Белая нить

– Как жестоко! – Драцена кинулась к зверю, разгребла лианы и тронула усатую морду. – Жив.

– Жив… – выдохнул Олеандр, внушая себе не идти на поводу у ярости, направить мысли в иное русло.

Не получилось.

– Ты рехнулся? – гаркнул он на Рубина.

Драцена тоже хотела высказаться, но осеклась. Надрывный женский вопль снова прокатился по двору.

– Ой, да заткните вы ее уже кто-нибудь! – прокричал Рубин.

Только теперь Олеандр осознал, что у крыльца собрался рой собратьев. Один из мужчин прижал сирену к груди. И она уткнулась лицом в его тунику, дрожа и тихонько всхлипывая.

– Тебе в хор записаться бы, милая, – Рубин тряхнул пальцами так, словно смахивал грязь.

Подплелся к силину пьяным шагом. Пихнул его мыском сапога и поймал неодобрительный взор Драцены.

– Какие мы нежные, – с издевкой проговорил Рубин. Рукава его накидки закатались, обнажая ядовито-рыжую чешую на предплечьях. – Девушка-воин? Серьезно? Нелепость!

– Не тебе о том судить, – Олеандр вытер со лба льющийся градом пот.

Рубин хмыкнул. Присел на корточки и уперся локтем в колено. Осклабился, разевая клыкастую пасть, и с издевательским «чирк» лизнул нос Драцены узким раздвоенным языком.

Вот ведь дурень! Олеандр раздраженно провел рукой по щеке.

Драцена даже не дрогнула. Стянула с плеч накидку, закутала в неё силина и отошла к крыльцу.

– Куда же ты, дорогая? – загоготал Рубин. – Видишь ли, красота – порок, а я – великий грешник!

– Хорош придуриваться! – В Олеандре снова заклокотала ярость. – Довольно!..

Он так и застыл с открытым ртом. Перед внутренним оком промелькнуло лицо архихранителя. Захотелось срочно прополоскать горло и сплюнуть в ведро прилипшее к языку словечко, которое так любил Аспарагус.

– Наследник! – прозвучал совсем рядом бархатный голос, горьким ядом просачиваясь в душу.

Твою ж!.. Нет, ну как такое возможно?! Только помяни Стальное отродье в маске – и оно тут как тут.

– О-о-о, – протянул Рубин, разгибая колени и вытягиваясь в рост, – стальная братва подоспела!

И правда. Следом за Аспарагусом ступал его былой сослуживец – Каладиум, отец Фрезии. У двора они поравнялись. Переглянулись и вышли к разворошенной сетке рука об руку, меч к мечу.

Жаль, никаких признаков грома и молнии на небе не наблюдалось.

Пока Аспарагус разгонял зевак, Каладиум оглядывал дом с видом существа, привыкшего глядеть на всё и вся свысока. Его рука упиралась в бедро, чуть комкая золотой плащ. Одна полоска щетины делила подбородок надвое, вторая тонкими усами оттеняла по-детски надутые губы.

– Дивно, дивно… – елейный тоном пропел Стальной Палач, Меч Правосудия, Золотой Кинжал, Потрошитель…

Прозвищам, которыми наградили Каладиума, конца не имелось.

Если Аспарагус служил Стальному Шипу глазами и ушами, Каладиум – безотказным орудием расправы. При виде первого дриады спешили раскланяться и спрятаться в хижинах, при встрече со вторым – вытягивались по струнке и замирали, будто заледеневшие прутья.

Ныне всё пошло схожим путем. С единственным отличием: поселенцы явно запутались. Одни удалились, только и сверкая каблуками сапог. Другие застыли, страшась моргнуть.

И последних Аспарагусу пришлось едва ли не силком выпихивать со двора.

Олеандр не относил себя ни к беглецам, ни к закоченевшим. Хотя на вторых всё же походил больше. Он вмиг ощутил себя червяком, по воле злого рока оказавшимся подле когтистых лап грифона. Вот и угораздило же его породниться с Палачом в шкуре тонкокостного мужчины, которому танцы с мечами отплясывать бы, но уж точно не отсекать головы.

– Мой будущий зять, – Каладиум посмотрел на него в упор, и взгляд этот словно вытягивал из тела силы. – Счастлив видеть вас в добром здравии. Хвала Тофосу, беда миновала. Вы живы.

Тонкая рука с окольцованными пальцами протянулась к Олеандру. Ничего не поделаешь, пришлось ответить на приветствие. К счастью, потом никто не помешал отвести ладонь за спину и обтереть. Зелен лист, Олеандр бы лучше окунул ее в чан с горячей водицей и отмыл с мочалкой. Но, как говорится, пустому столу и иссохший листок послужил украшением.

– Ой! – Рубин рыгнул и выпустил изо рта дымную тучку. – Извиняйте, господа.

От него смердело гарью и выпивкой. Не вином. Скорее… Глушницей? Фу! Олеандр как-то раз ее попробовал и едва отдышался. На вкус она оказалась паршивой. Все равно что кипяток, приправленный перцем.

– Пьянь ядовитая, – прошипела Драцена, но в наступившей тишине ее услышал каждый.

– Грубовато, – буркнул Рубин под тяжелый вздох Аспарагуса. – Хамка ты, знаешь…

На ладони Каладиума вспыхнул зеленый огонек, который тут же спрыгнул наземь и впитался в листок.

– Сын Цитрина много болтает, – вымолвил Каладиум и закатал рукава, недобро ухмыляясь. Он повысил голос: – Рубин, будьте любезны, умолкните!

В тот же миг листок вспорхнул и накрепко приклеился ко рту Рубина. Тот ошалело моргнул и принялся сдирать кляп.

– Каладиум! – вскрикнул Аспарагус.

– Аспарагус. – Поклонился ему тот.

– Рубин! – Олеандр поспешил на помощь приятелю.

– Зефирантес!

Чего? А он тут откуда взялся? Олеандр повернул голову к дому. Аспарагус и Каладиум тоже. Зеф топтался под крышей веранды и почесывал щетину. Выглядел он лучше – следы ошеломления исчезли.

– Эм-м-м, – проронил он. – Извините, думал, вы перекличку затеяли. Ошибся, видать.

– Мило. – У Аспарагуса задергался глаз.

Бред какой-то! Олеандр сглотнул и медленно выдохнул.

– Так, – начал он, взывая к рассудку и собирая мысли в кучу. – Мы ловили силина, и я…

Слова повисли на кончике языка, по двору ураганом разлетелся шипящий вопль:

– Я убью тебя! – Рубин откинул сорванный кляп и придавил каблуком сапога, растирая в кашицу.

Остроконечный капюшон сполз с макушки, выявляя лицо с вздувшимися заалевшими венами. Клыки Рубина оголились. Ладонь сжалась в кулак и вспыхнула пламенем.

Над двором сомкнулась тишина. На лицах Зефа и Драцены застыл откровенный ужас. Аспарагус дёрнул щекой. Даже Каладиум на миг обомлел – видимо, врожденный страх огня пошатнул годами оттачиваемое умение скрывать чувства, перенятое у океанид.

– Вы ко мне обращаетесь? – оживился Каладиум и ткнул себя пальцем в грудь.

– Никто. Не смеет. Затыкать. Мне. Рот! – брызжа слюной, проорал Рубин. – Никто! Смекаешь?!

Он тяжело дышал, сжимая и разжимая огненный кулак. Из раздутых ноздрей вырывался дым, белки глаз покраснели и почти слились с алыми радужками.

Олеандр сделал осторожный шаг к Рубину. Для верности поднял руки к ушам, давая понять, что нападать не собирается.

– Э-эй, дружище! – Голос предательски срывался на писк. – Ты чего распалился-то? Ты ведь сознаешь, что можешь натворить? Ты ведь не хочешь никому вредить, я прав?..

Еще шаг.

– …Ты нарушаешь закон, Рубин, слышишь? Не мне тебе рассказывать, что разжигать пламя в лесу запрещено…

Шаг.

– …Посмотри на меня!

– Не приближайтесь. – Рука с серебряным перстнем сжала плечо Олеандра и потянула назад.

Перед взором возник зеленый плащ со стальными шипами на плечах – Аспарагус заслонил Олеандра и очертил в воздухе жест, приказавший хранителям не обнажать оружие. Запоздало. Зеф и Драцена выхватили мечи из ножен. И Рубин бросился в атаку. Его плащ вздымался над головой, словно капюшон дикой кобры. Пламя на кулаке разгорелось яростнее, опаляя воздух.

Златоцветы на деревьях, окружавших двор, беспокойно замигали и сомкнули лепестки в бутоны, защищаясь от жара.

Глаза Олеандра защипало от близости пламени. Картинка поплыла, как если бы подёрнулась маслянистой взвесью. Он смотрел то на друга, то на будущего тестя, раздираемый желанием положить конец зарождавшемуся безумию, раздавить в зачатке как почку, пока она не распушила листья.

– Рубин, переста…

Слова приглушила потная ладонь, прикрывшая рот Олеандра.

– Даже не думайте, – отрезал Аспарагус. – Вы не приблизитесь к Змею. Он не владеет собой.

– Мф-ф, – пропыхтел Олеандр, силясь оторвать руку от своего лица.

Рубин размахнулся для удара и получил от Каладиума ступней по животу. Отскочил. Споткнулся, но устоял.

– Сын Цитрина, – Каладиум пошёл по кругу, голос его звучал так, будто он оглашал приговор, – я взываю к вашему благоразумию. Ваш отец приходится давним другом Антуриуму, владыке клана дриад. Одумайтесь. Не марайте доброе имя отца столь омерзительным поведением.

– Цитрин вырастил меня, – Рубин рывком сдернул плащ и откинул, – а отец мой – феникс!

В свете огня просияли шипы, усеявшие его безрукавку, из-под которой выглядывала кольчуга.

Каладиум пятился к крыльцу дома, расстегивая брошь-цветок под воротом золотой накидки. Он двигался плавным шагом, отведя свободную руку в сторону и едва ли мизинец не оттопырив.

– Ну и убожество! – Рубин издевательски расхохотался. – И это знаменитый Стальной Палач? Тот самый Потрошитель? – Его повеселевший взгляд снова уперся в Каладиума. – Извиняй, дорогуша, но тебе бы с девками на сеновале кувыркаться. Толку побольше будет. Да и удовольствие получишь.

– Дуэль! – выкрикнул Каладиум. – Свидетелей достаточно, полагаю?

Хотя никто и не отозвался, Олеандр едва не припал к земле, чтобы побиться об нее лбом.

Рубин с разбегу прыгнул на Каладиума, взмахивая огненной рукой и целясь в скулу. Промазал. Каладиум выгнулся назад и молниеносно закружился, ускользая от пожирающего пламени.

– Падла! – Рубин отскочил, опустил руку за шиворот, и в пальцах сверкнуло что-то острое.

Каладиум склонил голову к плечу. Остроконечная звезда просвистела у его шеи и вонзилась в дверь хижины.

Еще и дом изуродуют! Олеандр скрипнул зубами, тщась вырваться из стальной хватки Аспарагуса.

– Ва отвусти вже веня! – Он с силой наступил Аспарагусу на ногу, за что получил ребром ладони чуть выше локтя.

Боль ледяной волной захлестнула разум, затапливая ростки всяких мыслей и намерений. Олеандр взвыл и рухнул на колени. Перед глазами запрыгали угольные мошки-точки.

– Прошу прощения, – промурлыкал Каладиум, – могу я узнать, кто был вашим мастером?..

Рубин снова замахнулся кулаком. Не ударил. Раньше ушел в сторону, спасаясь от брошенной в глаза пыльцы.

– …Право, на ореадов не похоже. – Уголки губ Палача подрагивали, стягивая с лица улыбку. – Столь агрессивная манера фениксам присуща. Но для бойца с Ифлога вы несколько туповаты.

Глаза Рубина поглотила краснота. Вены на висках извивались, как если бы под его кожей прокладывали путь насекомые. С уст слетел клёкот. Рубин подскочил, заводя кулак за ухо.

Каладиум вскинул руку, охваченную зеленью чар. И лепестки полетели с его пальцев, ураганом закружились перед Рубином и сбили его с толку.

– Одумайтесь, не сын Цитрина. – Каладиум присел в выпаде, из рукава в ладонь юркнул кинжал.

– Катись в пекло! – Рубин зашипел, изжигая лепестки взмахами кулака.

Нанес короткий удар, но рассек воздух. В тот же миг по бедру Рубина, разрезая штаны и плоть, прошелся кинжал. Рубин сдавленно выругался. Попятился на полусогнутых, зажимая рану. Его пламя погасло столь же скоро, сколь и вспыхнуло. Между пальцев пробивалась кровь, стекая на почву, излизывая портки и сапоги.

Миг – и Рубин припал на колено и закашлялся дымом. Каладиум подступил плавным раскачивающимся шагом и стащил с плеч накидку. В другой его руке поблескивал позолоченный кинжал.

– Ап! – Острие кинжала уткнулось Рубину в горло, прочертило царапину чуть левее и надавило на пухлую вену.

– Каладиум, нет! – завопил Олеандр.

– Верно, мой дорогой зять, – протянул тот. – Я кое о чём запамятовал.

Кинжал скрылся в рукаве Каладиума. Но Олеандр напрасно выдохнул – Каладиум сменил кинжал на меч, тот самый, стальной, с шипом на рукояти, которым в эпоху правления Эониума калечил соплеменников.

– Теперь все в порядке. – Каладиум накинул плащ на голову Рубина и затянул вокруг шеи, скручивая концы в жгут. – Главное – вовремя осознать и исправить оплошность, верно?

Рубин припал к тропе, оказываясь на четвереньках. Под его коленями растеклась лужа крови.

За какое-то утро он нарушил сразу несколько устоев клана: разжег на территории поселения пламя. Оскорбил входящего в правительственный совет дриада, а следом напал на него с огнем. Дуэль была оправдана.

Сердце Олеандра бешено стучало в груди. Он приказывал себе думать, но мысли разбегались.

– Смертная казнь отменена! – отыскал лазейку Олеандр. – Мой отец… Владыка клана отменил её!

– Ежели мне не изменяет память, – по лицу Каладиума скользнула тень непонимания, – указа о запрете дуэлей с существами, не проживающими в лесу Барклей, не существует. Стало быть, мы вершим правосудие, исходя из стальных законов. В битве выживает один.

– Есть другой указ, – пискнула Драцена. – Сраженному на дуэли даруется право загладить вину, принеся извинения.

Каладиум изучил её столь пристально, что она пошла красными пятнами от ушей до ключиц. Если бы взглядом можно было убить, Драцена уже бы лишилась жизни, послужив тушкой для разделки.

– Это так, – на трясущихся ногах Зеф спускался по лестнице с крыльца, – есть там… Как это? Поправка? Уточнение?

– Всё верно, – подтвердил Аспарагус.

Каладиум помрачнел.

– Не думаю, – после зловещего затишья вымолвил он, – что сын Цитрина сумеет принести мне извинения. Да и едва ли я соблаговолю их принять. Уж слишком тяжелы его прегрешения.

Золотая накидка соскользнула с головы Рубина, и он повалился на бок сродни выпотрошенному мешку.

– Особого приглашения ждете? – прошелестел над ухом Олеандра голос Аспарагуса.

Олеандр дернул щекой. Он знал, что нужно делать. Знал, но язык никак не желал складывать буквы в слова.

Кланяться Стальному Палачу! До чего Олеандр докатился?

– Беги за лекарем! – наспех бросил он Зефу, а сам приблизился к Каладиуму, ударил кулаком в грудь и склонил голову. – Молю, прости Рубина и пощади. Он не ведал, что творит.

– Что ж, – произнес Каладиум, поглаживая полоску усов. – Признаюсь, я несколько удивлен, но…

Он опустил меч в ножны и кивнул:

– Извинения приняты.

Глава 6. Рождённые в древесной броне

Аспарагус мог не разгонять зевак. Они удрали бы сами, узрев перемазанного в крови наследника.

Да что там! Олеандр даже не измазался в крови, скорее искупался, позабыв об осторожности. Неприятно, но что поделать? Кровь его не страшила. Он всего-то подсобил полудурку недофениксу. Один лоскут разодранного плаща затянул ближе к паху Рубина, другой приложил к порезу на его бедре.

Каладиум точно знал, куда бить. При таком ранении любой отошел бы в мир иной через пару мгновений – любой, кроме феникса, чей народ Умбра наделил даром самоисцеления.

– Ну вот и всё. – Олеандр еще разок окинул взглядом наложенную повязку и остался доволен.

Большего он сделать для Рубина не мог, поэтому просто уселся рядом в ожидании лекарей.

Вечер украдкой затмевал день, мазок за мазком иссушая палитру лесных красок. В хлипком свете двор превратился в жуткое место, напоминавшее не то рисунок из книги о побоищах, не то картину безумного художника. Почву вокруг исписали багряные кляксы и брызги – словно кто-то встряхнул огромную кисть, смоченную в алой краске. В двери дома переливалась застрявшая метательная звезда. Под кустом валялись обугленные ошмётки чёрного плаща, в них хозяйничал ветер.

Олеандр отвёл взор от островка травы, обмазанного кровью, и крепче прижал ткань к порезу.

– Ничего, очухаешься, – бормотал он, посматривая на Рубина. – На Стального Палача замахнулся… Додумался тоже! Серьезно! Да лучше бы ты на стаю хинов в одиночку набросился!

Сетка вен на лице Рубина бледнела. Дыхание учащалось, а рана под повязкой дымилась и шипела.

Все причины странного поведения Рубина теперь виделись как на ладони. Он неспроста прятался в тоннеле. Неспроста вышел оттуда в плаще с капюшоном. Рубин явно наглотался какой-то дряни, чтобы придушить в себе дракайна, а за накидкой скрыл признаки перевоплощения в феникса.

Две сущности гибрида не могли на равных правах делить плоть и разум хозяина – одна извечно поглощала другую. В цепи сотворения дракайны пребывали выше фениксов – Умбра создал дракайн раньше. Рубин не пробудил бы свой огонь, ежели бы не изловчился – ежели бы не обездвижил в себе дракайна, чтобы растрясти от спячки подавленного доминантной сущностью феникса.

К слову, феникс Рубина проснулся очень вовремя. Ровно к тому мгновению, как грянул бой. Повезло так повезло. Для таких везунчиков дриады припасли прозвище – Рожденные в Древесной Броне.

– Я… я убью, – неожиданно прохрипел Рубин. – Убью… тебя… убью…

– Да-да, ты уже попытался, – Олеандр коснулся его носа. Между пальцев заструился воздух горячих выдохов. – Может, хватит?

– … сын Дуги́, – донеслось следом.

И Олеандр дернулся, как от удара. Сын Дуги́? А он-то тут причем?

– Гле… – заикнулся Рубин.

– Нет!

– Глен…

– Не произноси это имя!

– Глендауэр.

– Хин тебя раздери! – Олеандр отполз от Рубина. Совсем как от заразного. – Он-то тебе на кой сдался?! Это о нем ты хотел со мной поговорить? Вы ведь даже не знакомы! Или я чего-то не знаю?

– Не знакомы, – сквозь стиснутые зубы прошипел Рубин. – Хочу узнать о нём больше.

– Зачем?!

– Нужно, – пропыхтел Рубин и тише добавил: – Прости. За драку. Я виноват и раскаиваюсь. Могли пострадать не… невинные…

Чушь хинова! Рубин врал как дышал. Он сожалеет? Да ну! Его заботила сохранность лишь собственной жизни, на остальных он плевал с верхушки дерева.

– Ты лжешь, – скрежетнул Олеандр.

– Я не…

– Не умеешь врать. Это я понял. Мне любопытно иное: почему ты желаешь Глен… сыну Дуги́ смерти?

Повисшая тишина раздражала. Похоже, Рубин очнулся в лёгком бреду и сболтнул лишнего. От сочного пинка его спас шелест шагов. Олеандр оглянулся и устало вздохнул.

– Аспарагус, – буркнул он и отвернулся. – Зачем вернулся? Ускакал за Каладиумом? Вот и возвращайся к нему. Посидите там, возродите в памяти былые деньки на службе у Стального Шипа, а меня оставьте в покое. Благодарите Тофоса, вам не придется смотреть в глаза Цитрину, рассказывая, что его названный сын мёртв. И… да, правитель обо всем узнает, не сомневайся. Дерзнул поднять руку на наследника? Что ж, поплатишься. Если бы не ты, я бы в два счета пресек дуэль!

– Интересно, – растекся по двору бархатный голос. – Ваш отец…

– Владыка Антуриум.

– …извечно возвещает, что его дражайший сын наделен прытким умом и даром предвосхищать последствия каких бы то ни было поступков. Своих или чужих – не столь важно.

Олеандра обдало ветром благовоний, терпких, с примесью чайных нот.

– Так ответьте мне, – Аспарагус явился взору и скрестил руки на груди, – сколь часто вы обращаетесь к гласу рассудка, прежде чем свершить какое-либо деяние? Не считаете ли вы, что предотвращение минувшей дуэли – далеко не самая блестящая из ваших идей?

В голове Олеандра вертелось полчище достойных ответов. Но каждый из них продлил бы беседу, превратив её в игру «Кто кого изящнее унизит». Вдобавок спор отжимал последние силы.

– Чего ты хочешь, Аспарагус? – Олеандр старался не думать о том, что проявил слабость. – Желаешь поупражняться в острословии? Так я тебя огорчу, соперника ты избрал неважного. Я очень устал. Правда.

– Вижу. – Аспарагус почти не скрывал насмешки. – Посему и намерен оказать вам помощь.

К предплечью Олеандра потянулась горячая рука, листьев коснулись два пальца, даруя ощущение свежести и восполнения утраченных чар. Он резко посмотрел на присевшего на корточки Аспарагуса. Боясь пошевелиться, дважды тряхнул головой, всеми силами пытаясь осмыслить увиденное.

Зеленые паутины чар стекали с ладони Аспарагуса и опутывали предплечье Олеандра, впитываясь в листву и испаряясь.

Разум медленно переваривал узримое. А когда переварил, в голове будто пожар разгорелся.

Безумие! Вздор! Нелепость!

Устои клана дриад возбраняли раздел чар между теми, кто не приходился друг другу родственниками! В Эпоху Стальных Шипов за такой проступок отрубали руки! Конечно, ныне варварский закон канул в небытие, но!..

В сознание Олеандра вонзилась следующая мысль: «Аспарагус попирает стальные традиции»! А затем еще одна: «Чего застыл? Немедленно отпихни его!»

– Еще немного, – вымолвил архихранитель с твердостью, какую обычно проявлял отец Олеандра.

– С у-ума сошел?! – Олеандр до того лихо выдернул руку, что не удержал равновесие и повалился на спину.

От резкого восполнения чар заныли зубы. Горло засаднило, как если бы Олеандр залпом осушил кувшин с кипятком.

– Напоминаю, – прилетело сверху, – что не так давно вас едва не отравили. Молю, не растрачивайте колдовство. Право, наследник, уж точно не на пустую беготню за силином.

– Не понимаю тебя, – просипел Олеандр, глотая ртом, казалось, пропитанный пламенем воздух. – Что ты творишь?! Сначала молчать просишь, потом драчунов не дозволяешь разнять, а теперь вдруг чарами со мной делишься. Какую игру ты ведешь? Чего хочешь?

– Лекари подоспели.

Рядом послышалось сдавленное хрипение. Олеандр покосился на стонавшего Рубина, заталкивая поглубже наводнявшие голову проклятия и ругательства. Все равно брань улетела бы в пустоту – архихранителя уже и след простыл.

Во дворе топтались лекари. Явились на зов втроём. Двое виделись Олеандру ровесниками – явно недавно поступили на службу. А вот третий, Мирт, трудился на благо клана еще во времена Стальных Шипов. В ниспадавшей на тропу белой мантии, опираясь на кривую деревянную трость, он выделялся среди помощников и казался старым, очень старым. Седые лохмы Мирта торчали из-под сетки для волос.

– Благого вечера, наследник. – А его голос наводил на мысли о ножах, соскребающих древесную стружку.

Олеандр коротко кивнул. Поднялся и отступил к хижине. Замыслы по возвращению в дом отца рассыпались прахом. Олеандр не посмел отдать Рубина на растерзание Мирту – не горел желанием узреть потом заколоченный гвоздями гроб, в котором заточили тело приятеля.

Мирт порой ошибался. А во времена Эониума и вовсе совершил роковую оплошность: во всеуслышание заявил, что дочь Стального Шипа, Азалия, никогда не познает счастья материнства. Невозможность родить дитя в клане дриад приравнивалась к невозможности выйти замуж. Желающих породниться с дочерью Эониума резко поубавилось. И Азалия рискнула всем. Нашла утешение в запретных объятиях океанида. Итог: отречение от рода и подавление чар, клеймение и изгнание.

Казалось бы, история закончилась. Но нет. Позже Эониум узнал, что заблудшая дочь породила двойняшек-вырожденцев.

Жизнь Мирта повисла на волоске. Эониум приговорил его к казни через обезглавливание. Не убил. Попросту не успел, потому как погиб раньше, чем Каладиум отсек седовласую голову Мирта от тела. Бразды правления пали в руки Антуриума, ярого противника насилия и смертной казни. Он пощадил старика-лекаря.

Поразительное стечение обстоятельств. Поразительное везение. Ежели поразмыслить, Мирт тоже родился в древесной броне.

– Я рядом, – сказал Олеандр скорее себе, нежели Рубину и лекарям.

Сказал и ступил на веранду. Из дома не доносилось ни звука.

Эсфирь до сих пор спит, что ли? Зайти к ней? Нет? Пожалуй, не стоит привлекать внимание.

Олеандр прошёл к запыленному столу и улегся на него, чтобы дать гудящим костям немного отдыха.

Колесики разума закрутились, оценивая угрозу. Олеандру не пришлось собирать себя по частям после урагана пересудов. Соплеменники не накинулись с вопросами. Значит, об Эсфирь до сих пор знали двое: Юкка и Драцена.

Фух! Иначе Олеандр не доказал бы никому, что хотел помочь девушке. Годами отмывался бы от обвинений в распутстве. А что сказала бы Фрез? Боги! Да он даже думать об этом страшился!

***

Бревенчатый настил, укрывавший пол, содрогнулся от топота. Олеандр силился открыть глаза, но не мог. Веки налились тяжестью. Разум обуяло неукротимое желание забыться во сне и окунуться в прошлое. И уснуть почти удалось. Олеандр ощутил прикосновение материнских рук.

Но густой бас выдернул из забвения:

– Вымотался совсем, ага?

Следом на грани сознания задребезжали и обрывки чужих разговоров. Олеандр снова ощутил жесткость стола. Дуновения ветра, гулявшего в волосах. Нагретое дерево под подушечками пальцев.

– Живой? – И незначительную тряску, стоило Зефу приблизиться.

– Живой, – Олеандр размял затекшую шею. – Силин?..

– Очухался. Драцена с Юккой накапали ему на нос какой-то дряни и выпустили в лес.

Что ж, одна проблема разрешилась. Хорошо.

Олеандр разлепил веки и увидел навес веранды. Ускользавшие лучи солнца просачивались сквозь изломы прутьев, разрезались на нити и расписывали пол узорами-клетками.

Устроившись на стуле, Зеф запихнул в рот чуть ли не целую ветку с ягодами и зубами стянул их с грозди с таким звуком, будто у гитары полопались струны.