Наследники скорби

Увы. Не получалось. На душе будто кошки скреблись. То беспокойная совесть точила Лесану. А виной всему был… Руська. Белобрысый братец, всеми силами своей детской души мечтавший стать обережником. И дар, горевший в нём, который по дурости затворила сестра. Правильно наставник говорил ей, мол, девки тем страшны, что сперва сделают, а потом уж думают. А то и просто только сделают, подумать же вовсе не удосужатся.

И она, Лесана, явила себя глупой девкой, поддалась жалости, стыду и неизбывной вине. Жалости к родителям, которым выпадало на долю потерять единственного сына, да к тому же поскрёбыша. Стыдом перед сельчанами и отцом-матерью, что воротилась такая чужая им, непонятная. И виной, глубокой дочерней виной перед семьёй, кою опозорила на всю весь. Сделалась бельмом на глазу, которое и видеть противно, и скрыть нельзя. Ни девка, ни парень; ни дочь, ни сын; ни сестра, ни брат; ни близкая, ни чужая.

Лесана попусти́лась умом[25], поддалась глупому порыву, заглушила голос совести, а едва из родной веси выехала, тут же и осознала, что натворила. Она – обережница, крефф будущий! – преступила заповеди Цитадели, поставила себя превыше тех, кого клялась защищать.

Что жи́ла? Жилу отворить несложно. Сложно себе признаться, что способна на подлость, глупость и ложь. Сама вот спорила с наставником, доказывала, будто любовь и дружба – сила великая. И не слышала, что Клесх говорил про страх и слабость. Не переупрямить её тогда было. Не понимала, бестолочь, какую силу душевную надо иметь обережнику, коли речь идёт о семье. И вон как всё обернулось. Едва дело коснулось родной крови, ужом извернулась, чтобы себя уважить. Про долг и не вспомнила. Какой уж там долг! По правде пусть другие живут, а ей отца с матерью да сестёр жалко. До иных дела нет. Сколько жизней Русай спасёт, выучившись, – плевать. Пусть лучше на родной печке сидит. А сколько людей от того сидения без помощи сгибнут – не Лесанина беда. Главное: у её сродников всё ладом.

Бесстыжая.

Да, расплата за содеянное досталась Лесане горькая. Злая совесть терзала больнее кнута. И тем страшнее становилось девушке, что понимала она: совершённую глупость исправить не вдруг получится. Когда теперь сызнова окажешься у родного печища? Через весну, ежели повезёт… Стало быть, до той поры мучиться ей от стыда. Хоть нынче же прыгай в седло и скачи во весь дух обратно!

Дура! Что ж за дура такая! И ведь наставнику душу не изольёшь, совесть не облегчишь. Клесх, ежели о таком прознает, прибьёт. И прав будет. Потому приходилось Лесане нести бремя своей глупости в одиночку. Утешалась лишь тем, что всякая боль – наука.

Покуда гостья терзалась муками совести, Клёна и Эльха беспечно валялись рядом на сене. Невдомёк им были её страдания. Обережница даже мимолётно позавидовала обоим. Их беззаботной жизни, лишённой надобности совершать страшный выбор. Всё просто в их мирке. Просто и ожидаемо.

Клёну сосватает какой-нибудь хороший парень, сыграют свадь-бу, дом поставят, родят ребятишек… Эльху через весну-другую отец наверняка отправит в город вразумляться какому-нибудь ремеслу. И станет он вёсен семь-восемь спустя – завидный жених. Приведёт в дом красивую девку, и будут жить.

А Лесана так и продолжит скитаться. Может, станет тем самым креффом, который выпестует из Русая ратоборца. А может, сгибнет однажды в ночи. Девушка прислушалась к себе: тоскливо ли ей от этих мыслей?

Нет.

Всё в жизни должно идти своим чередом. Для каждого. Для Клёны. Для Эльхита. Для Русая. Для неё. А если уж и вдуматься, так ли желает она иной доли? Вряд ли.

Обережница перекатилась на живот, уткнулась лицом в духмя́ное[26] сено. Завтра в путь. Цитадель ждёт.

А по весне, когда сызнова можно будет наведаться в Невежь, Лесана отворит брату жилу и заберёт его в крепость. Умиротворённая этими мыслями девушка опять задремала. Она ещё не знала: ничего из того, что она загадала нынче, не сбудется. Поэтому сон её был сладок.

* * *

Тускло горел очаг. Зелёное пламя облизывало поленья, и те уютно потрескивали. Ребятишки играли на полу, вертели в руках соломенных кукол, говорили на разные голоса. В доме пахло кашей.

Слада ткала, поглядывая на Радоша, который мастерил из деревянных чурочек башенку. Уже четвёртая весна шла сыну. Рос мальчишка любопытным, жизнерадостным и крепким. Дети все наконец-то откормились. Исчезли тени вокруг глаз, скулы больше не выпирали на истощённых личиках, руки и ноги не казались тонкими и прозрачными. В жилу пошли.

– Ива? – Приглушённый голос, раздавшийся от входа, заставил женщину вскинуть глаза.

Сдевой стоял в дверном проёме, тяжело опёршись рукой о косяк.

– Ива?

Что-то в его голосе заставило женщину медленно отложить челнок с вздетой в него нитью.

– Она во дворе, – мягко, едва слышно ответила Слада. – Во дворе.

Медленно, очень медленно она наклонилась и подняла с пола Радоша. Потом так же медленно разогнулась, держа ребёнка на руках и закрывая ему рот ладонью.

Дети, игравшие у очага, отчего-то застыли, глядя на стоящего в дверях мужчину, которого давно и хорошо знали. Сдевой смотрел в стену. Лицо его было застывшее, словно мёртвое.

– Дяденька, – негромко окликнула мужчину девочка вёсен пяти, – ты заболел?

– Заболел… – неживым голосом ответил мужчина, по-прежнему глядя в пустоту. Высокий, широкоплечий, он загородил собой весь проём – не обойти.

Слада теснее прижала к себе Радоша, но тот взялся вырываться из материнских рук. Мальчик не понимал, отчего все так сробели при виде дядьки, который часто захаживал в гости, приносил гостинцы и всегда с охотой катал молодших на плечах.

– Тс-с-с… – по-прежнему негромко сказала мать.

Непонятно было, к кому она обращается – к Радошу или ко всем ребятишкам сразу.

В избе стало тихо-тихо. Дети медленно отползали за спину Слады. Сдевой стоял, не шевелясь.

Лихо страшное. Нешто и тут настигло? Ребятишки только-только во сне кричать перестали. За что же им это? Едва обжились. Едва вздохнули свободно. Да когда же это всё закончится! Сладу начала бить едва заметная дрожь. Ужас матери передался ребёнку. Радош перестал-таки ёрзать и затих, прижавшись к мягкой груди.

– Ива во дворе, Сдевой, – опять заговорила женщина. Негромко. Певуче. – Хочешь, Юна позовёт её?

Он не выпустит их всех. Но, возможно, выпустит ребёнка. Надо попытаться. Иначе всё одно сгибнут.

– Хочешь? – мягко спросила женщина, отыскивая глазами старшую дочь.

Девочка закусила побелевшие от страха губы.

– Пусть позовёт… – эхом отозвался Сдевой.

Он стоял обманчиво расслабленный, отрешённый, страшный.

– Юна, кликни Иву, доченька, – попросила мать. – Не бойся, иди. Иди, не торопись.

Сердце билось у самого горла, сознание затапливал ужас. Юна… доченька…

Остальные ребятишки затаились, не решались даже плакать. Только бы молчали… Только бы никто не закричал…

Юна медленно-медленно, не поднимая головы, пошла к двери.

– Доченька, иди, не бойся, иди…

Девочка тенью проскользнула между косяком и опёршимся об него ладонью мужчиной. Лишь бы не побежала, не заголосила… Нет. Медленно прошла через сени, осторожно открыла дверь… Хранители пресветлые, пожалуйста… Пожалуйста!..

Хлопок!

Дверь с громким стуком закрылась.

Сдевой вздрогнул, словно проснулся, и перевёл взгляд безумных глаз на женщину, стоящую у ткацкого стана, и сгрудившихся за её спиной ребятишек.

Он ринулся на них со звериным рыком. Слада закричала во всё горло, швырнула под ноги смазанной тени ткацкий стан и метнулась к печи. Рывок и Радош заброшен на полати, а женщина схватила и выставила перед собой ухват.

– Не подходи… – прорычала она, загораживая собой детей. – Убью…

Увы, Сдевой более не понимал человеческую речь. Шалый, словно взъярившийся бык, он незряче водил глазами.

Лишь бы Юна успела…

А потом всё понеслось кувырком. Супротивник рванулся впе-рёд. Слада закричала и изо всех сил ударила его в широкую грудь ухватом.

Дети бросились врассыпную. На полатях истошно заголосил Радош. Мать подумала: «Не упал бы!» В этот миг Сдевой выхватил из её рук и отшвырнул в сторону жалкое оружие. Слада не успела увернуться. Сдевой навалился всем телом, погребая под собой жертву, и вонзил острые зубы ей в шею.

Мир закрутился. Слада вцепилась руками супротивнику в волосы, силясь оторвать от себя, вывернуться. Почувствовала, как кровь заливает грудь.

В этот миг громко ударилась о бревенчатую стену дверь, и обезумевшего Сдевоя поволокло прочь с задыхающейся хозяйки дома.

Зажимая рукой рану, Слада попыталась подняться, но перед глазами всё плыло. Чьи-то прохладные ладони легли на грудь. С трудом женщина узнала мужа и запоздало расплакалась. По его пальцам сбегали зелёные искры. Боль отступала, но Слада всё никак не могла успокоиться, тряслась и захлёбывалась рыданиями. На полатях голосил во всё горло перепуганный Радош. Орал самозабвенно, пока отец не снял его и не прижал к себе. С примолкшим сыном на руках Дивен обернулся к стоящему в дверях Звану.

– Ты говорил: здесь ни охотников, ни Каженника…

Тот вышел из оцепенения и ответил:

– Скаженных допрежь не было. Этот первый… Дела…

И тут вожака отпихнули в сторону. Это влетела в избу Ива, белая от ужаса. Она рухнула на колени возле убитого и дрожащей ладонью коснулась бородатой щеки.

– Сдевой…

Женщина заплакала.

– Дети целы… – хрипло сказал ей Дивен. – Успели выбежать.

Ива закрыла лицо руками и скорчилась на полу рядом с мужем. Тяжкое горе мешало дышать. А ведь думала, спаслись. Думала, заживут спокойно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

За семь вёрст киселя хлебать – отправиться в дальнюю дорогу ради неважного дела.

2

Вы́воротень – дерево, вывороченное с корнем.

3

Узо́рочье – наряды, украшения или уборы.

4

Железная кри́ца – железный слиток. Характеризуется ковкостью и высокой вязкостью. Являлся основным рабочим металлом для изготовления орудий труда, инструментов, соединительных и крепёжных деталей.

5

Корчма́ – постоялый двор, трактир.

6

Се́стрич – (устар.) сын сестры, племянник.

7

Сойти с лица – осунуться, изменить выражение лица под воздействием страха, беспокойства и т. п.

8

Захребе́тник – тот, кто живёт чужим трудом, за чужой счёт; тунеядец.

9

О́хлупень – «конёк», бревно, прикрывающее стык двух скатов кровли.

10

Вороне́ц – поддерживающая балка в системе крепления крыши, брус от печи до стены, или полка для посуды на верхнем уровне избы.

11

Держать за душой – таить злобу на кого-либо, не показывая этого, иметь скрытые намерения навредить, отомстить.

12

Се́нцы – помещение между жилой частью дома и крыльцом.

13

Волоково́е окно – окно в срубе, которое располагалось между двумя брёвнами, находящимися друг над другом. Изнутри такое оконце закрывалось деревянной задвижкой, которая называлась «волоком».

14

Больша́к – большая дорога в сельской местности.

15

По́сконь – грубый домотканый холст из конопляного волокна.

16

Рукомо́йник – подвесной сосуд округлой формы с одним, двумя или четырьмя носиками (рыльцами).

17

За́куп – человек, взявший купу – деньги, скот, зерно и т. п. – в долг у землевладельца и попавший к нему в зависимость до той поры, пока не отработает, не вернёт долг. По возвращении долга закуп становился свободным.

18

Навостри́ть – направить.

19

Гарь – лесная территория с древостоем, погибшим от пожара.

20

Ту́ес – сосуд из бересты цилиндрической формы. Используется в быту для хранения различных пищевых продуктов и жидкостей.

21

Пе́ревязь – наплечные ремни, предназначенные для переноски оружия.

22

Бра́ная – вытканная с узорами.

23

Се́стринница – (устар.) дочь сестры, племянница.

24

Не держать сердца – не сердиться, не таить обиду.

25

Попусти́ться умом – сделать глупую ошибку, повредиться умом.

26

Духмя́ное – пахучее, ароматное, с сильным и обычно приятным запахом.