Пленники раздора

Когда спустя четверть оборота скрипнула дверь и на пороге появился распаренный Славен, сторожевики как раз заканчивали трапезу.

– Мира в дому. – Ратоборец кивнул хозяину. – Как ты не утолщал ещё на эдаких щах-то, а?

Славен улыбнулся. На вид ему можно было дать вёсен тридцать пять. Лицо чистое, без морщин, светлые волосы, светлые брови, почти белые ресницы, а глаза тёмные. Им бы с Велешем поменяться очами, вышло б в самый раз.

– Мира! Хороши щицы, Елец? – весело спросил хозяин у воя.

– Ага! – Тот в ответ расплылся в улыбке. – Амоя Лада знатные блины печёт.

Хозяин заимки хмыкнул. Обережник любил молодую жену, опекал как ребёнка и как любимым же ребёнком гордился.

Наконец и колдун отложил ложку, сказал:

– Щи, блины… Сегодня нам и солома была б за радость. Как собаки бездомные: голодные да озябшие. Никак не отогреемся.

Славен сызнова улыбнулся, забросил на печь тулуп, в котором пришёл, и сказал:

– Вовремя приехали: вон как вьюжит. Сами-то в баню не хотите?

– Сил уж нет, – ответил ратоборец и добавил: – Славен, ты б дровишек принёс, а то промёрзли мы. До сих пор поколачивает…

Мужчина потянулся обратно за тулупом и проворчал:

– Так говорю ж, в баню идите. Но подтопить надо. Что верно, то верно.

И он, набросив на плечи одёжу, направился к выходу. Однако возле двери замер с нелепо вытянутой вперёд рукой. Будто на невидимую стену наткнулся.

Застыл. Напрягся. А потом медленно повернулся к сидящим за столом гостям.

Колдун смотрел на него тяжёлым взглядом и молчал. Ратоборец крутил нож, словно девка веретено, и задумчиво глядел на тускло поблёскивавший клинок, острый кончик которого упирался в лавку.

– Не получается? – сочувственно спросил Елец, не поднимая, впрочем, глаз. – Не пускает? Велеш ежели круг обережный чертит, ни одна тварь не изникнет.

Наузник, сидящий напротив своего сотрапезника, продолжал неотрывно глядеть на Славена. Тот молчал. Окаменел и смотрел по-волчьи.

– Что глазами жжёшь? – сызнова спросил вой, не отрывая взора от ножа. – Схожу-ка я и правда в баню. Ясну встречу.

Он поднялся из-за стола. А хозяин дома рванул было ему наперерез, чтоб удержать, но сызнова напоролся на невидимую преграду и побелел как береста.

– Хранителями молю, не тронь жену! – попросил он. – Человек она.

Обережники переглянулись.

– Не знает ничего, – торопливо продолжил Славен. – Дай ей спокойно в избу прийти. Не пугай. Всё что хотите сделаю, только Ясну не обижайте.

Мольба в его осипшем голосе была столь сильной, а страх за жену – столь непритворным, что Елец, прежде чем выйти, буркнул:

– Не обижу, ежели сама не кинется.

Хозяин заимки проводил его встревоженным взглядом и вновь повернулся к колдуну.

– Велеш, вы же тут частые гости. И пушнину брали, и ночевали. Так почто вы как со скотиной со мной? Вот жена воротится, пройдёт через эту черту и не заметит. Я тебя жизнью молю, выведи меня, будто в баню идём. Слово даю: убегать не стану. Только ей… не говори ничего. Я к тебе всегда по-человечески относился, так и ты со мной тоже человеком будь.

Наузник некоторое время помолчал, не отводя взгляда от собеседника, а потом медленно кивнул. Он и сам никак не мог поверить, что Славен – Славен! – которого в сторожевой тройке считали почти своим, оказался ходящим. Это не вмещал ум, отторгала душа… И тяжело от нового знания было обоим: и человеку, сидящему за столом, и ходящему, скованному силой обережного круга.

Мужчинам казалось, будто время остановилось. Ясна всё не шла и не шла. Не было и Ельца. Славен беспокойно поглядывал то на дверь, то на колдуна, светлые глаза которого и впрямь казались ему теперь незрячими. А метель выла за окном, бросала в стены снегом.

Наконец в сенях раздались шаги. Вошла румяная, укутанная в заячий полушубок женщина. Из-под платка выбивалась прядь ещё влажных волос. Круглое курносое лицо было румяным и счастливым.

– Никак отобедали? – Она улыбнулась, отряхнула заснеженную одёжу и прошла мимо мужа к вбитому в стену колышку. Повесила полушубок, обернулась. – Ты чего стоишь тут, как прибитый, а?

Славен метнул растерянный взгляд на Велеша, опасаясь, что колдун не смолчит. Но тот лишь пристально смотрел, как Ясна перешагивает невидимую, нацарапанную на половицах черту, перенимает из рук Ельца охапку дров и направляется к печи.

– У вас тут тихо, как на пепелище. Иль не поделили чего? – спросила женщина, разгребая кочергой головни. – Случилось что?

Она не подозревала плохого и говорила весело, потому что была уверена: ни с Велешем, ни с Ельцом её мужу делить нечего. И оттого вид мрачного, стоящего в дверях ратоборца, задумчивого колдуна и напряжённого Славена казался всё более и более неуместным.

– Выдумаешь тоже, – слегка осипшим голосом сказал Славен. – В баню мы собрались. Потолковать надо. Аты отдыхай пока.

Ясна кивнула, не поворачиваясь.

– Ступайте, ступайте. Холстины сухие из сундука возьми, не забудь.

И так обыденно она всё это говорила, что мужчинам, напряжённым, как перед смертельной схваткой, вновь стало не по себе. Первым из избы вышел Велеш, незаметно чиркнувший сапогом по половице и что-то пробормотавший. Следом – хозяин заимки, а за ним уже Елец, словно невзначай положивший руку на пояс, поближе к ножу.

Прозрачные зимние сумерки встретили крепким морозцем и резким ветром. По узенькой тропинке, расчищенной так, чтоб мог пройти лишь один человек, отправились к бане. Славен с трудом переставлял ноги, будто в оцепенении. Он и впрямь не пытался бежать. Его шатало. Но и сторожевикам, шедшим рядом, было по-своему тяжко свыкнуться с новым знанием, что делили хлеб и оставались на ночлег в доме ходящего в ночи. Как такое возможно? Сколько их, живущих так же? От этих вопросов в душе воцарялось смятение.

– Садись, – приказал Елец Славену, когда вошли в предбанник. – Рассказывай.

– Что рассказывать? – глухо спросил тот.

– Как обжился тут? Как девку взял? Как не сожрал её до сих пор? Иль мы не ведаем чего? Может, она тебе уж и детей наплодила? – Ратоборец говорил, а самому делалось тошно от этих злых слов, оттого, как непотребно ине по-людски они звучали.

– Каких детей? – Славен горько усмехнулся, глядя на свои сцепленные в замок руки. – Не родится от мёртвого живое.

В его голосе звучала горечь.

Велеш закончил вязать узелки на тонкой верёвочке и, не спрашивая позволения, вздел науз на шею тому, кого ещё вчера считал человеком, да что там – другом считал!

– Говори толком, как девку взял, как осел тут с ней, – приказал Елец. – Ну!

– Я её в лесу нашёл, радость мою, – начал рассказывать Славен, и взгляд тёмных глаз потеплел. – Заплутала. А дело уж к вечеру было. Луна моя тогда ещё не подошла, да и собой я уже умел владеть. Так что повезло ей, что на меня набрела, а не на другого кого. Увидела, глупая, обрадовалась, кинулась навстречу. Всё не так боязно, как одной. Проводи, просит. Я проводил. Она в свою весь зазывала переночевать, да куда мне через черту… Отнекался, соврал, дескать, с обозом я здесь, возвращаться надо поскорее. Асам думаю: как так, не увижу её больше? И эдак сердце стиснуло, будто морозцем прихватило. Вроде не красавица: мимо пройдёшь – не взглянешь. Но вот понял, не смогу без неё. Решил от стаи своей оторваться. Сказал: остаюсь. У нас вожак справедливый был. Понял: лихое дело – дурака удерживать. Отпустил. Помогли мне заимку поставить и частоколом обнести. Дальше, мол, сам. А что сам? Ну, на зверя стал охотиться. Ну, живу один. Луну, другую… Кормиться к дальней веси ходил. Сами понимаете… А потом опять Хранители нас свели: встретил её в брусничнике. Увидала меня, глазки заблестели. Говорит, мол, знаю, что ты не к торговому обозу торопился, что заимка тут у тебя. Не страшно, дескать, одному-то? Дальше уж сама додумала, будто я из рода извергся, будто к ней в село не пошёл, оттого что бедности своей постыдился… Мол, мы ж и сами перебиваемся. Семья у ней и правда оказалась небогатая, даже такому нищему жениху порадовались, только б избавиться от лишнего рта. Пришлось сказать, что в деревню свататься не пойду, ибо из почепских я. Не принято, мол, у нас. Родня её и на это глаза закрыла. Благословили нас среди леса, в приданое дали две рубахи да глиняный горшок. Вот и всё богатство. С той поры и живём. Вёсен уж пятнадцать. Не бедствуем, как видишь. Но она по сей день уверена, что я с почепской придурью. Любит меня. Вот только детей нет… Жалко её. Как-то попросила, мол, давай сиротку какую возьмём в дом. Плохо, дескать, без ребятишек. Я ответил: или мои, или ничьи. Она и тут не осудила. Только мне каково жить с этим? То-то… Не говорите ей ничего. Не заслужила Ясна такого.

Мужчина замолчал, устремив остановившийся взгляд в пустоту.

Обережники переглянулись.

– Завтра поутру поедем в Цитадель, – сказал Елец, у которого по-прежнему духу не хватало увидеть в Славене лютого врага.

– А жену? Жену куда я дену? Тут ведь обережной черты нет! – Вскинулся ходящий. – Куда её?

– С собой возьмём, – ответил ратоборец. – Так что, коли измыслишь какую пакость, недолго твоя радость будет в неведении томиться.

Славен вскинул глаза на сторожевика и спросил глухо:

– Зачем ты так, а?

Елец промолчал. Он и сам не знал зачем. Оттого было ему ещё поганее, чем Славену.

* * *

На смену вчерашней метели пришёл погожий день, яркий, искрящийся, безветренный. Сугробы намело сыпучие, глубокие, но огромный лось легко тянул крепкие сани. В лесу было тихо. Деревья под шапками снега стояли торжественные и тёмные. Красиво. Но Ясна, сидевшая в санях едва не по самые глаза укутанная в меховое одеяло, еле сдерживала слёзы. Она не понимала, куда и зачем они едут, отчего их, будто провинившихся, вырвали из дома, разом лишив всего, что было: покоя, уверенности, достатка, привычной жизни.

Пока рубили головы курам и резали кабана, Ясне всё казалось, будто сон ей дурной снится, потому что зачем обережникам, всегда таким приветливым и благодарным, лишать хозяев заимки всего немудрёного добра? Но когда мужчины вошли в хлев и оттуда испуганно, тревожно замычала Ночка, Ясна зарылась лицом в тканку, устилающую лавку, и разрыдалась.

– Родная моя… – Славен зашёл в избу, сел рядом с женой, обнял, притянул к себе, но она никак не могла успокоиться и продолжала глухо стонать у него на груди. – Сама подумай, до Цитадели путь неблизкий. Кто за скотиной ходить будет? А так… хоть мясо. Сама ведь понимаешь: ни сёстры, ни мать с отцом свои подворья не кинут ради нашего. Да и страшно им будет здесь одним, в лесу-то. Это мы уж привыкли. А корова… Ну что корова? Другую купим!

Он гладил её по волосам, убаюкивая. Но Ясна внезапно вырвалась, оттолкнула мужа. В глазах полыхнул гнев.

– Зачем мы им нужны? Чего они притащились? Не говорят, не объясняют! Что нам в той Цитадели? Почему ты их слушаешься?!

Она говорила, захлёбываясь слезами, но в этот миг от двери донёсся спокойный голос Велеша:

– Не серчай, хозяюшка, иначе нельзя. Надысь у Курихи разорили такую же вот заимку. Всю семью разорвали. А в Цитадели вам будет защита. Сорока вон прилетела оттуда: глава просит охотников к себе. Народ прибывает, кормиться как-то надо. Да и тебе дело найдут.

Его слова не убедили женщину, но рыдать и причитать она перестала. Славен посмотрел на обережника с благодарностью. Однако взгляд колдуна был пустой и остановившийся, будто говорил он это всё через силу.

А нынче Ясна сидела в санях. Рядом покачивалась обёрнутая в холстину кабанья туша и связки забитых, но неощипанных кур, да стоял короб, в котором лежала изрубленная на куски Ночка. Уже и не верилось, что ещё утром хозяйка доила её, угощая подсоленной горбушкой.

Под полозьями всё скрипел и скрипел рыхлый снег. Бежали мимо деревья, мелькали кусты.

Едва выехав на большак, путники увидели двух обережников: колдуна и ратоборца в посеребрённых инеем кожухах.

– Наши, – сказал непонятно кому Елец, придержав своего жеребца.

Славен тоже натянул вожжи. Лось остановился, подрагивая боками. Ясна испуганно посмотрела на незнакомцев. С недавних пор она вдруг стала бояться тех, кого раньше почитала как защитников и кому верила безоглядно.

– Мира в пути, – сказал Велеш. – Эк вы ловко обернулись, точно к условленному сроку.

– Мира, – ответил незнакомый Ясне вой. Голос у него был пересушенный, усталый. – Как сказали, так и приехали.

– Лесана?! – спросил колдун недоверчиво, но радостно.

– Я, Велеш.

Ратоборец грустно улыбнулся. И лишь теперь стало понятно, что это не парень, а девка.

Они съехались. Похлопали друг друга по плечам.

– Чего мрачная такая? – спросил наузник. – Случилось что?

Девушка в ответ помотала головой. Видно было: не хочет говорить.

Велеш повернулся к её спутнику.

– Тамир, не признать тебя. Ишь, отощал как…

Ещё один незнакомый Ясне обережник в ответ пожал плечами.

– Не поспеваю жиры копить. Этих, стало быть, в Цитадель? – Он кивнул на сани.

Ясна бросила растерянный взгляд на мужа, сидящего на облучке́[1]. Лицо его было спокойно, словно ничего особенного не происходило. Словно не о них нынче говорили, как о скотине, которая ничего не слышит и не понимает.

Меж тем незнакомый колдун направил своего коня вперёд, приблизился к Славену, наклонился и небрежно, не спрашивая позволения, отогнул ворот тулупа. Протянул между пальцами шнурок висящего на шее оберега. Чему-то усмехнулся, выпрямился в седле и повернулся к Велешу.

– До Ирени вместе доедем?

– Вместе, – отозвался Елец, который со вчерашнего дня почему-то избегал глядеть Ясне в глаза.

Нешто стыдно ему, что с места их сорвал? Нет, не в том дело. Но какое-то неловкое отчуждение пролегло между двумя сторожевиками и обитателями лесной заимки. Будто рассорились на пустом месте, а потом всем стало совестно, но вести себя как обычно уже не получалось.

Хранители, да что же происходит?!

Девушка, которую назвали Лесаной, тронула пятками лошадку и приблизилась к саням.

– Вы уж простите его. – Она кивнула на своего спутника. – Тамир иной раз про вежество забывает. Он науз по привычке проверил: надёжно ли заговорён. Всё-таки не у каждого оберег должным образом начитан, а дорога дальняя. Меня Лесаной зовут.

– Ясна.

– Славен. – В голосе мужчины слышалась благодарность.

Обережница улыбнулась и сызнова обратилась к женщине:

– Дозволь и твой посмотрю.

Ясна поспешно пошарила под одёжей и вытянула тёплый от касания с телом оберег. Лесана скользнула по нему пальцами, грустно улыбнулась, посмотрела на Славена и сказала:

– Дельно.

Женщина заметила, как на миг окаменело лицо мужа.

Но обережница тут же продолжила:

– До Ирени вместе доедем. Оттуда мы с вами в Цитадель подадимся, а Велеш с Ельцом обратно в город.

Осенённые двинулись вперёд. Ясна нет-нет да бросала удивлённые взгляды то на оружную девушку в мужицком платье, то на её спутника, то на мужа, который был задумчив и молчалив.

Ирени достигли ещё до наступления сумерек. Весь стояла на пересечении двух большаков, и жили здесь тем, что пускали на ночлег путников. Перед воротами Велеш спешился и начал шарить над сугробами. Видать, что-то обронил. Остальные терпеливо ждали. Наконец колдун махнул, призывая двигаться дальше. Сани выкатились на широкую улицу, но Ясна краем глаза заметила, что Тамир отстал и въехал в ворота последним. А перед тем тоже спешился и пошарил в снегу.

Приезжих разместили в гостевой избе, выделили две комнатёнки. Ясна-то, глупая, думала, что их со Славеном положат вместе. Куда там! С ней осталась обережница, а мужчины отправились в другую горницу.

Устраиваясь на своей лавке, женщина с трудом сдерживала слёзы. Тревога поселилась в сердце. Тревога и страх. А от непонимания происходящего ещё и беспомощность.

– Ясна, – тихо позвала её Лесана.

– А? – Она постаралась, чтоб голос звучал спокойно, но вышло всё равно сдавленно, с отзвуком рыданий.

– Ты любишь мужа?

Чудной вопрос!

– Как же его не любить? – Голос женщины дрогнул.

– Всякое бывает, – сказала задумчиво обережница.

– Бывает. Но меня за него не силой отдали. Сама пошла. И стой поры ни дня не пожалела.

Девушка помолчала, а потом сказала:

– Редко так бывает. Иных счастье лишь поманит, а потом отвернётся.

С этими словами она уткнулась лбом в сенник и больше не произнесла ни слова.

А Ясна ещё долго лежала без сна и смотрела в потолок. От короткого разговора тревога лишь усилилась. Пойти бы к Славену, но разве сунешься в комнату, где мужики одни? Да они уж, поди, и спят давным-давно. А в уме всё кружились, всё бередили душу слова обережницы. И отчего-то вдруг подумалось: Хранители пресветлые, только не насмехайтесь, только не отбирайте то единственное, что есть!

* * *

Славен сидел на лавке и зло буравил взглядом стоявшего напротив колдуна.

– Ты с цепи, что ли, сорвался? Зачем жену мою напугал? Что я вам сделал?

Тамир смерил его тяжёлым взглядом и велел:

– Рассказывай, как головы осенённым дурил.

– Ты мне никто. И говорить я с тобой не стану. Везёте в Цитадель, так везите. Там и побеседуем. А Ясну ещё пугать вздумаешь – зубы будешь по всему лесу собирать.

– Э-э-э… – Между ними вклинился Елец и развёл руки в стороны, чтоб бранящиеся не могли друг до друга дотянуться. – Ану хватит. Славен, охолонись!

– И не подумаю! – Ходящий неотрывно смотрел на Тамира. – Я с вами добром пошёл. Никому ничего плохого не делал. Но ежели будете, как со скотиной со мной, то добра не ждите. Я вам не холоп, с грязью себя мешать не позволю.

– А коли жене расскажем, кто ты есть, небось по-другому запоёшь? – прищурился Тамир.

– Вы меня уж который раз этим пугаете… Я даже бояться перестал!

– Тамир, – негромко позвал Велеш. – И правда оставь его в покое. Вези в крепость, пусть Клесх спрашивает. Главное-то уж понятно: обереги его – деревяшки простые, резы на ворота и черту вокруг заимки сам нанёс. Этим глаза и отвёл. Амы тоже хороши: даже не проверили. Знамо дело: коли живёт человек в лесу, значит, защищён. Разве ж подумаешь, что они света дневного не боятся? Да притом… – Он осёкся, не желая договаривать: никто не догадывался, что ночные твари неотличимы от обычных людей.

Тамир скрипнул зубами, но от пленника отстал. А Славен обвёл всех мрачным взглядом и вдруг сказал:

– Вот потому Серый вас и жрёт.

– Чего? – Елец дёрнулся.

Славен спокойно, с расстановкой повторил:

– Потому. Вас. Серый. И жрёт. Как вы во мне человека не видите, так и он в вас – себе подобных. Мы для Цитадели – твари кровожадные. Вы для нас – еда. Только вот ведь как получается: в доме моём вы только приют и ласку находили. Я никого не тронул, хотя мог. И ног бы не унесли. Отчего ж вы так взъярились, едва узнали, какого я племени? Я-то в вас еду не видел. А вы во мне только зверину дикую зрите.

Обережники переглянулись.

– Славен, тяжело нам это… – с трудом подбирая слова, ответил за всех Велеш и через силу добавил: – Прости.

– Прощаю. – Ходящий усмехнулся. – Но последний раз прошу: жену мою не пугайте! Больше молить не стану.

Тамир глядел на него исподлобья, но взгляд прозрачных глаз Велеша несколько охладил клокочущую в нём ненависть.

Прежде чем улечься спать, Елец подвинул свою лавку так, чтоб стояла поперёк двери. Славен на это только грустно усмехнулся. Тамир раздевался, зло дёргая завязки на рукавах и вороте рубахи. Он никак не мог взять в толк, отчего вправду накинулся на мужика? Ну ходящий. Ну и что? Лют вон тоже ходящий, да ещё из тех, кто людей жрал, не нежничал. Или, например, Белян, на которого вовсе глядеть противно. А тут обычный мужик. Так отчего?

Обережник пытался разобраться в себе, понять причину внезапной ненависти. Лишь уже улёгшись и с оборот проворочавшись с боку на бок, запоздало уразумел: из-за Лесаны. Всё из-за неё…

Она сызнова пожалела дикую тварь! Тамир по глазам её видел: пожалела. И это его злило. Как она может их жалеть? КАК? От него же не укрылось, что последние дни девка ходила по Цитадели, будто мёртвая. А глаза её были красны от слёз. Тамир всё ещё помнил, каково это – терять. Пусть плохо, но помнил. И сострадал ей, хоть не показывал вида. Потому как… ну что она в этой жизни видела, кроме боли и потерь? Но всё одно ничему не училась, всё одно всех жалела. Дура!

С этой мыслью он и уснул.

* * *

До Цитадели добрались, когда солнце уж перевалило за полдень. Лесана всю дорогу беседовала с Ясной и Славеном, расспрашивала, как им жилось одним на заимке, не страшно ли было, не лютовали ли волколаки? Тамир, угрюмый и вспыльчивый, молча ехал рядом. Девушка гадала, чему он злится? Но ответа не было.

Когда из-за деревьев показалась крепостная стена, Ясна ахнула:

– Ой, громадина-то! Ты погляди!

Она обернулась к мужу, но тот лишь кивнул и обеспокоенно посмотрел на Лесану. Обережница понимала, что в этот миг Славен особенно остро осознал: едва тяжёлые ворота Цитадели захлопнутся у него за спиной, путь назад окажется отрезан. Нет его и ныне, но остаётся хотя бы вероятие умереть свободным. А что ждёт там, впереди?

– Не бойтесь, – сказала девушка спутникам. – Тут не обидят. Славен глубоко вздохнул, стегнул лося. Сани покатились вперёд. Тамир ехал следом, мрачный и столь похожий на Донатоса, будто тот сам во плоти явился. Лесане сделалось досадно, и она больше не глядела в его сторону.

Во дворе крепости было многолюдно: приехали сразу три обоза. Купцы, разбирая поклажу с саней, гомонили, как растревоженный улей.

– Эй! – Лесана махнула девушке из служек и повернулась к Ясне. – С ней ступай, она тебя к людским проводит. Там много покоев свободных. Обустроишься, поглядишь – где что. А мы покуда мужа твоего к главе проводим. Да не робей, не робей.

– Ясна! – Славен порывисто обнял жену и прошептал: – Иди, не бойся ничего. Я скоро вернусь.

Она улыбнулась, не подозревая, что творится у него на душе, какие сомнения и опасения гложут. Сама-то Ясна уже успокоилась. Вот как Елец и Велеш поутру отбыли восвояси, так глухая тревога и отступила. Будто гора с плеч свалилась. А за высокими каменными стенами крепости и вовсе сделалось спокойно. Да, непривычно, зато безопасно и людно.

– Идём, – позвала Лесана Славена.

Они двинулись к высокому крыльцу.

Мужчина оглядывался, искал взглядом жену, чтобы запомнить, в какую сторону она пошла, но за мельтешащими головами ничего не увидел.

После яркого зимнего дня внутри каменной громады показалось темно и мрачно. Путаные коридоры, бесчисленные всходы… Славен быстро потерял счёт шагам и ступеням. Пожалуй, бросят тут одного – до ночи плутать будешь. Остановились перед самой обыкновенной дверью. Лесана отворила створку и шагнула через порог, а Славена пихнул в спину идущий следом колдун.

В прохладном и светлом покое за крепким столом сидел не старый ещё мужчина в чёрной одёже и разбирал сорочьи грамотки. Птица важно прохаживалась перед ним туда-сюда. Угли в остывшем очаге уже подёрнулись пеплом.

– Глава, мира в дому. Вот тот, кого ты приказал доставить. – Лесана кивнула на Славена.

Обережник оторвался от берестяных завитков и устало сказал:

– Мира. У Радая что ни грамота, то будто сорока набродила: ничего не разобрать. Садитесь.

Девушка садиться не стала, подошла к очагу, бросила несколько поленьев, подула на поседевшие угли и спросила просто, хоть и не к месту:

– Ты сегодня в трапезной был?

– Нет. – Хозяин покоев потёр лицо и обратился к тому, кого она привела: – А ты, значит, Славен?

– Значит, да, – ответил мужчина, глядя в уставшее лицо главы Цитадели.

Славен был удивлён. Он ожидал увидеть либо убелённого сединами старца, либо могучего головореза, а напротив сидел человек одних с ним вёсен, вовсе не богатырского сложения. Нешто он держит крепость?

– Есть хочешь? – спросил тем временем обережник.

Растерянный и сбитый с толку, Славен медленно кивнул. Он приготовился, что с ним сызнова будут говорить, как со скотиной, обольют презрением, а вышло иначе. Может, подвох? Пока он лихорадочно над этим размышлял, хлопнула дверь. Это Лесана вышла из горницы.

Колдун по имени Тамир сидел в углу и сверлил ходящего глазами.

– Как вы про меня узнали? – задал Славен самый важный для себя вопрос.

– Мальчишка из ваших указал. Лесана его поймала по осени в одной из разорённых весей. Он трусоват и толком ничего не знает. Вспомнил лишь про тебя, подсказал, где искать. А я отправил сторожевиков из ближайшей тройки. Мне надо поговорить с кем-нибудь, кто в ясном разуме.

– Понятно. – Славен вздохнул. – О чём же ты хочешь поговорить?

– О Лебяжьих Переходах. О тех, кто там живёт. О таких, как ты. Хочу понять. Как ты умудрился столько вёсен прожить с женщиной и не загрызть её? Способны ли на это остальные? Много ли таких? Что у вас думают о Сером?

Славен растерялся. Этот человек вёл себя слишком просто, говорил с ним как с равным. Но вопросов задал слишком много и просил о немыслимом – рассказать про стаю… Да, глава Цитадели казался обычным мужиком, уставшим от усобиц и потерь, забывающим поесть или выспаться. Но Славен понимал: думать так – ошибка. Потому что вот эти пальцы, перебирающие тонкие завитки берестяных грамоток, запросто могут озариться мертвенным сиянием дара. И тогда – смерть.