть…

Неужели же он мёртвый? Ведь он ест и, когда не замедляет время, на ощупь тёплый – она же его за руку держала, и рука была тёплой! Это живой человек! Так не бывает!

Выходит, он старше Лебёшки? На вид – разве, что на год… Но, наверное, на самом деле старше – он же время замедляет…

И что теперь? Неужели же он попросит её? Нет, наверняка он не захочет…

Крестить… Она даже ни одной молитвы не знает… Говорят, только священники могут крестить, в церкви…

Нет, конечно, он не захочет… он не попросит…

Но почему Лебёшке не уехать – куда-нибудь, подальше? И всем будет хорошо!…

Лебёшка вышла из хаты и подошла к ней:

– Ты –чего?

– Я… пойду домой, мне надо…

Хорошо, что Лебёшка её провожать не стала – не к чему ей знать, как Рика попадает в их мир. Дорогу девочка запомнила, поэтому в лес вошла быстро. Вошла – и остановилась.

Тихо как… Даже птицы не поют…

Мама с дедушкой, наверное, волнуются. Может, даже простили её. И она уже на маму не сердится. Ей даже извиниться не стыдно. Но возвращаться в дом – не хочется. Говорить не хочется. То, что действительно отрезало её от всех – не вчерашняя ссора, а эта страшная тайна. И не с кем посоветоваться, некому отдать свою проблему – как хочешь, так и решай…

И из этого замкнутого пространства только одно вело, как спасительная тропка: «потэрча тэбэ любыть».

Рике непременно захотелось удостовериться в этой любви – сейчас же, сию минуту. Но она боялась. Она боялась, как бы эта любовь не отняла у неё водяника, но и нетерпеливо желала, чтобы сбылось «вин зарады тэбэ всэ зробыть». Сбылось сейчас. Бесповоротно. И решило за неё всё.

Так бывает: мучительно притягательно и страшно смотреть вниз с высоты, когда один только шаг отделяет твоё живое «здесь» от твоего вероятно мёртвого «там». Так было, когда она лежала животом на тонких ветках над озером, а под ней ходили на глубине чёрные гигантские тени.

А вот когда рыбак превратился в чудовище, было просто страшно. Скомкано, без сладковатого привкуса…

«Водяничек, миленький, ну встреться, ну встреться мне», – просила она мысленно, пробираясь к старице. В ней волной поднялась – и откуда же? – великая, таинственная, необъяснимая нежность, такая небывалая, что готова и саму Рику над землёй поднять – от одних только слов «вин зарады тэбэ всэ зробыть». И от этой нежности даже слёзы на глазах наворачивались.

Вечер собирался над лесом. Солнце уже село, но кое-где светлые полоски, словно следы чьих-то когтистых лап, ещё тускло поблёскивали на деревьях.

Место было тихое и чужое. Рика поняла, что заблудилась.

Она пошла тише, потом ещё, ещё – и, наконец, остановилась. Села на землю под деревом. Придавили усталость, тяжесть и какое-то всёравношное настроение. Она вспомнила, как в первую их встречу на закате расчёсывала водянику кудри – такие же рыжеватые, как солнечный уходящий свет. Рике стало совсем себя жалко. Но в отупении слёзы не приходят, она теперь и плакать не могла, только сидела, глядя на шершавую, в глубоких бороздках-морщинах кору дерева – глядя и не видя.

Шорох поблизости мгновенно вернул её к действительности: ещё и не поняв, что случилось, она рывком вскочила на ноги.

Собака, чёрная собака, которая спасла её на старице, теперь стояла и смотрела на неё.

– Привет… А я тебя искала… – после минутной паузы выдавила из себя Рика.

Ей стало неловко от своих переживаний. Она почувствовала, что ни за что не признается ему – даже в образе собаки появившемуся у её ног, – в своих чувствах. Мысленно она даже обругала себя дурой, чтобы выгнать из души эту никчемную нежность и слабость.

Собака подошла и обнюхала её. Рика присела на корточки и погладила мягкую блестящую шерстку.

– Тебе за меня потом сильно досталось? – виновато спросила она. – Почему ты в человека не превращаешься?

Собака села, облизнулась – что бы значил такой ответ? – потом встала и направилась в лес. Рика поняла, что её куда-то зовут, и пошла следом.

На полянке, куда собака вывела её, Рика увидела огромную расколотую молнией берёзу. Ещё несколько тоненьких деревьев были сломлены бурей, их стволики не упали, а повисли, зацепившись ветками за соседние уцелевшие.

У Рики саднило ноги: исцарапала о валежник и колючий бурьян, пока пробиралась за своим поводырём. Но она молчала – не ныла и не бубнила под нос, как наверняка давно уже стала бы, если бы водяник был обычным мальчиком, вроде её одноклассников в городе.

Собака пролезла под обуглившейся частью расколотого ствола, полулежавшей на земле.

– Стой, стой! Я же не могу так! Мне надо обойти! – не сдержала восклицания Рика.

Пока она обежала берёзу, собака исчезла. Даже высокая трава не колыхалась.

– Эй, ты где? – Рика панически оглянулась по всем сторонам.

– Шшш, тут. Не шуми.

Водяник, уже обычным мальчиком, шагнул ей навстречу. Рика была уверена, что секунду назад его там, где теперь он стоял, не было. Вот как! Всё-таки не одна она может ходить между мирами и становиться невидимой. Но сейчас она не придала этому значения и только обрадовалась возможности видеть его снова: человеком и рядом с собой, настоящим, живым…

Живым? Рика протянула руку и смело взяла его ладонь. Все прежние прикосновения были как-то само собой, ничего не значили, но тут у Рики горели щёки и уши, ей было обязательно нужно дотронуться до него, убедиться, что всё это враки. Он – живой…

– У тебя рука горячая… Ты заболела?

Рика вспомнила первую встречу с Лебёшкой, как та сказала, что у водяников кровь холодная.

– Нет, это у тебя просто пальцы холоднее моих, – тихо произнесла девочка, быстро и неловко отнимая ладонь. – Что это за место?

–Болото. Вон там, подальше – уже топь.

– Ты меня утопить привёл?

– Очень смешно. Я тебе хочу что-то показать. Я тебе ещё тогда хотел, когда тебя наш Дядька напугал. Ты из-за него потом не приходила?

– Ага. Он же просто монстр! Он меня убить хотел!

– Он просто пугал. Он же видел, на тебе крестик был. Крещёному трудно на суше навредить, разве только защекотать…

Рика насторожилась. Помолчала и спросила:

– А ты… защекотал кого-нибудь… насмерть?

На лице у водяника она прочитала удивление.

– Нет… Это русалки любят, а мы – нет…

– А если ты знал, что твой Дядька мне ничего не сделает – зачем ты его укусил? Ну, когда в собаку превратился…

– Ты тогда страшно кричала… Я испугался, что ты от страха умрёшь… Такое, знаешь, с людьми бывает…

– Знаю…

– А вообще ты громко кричишь! – это его заключение выглядело как похвала, и Рика согласилась с улыбкой:

– Ага. Ты ещё не слышал, как я ору, когда злая и голодная. Слушай, а у вас тут и русалки есть? Прямо настоящие, с хвостами?

– С какими хвостами?

– Ну, с рыбьими…

– Никаких хвостов у них нету. Голые бегают, как дуры, по лесу, одно знают – щекотаться. У баб крещёных, когда те стирают, одежду крадут. Ну, утопить тоже могут. И они очень сильные, у них руки – как железные! – Водяник даже сжал кулаки, показывая, какая у русалок хватка. Потом заметил: – И для Лебёшки русалки опаснее. С ними трудно договориться, они тёмные.

–Тёмные?

– Злые, – объяснил мальчик. – В русалки-то от злобы часто попадают. Вот утопится какая-нибудь девушка, а для крещёных это очень плохо, мне Дядька говорил, она и становится русалкой. А утопилась же не от радости: обидел кто-то. И вся её злоба с того времени в тысячу раз сильнее становится. Оттого, что ей нельзя от злобы избавиться, оттого, что ей за своеволие до конца света в воде жить, она и бесится. Ну и мстит людям, уняться не может.

Они гадкие, русалки, только видом на человека похожи, а всё остальное – тьфу! – подвёл итог водяник.

– А я думала, они с вами. Что водяные на русалках женятся.

Мальчик только брезгливо скривился.

– Так что ты мне показать хочешь?

– А! Вспомнила! Жди, пока стемнеет, оно только ночью видно.

– Да что это?

– Не скажу. Терпи, уже чуть-чуть осталось.

Он был прав: вокруг них темнело, и только берёзовые стволы выделялись из сумеречной шелестящей листвы своей белизной.

– Слушай, а… если бы я тогда от страха умерла… ты… чтоб ты сделал? – спросила Рика. На самом деле она хотела спросить, правда ли, что водяник её любит, но не спросишь же такое прямо!

– Не знаю. Зачем спрашивать?

– Ну-у… А если я осенью обратно в город уеду?

– Надолго?

– До следующего лета.

– Это не так долго. Я тебя подожду. А зимой мы вообще спим.

– А если так случится, что не вернусь?

– Что ты всё «а если, а если», Босоножка! Что случилось?

– Ничего, – Рика отвернулась. – Просто… просто хочу, чтобы ты знал: я бы по тебе скучала.

Ах, зачем, зачем она хотела выведать то, что не должна знать! Только сама спалилась, балда несчастная. Не умеешь выведывать – не берись, спроси прямо, а боишься, так и вовсе молчи. «Мовчы, дура-дивка», – вспомнилось ей сегодняшнее пребывание в гостях у Лебёшки и её странной бабки. Вот именно: дура-дивка!

– Босоножка! – водяник взял её за плечи и повернул к себе. – Что ты, плачешь?

– Дурак ты!– всхлипнула Рика.

– Да ты сама этот разговор начала, – оправдываясь и укоряя её, сказал водяник, чем, конечно, ещё больше разозлил.

– Ты меня сюда притащил и ещё ждать заставил…

– Я же не знал, что ты реветь станешь!

– Я и не реву!

Разговор грозил перейти в ссору, но водяник вдруг всё изменил:

– Ладно, смотри, уже – начинается…

Рика подняла глаза. В начале она ничего не увидела. Потом увидела: мелкие, словно точки, огоньки над топью. Огоньки то вспыхивали, то пропадали, то зависали в темноте, то начинали плавно перемещаться, не поднимаясь – вправо, влево, – соединялись и расходились…

– Что это?

– Болотники. Они клады стерегут. Люди их боятся, что в трясину заманят, но ты не бойся – со мной они тебя не тронут. Только сиди смирно.

Но Рика и так боялась шелохнуться. Зато огоньки будто осмелели: они стали ярче и проворней, даже затеяли какую-то игру на болоте, запестрели, замельтешили в одном месте, а потом начали собираться в круги – в большие и маленькие хороводы. Рика вдруг заметила, что один огонёк подобрался почти к самой её ноге.

– Водя-аник!– шёпотом позвала она на помощь, не сводя глаз с живого голубого язычка.

–Не шевелись. Всё будет хорошо.

– Он меня поджечь может! – панически сжалась Рика.

– Нет, он холодный. Сиди спокойно.

Да уж, спокойно! Как тут спокойно сидеть, когда огонёк уже у самой ноги!

–Ай, щекотный!

Холодный язычок лизнул щиколотку. Рике стоило усилия не отдёрнуть ногу. Но, в общем, ничего не произошло – нога не загорелась, никаких следов пламя не оставило.

Огонёк повёл себя точно, как собачка, то есть, обнюхал рикину ногу, лизнул и – побежал обратно к своим, на болото. Рике даже жаль стало, что их общение так быстро закончилось.

– Водяник, а если одного поймать и в банку посадить? – предложила она.

– Зачем? – удивился мальчик.

– Просто. Прикольный же! Ни у кого такого нет, а у меня – будет.

– Нехорошо это.

– Почему?

– Болотники только ночью появляются и только на болоте. Ты его дальше этой поляны и не унесёшь, даже если он тебе в руки дастся. Да и гиблое дело – болотников ловить. Заманят в топь, и поминай, как звали… Смотри, смотри – сейчас! – вдруг сам себя оборвал он. – Вот, где сейчас цветок раскроется – там клад, запоминай место!

Голубые огоньки соединились в один большой, формой похожий на луковицу. Он, большой, всё рос и набухал и, наконец, стал раскрываться – как кувшинка, расходясь голубыми мерцающими лепестками.

– Как красиво! – восхищённо прошептала Рика.

Это чудо только несколько секунд переливалось над болотом, потом быстро начало бледнеть и совсем пропало.

– Всё. Теперь только через месяц снова поднимутся, когда силы наберутся – сказал водяник.

Было темно, они стояли рядом – две чёрные тени на чёрном болоте у сгоревшей берёзы.

– Запомнила, где это? Завтра придём днём, может, достать сумеем…

–Да ты что!

– Я слово хочу сдержать, ты же меня расчесала.

– Ой, правда, а я совсем забыла… А знаешь, как хорошо было бы, если бы мы клад нашли!

Рика подумала, как бы это было хорошо для неё – она бы, может быть, совсем перестала зависеть от мамы…

Водяник проводил её до малины.

– Ты приходи завтра. Прямо утром. Я тебя вот здесь буду ждать, – наказывал он ей.

– А что мне взять? Верёвку надо? Лопату?

– Ничего не надо. Сама приходи.

– Да приду, приду уж.

– И ничего не бойся. Только крест свой не снимай… Чтоб болотники тебя не утянули.

Рика машинально тронула шнурочек на шее. Всякое упоминание водяником креста заставляло её напрягаться – а вдруг попросит?

– Ладно. Пока, до завтра. Уже поздно. Меня, наверное, дома порвут… – И она нырнула в свою нору в малине.

Главное, не давать разговору уходить в опасную сторону. Ради этого и соврать можно. Хотя, дома, сто пудов, нагоняй сегодня будет – Рика была уверена; так что сейчас вышла даже и не отмазка, а чистая правда.

Ей было тоскливо возвращаться домой: внутренний страх перед матерью снова поднялся из самого живота и покачивался где-то под горлом, подстрекая тошноту. Хотя Рика знала, что, в сущности, мать ничего ей не сможет сделать. Ну, поругает, может, пощёчину влепит – это самое крутое наказание. Мать Рику редко наказывала физически, даже когда та была маленькой, и шлёпать было удобно. Не купит что-нибудь? Да Рика и не попросит. Телефон отберёт? Рика к вещам не привязана, подруг, которым очень хочется позвонить, нет – их двор весь разъехался на лето, а в классе как-то не сложилось близкой дружбы. Ничего ведь страшного.

Но страх не принимал логики. Он просто был. И никуда не собирался уходить.

Рика глубоко вдохнула, сдерживая его.

Их окна не светились. Только обойдя дом, со стороны улицы она увидела деда. Тот стоял у калитки и курил. Курил не первую сигарету – фонарь рядом с их двором хорошо освещал землю, и там Рика увидела ещё окурки.

– Деда, ты же не куришь,– боязливо начала она.

Сигарета из руки его выпала. И падала медленно, и роняла искорки, и медленно гасла на земле – так Рике показалось. Словно она тоже научилась замедлять время.

Дед быстро прижал окурок ногой.

– Ну ты и подкралась! Откуда нарисовалась, а? Как я тебя проглядел… – он хлопнул руками, выражая досаду на самого себя. – Да, вот, с самого Афгана не курил… А с вами закуришь!..

– Извини, у меня денег на телефоне не было, чтобы предупредить…– она говорила правду, но чувствовала, что лжёт, ведь, были бы деньги, всё равно не позвонила, даже если бы не провела день по ту сторону малины… Всегда приходится врать. Даже тем, кому не хочешь…

– А ты в Афгане курил? А почему бросил?

– А я, как пришёл, я не только курил. Я и водку пил. Много. Я, понимаешь, много тогда про жизнь узнал, про людей…

– Плохого?

– Плохого. И хорошего тоже узнал, но тогда только плохое замечал. И о себе мнение изменил. Не в лучшую сторону… Вот так. А бабушке твоей в один прекрасный день это надоело. «Ты, – говорит, – когда всё это дерьмо увидал – когда тебе за тридцать? А до этого ты – как, хорошо жил? В людей верил?» Я говорю: «Верил, потому что дурак был». А она: «А я, значит, тоже дура, потому что в тебя до сих пор верю. У тебя дочка растёт. Она рядом нормального мужика должна видеть, а не пьянь. Ты – самый главный человек для неё. Муж… Может, будет тот муж, может, нет… А тебя ей никто не заменит. Чтобы в тридцать лет она, вот также, когда плакать будет, что кругом одни мерзавцы, тебя вспомнила. И не удавилась с тоски. А знала, что не все на земле – подонки, и не на каком-то особом острове хорошие люди живут, а рядом…»

– И ты тогда курить и пить бросил?

– Ну, вроде… Сегодня, видишь, сорвался…

– Потому что я сволочью оказалась?

–Да какая ж ты сволочь… Нет, конечно… Но так, как сегодня, больше не делай. Это – как под дых дать. Всё можно решить, всё исправить, а матери здоровье не вернёшь…

– А мама – где? – на секунду Рике показалось, что слова деда имеют прямое значение: маме стало плохо и она в больнице.

– Домой поехала, проверять, не удрала ли ты в город. Давай ей позвоним, пошли домой…

С дедом звонить было не страшно. Рика сама набрала мамин номер.

– Мам! Прости, я не могла позвонить… телефон… там денег не было… Я дома. Извини, что так получилось…

У Рики не хватило смелости только на одно: не оправдываться.

Мама на той стороне вздохнула:

– Ладно, потом поговорим. Ты хоть ни с кем не подралась на этот раз?

– Не…

– Слава Богу… Поела?

– Нет ещё, только зашли…

– Дай дедушку на минуточку.

Из дедушкиного разговора Рика поняла, что мама переночует дома, а потом утренней электричкой вернётся назад. Ещё она поняла, что страшного наказания не предвидится, и, похоже, что благодарить за это нужно дедушку. Пока Рика пропадала с Лебёшкой и водяником, у деда с матерью был какой-то, очевидно, очень серьёзный разговор. И мама что-то дедушке обещала, потому что, заканчивая говорить с ней, дед веско сказал в трубку: «Ты помнишь. Мы договорились. Завтра мы тебя ждём».

Она спала крепко, сильно устала от впечатлений прошедшего дня и беготни по лесу. Оттого пробуждение вышло тяжёлым: будто и ты, и не ты – часть тебя смотрит на всё сонными глазами, всё видит, но не понимает ни причин, ни времени, ни места. А потом другая часть откуда-то издалека с трудом пробивается и медленно возвращает тебе чувство реальности.

Жёлтый свет падал из соседней комнаты к ней в тёмную спальню. Значит, ночь ещё не кончилась – а кажется, прошло много времени… В коридоре люди, чужие. Их не видно, слышны только голоса – женские. А разбудил её дедушка, он наклонился к ней.

– Мариночка, мне тут нехорошо стало… – дедушка словно чувствовал себя виноватым, – пришлось доктора вызвать… В общем, они хотят меня забрать в больницу. Прямо сейчас. Давай, мы маму уж будить не станем, я поеду, утром тебе и ей позвоню… Ты не волнуйся, только хорошо за нами дверь запри. Покушать утром – в холодильнике найдёшь, а потом мама приедет. Да, может, меня уже отпустят…

Женщина из коридора громко и нетерпеливо окликнула дедушку, и он торопливо, но с трудом пошёл в освещённую комнату.

Рика кое-как вдела ноги в тапки, одёрнула ночную рубашку и поплелась за ним. Женщины, врач и фельдшер с железной коробкой, уже были на веранде.

– Внучка? – деловито спросила фельдшер.

– Да, Марина. На каникулы приехала, а дед подвёл, – обуваясь, сказал дедушка.

Говорил он как-то тяжело, не очень внятно, и двигался неуверенно, хотя и очень старался не задерживать медиков. Врач его поддержала за локоть.

– Ничего, ничего. Большая уже девочка, сама на хозяйстве справится. Родители приехать смогут?

– Да, дочка завтра приезжает…

Рика заперла за ними и калитку, и дверь. Вернувшись в комнату, увидела пустые ампулы. Нос чувствовал запах лекарств.

Спать расхотелось. На сердце было тяжело и тревожно. На часах – без четверти три. Ещё, как минимум, три с половиной часа она не должна звонить маме. Три часа одной в доме с гнетущей неизвестностью и мыслями, что это из-за её выходки дедушку забрали в больницу. И потом – как она скажет это матери? Та же её убьёт. Никогда не простит ТАКОЕ.

Рика сжала губы. Надо выдержать. Дед на неё рассчитывает.

Она пошла на кухню, по дороге включая свет везде, окружая себя им, словно отгораживаясь от тёмных мыслей и страхов.

Полезла в холодильник, нашла там сардельки, вчерашний суп, молоко, яйца, тушёную капусту, которой они ужинали.

Суп надо бы свежий, лучше бульон. Из курицы. Это она точно усвоила, поскольку, как только заболевала чем-то серьёзным, мама варила ей именно куриный бульон – говорила, что очень полезно.

Сама Рика не особенно умела готовить, как варить курицу, имела смутное представление – значит, с бульоном не получится. Тем более, что курицы нет, в морозильнике какой-то кусище мяса, но явно не куриного. Значит, нужно чистить картошку. Картошка – тоже полезно. И ей по силам. Можно сварить, истолочь и в термосе отнести дедушке утром: в больнице, тем более в какой-то поселковой, ведь кормят невкусно. А она нарвёт с грядки огурцов и помидоров, сардельку сварит, картошки натолчёт… Успокаивая себя такими мыслями, Рика ловко счищала шкурку с картофельных клубней.

Термоса Рика не нашла, сваренную картошку вместе с кастрюлей пришлось завернуть в одеяло. На улице посветлело, и девочка отправилась на дедушкин огород за огурцами и помидорами.

Вернулась – и ей ужасно захотелось спать, она прилегла «на десять минуточек», а проснулась… проснулась, когда был уже десятый час.

Рика занервничала. Если мама, как обещала, села на раннюю электричку, то скоро она будет здесь. Звонить или не звонить? А если она её прямо по телефону в электричке отчитывать будет? И все будут слушать – как интересно!

Не позвонишь, она ещё подумает, что Рика всю ночь преспокойненько дрыхла, что на дедушку ей было наплевать. А если позвонишь, спросит, почему так поздно позвонила – опять же дрыхла, опять же, получается, на дедушку наплевать… Как ни крути, опять виновата… Во всём виновата…

– Кто бы знал, как с вами тяжело, с взрослыми! – пожаловалась Рика громко и печально, зная, что взрослые её не услышат.

Тут она вспомнила, что надо покормить Шарика, Фроську и Муську, которые ночевали во дворе. Конечно, все трое с удовольствием бы слопали сардельки и молоко, но сам вопрос был отличным поводом позвонить матери!

«Привет, мам! Ты только не волнуйся. Дедушка поехал в больницу, а мне не сказал, чем кормить Шарика и кошек. Что мне делать? Ты скоро приедешь?» – Рика хорошо обдумала и несколько раз потренировалась, прежде чем сказать это в телефонную трубку, но всё равно очень волновалась.

Но мама только строго крикнула: «Я подъезжаю. Потом перезвоню» и сбросила вызов. Похоже, Рику ещё ждёт выволочка.

Она, держа в руках мобильный, подошла к окну. Увидела желтеющие листья на кустах смородины, Муську и Фроську, сидящих у крыльца в ожидании привычного завтрака.

Сейчас мама будет спрашивать про дедушку… А Рика даже не знает, в какой палате он лежит. Вот, в сериалах всегда показывают, как испуганные родственники всю ночь сидят на стульчиках в больничном коридоре, а потом бросаются к врачу: «Доктор, ну как он?» Или она, если фильм о женщине. И ей, Рике, тоже, наверное, нужно было поехать в больницу вместе с дедом и ночевать на стульчике. «Скотина неблагодарная», – скажет мама, и, самое паршивое, что будет права. Рика всхлипнула.

Телефон злорадно запел популярную песенку.

– Алё, – сказала Рика скорбно, так, что мама даже перестала говорить строгим голосом.

Её не ругали. Мама даже назвала «бедным ребёнком», и Рика не обиделась на «ребёнка».

Войдя в дом, мама попробовала её стряпню и сказала, что сгодится. Заставила выпить чаю и съесть хлеба с маслом (ничего серьёзнее во взволнованную Рику просто не лезло). Пока девочка пила чай, мама кормила кошек хлебом с молоком и Шарика сарделькой. Шарик был очень рад: дед его частенько держал на каше и костях. Рика подумала, что сарделька для пса вроде чипсов или ореховых батончиков: не полезно, зато вон, как хвостом виляет!

Потом пошли навещать дедушку. Рику в больнице удивили теснота, запах старого дерева и оконной замазки, и ещё какой-то запах, в котором соединились пригоревший омлет, лекарства и мокрая половая тряпка. Впрочем, там было чисто и довольно уютно, как бывает уютно в деревенском доме. Все: сёстры, санитарка, провожавшая их в палату, больные, – в раскрытые двери, – все их рассматривали, это было очень неприятно, но Рика про себя прошептала: «Плевать», – и сделала вид, что ничего не замечает.

Дедушку должны были выписать через две недели, это совсем близко к школе. Рика, удостоверившись в том, что дедушка ходит по палате и даже может выходить на больничный дворик, повеселела. Потом, когда вернулись, когда мама занялась дома хозяйством, Рика ещё раз сбегала к дедушке: принесла ему букет цветов из сада. Она пообещала следить за цветами в саду и в доме.

В самом безмятежном настроении девочка отправилась домой. И только тут вспомнила о водянике.