Чёрная нить

Суд поединком мало чем отличался от казни. Но ежели замаравшим честь стражам предоставляли выбор, они в девяносто девяти из ста случаев отдавали предпочтение сражению на холодном оружии. Рождённые с клинком в руке, они и пасть желали, обнажив его напоследок. Желали распрощаться с жизнью, ускользая от поцелуев стали и слыша её прощальную песнь.

Танглей застыл в безмолвном ожидании. Над дворцом будто нависла тень огромной волны. Воины возвратились на посты. Владыка исчез во дворце. Следом в обнимку с куклой упрыгал и Камус.

Глен предложил Дилу и Кира́ отужинать, и вскоре они наведались в поместье и прошли в трапезную.

Середину просторной комнаты занимал мраморный стол. Стоявший на нём подсвечник устремлял к потолку завитки холодного огня. Синие отблески отражались в хрустале резных бокалов и играли на столовых приборах. Рыбные нарезки соседствовали с супницами. Блюда с дольками плодов были окружены кувшинами с нектарами и водой. Одну стену укрывали белые меховые шкуры. На другой чередовались скрещенные сабли и картины в посеребренных рамах.

Невзирая на холод снаружи, в трапезной хозяйничало тепло. Поместье было возведено у горячих источников, и нагретая водица струилась совсем рядом, щедро делясь жаром с обителью Глена и согревая ноги даже через подошвы сапог.

Пока двое слуг-наяд суетились вокруг стола, Глен пересек комнату и раздвинул тяжелые занавеси. Распахнул оконные створки, впуская морозные ветра. Подал собратьям знак, и они расселись.

Ели молча – никому кусок в горло не лез. Кира́ глядел в никуда, вяло ковыряя вилкой рыбу. Дил поглаживал ободок салатницы с водорослями и блуждал взглядом по кружевной скатерти. Глен попусту ожидал появления Лин. Сурия поведала, что та заперлась в покоях и не горит желанием вести беседы.

– Ты покинул поле боя и вернулся с Лин, – тронул уши хрипловатый голос, и Глен поймал хмурый взор Кира́. – Стало быть, ты за ней отлучался? Она пребывала в Вересках?

– Истинно, – Глен отложил вилку. – Скованная ужасом, стояла у горящей повозки и…

Он осёкся. Теперь уже две пары глаз смотрели на него через стол и будто в душу норовили пробраться. И чем дольше Глен оттягивал миг признания, касавшийся прилёта Эсфирь, тем крепче собратья вгрызались в него взглядами.

Дил и Кира́ слишком хорошо знали Глена, чтобы не понять очевидного:

– И о чём же ты желаешь солгать или умолчать, Игла? – поинтересовался Дил и растянул губы в улыбке.

В ушах Глена зашумело, как в закрученном брюхе раковины. Мнительность пробудилась и пустила корни в сердце. Он воззрился на приятелей. Может ли он рассказать им об Эсфирь?

Невидаль какая, а? Прежде рядом с ними не отыскалось бы приюта для подозрительности. Прежде Глен с лёгким сердцем доверил бы собратьям любые тайны. А ныне, припоминая пусть и рождавшие сомнения, но покаяния Сэра́, колебался и терзался раздумьями, кто на сей бренной земле вообще заслуживает доверия.

Право слово, ежели уж Сэра́ оказался клятвопреступником, чего тогда ожидать от других?

Глупость! Глен отогнал смутные мысли и взмахнул ладонью, на которой темнел давно заживший рубец от пореза. Дил и Кира́ ответили тем же, демонстрируя схожие увечья. Глендауэр и его приятели неспроста в прошлом вспороли кожу на руках. Неспроста переплели пальцы и дали крови вытечь в мир вместе с устными клятвами верности друг другу.

– Я узрел Лин у горящей повозки, – подал голос Глен. – Феникс едва не отнял у неё жизнь. Один его удар я отразил. От второго мы ускользнули. Третий мог бы настигнуть нас, ежели бы в бой не вмешалась Эсфирь. Она и увела Лин с поля брани.

– Эсфирь… – вымолвил Дил как будто с безразличием, но его глаза напряженно блеснули.

– Древняя вырожденка. – На лицо Кира́ упала тень. – О ней ты нам поведал, возвратившись из Барклей?

– Верно, – отозвался Глен.

– И ты беседовал с ней наедине? – с укором произнес Кира́. – Доверил ей Лин? Наследнику Танглей не пристало поступать столь неосмотрительно.

Истинно. Наследник Танглей не рискует. Он чист перед народом. Всегда спокоен, как водная гладь безветренной ночью. Он смиренно повинуется воле мудрейших и вышестоящих. Он – путеводная звезда клана.

Вот только Глен никогда не просил, чтобы сиё бремя досталось ему. Куда лучше со столь тяжкой ношей управился бы чистокровный океанид – сын, которым владыка Дуги́, к прискорбию, не обзавелся.

– Браслеты Эсфирь целы, – голос Глена вплёлся в шум заморосившего дождя. – Мрак безумия не поработил её разум. И ваши попытки углядеть в ней зложелательницу лишены здравого смысла и отдают предубеждением. У меня перед ней долг жизни. Она уберегла меня. Уберегла Лин. Она узрела фениксов до того, как они обрушили на селение пламя. Узрела подле них цуйру, которая укрыла иллюзией двоих из них, а двум другим даровала чары.

Ладонь Кира́ облепили мерцающие искры колдовства. Кубик льда сорвался с пальца в чашу с отваром. Звякнул и вынырнул на поверхность. Поплыл, огибая размокшие листья и лепестки.

– Я спросил, беседовал ли с фениксами океанид, – ответил Глен на повисший в воздухе вопрос. – Эсфирь сказала, что не беседовал. Сказала, что огневики скопом прилетели, и никто из бескрылых их не поджидал.

– Помимо цуйры, – взял слово Дил, – их сопровождал кто-либо иной? Некто, кому подвластно влиять на чужой разум?

– Сэра́ отлучался в день нападения из Танглей? – спросил Глен.

– Отлучался, – кивнул Кира́.

– Эсфирь видела лишь цуйру, – произнёс Глен.

– Насколько мне известно, цуйры лишены умения сеять раздор в мыслях и толкать существ на ложные пути, – здраво рассудил Кира́. – Их чарам подвластно лишь обманывать глаза смотрящих.

Верно. Но цуйра могла укрыть иллюзией ещё одного феникса и направить его к господину Сэра́. Хотя и такое развитие событий виделось сомнительным. Во-первых, огневикам предстояло бы отыскать мастера. Во-вторых, он даже лже-океаниду не поведал бы о расположении разведчиков из Танглей. Кому должно знать, тот знает. Кому знать не должно, не должно и спрашивать.

Да что там! Глен и его собратья распознали врага под маской иллюзии. Ужель его не распознал бы Сэра́ – воин с вековым опытом? Вдобавок о скрытности его перемещений впору было легенды слагать.

А фениксы?.. Они на авось, выходит, уповали? Поставили многоходовой замысел под угрозу, аккурат перед его воплощением бросившись на поиски океанида, который то ли дарует им нужные сведения, то ли не дарует?

Ежели бы кто-то указал фениксам на Сэра́, ежели бы сказал, мол, вон там и тут он поскачет, тогда картина худо-бедно склеилась бы. Настигли, обманули иллюзией. Сэра́ решил, что беседовал с океанидом. Вернувшись в Танглей и узнав о бойне, осознал оплошность. Осознал и… напал на наследника клана? У дворца. Под носом у владыки и стражей. Какую иллюзию цуйре должно было явить взору Сэра́, чтобы он поступил столь неосмотрительно?

Как ни крути, в выстроенной Гленом истории все вели себя как беспечные полудурки. Разбойники-фениксы – ладно, в их головах дым гуляет. Но Сэра́… Может, он и правда действовал сознательно?

Сердце подсказывало Глену, что мастер не виновен, а разум склонялся к мысли, что виновен.

Право слово, разум и сердце Глена не понимали друг друга.

– Идём во дворец. – Он хлопнул ладонью по столу и ознаменовал тем самым окончание трапезы.

***

Они рано ступили во дворец. Поднялись по парадной лестнице, увитой фестонами застывшей изморози, и зашагали мимо статуй первозданных океанидов Дэлмара и Юскола, томившихся в нишах вдоль аркадного коридора.

Предки Глена сидели в тенях на хрустальных камнях, и сабли покоились на их коленях. Глаза первых братьев ныне казались странно внимательными, а лица – непостижимо суровыми и живыми.

Дэлмар и Юскол видели каждого, кто блуждал по галереям дворца. Видели, как правители сменяли друг друга на троне. Видели павшего владыку Ваухана и трёх его сыновей: Лета́, Дуги́ и Камуса.

Юскол и Дэлмар внимали летавшим вокруг шепоткам. Ведали, что Лета́ отринул наследие предков и обернулся изменником – сошёл с намеченного Вауханом пути и потонул в чуждом для океанидов чувстве – любви. Она увлекла Лета́ на греховную дорогу, подтолкнула к Азалии – дочери Эониума.

Влюблённые нарушили межклановый запрет, запрещавший подданым Тофоса делить ложе с подданными Умбры, и в конечном счёте поплатились за прегрешение. Были изгнаны и отвергнуты родными кланами.

Но за сим история не закончилась. Азалия и Лета́ породили двойняшек-вырожденцев и вновь навлекли на себя гнев отцов-владык. Океаниды и дриады вырвали корень зла – умертвили вырожденцев. В том бою пал Эониум. Пали десятки воинов из Барклей и Танглей. Азалию ошибочно сочли мёртвой. Лета́ же соплеменники сковали, вернули на родину и заточили в узилище.

В своё время история порочной любви захлестнула Танглей и достигла ушей первых братьев.

Они ведали обо всём. Наблюдали за Гленом, приплывшем во дворец ребёнком со скудными пожитками в котомке.

И ныне, бесшумно ступая по галереям, Глен никак не мог отринуть странное ноющее чувство. Чудилось, что Дэлмар и Юскол следят за ним и пытаются сообщить нечто важное и весомое.

К несчастью, Умбра не наградил Глена благом понимать безмолвные намеки.

Перед взором выросли обитые льдом двери и стражники с копьями.

– Благого утра, господин, – с холодной вежливостью выдали стражи.

И впустили Глена и его собратьев в тронный зал, под высокий, поддерживаемый колоннами купол.

Отец уже пребывал на месте. Нарочито прямо восседал в другом конце зала на возвышении, к которому вела широкая мраморная лестница, на троне, похожем на игольницу, как и дворец. Иглы трона короной высились над головой отца и указывали остриями на потолок – словно привлекали внимание к тяжелым зубьям и копьям, свисавшим с купола и готовым обрушиться на врагов.

Свет лился в окна зала. Заиндевелый пол искрился серебром, отзываясь на ласку солнечных лучей.

Дил и Кира́ стали частью белой линейки уже выстроившихся у стен собратьев. Ежели кто-то из них и переживал о грядущем, вида они не подавали. Отработанная веками невозмутимость превратила десятки лиц в маски.

Глен поднялся по лестнице к трону. Сведя ладони за спиной, занял место по правую руку от отца.

– Дозволите обратиться? – Наученный горьким опытом, теперь он всегда интересовался, готов ли отец слушать. Взмах бледной ладони рядом выразил согласие, и Глен снова разлепил губы: – Я не…

– …Не веришь покаянию господина Сэра́? – Прищур отца и растягиваемые им гласных толковали о неудовольствии. – В своих сомнениях ты не одинок. Коли истина скрывается за происками недругов, нам надлежит обнажить её. Посему я и созвал совет. Внимай речам мастера, Глендауэр. Наблюдай.

– Взор и слух мои явятся столь же острыми, сколь клинок. – Глен безропотно склонил голову.

Со старшими не препираются. Им подчиняются.

Двери зала распахнулись, и страх свернулся внутри Глена змеей. Бледный, сдержанный и весь подобравшийся Сэра́ заплыл в зал и преклонил колено. Плащ белым крылом расстелился за спиной мастера. Двое хранителей зажали Сэра́ с боков, держа сабли наготове. Другие, притаившиеся под аркадами на окружавших зал балконах, вскинули арбалеты.

– И снова я задаю вам вопрос, – глас отца гулким эхом отразился от стен, – вы сознаётесь в клятвопреступлении? Каетесь, что сознательно обнажили меч против наследника клана?

– Истинно, мой правитель, – отчеканил Сэра́ и поднялся с колен. – Сознаюсь и каюсь.

– Что подвигло вас к покаянию?

– Утерянные блага: долг, честь и верность клятвам.

– Что подвигло вас к предательству и нападению на Глендауэра?

– Смерть Хека́.

Смерть Хека́. – Слова осколками хрусталя прозвенели в голове Глена и перенаправили течение его мыслей.

Хека́! Бастард господина Сэра́. Юноша, не пожелавший идти по стопам отца и избравший путь кочевника. Хека́ возвратился в Танглей и попался на краже. Был осуждён и пал на боевой арене от руки Глена.

Ужель мастер Сэра́ затаил тихую обиду?

Пока Глен возрождал в памяти злополучное сражение, вбившее клин раздора между океанидами и прославленным мастером, хранители мерили того оценивающими взглядами.

– Боль потери грызла меня от ночи к ночи, – поведал мастер Сэра́. – В порыве гнева я даже разгромил трапезную и разбил вазу Нереуса. В роковой день покинул Танглей и отступил далёко к вулкану, у которого обнаружил феникса и цуйру и передал им сведения о расположении наших разведчиков.

В голове замигал тревожный огонёк. Глен посмотрел на отца. Получил разрешение вмешаться.

И вопросил:

– Добыв желаемые сведения, фениксы отпустили вас? Не сочли, что океаниды готовят ловушку? Не умертвили?

– Я лишь одного встретил, – ответствовал Сэра́. В его перепутанной бороде посверкивали снежинки. – Я не ведал о замысле фениксов. И меня не сподобились посвятить в его тонкости. Цуйру я и вовсе узрел издалека. Мельком. Более того, уж не сочтите за высокомерие, но один огненный разбойник – не чета ледяному воину с вековым опытом. И он, и я прекрасно сознавали эту истину. Вдобавок небеса ни разу не становились свидетелями непостижимого – не видели, как океанид и феникс жмут друг другу руки. Есть чему изумиться, согласитесь. Есть почва для доверия…

Череда вздохов заглушила пущенные по воздуху речи. Казалось бы, они развеивали сомнения. Но Глен всё равно отчаянно цеплялся за мысль, что феникс отпустил мастера, чтобы выставить виновным.

Вот только… Как цуйра и феникс могли повлиять на разум господина Сэра́?

– Я возвратился в Танглей, – роя себе могилу, продолжил Сэра́. – Вызнал к ночи о нападении фениксов и отправился на воинский совет. Судьба подвела ко мне господина Глендауэра, и гнев вновь затмил мой разум. Потом уж смирение пришло. Осознание, сколь тягостные грехи я взял на душу. Я раскаиваюсь, мой правитель. До сей поры я верно служил вам и сердцем, и мечом. И прошу оказать мне великую честь – даровать выбор между казнью и судебным поединком.

Сэра́ разом постарел и будто истончился. Сделался призрачным, потому как смерть уже помчалась к нему со всех ног.

Стук сердца отдавался у Глена в ушах. На вопросительный взгляд отца он мотнул головой.

Вынесенный приговор пронесся по стенам волной серебристого света:

– Вы обвиняетесь в измене, – с деланным равнодушием возвестил владыка. – Я готов удовлетворить ваше прошение.

Глава 6. Легенда

Три заката потерялись в безвестности. Три дня время отняло у ныне живущих.

Глендауэр хотел бы потеряться в царстве снов, но стражи сновидений не торопились распахивать врата своих владений. Глен то бродил по дому мрачной тенью, то неподвижно стоял у окна и успокаивал себя глубокими вздохами. Сердце жгло дико, а всему виной – нежелание верить в виновность мастера.

Гибель Хека́ подвигла Сэра́ ступить на ложный путь? А не Сэра́ ли толковал, что сын навлёк позор на его голову? Не Сэра́ ли сухо кивнул, когда владыка Дуги́ поведал, что в бою с Хека́ сойдётся Глендауэр?

Умбра милосердный! Да мастер Сэра́ едва ли не самолично вывел своего бастарда на боевую арену. Вывел. Дозволил Глену и Хека́ скрестить клинки и… затаил обиду на владыку и наследника?

Чудеса, право слово.

Непонимание сливалось с неверием и вгрызалось в сердце Глена. Волны подозрений бушевали в душе и трясли сложившуюся мозаику, будто надеясь вырвать кусочки, которые насильно поставили на неверные места.

Луч закатного солнца резанул по глазам. Глен ожил. Вылетел из дома белым ветром, наведался в поместье господина Сэра́.

И призвал к ответу его слугу:

– Мастер от злости и бессилия разгромил трапезную и разбил вазу Нереуса, – поведал Глен прибывшему на зов пожилому наяду с водянистыми глазами и жидкими белыми волосёнками. – Прошу вас, любезный, припомните, может, вы шум какой слышали? Или прибирались в доме после погрома?

Преклонные года ещё не ударили по осанке слуги. Он стоял нарочито прямо и ждал оказии вступить в разговор.

– Мастер по нужде нас зовёт, господин, – ответствовал слуга. – Разгромил он трапезную, не разгромил – боюсь, нас в известность никто не поставил. Думается, сам потом всё прибрал. Но вот ваза Нереуса, о коей вы говорите…

– Та-а-ак, – слова наяда каплей надежды пали в сердце Глена. – Что с ней, милейший? Молю, не томите!

– Ступайте за мной.

Они вошли в дом. Шелестя подолом плаща, слуга нырнул в арку, соединявшую две комнаты. Глен миновал её следом и очутился в просторной трапезной. Её обступали стены, украшенные щитами и скрещенными копьями. Висели без ветра тяжелые занавеси, прикрывавшие оконные створки. В углу на тумбе высились три вазы. Две не блистали красотой и изяществом. Одна же приковала к себе взгляд Глена. Он подплыл ближе. Подхватил вазу и покрутил, осматривая цветочную роспись у горлышка и похожую на застывшие волны резьбу у основания ножки. Вазу явно выделывали долго и усердно. Позолота на ручке равномерно отражала свет. Узор – ровный и чёткий. Никаких наслоений краски и бугорков.

– Нереус, – прочитал Глен серебристую подпись, выведенную на дне сосуда, и вопросил: – Давно сиё творение услаждает взор мастера?

– Давно, наследник, – отозвался наяд. – Как заходил я к господину, так всякий раз протирал её.

– Иные вазы Нереуса?..

– Иных я не видывал.

Что же получается? Господин Сэра́ сообщил, что разбил вазу прославленного гончара, но в то же время – вот она, целёхонькая, без единого скола и царапины, мирно лежит в руках Глена? Может, мастер разбил другую вазу, а затем приобрел у гончара её близнеца? Слуги могли не заметить подмены.

– Нужно допросить Нереуса… – Окрыленный грядущим успехом Глен рванул к входной двери.

Но ударившие в спину слова будто вырастили подножку и заставили оцепенеть:

– Так нет его, господин! Уж несколько дней как отсутствует. Вроде за каменьями отправился к ореадам.

Проклятье! Как дурак какой, Глен переминался, прижимая к груди злосчастную вазу. Что делать? Не заявляться же с нею во дворец? Не предъявлять же отцу столь сомнительное доказательство?

Вздор! Отец и без того в заботах как в реках купается. До сих пор гадает, чей клинок столь же скор и сокрушителен, сколь клинок Сэра́, и кому хватит мастерства одержать победу в судебном сражении. Отцу хватило бы. Но в таком случае он переступил бы через нерушимый закон, велевший ученикам и мастерам не направлять друг на друга оружие вне учебного плаца.

В прошлом Сэра́ вложил саблю в ладонь владыки Дуги́. Вложил сабли в ладони доброй половины карателей. Так и вышло, что линейка бойцов, способных дать отпор опытному мастеру, изрядно проредилась. А оставшиеся воины, ступив на боевую арену, поставили бы на кон не только свои жизни, но и честь правителя. Ибо океаниды-каратели с незапамятных времён не терпели поражений в судебных поединках.

– Как Нереус вернётся, сразу ведите его ко мне, – вымолвил Глен. – Скажите, что дело не терпит отлагательств.

Он учтиво кивнул слуге и возвратился в поместье.

Вскоре стражи сновидений распахнули перед Гленом врата своих владений.

Глендауэр шёл за владыкой Антуриумом и не верил глазам. Лес Барклей радовал взор и тонул в океане зелени. Даже воздух тут казался зелёным. Зелёным и тяжелым от влаги – чудилось, им можно жажду утолить. Мшистые стволы деревьев высились на каждом шагу. Под ногами пружинил ковёр из пожухлых листьев.

Улыбка тронула губы Глена, но стёрлась, стоило владыке замереть. С ветви перед ним спрыгнул смуглый мальчишка – тощий и угловатый, с растрепанными каштановыми волосами и цепким взглядом.

Сын правителя Антуриума? Скорее всего. Слишком уж похоже они выглядели: у обоих ямочки на подбородках и брови вразлёт. Только цвет глаз разнился – радужки владыки сверкали золотом. Многие, верно, сказали бы, что у его сына очи зелёные, но Глен не обманулся – сразу же приметил в них холодноватые вкрапления.

– Они малахитовые, – едва слышно прошептал он. – Не зелёные.

– Олеандр… – вымолвил владыка Антуриум. – Разве я не запрещал тебе бродить по лесу в одиночестве?

– Я хотел встретить вас. – Олеандр тряхнул головой, и запутавшиеся в его шевелюре листья полетели во все стороны.

Вестимо, он года на четыре младше Глена. Или лет на пять-шесть? Поди разбери! Хрупкое тельце и малый рост подсказывали, что Олеандру ещё полагается лепить куличики из глины. Но глубокий малахитовый взгляд рушил это впечатление, путал и намекал, что детские забавы давно и благополучно забыты, а их место заняли тяжелые для ума ветхие книги – один такой фолиант как раз покоился у дерева. «Законы доминирования света и тьмы» – гласила золотая надпись на истрепавшемся кожаном корешке.

– Так! – Олеандр подскочил к Глену и принялся обходить его по кругу. – Так-так-так… Значит, ты сын владыки Дуги́? Белый такой… О, ещё и разноглазый! Забавно. И холодом от тебя веет…

– Благого дня, господин, – отмер Глен, как только мальчонка застыл перед ним. – Боюсь, в словах ваших кроется зерно заблуждения…

Бровь Олеандра выразительно изогнулась. Похоже, ему претила мысль, что где-то и в чём-то он мог ошибиться.

– … Я бастард.

– Чушь хинова! – вздыбился Олеандр и сунул в рот пару алых ягод.

– Не бранись! – осадил его отошедший в тень лиственных крон владыка.

– Не буду. – Розоватый сок стекал по подбородку Олеандра. Он жевал ягоды и смотрел на Глендауэра как на диковинную зверушку. – Но я ведь прав? Бастард – тот же сын, только зачатый вне брака.

– Но я гибрид, – воспротивился Глен. – Рождён от наложницы. Кровь моя осквернена. Я не такой…

– Не такой, говоришь?! – Голос Олеандра громом разнёсся по лесу. Услышанное, судя по всему, задело его за живое, завитки его длинных ушей встали торчком. – Рехнулся?!

Олеандр зыркнул на Глена и обратил взгляд к владыке:

– На кой он унижает себя? Он сумасшедший?

– Он океанид.

– А, ну да. И этим всё сказано.

– Давай-ка полюбезнее, Олеандр, – пожурил его владыка. – Не оскорбляй доброго юношу.

Глендауэр молчал, стараясь, чтобы его лицо ничего не выражало. Хотя в груди всё клокотало от напряжения.

Не оскорбляй… Не бранись… Полюбезнее… Правитель Антуриум только беззлобно одёргивал и поправлял сына. Диво какое, а? Владыка Дуги́, услыхав столь дерзкие и смелые речи, уже бы давно залепил Олеандру пощечину.

– Кто поселил в твоей голове столь дикую мысль? – Надрывный восклик вырвал Глена из размышлений. Он моргнул, глядя в малахитовые глаза напротив. – Не смей так думать! Ты такой! И всем ты хорош! Не позволяй чужим домыслам посеять в душе сомнения!

Радость, охватившая разум, сплелась со страхом и запела в сердце Глена. Краска прилила к щекам, и он посинел до кончиков ушей. А вот до ушей Олеандра растянулась улыбка. Он протянул розоватую от ягодного сока ладонь, к которой прилипла древесная стружка. Глену захотелось ответить на приветствие. Но в памяти набатом отразились речи отца, велевшего не мараться в грязи без нужды.

Прямолинейный и неучтивый Олеандр сбивал с толку, но в то же время вселял надежду. Существовало два мнения – «его» и «неправильное», и он будто вызов бросал всем несогласным. Но, что важнее, между слов Олеандра звучало: «Добро пожаловать в Барклей, Глендауэр».

Сознание Глена кольнуло постижение, что здесь, в лесу, он обретёт покой. Никто не будет косо глядеть на Глена и наказывать розгами. Никто не запрёт его в пещере, ежели он, например, повысит голос или возьмёт не тот столовый прибор.

– Я постараюсь, – Глендауэр пожал замершую рядом ладонь. Поразмыслив, добавил: – Малахит…

– Малахит? – В глазах Олеандра по-прежнему стоял наглый вызов.

– Столь заурядное прозвище не приходится вам по нраву?

– Оно придётся мне по нраву, ежели ты прекратишь выкать.

В тот миг их души словно коснулись друг друга. Исчез владыка Антуриум. Исчезли лес и прыгавшие по ветвям птицы. Осталось лишь биение двух сердец. Лишь ощущение непостижимого единства взглядов и стремлений.

Тогда-то сын Антуриума и стал для Глена названным братом, а заодно – лучом надежды на светлое будущее.

– Брат… – Глен разлепил веки.

Ожидал, что до слуха долетят голоса Олеандра и Антуриума, затеявших поутру спор. Ожидал, что к ним примешаются звон кружек и повеление Камелии3 не захламлять книгами обеденный стол. Но сонливость развеяли кроткие переговоры служанок за распахнутыми оконными створками. Из-за приоткрытой двери лилась заунывная мелодия скрипки, расшевелившая подавленные тревоги.

Лин взялась за инструмент Глена? Поразительно! Прежде сестра отбрыкивалась от скрипки, будто та могла вдруг выпустить когти.

Дрожащие перед глазами синие пятна склеились в конус балдахина. Глен спустил ноги с ложа и сел. Босая ступня опустилась на что-то гладкое и подвижное. Тело! Усталость как рукой сняло. Глен вскочил. Благо cхватился за сердце – не за саблю, к которой потянулся, спутав валявшуюся на ковре куклу с врагом.