Человек-гора. Невероятный путь Петра Семёнова на Тянь-Шань

– Все мои мысли были о твоём отце, – сказала мама. – О нём одном… Если бы он умер, я бы никогда не вышла замуж.

– Но он выздоровел!

– И приехал ко мне, чтобы всё объяснить. А потом попросил моей руки.

Мама прижала Петю к себе. Он почувствовал, что её сердце бьётся размеренно и спокойно. И замер, счастливый.

Как хорошо, что у нас есть воспоминания, на которые можно опереться. Ах, маменька, если б только они могли тебя вылечить! Если б только…

– Мне хочется отдохнуть, – маменька выпустила Петю из объятий. – Пойду прилягу…

Мама ушла.

Петя посмотрел за окно и увидел, что вечер клонится к ночи. Облака налились густым, тёмно-сиреневым соком. Небо темнело. Пора было убирать со стола. Но Петя не торопился звать слуг. Навалилась усталость. Да и как не устать? Он отвоевал для мамы один день без страхов и подозрений, в очередной раз сохранил мир в усадьбе. Можно отдохнуть. Но лишь до утра. Новый день непременно принесёт новые испытания. Потому что болезнь вернётся. Не завтра, так послезавтра, через неделю, месяц… Она всегда возвращалась.

Что делать? Как вылечить маменьку? Может, есть притирки? Или микстура? А может, мазь…

И тут он вспомнил: дельфиниум!

Петю словно молнией пронзило: если растение помогает сращивать кости, то наверняка есть и такой цветок, который вылечит мамину душу!

Но что это за цветок? Где его искать?

Найду! Где бы ни был! Хоть на краю света!

Глава 5

Случайная встреча

Время для поисков выдалось подходящее. Весна пробудила травы, деревья, кустарники… Всё благоухало, менялось. Утром, пока мама спала, Петя бродил по саду. Он не знал, как готовить из цветов микстуры и мази, а потому среза́л и ставил в вазы те, что, по его мнению, подходили. Подходили, конечно, самые красивые – так он решил. Очень скоро свободных ваз не осталось. Тогда в дело пошли крынки[21], горшки… Сын повара Василий, готовый подсобить молодому барину, каждое утро оставлял на веранде всё новые и новые сосуды. Маменька только диву давалась.

– Опять цветы, Pierre, милый! Эдак ты в саду ничего не оставишь!

Но Петя продолжал своё дело с таким упорством, словно решил переселить в дом весь сад. Он срывал жёлтые и голубые ирисы, алые, как кровь, тюльпаны, нежные нарциссы, пышные гортензии, лилии всех сортов… Где только не стояла посуда с цветами: на полу, на кофейном столике и на большом обеденном столе, возле кресла, в котором мама занималась вышиванием или читала, и рядом с диваном, где любила прилечь после ужина… Сначала в благоухающий сад превратилась гостиная, за ней – маменькина спальня и кабинет отца. Лишь Петина спальня была по-монашески строгой. Все цветы – маме.

Петя хотел, чтобы цветы окружали маму постоянно. Правда, из-за этого становилось душно. Приходилось открывать окна. В комнату налетали мухи, комары. И Анна без устали гоняла их веткой.

– Может, хватит цветов-то, барин? – тоскливо спрашивала девушка, стараясь не подпустить большую чёрную муху к Александре Петровне.

Но Петя продолжал поиски заветного цветка.

Цветы и впрямь радовали маменьку. Только от болезни не вылечили. Как-то ночью Петя в очередной раз проснулся от шума и до рассвета ходил за мамой, пока та не выбилась из сил. Петя уложил её спать, а сам, вздремнув немного, с первыми петухами снова отправился в сад.

Наверное, я что-то не так делаю… Где-то не там ищу…

Сонный, упрямый, маленький, Петя бродил среди деревьев и поредевших клумб. Он почему-то решил, что сразу же узнает лечебный цветок, стоит его увидеть! Но все растения были ему хорошо знакомы…

Отчаяние погнало Петю дальше – прочь из сада, мимо конюшни и дворовых построек, по тропе, уводящей к деревне за пролеском. Он почти миновал пролесок, когда среди золотистых стволов мелькнул чей-то платок. Крестьянка! Большая, пышная, она напевала какую-то песенку, то и дело склоняясь к земле.

– Поедем мы, душенька, в город торговать, – донеслось до Пети. – Станем мы, душенька, домик наживать…

Петя улыбнулся, прильнул к шершавому стволу и стал слушать. Ему нравилось, как поют крестьянки. Иногда их песни долетали до усадьбы. И жить становилось веселей. Вот и теперь звонкий голос лентой извивался между стволами деревьев, тянулся над травой и наполнял Петю радостью.

– Купим мы, душенька, курочку сидеть. А курочка тру-лю-лю-лю тру-лю-лю…

Грибы, наверное, собирает.

Но нет.

Крестьянка среза́ла серпиком тра́вы! Неприметные жёлтые цветы, зелёные, едва пробившиеся из-под земли росточки… Она связывала их травинками в маленькие тугие пучки, складывала в корзину. И опять принималась за дело.

Петя вспомнил. Это же Марфа! Она лечила больных, помогала женщинам в родах. Даже делала отвары для дедушки, когда того парализовало. Её дом был наполнен дикими травами!

Может, спросить Марфу, какое растение вылечит маменьку? Но если спрашивать, придётся обо всём рассказать. А если рассказывать… Нет, сам найду лечебный цветок! Найду, хоть он совсем крошечный!

Петя побежал. Сначала медленно, потом всё быстрей и быстрей… Путь его лежал в лес, который называли Точилкой.

Петя бежал и вспоминал, что раньше они всей семьёй приезжали сюда на долгушке[22] – рвали ягоды, собирали цветы, грибы или просто лежали на одеялах в тени деревьев. Как-то раз лошади так разогнались, что долгушка перевернулась, Семёновы горохом высыпались на траву. А отец увлёкся газетой и, не заметив падения, продолжал читать. Все потом долго смеялись. Из таких поездок Петя привозил домой самые интересные растения. «Он маленький, к земле близко, вот ему и везёт на диковинки!» – сказал Николенька, который не мог ничего найти. «А по-моему, он смотреть умеет», – ответил папа.

– Умею! – воскликнул Петя, задыхаясь от бега. – Умею…

Красный, потный, он побежал ещё быстрее. И уже сам не понимал, куда торопится – то ли за цветком, то ли за долгушкой из прошлого, в которой ехала их семья… А может, он хотел убежать? Петя и сам не знал. Но скоро силы оставили его. Он упал на траву, которая мягко приняла на себя лёгонькое тельце. И долго-долго лежал, слушая, как жужжат пчёлы, собирая нектар с клевера. Потом встал, вытер рукавом солёные щёки и пошёл собирать цветы.

Поиски лечебного цветка продолжались всё лето. Но пришла осень, зачастили дожди.

Сначала вернулись в людскую крынки. Потом осиротели кувшины. Наконец, рачительная Анна убрала в кладовку вазы. И галлюцинации принялись терзать маму с новой силой. Петя ничего не мог поделать. Но он мог быть рядом. Всегда рядом с мамой.

Глава 6

Гости в усадьбе

Снова потянулась зима. Петя, заковав сердце в броню, стойко держался. Тихо сидел рядом, когда маменька записывала разговоры, которые слышала она одна. Вставал по ночам, чтобы идти рядом с ней – оберегать и защищать, а потом укладывать спать. И то ли он привык, то ли время сжалилось над Петей и пошло скорее, но весна будто бы наступила раньше, чем в прошлом году. Снова начались экспедиции в поля и леса, снова ветер свободы гладил его по щекам и ерошил лёгкие кудрявые волосы. Петя был почти счастлив.

Как-то раз он стоял на крыльце после очередного похода. Но не торопился идти в дом. Мама наверняка спала. Куда спешить, если можно лишнюю минуту провести на свободе? А то ведь сидеть ему в четырёх стенах до вечера.

Он закрыл глаза и потянул носом воздух. Ветер принёс речную свежесть Рановы, запах травы, нагретой солнцем. И ещё тонкий, почти неуловимый аромат земляники. Петя улыбнулся. Представил, как завтра положит на язык первую крошечную ягоду, как брызнет к нёбу сладкий вкус лета и захрустят на зубах мелкие зёрнышки.

Открыл глаза. И словно впервые увидел дорогу, ведущую к дому. Она покрылась короткой, мягкой травой. Кое-где виднелись жёлтые головки одуванчиков. А ведь ещё несколько лет назад у травы не было шанса даже проклюнуться к свету. Дорога лежала крепкая, точно камень. Её прибили копыта лошадей и колёса карет, которые постоянно приезжали в усадьбу. Их было слышно издали. Звон колокольчика доносился из-за деревьев. «Динь-динь» звучало всё громче, и наконец к дому подъезжала громадина на рессорах[23] и высоких колёсах, запряжённая шестёркой, а то и восьмёркой бодрых рысаков[24]. Внутри у громадины были устроены погребцы, где возили провизию: белый хлеб, печёные яйца, жареных кур и цыплят, ветчину, яблоки… На крыше крепились ящики, обитые кожей, в которых лежали дамские платья. А на запятках[25] стояли один над другим сундуки. Встречающие собирались возле кареты, ждали, когда откинутся ступеньки, и гадали, кто по ним спустится. Будут ли это родные из Тамбовской губернии? Или приятели отца из Тульской? А может, папенькины однополчане из Орла?

Петя тряхнул головой. В груди словно раскрылась дыра, сквозь которую потянуло ледяным ветром. И тут вдалеке послышался звон колокольчика.

Петя вгляделся в просветы между деревьями. Неужели и впрямь к усадьбе едет карета? Быть того не может!

Кажется, у меня тоже галлюцинации начались…

Но нет! Колокольчики звучали всё ближе. Вскоре по дороге, приминая одуванчики и траву, проехала карета. Она остановилась перед крыльцом. Дверца открылась. Из кареты легко выпрыгнула девушка.

Льняные волосы рассыпались по плечам. Тоненькая ладонь взметнулась вверх.

– Петя! Петенька! Не узнал?

Какой знакомый голос… Но неужели… Оля?

Оленька Корсакова, назва́ная сестра и подруга детства, принятая в их семью, в самом деле махала ему рукой. А вот из кареты выбрался папин брат, Михаил Николаевич. У Пети кольнуло в груди – до чего похож на отца! Дядя одёрнул сюртук и помог спуститься своей супруге Анне Александровне.

– Оля! Оленька!

Петя со всех ног бросился к ней, крепко обнял, заглянул в глаза – всё такие же лазоревые. А какой взрослой, какой красавицей она стала!

– Ну, крестник, принимай гостей, – Михаил Николаевич пожал Петину ладонь. – Рассказывай, что делаешь? Как поживаешь?

Дядино имение Подосинки располагалось неподалёку, в восьми верстах[26] от Рязанки. Но после смерти брата Михаил Николаевич перестал приезжать…

– Сколько мы тебя не видели! А ты всё такой же маленький да худенький, – тётя пригладила его кудрявые волосы, и он почувствовал нежный аромат её духов. – Наверное, бегаешь много?

– Бегаю! – рассмеялся Петя.

Наконец-то гости! Родные! Он всегда любил дядю Мишу и его жену, которую в семье ласково называли Нинушкой. Про Оленьку и говорить нечего. Ему хотелось без конца обнимать их. Хотелось рассказать про Зерка́лы и Точилку. Про сад и книги. Поделиться всеми радостями и открытиями, что так долго копились у него внутри. Сразу вспомнилось прошлое. Как молоденькая тётушка больше времени проводила с племянниками в детской, нежели с мужем и его родственниками. Как вместе с Олей собирали полевые ромашки, чтобы украсить к обеду стол…

– Добрый день.

Петя вздрогнул и обернулся. Мама стояла на крыльце – тонкая, прямая, холодная. Пальцы нервно теребили носовой платок. Брови хмурились. Лицо в обрамлении тёмных волос казалось особенно бледным.

Когда она проснулась? Почему так рано?

– Прошу, проходите. Размещайтесь в мезонине[27]. Я велю подавать обед.

Мама говорила чопорным голосом. Но смотрела не на гостей. Её взгляд был устремлён на Петю. На него одного.

Маменька, не надо! Умоляю! Это же наши, родные! Помнишь, ты утешала Оленьку, когда она плакала, скучая по маме и сёстрам? А с Нинушкой ходила по грибы! И дядю Мишу ты всегда любила больше других папиных братьев! Маменька!

Александра Петровна не услышала эти мысленные мольбы. Её взгляд пронзил Петю, точно игла – бабочку. Он отступил на шаг от дяди, его жены и Оленьки. Потом ещё и ещё. Поднялся по ступеням. К маме. Словно перешёл из одной крепости в другую. Словно близкие люди в одночасье стали врагами. Впрочем, для мамы они и впрямь были врагами, которые приехали отнять у неё свободу, имение, сына. Говорить с ними – значит предать маменьку. Разбить ей сердце.

И Петя молчал. Молчал за обедом, когда дядя расспрашивал его про житьё-бытьё в Рязанке. Молчал за чаем, когда тётя пыталась поговорить про книги. И когда Оля вспомнила про Наташу, отделался парой-тройкой ничего не значащих фраз. Он смотрел под ноги, боясь поймать на себе недоумённый взгляд названой сестры или дяди с тётей.

Говорила одна мама. Петя, слушая её резкие, острые, как лезвие, фразы, холодел сердцем и одновременно удивлялся: невозможно было даже заподозрить, что мама душевно больна. Она разговаривала осмысленно и жёстко.

Родные так и не поняли, чем заслужили столь неласковый приём. Они уехали в тот же день, не оставшись ночевать. И больше не навещали Семёновых.

Дорога перед домом продолжала наливаться зеленью.

* * *

Летние дни мелькали один за другим. Петя всё так же вставал на рассвете, чтобы в одиночестве совершить экскурсию в лес. Часто бывал в поле с Яковом Абрамовичем – проверял, как идёт у крестьян работа. Много времени проводил с мамой. И по-прежнему чувствовал себя бесконечно одиноким.

Но вот и на его долю выпало немного счастья. В усадьбе появился гость. Вернее, гостья.

Вернувшись с дальнего поля, Петя вошёл в гостиную и ахнул.

– Бабушка!

Наталья Яковлевна уехала в Москву к приёмному сыну вскоре после того, как у мамы начались первые признаки болезни. А теперь мама и бабушка пили чай за столом, о чём-то мирно беседуя, словно всё вернулось на круги своя.

Бабушка встала и, раскинув руки, приняла Петю в объятия.

– Родной мой! – Она поцеловала внука в макушку. – Петюшка!

Он почувствовал, как в его волосах запутались слёзы. Наталья Яковлевна улыбалась и плакала.

– Я пригласила бабушку пожить у нас, – сообщила мама.

– Насовсем? – ахнул Петя. – Правда?

– Правда, – подтвердила бабушка. – Уже и вещи мои в комнате – с твоей по соседству. Ну да хватит разговоры разговаривать. Садись и ты чай пить!

Петя всё не мог насмотреться на бабушку. Неужто появилась у него родная душа, с которой можно поделиться радостями и тревогами!

Как хорошо придумала маменька – позвать бабушку!

Бабушка улыбалась Пете. Весь её вид, решительный и деловитый, говорил о том, что бабушка приехала не просто так – погостить. Она собиралась взять на себя заботы о внуке и дочери. «Уж теперь-то дело наладится! – словно говорила она, поглядывая на Петю из-за чашки маленькими блестящими глазами. – Уж теперь заживём!»

Ох, бабушка, что тебя ждёт? В Москве было спокойнее. А у нас тут сплошные тревоги. Справишься ли ты, милая? Выдержишь?

* * *

Петя стоял у себя в комнате, думая, раздеваться ему или нет. Обычно он ложился спать прямо в одежде. В любую минуту Петя мог потребоваться маме. Посреди ночи не будет времени натягивать штаны и рубашку. Бежать к ней сразу, по первому крику! Но ведь теперь есть бабушка…

Он начал было расстёгивать воротник и в последний момент передумал. Решил, что на всякий случай снова ляжет одетым. Мало ли…

Петя быстро уснул. Но сон его был лёгким и чутким.

– Уходите! Убирайтесь отсюда! Вон!

Кажется, только что закрыл глаза. А уже кто-то говорит за стеной… Мама!

Петя сел на кровати, потирая лицо. Может, приснилось?

– Я говорю: прочь с глаз моих!

Не приснилось. Мама яростно гнала кого-то из комнаты. Надо сейчас же бежать, успокаивать. Или… Теперь с этим справится бабушка? Мгновение Петя помедлил. Но в следующую секунду рванул из комнаты.

– Тише! Тише! – он взял маму за руку. – Всё хорошо!

Мама не слышала и не видела Петю. Призраки прошлого были для неё реальнее всех живых. С третьей попытки она зажгла свечу и, высоко подняв над головой подсвечник, шагнула в коридор. Бледная, в халате, с растрёпанными волосами, мама сама была похожа на привидение.

– Сашенька…

Из темноты появилась бабушка. Тоже проснулась от криков. Но и её не заметила мама. Прошла вперёд, освещая свой путь крошечным огоньком свечи.

– Прочь! Вас не звали!

Маленький огонёк выхватил из темноты масляный портрет дедушки Николая Петровича, изображённого в мундире и со шпагой. Круглый столик с брошенными на нём кружевными перчатками. Высокую вазу.

– Бог с тобой, Сашенька! Ступай к себе! – бабушка попыталась взять дочь за руку, но та вырвалась и пошла вперёд. – Где же слуги? Хоть бы кто помог её уложить!

Петя хотел объяснить, что слуги заперлись в комнатах и не выйдут оттуда ни за какие сокровища. Но маменька закричала:

– Гоните их!

И Петя поспешил следом.

Маленький огонёк метался по комнате. Петя не отставал ни на шаг. Бабушка семенила за внуком. В трепещущем свете он видел её ночной чепец, съехавший набок, и большие испуганные глаза, полные слёз.

– Бабушка, вы идите, – он старался говорить спокойно. – Я сам. Я знаю, что делать…

Возрази мне, бабушка! Скажи, что никуда не уйдёшь… Я так устал! Я тоже хочу спать…

Но Наталья Яковлевна покорно кивнула и торопливо ушла к себе. Дверь в её комнату захлопнулась. В замке трижды повернулся ключ.

– Там ещё один! За портьерой!

Только под утро Петя убедил маму, что выгонит прочь незваных гостей. Она уснула. А Петя ещё долго стоял рядом, гладил её по руке и тихонько вздыхал.

Страдалица ты моя…

Глава 7

Бабушкины истории

– Бабушка, – Петя осторожно постучал в дверь. – Можно к вам?

Наталья Яковлевна робко выглянула в узкую щель. После той ночи она больше не выходила из комнаты во время приступов дочери. Даже чай и еду бабушке приносили отдельно. Лишь изредка, узнав от Пети, что дочь в добром здравии, она соглашалась отобедать за общим столом. Петя радовался таким минутам. Но они случались редко. Вот и сегодня бабушка сидела у себя. Петя выкроил время, чтобы её навестить, пока мама дремала на диване.

– Входи, милый, входи.

Петя вошёл. В комнате было просторно и чисто. Высокая кровать с горкой подушек застелена покрывалом. Маленькие ходики[28] тикали на стене.

– Чаю хочешь? Анна самовар принесла…

В сердце кольнула досада: хорошо ей у себя в комнате, сидит – ничего не видит! Чаи гоняет! Но Петя тотчас оттолкнул эту мысль, потому что заметил, какие красные у бабушки глаза. Наверняка снова плакала и молилась всю ночь – за маму, за Наташу, за него и Николеньку.

– Буду, бабушка, – Петя улыбнулся. – Я и баранки принёс.

– Люблю баранки! – обрадовалась бабушка. – Помнится, у сестры моей Леночки мы ими баловались иногда. Ох, и жизнь у нас была…

Бабушка вдруг осеклась. Лицо её помрачнело. И Петя догадался:

– Трудная?

– Да, милый, – Наталья Яковлевна протяжно вздохнула.

А потом стала рассказывать – тихо, вполголоса, чтобы никто, кроме Пети, не мог услышать…

…Сестра была старше на восемь лет. Осиротев, юная Наташа переехала к ней. И хлебнула там полную чашу горя.

Муж сестры, Карцов, пожилой и богатый помещик, был не просто суров, а зверски жесток к своим крепостным. Провинившихся крестьян он самолично сёк розгами. Нередко засекал до смерти. Ни молодая жена, ни её сестра не могли повлиять на изверга. А если они лишались чувств при виде расправы, их выбрасывали из комнаты, как хлам. Бедным женщинам оставалось только покорно молчать…

Немногим лучше Карцов обращался со своими детьми от первого брака. Сына истязал и бил и однажды сломал ему руку. Дочерей привязывал за волосы к лошадиным хвостам и пускал на корде[29].

Однажды рабочие сахарного завода, который Карцов держал в подмосковном селе Медведково, решили устроить мятеж – лишить хозяина жизни. Карцову донесли об этом. Он жестоко расправился с заговорщиками. Его судили. Однако деньги сделали своё дело. Истратив около миллиона рублей, Карцов всё затягивал и затягивал следствие. И наконец сам умер.

Похороны его были чудовищны. За гробом в трауре шли домочадцы Карцова, друзья-аристократы и особо приближённые крестьяне из московской дворни. А замыкали шествие рабочие сахарного завода – в красных рубашках, с гармошками. После похорон они устроили пир.

Конечно, бабушка многое недоговаривала, а Петя не смел расспрашивать. Но и этих историй хватило ему на долгие, непростые размышления. Он понял, какой тяжёлый отпечаток наложило на бабушку всё пережитое в доме Карцова. А ведь это было только началом её испытаний. Много лет спустя она бежала из Москвы с тремя детьми от пожаров и армии Наполеона, подступавшей к городу. Бабушка научилась прятаться от зла, но не бороться… И разве мог Петя её осуждать?

* * *

Быстро миновало лето. Пришла осень. Казалось, жизнь стала потихоньку налаживаться. Петя вместе с садовником принялись высаживать растения, заказанные Александрой Петровной. Работа спорилась. Да и сама барыня частенько выходила в сад. Закатав рукава, она ловко выкапывала лунки, вкладывала в них семена и луковицы, удобряла почву. Эти занятия на свежем воздухе увлекали её. Приступы почти прекратились. Бабушка едва ли не каждый день выходила к общему столу – выпить чаю и отобедать вместе с внуком и дочерью.

Петя много времени проводил с мамой в саду. Один или два раза в день навещал бабушку в её комнате, слушал истории о прошлом, о далёких предках. И всё чаще размышлял о несправедливости крепостного права. Почему одни могут жить богато, а другие обязаны им подчиняться? Зачем вообще разделение на крестьян и господ? Можно ли это исправить? Много было вопросов. И ни одного ответа…

В конце октября погода испортилась. Рязанку накрыли дожди и промозглая сырость. Серое небо висело над усадьбой, не пропуская ни лучика. Злой ветер выл за окном. Мама больше не выходила в сад. И приступы вернулись.

Бабушка несколько раз пробовала объясниться с дочерью. О чём шла речь, Петя не слышал. Но в одну из тех редких ночей, когда мама спала, Петя проснулся оттого, что кто-то всхлипывал.

– Бабушка? – он потёр сонные глаза.

– Я, внучек, – Наталья Яковлевна стояла на коленях у его изголовья.

– Что вы, бабушка? Случилось что? С мамой? – Петя подскочил, готовый бежать на помощь.

– Спит мама, не бойся, – бабушка погладила его по плечу.

В тусклом свете маленькой свечки Петя увидел, что её лицо блестит от слёз.

– Я пришла сказать, – бабушка прижала к лицу платок, уже насквозь мокрый, – пришла сказать, что уеду от вас. Обратно в Москву…

Петя остолбенел. Он знал: бабушке нелегко живётся в их доме. Но не мог и подумать, что ей захочется уехать.

– Прости, внучек, прости, – прошептала бабушка, и крупные горячие капли упали на Петины руки. – Я-то думала, позабочусь о вас. Но не могу – не хватает мне сил. Да благословит тебя Бог! Да спасёт Он тебя и помилует, мой добрый мальчик…

– Что вы, бабушка, не плачьте, – Петя уже и сам готов был расплакаться. – Поезжайте с миром. Мне одному не привыкать…

– Ох, Петенька!

Бабушка села рядом, прижала его к себе и долго не отпускала. Потом ушла. Стало пусто, одиноко и холодно. Петя забрался под одеяло, натянул его до самого носа. Но холод не исчез. И Петя понял: ему холодно не снаружи – внутри. Мёрзла его душа. А разве душу можно согреть одеялом?

Глава 8

Чёрный хлеб

Петя стоял на крыльце, поджидая Якова Абрамовича, чтобы вместе ехать в Семёновку – деревню неподалёку от усадьбы. Нужно было решить спор между крестьянами, которые не поделили межу[30]. Он смотрел, как белые пушистые снежинки кружат в воздухе, медленно устилая землю. Петя вытянул руку. Одна снежинка опустилась ему на ладонь.

– Утро доброе, барин! – Яков Абрамович подъехал на телеге, запряжённой каурой[31] лошадкой. – Тпр-р-ру-у-у! Едем?

Петя легко запрыгнул на облучок[32] рядом с управляющим.

– Вперёд! – выдохнул он вместе с облачком пара.

Лошади тронули с места.

Остались позади дом и скотный двор. Миновали прозрачную голую рощицу. По обеим сторонам от дороги потянулись серые поля, убранные и подготовленные к зиме. Вот-вот снег укроет их пушистым одеялом до новой весны, новой жизни…

Ехали молча. Не было нужды прикрикивать на лошадку. Она послушно трусила вперёд, изредка потряхивая тёмной гривой, в которой запутались колючие шарики репейника.

Не вычёсывает её конюх, что ли? Надо бы сказать ему…

– А не знаете ли вы, Яков Абрамович, лечебные растения? – Петя первым нарушил молчание.

Он так и не нашёл заветный цветок. И надеялся, что хоть кто-то подскажет, где же его искать.

– Уж не захворали вы? – управляющий с тревогой посмотрел на юного барина: воротник тулупчика поднят, из-под картуза выбились длинные волнистые волосы – маменька давно не следила за Петиной причёской, а сам он и не подумал, что нужно стричься.

– Благодарю, я здоров. Просто интересно, – пояснил Петя, отводя взгляд.

Не станешь ведь рассказывать управляющему про заветный цветок?

– Ну если интересно… Трав я знаю немного. – Яков Абрамович принялся перечислять, загибая длинные заскорузлые пальцы, привыкшие к работе: – Отвар крапивы надо пить, ежели кровь идёт, тогда кровь загустеет и перестанет течь. Такой отвар бабам дают после родов. Полынь вроде как при несварении помогает. Соком чистотела я бородавки свожу…