Правосудие лилии

Фотография с Тенью греет карман. Я её украла.

Глава 3. Точка пересечения

Прежде чем отдать документы отцу, я их сканирую и сохраняю на внешний накопитель. Потом изучу. Фотографии не прикладываю, их меня не просили принести. Отпечатанные на плотной глянцевой бумаге, они почему-то хранились среди договоров и бухгалтерских книг. На них мэр с женой, в поездках и на вечеринках с моей семьёй и другими людьми, чьи лица я не узнаю. Не вижу в снимках особой ценности, кроме сентиментальной.

Я заинтригована другим: один день, одно тело, два убийства. Тень скрыл моё преступление, моё участие, но оставил себя на записи и кровь на парковке. Не хочется верить, что это неосторожность. Я не люблю вмешиваться, но люблю наблюдать, и впервые за долгое время становится любопытно.

Сижу на диване в кабинете отца. Он входит тяжёлыми шагами: такими наступаешь на шеи врагам. За ним хвостиком семенит мой брат: у него мягкое и белое лицо, так странно, что при этом похож на отца, будто его добрая, безвольная версия. Оба в костюмах, но на отце опять серый, переливающийся, будто он не поспевает за временем. На Тэджуне из плотной ткани, идеально пошитый, идеально сидящий, немного театральный.

– Что с твоими людьми? – Отец оборачивается к нему, как только дверь закрывается.

Теперь они говорят приватно, я не в счёт.

–«Пэкхо» напали, избили всех до полусмерти, – голос Тэджуна звучит как провал. – Никто не хочет больше оставаться, все уволились.

– Уволились?! – рокочет отец. – С каких пор бандиты увольняются? Может, ты им ещё выходное пособие и декретный отпуск даёшь?

Справедливое замечание. Смеюсь про себя. Вот как выглядит банда, которую организует офисная крыса, даже если это наследник крупнейшей компании в городе. Думаю: отец зря рассорился с бандой «Пэкхо». Думаю: сколько ещё раз эта сцена повторится?

– Отец, я принесла бумаги, – я говорю, а по их лицам словно материализуюсь из воздуха.

– Молодец, – отвечает отец.

Снова растворяюсь.

– Меня допрашивали в полиции. – Снова материализуюсь.

– Какого хера? – кричит отец.

Не знаю, что ответить. Маленького? Как слизняк?

– Что они знают? Зачем ты им? – мягко спрашивает брат, давая знак: «Потерпи и всё закончится». Я ему верю, потому что он всегда терпит лучше всех.

– Они считают, что смерть мэра – это «Пэкхо». Усик тоже мёртв. Тело не нашли. Меня допрашивали как последнюю, кто его видел.

Упс, проговорилась. Полиция пока считает Усика пропавшим, но, надеюсь, моей семье на такие детали плевать.

– Какого хера… – отец оседает на диван. – Доён совсем с катушек слетел?!

Я знаю это имя. Всегда произносится вместе с руганью. Имя главы банды «Пэкхо», которая была силой отца, пока не отделилась.

– Надо было убрать его, как только стало ясно, что он не подчиняется. Когда бешеный пёс тебя уже покусал, усыплять поздно, – говорит отец, а я слышу старческое бормотание.

Очень в его стиле: вспоминать прошлое, в мечтах его переписывать.

– Можно посмотреть фото этого Доёна? – спрашиваю я.

Хочу убедиться, что он бешеный пёс. Если да, то скоро отец сможет расслабиться.

– Не лезь.

Поджимаю губы, достаю телефон, растворяюсь. Обновляю новости. Про Ли Усика пока ничего. Все обсуждают записку. Новая деталь. Ищу, вижу фото листа, прибитого к дереву. Кровью написано:

«Жил-был петух, который умел кричать, но молчал, когда лиса уводила цыплят. Он говорил, что это не его дети. Однажды цыплята не вернулись, и лиса пришла за ним.

Он пытался кричать, но клюв был полон перьев.

Огонь сожрал всё».

Понятно теперь, почему на Усика всем плевать, – кровь на парковке скучнее драматичного убийства, особенно когда убийца оставляет записки.

Интересно, преступник подражает Эзопу1? Весьма претенциозно. По логике истории, если петух – это мэр, а убила его лиса, то это дело рук тех, кого мэр покрывал? Хмурюсь. Встаю. Ухожу.

Думать проще в архиве. Так получается, что убийца – или мой отец, или любой из его прихвостней. Включая прошлых, то есть «Пэкхо». Умно. Слишком широкий круг подозреваемых, чтобы указать на себя. И всё равно ощущение, что это слишком эксцентрично для обычной конкуренции.

Вспоминаю о визитке детектива. Я бы спросила у него, но детективов не допрашивают. Наоборот. А этого «наоборот» мне хватило сполна.

Забиваю в поиск «О Доён» и «Пэкхо» и все возможные сочетания. Ничего, кроме сводок кто кого избил, разграбил и кого посадили. Не удивляюсь, что нет фото главы банды, но расстраиваюсь.

Вечером, уже у себя в квартире, наливаю себе кофе с большим количеством овсяного молока, включаю на ноутбуке обзор дейтинг-шоу «Love/Passion». На колени мне прыгает Соми, мурчит. На экране другой мир. Почти фэнтези: яркие цвета мешаются с пастельными, греет солнце, люди влюбляются.

В Карсонге всегда всё серое. Даже осенью, когда клёны горят алым и рыжим. Листья добавляют не цвета, а ощущения тления, точно горящий пепел.

Чешу Соми за ушком. Накатывает меланхолия. Значит, всё спокойно. Паника и меланхолия не смешиваются. Выключаю шоу, открываю, что отсканировала сегодня. После рабочих документов расслаблюсь с документами для души.

Накидываю бомбер на плечи вместо пледа, в записную книжку вкладываю фото Тени и визитку детектива. Жизнь снова становится привычной.

Похороны мэра проходят с запозданием. Расследование, вскрытие – всё это не позволяет сжечь тело сразу после смерти. Я не хотела идти, но меня не спрашивали. Отец вытаскивает меня из архива в двух случаях: ему что-то надо или надо изобразить крепкую семью. То есть в одном случае.

Пол кафельный, свет флуоресцентный, как на работе. Отец и мама немного впереди. Брат и я – позади. Держусь за его локоть. Людей много, знакомых ещё больше. Цветы – белые хризантемы. Разговоры вполголоса, а на потолке мелкая паутина трещин, что тянется от одной лампы.

Проходим вглубь, кланяемся родственникам погибшего три раза, ставим благовония. Я держу палочку неловко. Не люблю запах, но делаю всё правильно: поджигаю, ставлю в песок. Про себя прошу прощения у мэра. Уже начинаю забывать, как его сын меня пытался изнасиловать, поэтому не чувствую обоснованности того, что убила его. Дым вьётся вверх. Новый завиток каждые четыре секунды, будто им управляет смерть.

Чувства тоже улетучиваются. Моя прозрачность – моя удача. Пропускаю через себя всё, но столь же легко и отпускаю.

Входим в общий зал. Все здесь, – женщины в чёрных юбках и мужчины в одинаковых галстуках, друзья, враги и незнакомцы, – поддаются диффузии, теряют очертания до тех пор, пока не становятся частью единого анонимного шума.

Отец и Тэджун с кем-то говорят. Лица важные.

Мама рядом со мной. Напрягается. Поворачивается. Остальные повторяют за ней. Непреднамеренно торжественно встречают новых гостей: нескольких мужчин с татуировками из-под воротников. Они выбиваются из однородного раствора, точно туда капнули нефтью. Вижу того, кто впереди.

Сердце замирает. На самом деле нет, но так обычно описывают это ощущение. Это Тень. В чёрном костюме. Колени размягчаются, а пальцы немеют.

– Лили, – шикает мама, – прекрати улыбаться!

Прекращаю. Не заметила. Хочется поправить волосы, спросить у матери, нравится ли мужчинам платье, что на мне сейчас.

– Мам, кто это? – аккуратно указываю на Тень.

– Лидер «Пэкхо», – она отвечает. – Никакого уважения к мёртвым.

– Почему?

– Заявиться на похороны к тому, кого и убил…

Хочется напомнить про презумпцию невиновности, но занимаюсь осмыслением. Тень – бандит. Как Хон Гильдон2? Благородный вор, только бандит? Иначе не объяснить.

– Почему ты меня с ним на свидания не отправляла? – шепчу матери.

Она кричит на меня взглядом.

– Я не садистка.

Я знаю, мама меня так оберегает. Хотя в детстве я часто плакала, пугаясь резких слов. Она не умеет обнимать и утешать, только указывать и давать советы «как быть нормальной». Она строит невидимые ограды вокруг меня, чтобы мир не сильно ранил. Мне это не нужно. Пытаюсь видеть в этом заботу, получается не всегда. Но сейчас получается.

Ищу Тень взглядом, не нахожу. Нехорошо. Выскальзываю через боковую дверь – единственную, куда он мог выйти незаметно. Каменная дорожка ведёт к террасе. Над головой навес, по углам бамбук в кадках. Прохладно. Покрываюсь гусиной кожей.

Тень, то есть Доён, стоит спиной ко мне. Невесомо касаюсь его локтя. Он очень весомо хватает меня за шею и чуть не поднимает в воздух. Дыхание перехватывает от неожиданности. Или оттого, что меня душат. Стою на носочках. Кислород заканчивается. Грудь дёргается от спазмов. Рука отпускает меня. Сгибаюсь пополам в приступе кашля. Поднимаюсь вся красная и не от смущения. Это меня расстраивает. Некрасивая картина получилась.

– Здравствуйте, мистер О, – кланяюсь.

Людям людские нормы, раз он больше не Тень. Он смотрит на меня и молчит. Губы подрагивают. Не могу отличить: злость или радость. У него выглядит одинаково. Разминает руку, которой держал моё горло.

– Я чуть тебя не задушил, а ты спокойно стояла, – говорит он.

– Да.

– Почему не защищалась?

– Мне нечем.

– И правда, – Доён смеётся и достаёт из кармана мой складной нож. Протягивает.

– Спасибо! – кланяюсь и беру двумя руками.

Благодарю не за то, что вернул оружие, а за всё: спасение, прикрытие, утешение.

– Отвали. – Он отмахивается. – Знал бы кто ты, прошёл мимо.

Звучит обидно.

– Кто я?

– Дочь Пака, – он закатывает глаза. – Я думал, что ты интересная, но все знают, что ты клиническая идиотка.

Думаю: он такой же, как все. Думаю: опять вообразила себе мужчину мечты. Думаю: тут его и похороню. Делаю шаг вперёд, всматриваюсь в лицо Доёна.

– Отец говорит, что вы – бешеный пёс.

– И?

– Бешеные псы долго не живут.

– Ты мне угрожаешь? – Доён наклоняет голову немного набок.

– Нет. Отец неправ. Вы не пёс.

– Тогда кто же я? Выбирай слова аккуратно.

– Вы всё ещё бешеный, – говорю я и вижу подтверждение в его глазах. – Могла бы сказать, что вы тигр. Более независимый, чем пёс, и названию банды подходит.

Рассуждаю вслух.

– Но?.. – Доён теряет терпение.

– Тигр не станет распространять бешенство намеренно, и он не так опасен, как вы.

– О, в ход пошла лесть.

– Не лесть, а наблюдение. Вы – человек. Бешеный. Такие тоже долго не живут, – я вздыхаю с неожиданной грустью.

– Ты гадалка, что ли? – Он хмурится.

– Нет. Я дочь своего отца. Но вы не бойтесь, для людей есть вакцина от бешенства, а значит, и шанс выжить.

Не встреча – разочарование. И даже больше: тоска.

Доён смотрит на меня словно он бездна, он вглядывается, пугает, поглощает. Словно топит меня во мраке его глаз. Но у меня всё внутри сжимается от накатывающей боли. Я такую раньше не чувствовала. Будто при мне расчленяют ребёнка. Очень грустно. Очень-очень. Но отвернуться не могу.

◆ ◆ ◆

В помещении воняло плесенью и старым бетоном. Доён сидел на перекошенном железном стуле, закинув ногу на ногу, и ножом чистил ногти. Перед ним на коленях склонились трое избитых мужчин.

Эта комната раньше была школьным классом: на стене ещё оставался грязный след от доски, кое-где виднелись сколы зелёной краски, меловая пыль разлетелась по углам. Когда-то тут считали синусы и логарифмы, теперь считают сколько проживут, пока Доён не даст отмашку. Сегодня он был учителем, а темой урока – предательство и его последствия.

– Кто из вас, уродов, слил меня «Сонхве»? – холодно, но спокойно спросил Доён.

Вся эта ситуация и особенно тупость людей его ужасно бесила. Тем не менее первый урок преподан: у одного не хватало зубов, у другого из носа капала кровь, третий дышал с хрипами.

Доён с отвращением вспомнил утро.

На него напали, когда он выходил из душа. Он, до костей параноик, живущий в доме с камерами, охраной, лампами, включающимися по паролю, был застигнут врасплох сразу шестерыми. Считай, толпой.

И всё бы ничего, даже не жалко, что поцарапали дорогой паркет, но теперь поползут сплетни: «его застали в одном полотенце». Лидер. Глава. А дрался голым.

Унизительно до скрежета зубов.

Доён повёл пальцем. Бонгу подхватил предателя за ворот и подтащил волоком. Тот заскулил и дёрнулся, с одной ноги у него соскользнул ботинок, по брюкам расползлось мокрое пятно. Доён взял его за руку почти мягко, словно собирался помочь, согнул палец, примерился, воткнул нож в сустав, резанул до хруста. Палец на мгновение повис на коже и следом шлёпнулся на бетон. Мужчина завыл истошно, по-свинячьи, захлёбываясь воздухом.

Если бы он сделал то же самое с девчонкой Пака, как бы она кричала? Или снова не кричала бы вовсе?

Всегда интересно проверить на прочность чужую психику.

– Кто из вас, уродов, слил меня «Сонхве»?

Доён наблюдал за лицами: один шептал молитву, другой глотал слёзы. Гнусное молчание.

– Убейте всех, – бросил Доён, не повышая голос, и встал.

Краем глаза он видел, что даже те, кто называл его братом на пьянках, вздрогнули. Семья, ха. Ещё вчера выли в караоке о верности, теперь смотрят на него как на палача. Слюнявая романтика закончилась.

– Это был я! – выкрикнул мужик с синяком под глазом и рванулся вперёд, но его тут же опустили ударом под колено.

Доён едва заметно улыбнулся. Какая неоригинальная игра в благородство. «Это я! Не трогайте остальных!» Великая сцена, если есть шанс на жизнь. Но если шанса нет, то это пустое шоу для публики. И всё же даже на дне адовой ямы люди ждали, чтобы кто-то оценил их выбор. Вот теперь на предателя смотрели с благоговением, в том числе те, кому только что отдали приказ его убить. Как нелепо.

Доён достал пистолет, приставил к его лбу, выстрелил. Пуля вылетела из затылка вместе с кусками черепа, кто-то застонал, запах крови тут же перебил все остальные, даже мочу.

– Приберитесь, – сказал Доён и вышел, не оборачиваясь.

Он знал, что даже верным ему людям отвратительна такая жестокость, но это его не беспокоило. Наоборот, он хотел видеть, как страх перерастает в отчаяние, отчаяние – в пустоту. Как трескается структура и ломается вера.

Он вспомнил взгляд дочки Пака, и злость поползла по позвоночнику холодной змеёй. В девчонке не задерживался ни испуг, ни обида. Только жалость. И это вымораживало.

– …Какого, блядь, чёрта она меня жалела?

Глава 4. Прощание с тенью

Чувствую себя свободнее, чем обычно. Может, потому что тёплый день для октября. А может, потому что надо мной больше не нависает Тень.

С утра запустила стиральную машину – бомбер с тигром теперь чистый. Не пахнет ничем. Отправляю его Доёну курьером. Он же вернул мне нож.

Так правильно. Как при расставании. Убийц и бандитов мне в семье хватает – в сердце ещё одного такого ни за что не пущу.

Прогуливаюсь по улице, заглядываюсь на витрины, их уже начали украшать к Хэллоуину. Мило. И не страшно. Если бы украшала я, каждый предмет немного бы сдвинула – ровно настолько, чтобы появилось желание выровнять.

Брр.

Иногда слышу шаги, совпадающие с моими. Не оборачиваюсь. Люди имеют право ходить, как им нравится. Я свою походку не патентовала.

Тётушка-продавщица машет мне, предлагает каштаны. Беру бумажный пакетик, он горячий и шуршит. Она говорит со мной пару минут. Вот чего не понимают мои родители: почему я не преодолеваю себя, не притворяюсь «подходящей». Они думают, я не умею подстраиваться. Однако к кому люди будут более открыты: к дочери владельца корпорации или к наивной глупышке?

Жую каштан.

Если я кажусь простой, непонятной, но наивной – добрые люди со мной добры, злые – недооценивают, остальные – не замечают. И чтобы удержать это волшебное спокойствие, мне нужно просто быть… собой.

Вижу канцелярский магазин. Вспоминаю, покупаю маркер. Прячу в задний карман к перочинному ножу.

Следующая остановка – зоомагазин. Выберу что-нибудь для Соми: она сгрызла плюшевую мышку, да и кошачья мята закончилась. Осматриваю полки. Кладу в корзину новый вид угощений и сублимированную курицу.

– Мисс Пак! Какое совпадение!

Вздрагиваю. Оборачиваюсь. Подходит детектив Кан, улыбается. Я легонько кланяюсь. Он похож на нормального покупателя, разве что взгляд выдаёт: излишне пристальный, что кажется, он даже в зоомагазине вычисляет подозрительных личностей. Например, меня.

– У вас кто? – заглядывает в корзину. – У меня котёнок, недавно взял. У вас тоже?

Блестяще вычислил: моя корзина до краёв набита кошачьим, я стою у стеллажа с кормом, а он всё равно спрашивает.

– Не поможете выбрать игрушки? Я не разбираюсь, – просит он.

Врёт. Он разбирается. Но я соглашаюсь. Люди часто врут, чтобы начать разговор.

– Сколько котёнку? – уточняю.

– Хм-м… вот такого размера, – показывает руками.

– Порода?

– Смешанная.

– Тогда около трёх месяцев.

Веду его к полке с угощениями для котят. Показываю кликер, щётку для шерсти, дальше тяну к кошачьим деревьям.

– Мисс Пак, прошу вас, – он тормозит меня. – У меня нет столько места в квартире! И денег, честно признаться, – добавляет с весёлым отчаянием.

– Зовите меня по имени, – говорю я. – Вы старше.

Вежливое обращение мне неудобно, ощущается, будто на меня натягивают кожу матери. Я – не она.

– Давайте тогда без лишней вежливости, – кивает он. – Для вас… тебя я просто Инхо.

Жмём друг другу руки. Ладонь у него большая и тёплая.

– Рад найти здесь друзей, – улыбается Инхо, пока мы стоим в очереди к кассе. – Я недавно переехал.

В полицейском участке я решила, что он разбалтывает информацию стратегически, но сейчас уже сомневаюсь.

– Я оплачу твою корзину, – говорю.

– Нет, Лили, не стоит! – отказывается он, смущается, но вдруг начинает сухо кашлять.

– Подарок на новоселье, – настаиваю.

– Сочтут взяткой! – парирует он слабым голосом.

Пока Инхо сопротивляется, я прикладываю карту. Мне нравится тратить деньги отца на котиков.

– Ты простудился? – передаю ему покупки.

– Нет-нет, просто слабые лёгкие, – отмахивается Инхо.

На выходе собираюсь попрощаться, но он опережает:

– Позволь в знак благодарности купить тебе кофе.

Молчу, раздумываю. На самом деле хочу скорее вернуться домой и показать Соми новые игрушки.

– Согласна. При одном условии.

– При каком?

– Будешь отвечать на мои вопросы.

– Я не против, но зачем? – Инхо смеётся.

– Месть.

Убедительное прикрытие. Он тогда допрашивал меня совсем безжалостно. Но правда в том, что я хочу знать, что с расследованием. Инхо делает виноватый вид, соглашается и тут же спрашивает, есть ли у меня любимая кофейня, а то он город плохо знает. Отвожу его туда, где делают бабл-ти. Люблю жевать жемчужины тапиоки.

Садимся у окна, как обычные люди. Я спрашиваю вполголоса:

– Уже нашли убийцу мэра?

Инхо поперхивается и снова кашляет. Ему бы пить медленнее.

– Я не имею права говорить о расследовании.

– Значит, соврал. – Складываю руки на груди и откидываюсь на спинку стула.

– Ни в коем случае!

– Тогда отвечай на вопросы. – Становлюсь плохим полицейским.

– Это работа… я не могу.

– Значит, соврал.

– Соврал, каюсь. Прости меня, Лили, – Инхо складывает ладони в молитвенным жесте.

Иронизирует. Думаю встать и уйти. Или стукнуть кулаком по столу, как он тогда. Но держусь. Это не мой стиль.

– Мне очень любопытна записка, которую оставили на месте преступления, – признаюсь. – Похоже на почерк серийного убийцы.

– Ох, Лили… Ладно. – Он наклоняется ближе. – Мы только начали расследование, но, скорее всего, это передел власти. Слышала про О Доёна?

Опять он. И слышала, и говорила, и тело он помог спрятать. Но Инхо это знать не нужно.

– Отец считает, что он убил мэра, – делюсь допустимой информацией. Так выстраивается доверие.

– У него есть доказательства? – Инхо тут же приободряется.

Включил режим полицейского.

– Нет, – осаживаю я.

Инхо постукивает пальцами по столу, точно обдумывает, не сказать ли что-то ещё, но молчит и косится в окно. Не так, как люди обычно смотрят – с интересом или задумчивостью – а будто в глазу что-то мешает. Это хороший момент рассмотреть его: волосы короткие, чуть отросли, лицо – почти изящное. Больше модельное, чем полицейское. Не бешеный, не пёс и не скот. Приятное исключение. Могу обрадовать – проживёт он долго. Если под машину не попадёт.

Звонит телефон. Отец. Отвечаю.

– Ты сейчас с полицейским? – голос нервный.

– Ага, – не удивляюсь, что он знает.

– Что ему от тебя надо?!

Прикрываю трубку рукой, поворачиваюсь к Инхо:

– Отец спрашивает, что тебе от меня надо.

Инхо замирает на долю секунды.

– Ничего мне не надо.

Передаю отцу, отключаюсь. Инхо соврал – это видно. Но я бы тоже соврала.

– А я-то думал, кто за нами следит… – он указывает подбородком на окно.

Понятно теперь, что его там беспокоило. Наблюдательный.

– Гиперопекающие родители, – пожимаю плечами.

Не уточняю, что меня похищали больше десятка раз. Говорю, что мне пора. Прощаюсь. Инхо выглядит озадаченно. Наверное, ушла резко. Но мне стало скучно. Вряд ли у него есть интересная информация. Он считает, что преступник Доён. Не знаю, согласна ли я с ним. Подумаю об этом завтра.

Бегу домой к моей кошечке.

Ввожу код, открываю дверь. По привычке выставляю руку, чтобы Соми не выскочила, но она меня не встречает. Наверное, спит. Не разувшись, достаю из сумки шуршащую мышку.

– Соми, милая! Мама пришла, – подзываю.

Она выбегает, но уши прижаты, хвост опущен. Не понравился звук?

Из комнаты выходят две пары мужских ног. Обутых. Как невежливо. Сердце сбивается с ритма. Вжимаюсь в дверь, тянусь к щеколде. Успеваю: зафиксировать, что с Соми всё хорошо. Не успеваю: открыть дверь.

Один из громил хватает меня, разворачивает, быстро за спиной стягивает руки стяжкой.

– Не рыпайся, тогда бить не будем, – говорит другой.

Я не рыпаюсь. В заднем кармане чувствую металл перочинного ножа и маркер.

У первого гавайская рубашка накинута на футболку с пандой WWF3, волосы собраны в высокий хвост. Мог бы рекламировать шампуни. Второй – почти лысый, только немного щетины на висках. Так и буду звать: Грива и Лысина.

Лысина ощупывает меня, вынимает из кармана телефон, снимает смарт-часы.

– Откуда вы? – спрашиваю. Вопрос на пробу уровня угрозы.

Молчат. Разворачивают. В спину упирается что-то твёрдое и острое. Выводят из квартиры. Идут близко, чтобы не было видно связанных рук.

– Пожалуйста, захлопните дверь. Не хочу, чтобы кошка сбежала, – прошу.

Грива захлопывает.

– Спасибо.

Я знаю, как вести себя в таких ситуациях. Иногда они предсказуемее повседневности. Так случается, когда у похитителей есть конкретная цель. Подводят к машине. Хёндай семейного типа. Наверное, чёрный джип или минивэн слишком бросились бы в глаза.

Лысина садится за руль, Грива – рядом со мной, на заднее сиденье. Замечаю след от пирсинга на мочке уха. Он всё ещё держит нож. Кухонный, сантиметров пятнадцать. Всё законно.

Кроме похищения.

Представляю, как вынимаю свой – и у нас дуэль, как в «Трёх мушкетёрах». Но пластик стяжки больно впивается в запястья.

– Ты слишком нормально себя ведёшь, – комментирует Грива.

– Ненормальность в ненормальных обстоятельствах даёт нормальность, – поясняю я.

После этого едем молча. Долго. Мимо проносится митинг «зелёных», скандируют что-то про заповедник.

В салоне пахнет яблочным освежителем, обивка потёртая, кое-где изрисована фломастером – жаль, не могу добавить свою надпись: «Я здесь была». Под ногами крошки и пластиковая крышка от сока.

– У кого-то из вас есть дети? – спрашиваю, глядя на плюшевого мишку с оторванным ухом.

– У меня. Трое, – отвечает Лысина.

– Ух ты, – восхищаюсь. – И как удаётся совмещать?

Гангстеры с семьями – редкость. Они становятся слишком уязвимыми и мягкими. К тому же в таких организациях не терпят преданность кому-то ещё, кроме банды.

– А как твой папаша совмещает, а? – огрызается он.

Отец – точно не пример для подражания. Не удерживаюсь от лёгкой иронии:

– Это моё тринадцатое похищение, вот как.

– Несчастливое число, – хмыкает Грива. – Ты, наверное, не помнишь, но я тебя однажды вытаскивал. Совсем крохой была. – Показывает рукой примерный рост.

Его нож всё ещё упирается в бок, но я расслабляюсь. Эти люди просто делают свою работу.

– Под Доёном лучше? – спрашиваю, раз уж есть возможность сравнить стили управления.

Ответа не следует. Оба делают вид, что не слышали. Ведут себя, как детектив Кан. Осталось, чтобы сказали: «мы не уполномочены» или «NDA4 подписали».

Трясёмся по бездорожью. Меня укачивает. За город обычно вывозят тела, а не объекты для шантажа, но меня в план не посвящали.