Чёрная нить

Вот бы дядя обрадовался, ежели бы Глен отсек Леит лохматую голову.

Боги! Глен выпустил воздух из лёгких, косясь на подругу Камуса, таращившую в потолок глаза-пуговицы. Как она сюда попала? Хотя ответ очевиден.

Для дяди не существовало непроходимых путей и запертых дверей. Ему следовало родиться змеёй – до того ловко и бесшумно он просачивался в любые щели под носом у стражи.

О дяде гуляли путаные мнения. Одни поговаривали, что он родился с чудинкой. Другие возражали, мол, поначалу он рос и ничем не выделялся, потом уж повредился умом и прослыл чудаком, когда старший брат – Лета́ – невесть за какие грехи избил его хлыстом до полусмерти. Правда ли это? Глен не ведал, зная одно: при упоминании имени Лета́ обычно живой и озорной Камус менялся в лице и терял весь свой порой устрашающий шарм.

Глен пинком откатил треклятую куклу к окну и принялся одеваться, стягивая с тумбы заранее приготовленные рубаху и портки. Едва облачился и спустился в трапезную, как Сурия распахнула перед Дилом входную дверь.

– Благой ночи, наследник. – Дил даже не удосужился переступить порог. Сразу озвучил весть: – Владыка Дуги́ избрал воина для поединка с господином Сэра́.

– Кому оказана честь?

– Господину Лета́.

– Кому?!

***

Когда Дил и Глен покинули поместье, лик солнца уже наполовину потонул в океане и расстелил по воде медно-золотую дорогу. Подгоняемые жаждой узреть живую легенду, они подстегнули ифралов и рванули к узилищу до того лихо, что взвихрившиеся осколки льда замолотили по сапогам.

Дил скакал впереди. Глен держался за ним и никак не мог взять в толк, какой водный бес попутал отца. Вывести на бой давнего узника? Виртуозного бойца, истинно. Но вместе с тем – изменника, предавшего родной клан и отринувшего наследие предков ради Азалии, дочери владыки Эониума.

Не Глену порочить честь господина Лета́. Он и сам по юности ступил на путь падших и едва не повторил судьбу первого дяди. Но отец!.. Ужель он настолько доверяет окаянному брату-предателю? Ужель законы Танглей дозволяют узникам сражаться друг с другом?

Вестимо, прямого запрета не существовало. В противном случае отец не поступил бы столь опрометчиво. Да и выбор его не лишён здравого смысла, ибо взор отца пал на недостойного, но выдающегося – на искусного воина-карателя, прослывшего непробиваемым. В прошлом господину Лета́ даровали боевое прозвище – Алмаз.

– Пропустите наследника! – Возглас Дила резанул по ушам, и Глен вынырнул из раздумий.

Они на полном скаку приближались к стене. От неё отделился внушительный кусок льда и обратился хлынувшей под копыта ифралов водицей. Она разлетелась брызгами, стоило скакунам проскакать по ней и влететь под своды открывшейся арки. За ней, насколько хватало глаз, стелился лоснящийся багряными отблесками океан. И лишь узкий перешеек пересекал его, утекая к заснеженному острову.

Жаждавшие тишины не отыскали бы её сегодня у острова. Тут она отступала под натиском неуёмных перешептываний, и вечер оживал хлопаньем крыльев и криками птиц. Волны врезались в плавучие ледники и омывали десятки беловолосых голов, торчавших над поверхностью океана – целая толпа океанидов вынырнула, чтобы поглядеть на Лета́. Все как один навострили уши-плавники и устремили к острову рассеченные вертикальными зрачками глаза.

Там до неба вырастало узилище. Покрытый изморозью гигантский утёс, отливавший кармином закатного солнца. По стенам, врезаясь в камень, тянулись зигзаги-лестницы. Облака кольцом окружали плоскую вершину, словно надеясь задушить её в петле. Призрачные, ежели глядеть снизу, хранители несли наверху караул. Метели расписывали воздух вокруг них мудрёными завитками.

Глендауэр никогда не наведывался в узилище. В детстве никто не предлагал ему оценить мрачную красоту утёса. Юность Глен провёл в лесу Барклей. А когда возвратился в родные края, в душе бушевал столь лютый шторм, что Глен даже смотреть не отваживался в сторону пристанища заключенных. В то время он по горло увязал в своих тревогах. Не желал приближаться к мрачной твердыне и размышлять ещё и о нелёгкой доле узников.

Перед теми, кто выходил из узилища, расстилались лишь две дороги, и у обеих скалилась Смерть, ибо вели они либо на эшафот, либо на суд поединком. Думается, небеса впервые стали свидетелями непостижимого – узника выводили для боя с иным узником.

Дил гнал ифрала по перешейку. Глен дышал ему в спину и ощущал источаемые собратьями интерес и нетерпение. Два скакуна ступили на остров, запруженный океанидами. Дил и Глен спешились. Бок о бок заняли места в одной из двух линеек, расступившихся перед шедшими от узилища.

По образовавшемуся коридору шагали четверо: отец, отдавший силы разрешению насущных проблем, о чём свидетельствовали глубокие тени под глазами; двое стражников в белых плащах; и ожившая легенда – господин Лета́, которого встречали толпой как восставшего из мёртвых стража.

Томление в узилище не иссушило Лета́. Он не походил на обтянутый кожей скелет со впалыми глазницами. Отнюдь. Налитые мышцы змеились под прилипшей к телу белоснежной рубахой. Ноги Лета́ не протестовали против ходьбы. Он ступал твёрдо и уверенно, в тишине слышался скрип его сапог. Парок от дыхания с шипением вырывался из груди и струился в ускользавшем свету.

Лицо Лета́ украшала густая борода. Ветра осыпали её кристаллами льда и перебирали перепутанное серебро его волос. Шириной плеч и ростом Лета́ превосходил владыку Дуги́.

Внезапно Гленом овладело странное безумие. Захотелось встретить прямой взгляд первого дяди.

– Господин Лета́? – оклик сорвался с уст, сломив оковы напускной покорности.

Лета́ застыл. Повернул на зов бледное лицо, наполовину терявшееся в подмороженной бороде. Мелкие сосульки свисали и с бровей, и с ресниц.

Стражники обернулись. Отец тоже обернулся, но по какой-то причине не упрекнул Глена за проявленное своеволие.

– Глендауэр… – едва шевеля губами прохрипел Лета́, и его глубокие белые глаза засверкали, как лёд.

По коже Глена пробежали мурашки, когда на его плечо легла широкая ладонь в выцветшей перчатке.

– Ты уже совсем взрослый. – Голос Лета́ трещал, как иней на ветвях, но в речах таилось неподдельное тепло.

– Я… – Глен стоял, будто каменный, в голове окоченели мысли, кровь невыносимо стучала в висках.

– Лета́… – процедил отец.

– Иду, брат.

Чужая ладонь соскользнула с плеча Глена. Морщинки вокруг глаз Лета́ сложились в улыбку, и он догнал стражников.

– Великий Умбра, пощади, – пустил Дил по ветру слова, напоминавшие начало молитвы. – В смутное время мы живём, брат.

Глен поёжился. Осознание, что совсем скоро прогремит роковое сражение, прокатилось по телу волной дрожи.

– Ведаешь, когда бой грянет? – Глен посмотрел на Дила.

– На рассвете.

– Так скоро?!

– Истинно, – с холодной сдержанностью произнес Дил. – Владыка Дуги́ милостив, он дозволил господину Лета́ опомниться – предложил восполнить в памяти боевые приёмы. Но получил отказ. Господин Лета́ поведал, что не утерял мышечную память и готов выйти на бой, когда прикажут.

Блеск! Глен прищелкнул языком. Казалось, невезение дышало в затылок: сперва в клане не оказалось Нереуса, теперь вот господин Лета́ торопился лишить жизни мастера Сэра́. И всё же одна надежда ещё теплилась в сердце Глена. Мелькала перед внутренним взором ликом Эсфирь.

Она рассказала о цуйре и фениксах. И её повествование не противоречило покаяниям мастера. Но в миг беседы с ней Глен не ведал, каким бедствием обернется нападение огненных разбойников. Ежели бы ведал, задал бы Эсфирь сотню вопросов и допытался до каждой мелочи.

Нужно поговорить с Эсфирь.

– Я отлучусь. – Глен помчался к перешейку.

– Куда? – вопросил Дил, но ответа не получил.

Терпимость к вырожденцам не входила в число достоинств Дила. А Глен не хотел задерживаться и устраивать разборки.

Возможно, он не убережёт мастера от гибели. Возможно, сомнения в виновности Сэра́ лишены доходчивых подоплёк. Но Глен хотя бы приструнит свою подозрительность. Переговорит с Эсфирь, и у него не останется сожалений, что в попытках докопаться до мнимой правды он не сделал всё возможное.

Лишь бы Эсфирь не улетела. Лишь бы была у пристанища исчезнувших соплеменников…

Глава 7. Луч надежды

Глен покинул селение и повёл Ириса по тропке, пересекая заснеженный берег.

В быстро рассеивающемся тумане проявились очертания пустых сетей, покоившихся у кромки океана. Волны качали небольшое судёнышко, поскрипывавшее уключинами. У воды топтались два молодых наяда. Кучерявые и хорошо сложенные, они приходились Глену ровесниками. Тот, что повыше, глядел на потемневший небосвод, на котором зажигались бриллиантовые капли звезд. Другой то прыгал из стороны в сторону, то растирал плечи, будто готовясь к схватке.

Рыбаки. Но на кой им лодка? Не проще ли использовать чарующий голос как наживку?

– Пойте, любезный, пойте, – с ноткой издёвки прочирикал высокий. – Что ж вы дурью-то маетесь? Рыба сама себя не поймает!

– Да что-то голос меня нынче подводит, милейший господин, – сладенько проворковал низкорослый. – Будьте любезны, подсобите страдальцу. Усладите рыбий слух дивной песнью.

– У рыб есть уши? – изумился первый наяд.

– Сударь! – вскрикнул его собрат. – Вы редкостный бездарь, ведаете? Давайте-давайте, не робейте! Пробудите воображение! Представьте, что вы соблазняете юную деву с прелестными округлостями.

Высокий скривился.

– Пучеглазую деву, которая и говорить-то не умеет? – пробурчал он. – Только губами шлёпает…

– На кой девкам говорить?

– Так мы о девках или о рыбах?

– Одно к одному, – отмахнулся низкорослый.

Наяды осеклись и поклонились, видя, как Глен проезжает мимо. Он учтиво кивнул и оставил их за спиной. Появилось тягостное чувство, затмившее разум чернотой подозрений. Поведение рыбаков настораживало. Но почему? Из-за нарочито наигранных бесед? Нежелания петь? Лодки?

У Глена совсем нервы расшатались на почве расплодившихся проблем. Всюду мерещился подвох.

– Вперед! – Глен пустил Ириса в галоп до того резко, что из-под копыт брызнул гравий.

Они держали путь к пристанищу Древних. К Хрустальным скалам, где гемеры, согласно легенде, вели быт до исчезновения.

Дорога выдалась долгой и утомительной. Пришлось удалиться от Танглей на добрые семь вёрст.

Постепенно ледники уступили место Изои-Танатос – редким деревьям жизни и смерти. Их становилось всё больше, они скучивались рощей. Едва въехав в неё, Глен очутился в совершенно другом мире. И разница заключалась не только в том, что кроны местных деревьев светились, прогоняя ночной мрак. Тут каждую травинку окутывало призрачное сияние, каждый шорох звучал громче, чем положено. Чёрные стволы жались друг к другу и пузырились угольной слизью, готовой распустить на телах неосторожных цветы ожогов. Пухлые белые листья переливались в ночи и колыхались, словно тысячи колдовских лент.

Глендауэр не понаслышке ведал об этих деревьях. Похожая роща простиралась в лесу Барклей. В прошлом они с братом облюбовали её под логово. Изои-Танатос не поддавались ни огню, ни топору. Стояли как боги, неистовые и неколебимые, древние, как жизнь и смерть.

Порой рощу называли жалобной. И действительно, днями и ночами она полнилась стонами древесных стволов.

Живя в лесу, Глен однажды надумал взобраться на древнее дерево и сорвать пару листков, ибо в них томились целебные соки. Он подготовился: нацепил одеяние из толстенной кожи, надел столь плотные перчатки, что не чувствовал шероховатую кору под подушечками пальцев. Взобрался. Добыл сверкающие листья. И только спрыгнул, как брат шлёпнул его по руке, выбивая ценную добычу. Ещё в полёте к земле листья потухли, а стоило им упасть, они и вовсе превратились в пыль.

– С ума сошёл? – Олеандр тогда страшно разозлился, взирая на Глена как на полоумного. – Да, они целебные. Но, во-первых, сок их нужно пить, не отрывая листья от ветвей. А во-вторых, они могут как исцелить, так и умертвить. Такая себе игра случая, сознаешь? Готов рискнуть жизнью?

Гулкое уханье стволов разнеслось по роще. Глен тряхнул головой, отметая давние воспоминания.

Тропа подводила к расщелине в земле, через которую протягивался хрустальный мост. За ним сияло озеро – столь чистое и спокойное, что в нём отражалась картина, достойная запечатления на холсте: размышлявшие над водой шапки белой листвы и высившиеся вдали пики Хрустальных скал.

От озера веяло свежестью, даровавшей шаткий покой. Дувшие ветра сметали со скальных уступов пыль и утягивали за собой её сверкающие хвосты. Белесые крупинки парили над кронами. Глен уже блестел, как сугроб под лунным оком. Проклинал и рощу, и прекрасные в своей иности полупрозрачные скалы и старался не заострять на них внимания. Казалось, они разговаривали с Гленом. Велели устроиться в тихом уголке и отринуть мирские волнения.

Что за чары? Быть может, гемеры наложили на скалы защиту, чтобы отваживать путников?

Удивляться чему-либо у Глена уже не было сил. Он просто вёл скакуна вперёд, надеясь отыскать луч последней надежды. Читал стихи, пытаясь заглушить назойливые шепотки. Но тут же умолк, увидев ступившую в озеро чернокудрую девушку. Она взволновала куда сильнее – до вставшей дыбом чешуи. Расти рядом иные деревья, Глен притаился бы в тени крон. Но Изои-Танатос давали столько света, что от него не находилось спасения.

Глен осадил скакуна, страшась спугнуть Эсфирь неосторожным жестом или шорохом. Её кофтёнка и штаны покоились на плоском камне у кромки воды. На нём же лежали и ржавый нож, и клевец Погибели. Похожее на клык лезвие клевца горело в ночи и отливало синевой.

Ореол света обволакивал Эсфирь и очерчивал её рога. Неловкая и неказистая, она уже стояла по бёдра в воде. Сложив крылья, омывала обнаженное тело – до того тощее, что кожа обтягивала кости. Глен устыдился и отвернулся – негоже благородному воину глядеть на девичьи прелести. Подстегнул скакуна, но тот встал, как обледенелый, отказываясь идти по хрустальному мосту.

Эсфирь встрепенулась. Глен перехватил её чёрный взгляд – и в сознании укрепилась глупая мысль, что боги сжалились и послали Глену дар, желая извиниться за все невзгоды, которые вылились на его дурную голову.

– Глендауэр! – девичий восклик прошёл по воде мелкой рябью и словно пробудил рощу.

За деревьями друг за другом вспыхнули парные огни. Они мигали и двигались, приближаясь к озеру.

– Это силины, – поведала Эсфирь.

И Глен отнял ладонь от эфеса сабли и спешился. Из густевшего за озером мрака и правда выползали силины. Десятки глаз-блюдец потухли, когда мохнатые звери вынырнули на свет. Некоторые расселись у воды, другие, подергивая рожками, разбрелись по роще.

Иные девушки засуетились бы и прикрыли грудь – хотя бы грудь, – но Эсфирь нисколько не смущала нагота.

– Благой ночи, – подал голос Глен.

– Иди сюда! – Эсфирь покинула водоем и принялась одеваться. – Я знала, что рано или поздно ты найдёшь меня. Нам нужно поговорить.

– Ежели позволите, я тоже желал бы побеседовать с вами. – Глен смотрел на неё, и тревоги испуганно отступали в тень.

Пошёл навстречу зову, не смея ему противиться.

– Сюда никто не захаживает, – лепетала Эсфирь, шелестя одеждой. – Поговаривают, что Хрустальные скалы прокляты. Дескать, коридоры между ними имеют привычку превращаться в лабиринты.

– А здешнему свечению подвластно навсегда ослепить, – закончил Глен и пояснил: – Сказания о Хрустальных скалах перевраны. Но слухи пустили корни на подкормленной почве и несут долю правды.

– Тебе тут неуютно?

– Немного.

– Э-эх… – Эсфирь оправила серую кофтёнку и застегнула под грудью широкий пояс.

Растрепала кудри, стряхивая с них влагу и белесую пыль. Щелкнула пальцами, и клевец на камне исчез в дыму.

Глен замер в трёх шагах. Очи Эсфирь утягивали в мрачные пропасти, и он был готов шагнуть во тьму.

– Прежде я хотела изучить Морионовые скалы, – снова заговорила Эсфирь, – но в то время мне не хотелось оставаться у Барклей. Вот я и подалась на север, решила посмотреть на Хрустальные. Не знаю, может, на них защита какая лежит. Но сколько я тут ни бродила, прохода внутрь так и не нашла. И вообще мне кажется, что эти скалы меня недолюбливают. Думаю, я всё-таки с эребами жила. С пристанищем гемеров совсем не чувствую родственной связи.

Каждое её слово грузом ложилось на сердце Глена. Он хотел бы помочь Эсфирь, но это желание шло вразрез с нежеланием даровать пустые обещания. Он узнал о гемерах и эребах пару-тройку месяцев назад из ветхого фолианта, приобретённого Олеандром. Та книга располагала скудными сведениями, а в иных Глен не откопал даже беглого упоминания о сгинувших Древних.

– Стало быть, ваша память не возвратилась, – пропел он тихо, силясь сгладить неловкость.

– К несчастью. – Эсфирь отвела взор, и Глен ощутил пустоту – будто солнце внутри поглотили тучи. – О чём ты хотел поговорить? В Танглей дерьмо приключилось, да? Я ведь знала, что оно нагрянет!

Эсфирь наклонила рогатую голову, точно хин, надумавший бодаться. Глен улыбнулся уголком губ.

– Истинно. – И покосился на трущегося о ноги силина.

Следом за Эсфирь ступил на извилистую тропу. Сверкающие кроны сплелись над головой в плотный навес.

Глендауэр завёл рассказ. Вспомнил о цуйре, которую Эсфирь увидела подле фениксов. Поведал о лже-найрах под масками иллюзии, настигших отряды океанидов ещё до пожара. Об озарении, что в Танглей скрывается доносчик. О схватке с Сэра́ и его сомнительных покаяниях…

Казалось, путь до скал растянется в бесконечность, но Глен и глазом моргнуть не успел, как хрустальные осколки застелили прежде голую землю, а перед взором выросли полупрозрачные громады.

Волшебство – не иначе!

Хрустальные скалы лоснились переливами и помигивали прилипшими к резным граням пылинками. Навязчивые шепотки больше не терзали слух, не приказывали отмахнуться от невзгод. Рядом с Гленом бежала вприскочку гемера. Вестимо, она и гасила голоса, сбивавшие слабых духом с толку.

– Значит, ты не веришь в виновность мастера Сэра́? – Под кожей Эсфирь словно крохотные звезды зажглись.

Белесое сияние очертило её контуром. Она юркнула в широкую расщелину в скалах и скрылась из виду.

– Лабиринты, – напомнил Глен. – Не страшитесь заблудиться?

– Я тысячу раз тут бродила, – звонкий голосок разлетелся эхом. – Все дороги знаю.

– Что ж… – Глен шмыгнул в расщелину и ощутил себя загнанным в угол, зажатый стенами с боков.

Переминаясь неподалёку, Эсфирь усердно растирала нос. Его кончик уже покраснел.

– Я не верю в виновность мастера, истинно, – подтвердил Глен. – Посему я и потревожил ваш покой. Молю, припомните, быть может, не только цуйру вы видели той роковой ночью?

– Я пряталась, помнишь? – Эсфирь побрела дальше по коридору. Глен поспешил за ней. – Мы с Небом тихонько сидели за деревьями, боясь, что нас заметят. Вдобавок слово «цуйра» мне ни о чём не говорит. Я ведь плохо в существах разбираюсь. У неё лиловые крылья. Это точно. Чары тоже лиловые.

Определённо цуйра, – подумал Глен, когда они замерли под высоким хрустальным куполом. Вокруг – полупрозрачные стены с арочными проходами в тоннели. Часть проходов вела к тупикам и коридорам без крыш. Часть заставляла проделывать круги и возвращаться к исходной точке.

Гиблое место! Глен скользил взглядом по сверкающим стенам. Вдруг разум охватило дурное предчувствие. Стук сердца запорхал в ушах. По виску сползла подогнанная ветром капля пота.

– Стойте! – излишне резко приказал Глен.

Эсфирь споткнулась и едва не шлёпнулась. Перья на её крыльях встрепенулись и распушились. Глен вмиг очутился рядом и втянул носом воздух. Пахло кровью – никаких ошибок. Но откуда ею тянет?

– Кровью пахнет? – Глаза Эсфирь поглотил мрак.

Глен оставил вопрос без ответа. Зрачки стали вертикальными. Слух и зрение обострились. Совсем рядом раздался глухой шлепок, словно на землю бросили мешок с сырым мясом. Захлопали крылья – не одна пара, уж слишком вразнобой звучали хлопки.

Высившиеся сплошным кругом стены не позволяли узнать, что творится за их толщами.

Поблизости притаились друзья? Враги? Глен склонялся ко второму выводу. Посмотрел на Эсфирь и приложил палец к губам. Она вняла красноречивому посылу. Снова потёрла нос. Закивала. Он бесшумно скользнул к одной из арок и заглянул в тоннель. Чисто! Подбежал к соседней арке. В конце этого тоннеля танцевали на хрустальной осыпи невзрачные тени неизвестных. Девица с лиловыми крыльями проскакала мимо дальней арки. Глену хватило осторожного взгляда, чтобы признать в девчонке небезызвестную цуйру и углядеть на её локтях мелкие сероватые шипы.

В голове будто солнце взошло. Сомнения в виновности Сэра́ обрели смысл.

Клятая девчонка – не только цуйра. Она вырожденка. Цуйра-элиада. И второй её сущности подвластно считывать и менять чужие воспоминания, путать и подкладывать ложные.

– А… а… – Эсфирь открывала рот всё шире и шире и прерывисто дышала.

Нет-нет-нет! Глен дёрнулся к ней, но не успел предотвратить неизбежное.

– Апчхи! – Гулкий чих разнёсся по округе.

От скал отразилось множественное эхо и стихло. Повисла тишина. Столь же угрожающая, сколь и красноречивая, она подсказывала, что шум не укрылся от слуха недругов. Они затаились, но ненадолго. Воздух неожиданно разогрелся. На хрустальной осыпи перед Гленом запрыгали далёкие отблески пламени, и стены прямо-таки затряслись от чуждого колдовства.

Феникс! Ладони Глена подсветились серебром чар. Он выскочил перед ведущей в тоннель аркой и узрел у дальнего прохода огненного разбойника в чёрной маске с прорезями для глаз и губ. Оба выстрелили одновременно. Пламенный и снежный потоки рванули друг к другу и столкнулись, будто два кулака. Бело-алое свечение ослепило Глена. Вслед за Эсфирь он отпрыгнул за стену.

Взрыв прогремел и пустил по тоннелю волну дрожи. Хрустальные осколки разметало. Они режущим вихрем хлынули из арки. С треском над ней разверзся разлом. По полупрозрачным стенам вокруг расползлись трещины.

И снова повисло обманчивое затишье, какое обычно сгущается перед штормом.

– Нужно улетать! – услыхал Глен сдавленное шипение вырожденки, приглушенное расстоянием.

– Свихнулась?! – рявкнул феникс. – Это сын Дуги́!

– Да плевать! Я не боец!

– Не ори!

– Это ты орёшь!

Со стены с грохотом свалился полупрозрачный кол. Звон расплылся по воздуху и заглушил последовавшие слова. Небосвод, совсем недавно бывший чёрным, неспешно окрашивался в синие тона. Близились рассвет и судебный поединок. И Глен понял: либо он рискует, либо прощается с господином Сэра́.

– Вас не заметили, – шепнул Глен и сунул ладонь в карман штанов. Вытащил чёрный жемчуг и вложил в дрожащие пальцы Эсфирь. – Летите в Танглей. Спросите Дила или Кира́. Донесите до их ушей мои догадки и скажите, что Сэра́ невиновен. Скажите, что цуйра уродилась вовсе не цуйрой. Она вырожденка. Цуйра-элиада.

– С ума сошел?! – тихо, но разборчиво пробормотала Эсфирь. – Я не брошу тебя!

– Я справлюсь. Вы знаете дорогу к роще. Уходите. Ежели вас задержат, покажете жемчужину.

Глен указал на дальнюю арку. Эсфирь заколебалась, сжимая дар в кулаке. Беззвучно выругалась. Побежала. Глен снова выпрыгнул перед входом в тоннель, под сводами которого прежде схлестнулись лёд и пламя. Выставил залитые чарами ладони перед собой, готовый отразить удар.

Опасения не оправдались. Ни феникса, ни вырожденки. Улетели? Нет. Явно спрятались.

Стены тоннеля были изрезаны разломами. На земле валялись груды осыпавшихся осколков. Осторожно, стараясь не наступать на хрустальную пыль, Глен шёл вперед. Крался к коридору за дальней аркой, где притаились недруги. Замер у прохода. Прислушался, но шорохи не тронули слух. По земле тянулся голубой кровавый след – казалось, недавно по коридору волочили израненное тело кого-то из танглеевцев. На стене напротив арки темнели кровавые отпечатки ладоней.

Тревога кольнула, но не помутила разум. Глен ожидал нападения исподтишка и прибёг к приёму, которому его обучили мастер Сэра́ и отец. Ледяная корка облепила Глена второй кожей. Немой приказ – и от тела отслоились семь морозных двойников: не приглядишься – не отличишь от Глена, не поймешь, у кого из близнецов бьётся в груди живое сердце.

Один двойник ступил в узкий коридор, служа проверочной мишенью, и тут же его снесло огненным шаром, ударившим в бок. Глена окатило жаром. Он выбежал в коридор вместе с другими двойниками. Слева никто не наступал. Справа в двадцати-тридцати шагах стоял рослый феникс. Его крылья распахнулись, ощетинились перьями и воспламенились.

Сражаться в столь тесном пространстве – то ещё удовольствие, но иного не оставалось.

Двойники медленно и плавно задвигались, вводя врага в заблуждение. Но Глен сплоховал – прижался к стене, уклоняясь от пущенного в лицо сгустка пламени, и на мгновение потерял власть над двойниками. Они чуть было не рухнули. Один принял на себя огненный удар и превратился в облако пара. А Глен уже выдал себя, потому сбросил ледяную броню и направил выживших помощников к врагу.