Fatum n-цатая версия. Venit summa dies et ineluctabile fatum. Часть I

*****

Эвка очнулся поздней ночью после наказания. Кровать и сорочка – всё было мокрым от липкого пота. Невыносимо хотелось пить. Он повернул голову. Возле кровати, в кресле мирно спала Юлия. Эвка считал её почти святой и поэтому относился к сестре с подозрением. Стараясь не шуметь, щурясь от боли, он прошуршал в сени, где как знал, стояло заветное ведро с ключевой водой. Жадно напившись из ковша, пацан почувствовал зов природы и, бесшумно ступая босыми ногами по деревянному полу, вышел на улицу. Там он бескомпромиссно помочился в охотничьи сапоги отца, внимательно следя за тем, чтобы струйка изливающейся из него жидкости попадала внутрь обуви. Совершив акт мелкой мести отцу, Эвка оправился. Он уже подходил к крыльцу, когда услышал, как скрипнула дверь в сенях. Пацан замер на мгновение, а потом с завидной живостью для своих ран спрятался за углом дома.

Его мать Ирма вышла из дому, неся в руках бутыль с домашним вином и поднос с нехитрой закусью, и направилась прямиком в кузню. Кузня – святилище дисциплины, где запрещалось не то что пить спиртное, а даже произносить бранные слова! Челюсть у Эвки отвисла сама собой. Любопытство взыграло в нём и он, подождав, когда мать скроется за дверью, поспешил следом и, кое-как взобравшись на поленницу, буквально прилип носом к маленькому закопченному стеклу окошка.

*****

Ежи перестал стучать молотом, сел, молча взял из рук матери наполненный вином стакан, выпил его залпом и закусил. Посмотрев на Ирму, он вдруг резко притянул её за талию и усадил к себе на колени.

– Ты извини, что не сдержался и наорал на тебя. – прошептал он, ища губами её губы.

Сердце Эвки оборвалось. Ему никогда не доводилось видеть свою мать и отца в такой момент. Босые ноги соскользнули и поленница рухнула. Эвка зашипел от боли, потому что шлёпнулся прямо на подранную задницу.

– Это что там за шум? – услышал он голос отца, и очень резво вскочил на ноги, и скрылся за углом кузни, где на заборчике сидела кошка Пенелопа.

Пенелопа стоила изумрудные глазки соседскому коту, мордастому Черчиллю. Черчилль же уже давно имел виды на неё. Страсть изводила его, и он всячески выказывал своё желание невозмутимой кошке. Короче, Черчилль приложил немало усилий на то, чтобы расколоть неприступную красавицу, и как раз в тот момент, когда Пенелопа уже почти согласилась… раздался ужасный шум упавшей поленницы. Страсть Черчилля как-то сразу сама собой испарилась в мгновение ока. Коты бросились в разные стороны. Черчилль нырнул в терновый куст, а Пенелопа повисла на заборе, где и нашёл её Эвка. Бесцеремонно швырнул он кошку на развалившуюся поленницу, откуда та с воплем бросилась под ноги Ежке. Пенелопа всегда катастрофически боялась Эвана. Она не раз была тайным свидетелем его ужасных проделок и знала, что в руках того, коту в лучшем случае не поздоровиться.

– Тьфу ты, мать керогаза! – выругался кузнец.

– Что там, Ежи?

– Да ничего! Коты совсем совесть потеряли! Нашу Пенелопу загоняли и поленницу развалили, чтоб им неладно было. Говорил же нечего кошку держать.

– Кошка-то мышкастая всю жизнь, а кот морду наест, и ничего кроме своего хозяйства знать больше не хочет! – хохотнула Ирма.

– Ты на что это намекаешь?

– Да я про котов, дурень, про котов только! – рассмеялась та. Дверь в кузню закрылась. Оттуда ещё долго слышался приглушённый смех и странная возня.

Эвка основательно перевёл дух. И тихонько прокравшись к окошку, сообразил импровизированную подставку и снова заглянул внутрь. Он испытал невольное облегчение, от того, что не застал отца и мать в неподобающем виде. К тому времени пока он восстанавливал наблюдательный пост, всё уже было закончено.

– И всё-таки, Ирма, в кого он такой уродился? – настырно спросил Ежи жену в сто первый раз за время существования Эвана.

– Не начинай, прошу тебя. – отрезала она.

– В нашем роду никогда не было таких, да и в твоём тоже. Сдаётся мне, что ты сцепилась с кем-то. Ну, признайся же.

Ирма тяжело вздохнула, толи от греха на совести, толи от надоедливости мужа. – С чего ты взял, Ежи, что я могла с кем-то сцепиться?

Тот пожал плечами. – Но вот же он!

– Кто?

– Факт! Эвка – хочешь я себе палец отрублю? Не моей он крови и всё тут! Те пятеро мои, а этот не мой! От кого ты пригрела его?

– Поздно уже, я спать пойду. – игнорировала подозрения мужа Ирма. И, взяв поднос с посудой, поспешила к выходу.

– Ирма! – окрикнул её Ежи.

– Чего тебе?

Ежи Чабек сорвался с места и быстро подошёл к жене.

– Поставь поднос и вино. Я ещё не поговорил с тобой. – и он насильно развернул жену к верстаку, где отнял посуду у женщины и усадив её на стул, молча налил ей вина полный стакан.

– Пей! – приказал он. Та удивлённо посмотрела на него долгим взглядом.

– Ежи, я же не пью совсем, ты же знаешь. – робко начала она.

Ответный взгляд мужа был очень серьёзным и бескомпромиссным. Женщина вдруг поняла, что если сейчас откажется, то он зальёт ей пойло насильно. Поэтому она выпила стакан сама. Ежи тут же налил второй, а затем и третий. После которого его жена заметно охмелела.

*****

– А ты прав, Ежи! То не твой сын! – пьяно рассмеялась женщина.

– А чей же, Ирмочка? – подобострастно спросил тот, вставая перед ней на колени.

– А зачем тебе? С его настоящим отцом я виделась только один раз. Уж больно он понравился мне. Такой хорошенький, сам тёмненький, а кожа беленькая чистенькая, фигурка такая ладненькая, невеликая, но ладненькая… Не знаю, Ежи, что на меня нашло. Только ты в тот вечер ушёл с друзьями в пивную, а я пошла к нему. Или не к нему. Видно так бог захотел. Я его на реке встретила там всё и произошло. И надо же такому случиться, что я забеременела. Хотела пойти в клинику и аборт сделать. Тайно, чтобы ты не догадался, а тут известие, что он умер. Попал в автокатастрофу… тут во мне всё и перевернулось. А, будь что будет, подумала, нельзя убивать дитя от умершего, и родила. Копия его получилась. Копия во всём: и характер тот же, и внешность, и леворукость, и голос тот же. – из глаз Ирмы вовсю потекли слёзы.

– Да чей же он, Ирма!

Женщина недоуменно, пьяно уставилась на вопрошающего, и вдруг, выпалила. – Рунариец, может, помнишь такого? Заезжий певец ярмарочный. А пел-то как! Все девки по нему на селе с ума посходили. А он никого не захотел, только меня, оказывается, подкарауливал.

– Румын. Да, помню. Красив был чёрт. И ты у меня редкая красавица. – подтвердил Ежи порвав затянувшуюся минуту молчания. – Даже пятеро детей не испортили тебя. – и вдруг взмолился. – Ты прости меня, за то, что оставил тебя одну, когда нельзя было оставлять. Но видно так действительно сам бог распорядился. У Эвана Рунарийца жизнь короткая была. Врагов много успел завести, они его и погубили. Но чертёнка он всё-таки выродить успел, на беду мне, чтоб досаждал постоянно. Ну да ладно, дело прошлое. Его уже не исправишь. – он тяжело вздохнул. – Это хорошо, что ты всё-таки всё рассказала мне. Теперь у меня душа болеть перестала. А я тебе так скажу. Независимо от того, кто отец его, я его отец и всё тут. На моих глазах, на этих вот руках он вырос. И хоть и бесёнок он, да никогда отныне не скажу, что чужой мне.

Эвка испытал шок от новости, и странное чувство благодарности отцу за услышанные слова. Он больше не стал подглядывать. Тихонько соскользнув от окошка, мальчик поплёлся домой. По пути, он остановился возле сапог отца, и криво ухмыльнувшись, вылил из них содержимое.

– Ты где был? – спросила его проснувшаяся Юлия.

– Пить ходил.

– Вот странный, вода же под носом стоит. – зевнула та, вставая с кресла и отправляясь к себе в комнату спать.

****

Эвка удивил всех. Он покорно принял незавидную и тяжёлую долю уборщика по конюшням. И что поразительнее всего, исполнял своё наказание очень добросовестно. Отец поначалу косился на сына, предчувствуя подвох, но всё было тихо. Рано утром на рассвете, неисправимый соня поднимался без пинка, и шел на исправительные работы, иной раз, даже не позавтракав. И судьба отблагодарила Эвана. В конюшни, для объездки привели из табунов молодого жеребчика. Эвка никогда не видал подобной красоты. Жеребчик чем-то напоминал ему себя. Он был таким же горячим и злым, он так же не поддавался приручению, и так же как и Эван, вызывал у всех недовольство, и так же как Эван, имел бешенный внутренний потенциал. Но этот конь отличался от всех ещё одной редкой достопримечательностью для арабских лошадей. Он был голубоглазым и абсолютно вороным, и причем, когда его отмыли и отчистили до шёлкового блеска, он обнажил непереносимую для человеческого глаза красоту. У этого жеребца было незавидное имя по паспорту, но Эвке на паспорт было плевать и он нарёк его Геммой, что по его мнению переводилось, как живая Драгоценность. Гемма не принимал к себе никого. Он презрительно косился на конюхов, когда те чистили его, предусмотрительно затянув в корды, и бесился от щекотки. Плевать он хотел на нормальную объездку. Каждый день начинался с того, что Гемму начинали приручать к человеку заново. А потом просто не выдержали и стали ломать коня, устроив импровизированное родео и даже бились на деньги, кто усидит на Гемме и ухайдакает зверюгу в пену. Но он с лёгкостью сбрасывал со спины одного объездчика за другим. Слава о неукротимом жеребце быстро облетела округу. Специалисты по объездке сменялись один за другим и все терпели неудачу. И тогда к Гемме подошёл Мюррей. Честолюбивый сын лорда Гершенкрафта слыл отличным наездником. У него не было никаких сомнений, что он подчинит себе этого скакуна. И это у Мюррея почти получилось. Вернее так думал Мюррей, но не конь.

*****

Эвка стоял вместе со всеми, облокотившись на перекладину загона. Он был единственный, кто от всего сердца переживал не за наездника, а за коня. (Мало кто знал о его ночных похождениях в конюшню. И о том, как привалясь на охапку сена возле денника Геммы, Эвка начинал писать корявым почерком странные стихи на обрывках упаковочной бумаги. Мало кто мог представить, что чёрная зверюга, заинтересовалась юношей до такой степени, что высовывала голову из яслей и начинала теребить и покусывать его за волосы и одежду. Со стороны эта сцена выглядела запредельно потусторонней. Эвка, лежащий на охапке сена и тёмная змеевидная тень головы и шеи коня, постоянно высовывающаяся к нему из тьмы денника.) Эвка морщился, видя, как Гемма терпит неудачу за неудачей. И тут это случилось! Мюррей не упал с коня, он выдержал все уловки жеребца и удержался в седле. Подобная процедура далась Гемме очень нелегко. Весь в мыле с раздувающимися распоротыми шпорами боками и окровавленной пеной во рту, Гемма остановился посередине загона, опустив отяжелевшую голову. Колени его мелко дрожали. Весь его вид говорил, что дух его укращён. И зрители стали поздравлять всадника. Мюррей поднял руку и немного отвлёкся, и в этот момент Гемма резко сорвался в бешенном прыжке вперёд и внезапно рухнул на передние ноги, почти кувыркнувшись через голову, и Мюррей грохнулся с коня, выставив руки вперёд. Жеребец быстро поднялся, перепрыгнул через него, развернулся и стал бить поверженного всадника передними ногами и топтаться по нему, и рвать зубами. Конюхи сразу же бросились в загон. Гемма задал дёру от них. Юркнул в открытые ворота загона и, зло храпя, пронёсся мимо Эвки на свободу, в луга. И мальчик побежал за ним.

*****

Он недолго бродил, ища своего любимца. Найти Гемму помог мальчишке незнакомец.

– Бежишь за подарком? – окликнул его тот.

Эвка остановился, с интересом разглядывая странного человека. Обычный бродяга, почерневший от грязи и пыли.

– А вы кто? Чего делаете здесь? Это же частное владение.

– Неважно кто я. А конь вон там. – чужак указал рукой направление. – Знаешь, пацан, а вы похожи. Если бы я не знал, что ты человек, я бы подумал, что ты конь. – обронил странную фразу он и хихикнул неуместно. Эвка кинул на него удивлённый взгляд и полетел дальше. Но пробежав шагов десять, обернулся. Чужак исчез, как будто и не было никого. В другое время Эвка струхнул бы, но сейчас ему было не до того и он, сплюнув на траву, побежал дальше.

Конь стоял возле дерева на холме в полукилометре от конюшен. Гемма, бирюзовыми грустными глазищами смотрел куда-то вдаль. Острые уши чутко шевелились, ноздри нервно раздувались. Эван подошёл к нему не испытывая страха и желания закабалить его, и животное допустило к себе этого маленького юношу.

– Гемма. – прошептал он вдохновенно, когда коснулся горячих ноздрей жеребца и вынимая удила из разорванного рта. Жеребец издал тихий жалобный звук.

– Они все дураки! – продолжал шептать Эван, ласково гладя коня по мокрой взмыленной шее. – Я знаю, ты самое прекрасное и совершенное создание. Разве можно равнять тебя под одну планку с другими лошадьми? – и, внезапно ткнувшись лбом в щёку жеребца, признался. – Я люблю тебя!

Неизвестно, что именно подействовало на неукротимого Гемму: жуткий стресс, ласка Эвки, его признание в любви или то, что он был ему знаком, только он почему-то стал послушным и тыкался в плечо пацана широким, бугристым лбом, и тоненько тихо ржал, словно пытаясь рассказать ему о горечи и страхе, которые мучили его.

Эвка привёл его в конюшню, сам расседлал и вытер, замазал раны мазью.

– Зря стараешься, Эвка. Конь, хоть и породистый, но бросовый. Тем более сейчас, когда он покалечил хозяйского сына. Сэр Томас приказал отвезти его на скотобойню.

– Он не посмеет! – резко высказался тот.

– Почему же?

– Потому что этот конь бесценен.

– Мальчик, его бесценность в данном случае, это ещё один повод для расставания. О характере этой твари знают все, и никто не купит его даже задаром. Разве что в виде колбасы…

– Почему вы так плохо думаете о нём?

– Да потому, что арабские лошади линии Сиглави, помимо стати, манеры движения, масти и прочих породных характеристик должны. Я повторяю! Должны отличаться ДОБРОНРАВИЕМ! А это не Сиглави. Это – дьявол. И самое место ему на ноже дергача.

Эвка порывисто обнял Гемму за морду и стал гладить того по ноздрям, смотря, как и конь, на Штайна исподлобья.

– Послушай меня, Штайн! Не вздумай сдать коня на скотобойню, пока Гершенкрафт не вернётся. Ты меня знаешь! – глухо произнёс Эвка угрозу.

– Тысяча чертей! – выругался тот. – У вас обоих такие рожи…

– Какие? – угрожающе буркнул Эвка.

– Одинаковые. – бросил Штайн через плечо, разворачиваясь и выходя из конюшни. Эвка неотрывно провожал того взглядом. Но вдруг Штайн, словно что-то вспомнив, остановился.

– Кстати, Эван, какая у тебя группа крови?

– Четвёртая отрицательная. – без запинки ответил тот. Штайн подпрыгнул на месте.

– Так чего же ты тут делаешь?

– А что, я должен прыгать как вы?

– Беги в замок! Живо! По всему поместью искали 4-ю (-)-ю. Ни у кого нет! Старый хозяин во Франции, а Мюррей умирает от потери крови! Эта тварь покалечила его ноги, и почти откусила ему руку. Раны просто ужасные. Живо, я сказал!

Эвка сорвался с места и во всю прыть помчался к замку.

*****

Скорая стояла во дворе, безмолвно сверкая синими и красными огнями.

– У меня четвёртая отрицательная, запыхавшись, доложил Эвка пробегавшему санитару. И с этого момента всё вокруг него закрутилось. Мальчика сунули в скорую вместе с полуживым Мюрреем, быстро привезли в клинику и также быстро положили на стол для переливания.

– Как вы себя чувствуете? – холодно поинтересовалась сестра.

– Не знаю. – ответил Эвка.

– Чувствуете головокружение, слабость, сонливость.

– Нет. – уверенно ответил тот. Сестра кивнула доктору.

– Очень сильный экземпляр. Можно ещё немного и достаточно. – последние слова доктора Эвка уже слышал как во сне. А спустя несколько секунд он полностью потерял сознание.

*****

– Почему вы не сказали, что чувствуете себя неважно? – поинтересовался доктор, когда Эвку откачали.

– Я подумал, а как это, когда умираешь от потери крови? Мне просто было интересно.

– Ему интересно! А каково нам? Да и тебе самому не было страшно?

– Нет, я же был здесь и знал, что вы не дадите мне умереть по-настоящему.

– О, боже, на своём веку я повидал многое, но чтобы кто-то экспериментировал со смертью добровольно!?… Да будет вам известно, что подобное не проходит даром. Организм, перенесший стресс, обязательно накажет своего обидчика.

– Меня опять накажут, не привыкать! – равнодушно буркнул Эвка.

Впоследствии, слова доктора оказались пророческими. Эвка независимо от осознания стал бояться потери артериальной крови до обморока, на всю жизнь приобретя гемофобию в подарок. Едва его взору открывался живой и весёлый фонтанчик, пульсирующей алой струйкой вытекающий из артерии, как Эван бледнел, а потом зеленел, в его голове начинал протяжным писком и шелестом трещать неведомый транзистор, тошнота подкатывала к горлу и, наконец, если он продолжал наблюдение, то неизменно отключался.

*****

Вечером в палату к нему вошел старый лорд. Сэр Томас был очень бледен и измучен, но держался прямо. Он подошёл к Эвке и, подождав, пока суета в палате прекратиться, обратился к мальчику.

– Примите мою благодарность юноша, за спасение сына. Чего бы вы хотели сейчас?

И Эвка, не раздумывая, сразу ответил. – Гемму.

Гершенкрафт, не понимая, уставился на него.

– Гемму. Пожалуйста, не сдавайте его на бойню. – Эвка в возбуждении поднялся с кровати.

Лорд нахмурился. – Насколько я понял вас, Гемма – это тот конь, что чуть не убил моего сына? Да, гер Штайн рассказывал мне о вашей привязанности к нему.

Эвка утвердительно кивнул. Гершенкрафт тяжело вздохнул, размышляя несколько секунд.

– Я слышал о таких лошадях, Эван. Это не просто кони. Это те кони, которые сами выбирают себе… не хозяина… нет… совсем не хозяина. Такие лошади очень редко рождаются. И менее всего я думал, что в моих немногочисленных табунах появится один из потомков коней царя Диамеда. Хотя их кровь, как раз из тех мест. Ты же знаешь этот миф о чудовищных лошадях-людоедах?

– Нет.

– Какой-то там по счёту подвиг Геракла, но это не столь важно. Знаешь, раньше таких лошадей предавали инквизиции, где их допрашивали с пристрастием также, как людей. Хотя, ещё раньше, во времена язычества их берегли и поклонялись им, как божеству. Считалось, что эти кони вели свой род от божественных скакунов. Они были мощным оберёгом. И, что причинив вред «нароку», ты лишишь тем самым защиты для всего скота от нечисти, которая расправится с ним весьма жестоко. Выест органы у всего стада коров и лошадей, выпьет их кровь и натворит прочих мерзостей.– произнёс он весьма рассеянно и утвердительно кивнул. – Хорошо. Я не буду брать столь тяжёлый грех на душу. Я не пущу его под нож. И даже больше. Этот конь теперь ваш, юноша. Я даже не возражаю против того, что он останется в конюшне и будет числиться на довольствии, до тех пор, пока вы не сможете забрать его. Но ухаживать и воспитывать этого коня будете только вы.