Год за 4,5 часа

Джесси пропала

1

Сегодня воздух в индонезийской деревне Кайя был особенно липким от влаги. Анда сняла с горелки кастрюлю с рисом, отделила половину и положила в собачью миску. Джесси, собака с довольно крупной для своей миски мордой, не появлялась со вчерашнего дня.

Анда беспокоилась. Она заботливо положила рис в миску с горкой, чтобы Джесси, когда придёт, легко достала еду, а не пропихивала морду внутрь.

Джесси никогда не покидала дом надолго. Она была редкой породы, название которой произносится как «ксоло-итцку-и́нтли» (или просто «ксоло») – мексиканская голая собака. Изящное мускулистое тело с тонкими ногами, серый, богатый на оттенки, глубокий цвет, светлые пятна на груди. Узкая морда и будто отлитый из бронзы силуэт.

Ацтеки считали собак ксоло земным представителем бога грозы и смерти Шолотля и хоронили животных вместе с людьми. Они верили, что ксоло провожают души умерших в загробный мир.

Возможно, так оно и есть. Возможно, так и будет.

Анда заправила рис, как обычно, жгучим перцем, смяла пальцами красный комок и засунула в рот. В глотке загорелось, из носа и глаз потекло. Сегодня глотать рис было труднее обычного: мышцы сжимались кольцом, не давая пище пройти дальше. Женщина сделала большой глоток воды и покрылась потом.

Воздух прилипал к коже.

Анда вышла во двор, зовя собаку по имени. Её нигде не было. Анда обошла вокруг дома. За забором в груде мусора лежал труп кошки внутренностями наружу. Женщина с брезгливостью отвернулась. В мертвых глазах кошки застыл страх. Анду охватило дурное предчувствие. Нет, ей померещилось.

Она вдруг захотела, чтобы ей померещилось.

Стряхнув с себя неприятные мысли, она спросила соседа, видел ли он Джесси. Старик, никогда не вынимавший изо рта сигарету, стоял у забора и не обращал внимания на ту самую мусорную кучу. Нет, не видел, последний раз вчера, когда собака пробегала мимо в сторону пальмовой плантации. Наверно, встречать хозяйку. Ее морда, сказал старик, была в крови.

Он поднял глаза на Анду, смотрел долгим пустым взглядом. По ее спине скатилось что-то липкое: то ли вода, то ли страх.

Понять бы, что скрывается за пустотой в его глазах, встретиться с ней один на один, выяснить, зачем она прячется там, внутри карих точек…

Женщина бросила “спасибо” и поспешила отойти.

Анда дошла до конца улицы.  Деревянные крашеные дома тянулись вдоль земляной дороги. Ее расширили в прошлом году из-за увеличения потока туристов. Несмотря на ранний час, группа подростков уже копошилась по колено в бурой воде ручья, строя запруду из камней. Сколоченная из досок вывеска на обочине гласила: «IKAN BAKAR» (жареная рыба).

Соседка с четырьмя детьми как раз вышла из дома, села на табурет. Муж вышел следом, держа на руках младенца, отдал матери. Он вынес на порог качалку – металлическую перекладину. К ее середине пружиной крепилась люлька из плотной ткани. Молодая мать уселась поудобнее, уложила малыша и принялась укачивать, приглядывая за старшими и покрикивая на самых резвых.

Она ничего не знала о Джесси. И если бы вдруг ее увидела, отвернулась. Собака вызывала отвращение, напоминая гиену: та же узкая темная морда, острые уши и необычный вид отталкивали, инстинкт призывал не связываться, сторониться.

Соседка разговаривала с Андой вежливо, но с опаской. Она не любила чужих. Анда была для нее чужой, хоть и прожила здесь четыре года.

Она ничего не знала о Джесси. Женщины попрощались, и Анда поспешила дальше. Времени на поиски оставалось все меньше.

Джесси очень долго может бежать без остановки, не задыхаясь и не потея даже в сильную жару. А ее хозяйка уже чувствовала, как с каждым шагом все труднее даются вдохи и как воздух с силой протискивается внутрь.

Моя Джесси. Моя милая Джесси. Я так и не купила тебе миску, и ты ешь из питьевой тарелочки Малышки Бо-Пип. Все покидают меня. Все рано или поздно покидают меня. Малышка Бо-Пип, попугай, огромный розовый какаду, вылетел в окно в тот самый день, когда Анда покидала Мексику.

Она очень любила собаку и назвала ее в честь героини любимого американского телесериала, который смотрела в детстве.

Женщина до сих пор помнила, как устраивалась на старом диване рядом с мамой и следила за приключениями полицейской собаки Джесси. Попивая молоко с овсяным печеньем, они смеялись над забавными проделками овчарки с телеэкрана.

Это было давно, это было еще в Мексике. Теперь уже далекой и навсегда потерянной Мексике. С такой далекой и навсегда потерянной мамой. Mamá, mammina… (мама, мамочка).

2

Джесси часто убегала из дома, но ненадолго. Обычно на несколько часов. Ей нравилось бегать по главной дороге, лаять на детишек, желающих дернуть ее за хвост и прикоснуться к самой диковинной собаке на этих островах. Джесси добегала до сада с высоко растущими лианами. Ложилась на землю. Часто сюда же приходила кошка из дома напротив, и они играли. Джесси тыкалась мордой в брюхо кошки, а та била лапами в ответ, но не сильно и без когтей.

Этим вечером кошка все не приходила, и Джесси, лежа в тени, услышала в зарослях за садом шуршание листвы. Любопытство повело ее подняться и побежать в ту сторону. Шорох в кустах стал приближаться, собака все дальше пролезала в кусты, ведомая незнакомыми звуками и запахом, который был настолько не похож ни на что привычное, что уводил в заросли все глубже и глубже.

Вдруг Джесси наткнулась лапами на что-то холодное, источающее этот запах, он стал настолько сильным, что превратился в неприятный, раздражающий. Джесси испугалась, развернулась среди гущи папоротников назад, но тут холодное нечто задвигалось навстречу, потом из кустов надвинулось его продолжение и вдруг Джесси стало сдавливать холодным пульсирующим кольцом. Собака взвизгнула, дернулась, вцепилась зубами в холодное кольцо смерти.

Язык ощутил вкус мяса и крови. На мгновение кольцо перестало сжиматься и Джесси вырвалась, бросилась из кустов на свободу и бежала до тех пор, пока запах стал слабым и не слышным, пока вкус в глотке не притупился, бежала до тех пор, пока не увидела знакомую кошку на мусорной куче.

Тогда она бросилась к ней, вцепилась в глотку, в живот и распорола зубами брюхо. Потом вдруг замерла, легла на землю, положив лапу на нос, завыла и бросилась по дороге прочь из селения.

3

Времени на поиски собаки не оставалось. Нужно было спешить на работу. До плантации несколько миль, а владелец плантации, Рамин, не прощает опозданий.

Анда вернулась в дом, взяла мачете, корзину с водой и рисом. Дорога к плантации пролегала сквозь заросли плюмерии. Женщина оторвала розовый цветок с дерева и вставила в черные волосы. Растительность становилась гуще, дорога сузилась до тропинки.

Последняя миля пролегала сквозь лес. Анда думала о Джесси. Она убегала и раньше, конечно, редко, но случалось. Возможно, ей не стоило волноваться. Прибежит, когда захочет есть.

Анда отбросила беспокойные мысли и с удовольствием зашагала по тропинке. На пальцах еще теплился слабый аромат плюмерии и женщина остановилась, вынула цветок из волос и поднесла к носу. В папоротниках мелькнуло что-то. Анда не обратила внимания, увлеченная свежим запахом цветочных лепестков. Она не обернулась и на легкий шорох.

Внезапно женщина почувствовала острую, давящую боль в плече, вскрикнула, схватилась за него. Цветок упал на землю. Ног коснулось что-то холодное, ремни от сандалий впились в кожу. Холодным пульсирующим кольцом сдавило бедра. Крик ужаса застрял в горле, сжатом сильнейшим спазмом. Холод усиливался, давление стало невероятным.

Анда увидела лишь сложный черно-серый узор с золотистым отливом. Страшно сдавило грудь, хрустнули кости голени. Воздух едва протискивался в легкие. Все онемело.

И вдруг стало легко, почти восторженно легко. Женщина с черными волосами улыбалась Анде и звала к себе. Mamá, mammina! Наконец-то мы вместе. Анда потеряла сознание.

Сетчатый питон сжимал свою добычу, пока не сломались все кости. Он широко разинул пасть и начал потихоньку заглатывать труп. Семь метров мышц сжимались и разжимались в особом ритме. Сначала стопы, потом бедра, пальцы рук. Пропихивать внутрь лопатки было труднее всего, и питон расширился, растянув челюсти гибкими связками до огромных размеров. Голова исчезла, а змея продолжала двигаться, протаскивая еду дальше в себя, превращаясь в страшный живой чехол для мертвеца.

4

Джесси жалобно выла уже несколько часов. Она беспокойно виляла хвостом, поминутно вскакивала с места и бежала на малейший звук, доносившийся со двора. Рис в ее миске лежал нетронутым. Он испортился. В доме стоял кислый запах несвежего риса и пустоты.

Рамин так и не оштрафовал Анду на 5 центов. Ни разу в жизни. Она никогда не опаздывала, и когда женщина не пришла на плантацию, отправил племянника, маленького Патуки, к дому Анды.

Рамин беспокоился. Необычное для него чувство. Он не привык беспокоиться о живых. Но Анда ему нравилась, и он, пусть и не сразу, проникся к ней за мягкий, уверенный характер, спокойствие и живость ума.

Патуки вернулся ни с чем, сказав, что дом закрыт, у дверей мечется та самая собака, про которую как-то рассказывал дядя, диковинного вида и с гладкой серой кожей. Патуки приблизился к ней, дотронулся до спины – удивительно, что животное позволило, наверное, от пережитого страха. Спина была горячей, как расплавленный металл, но совершенно сухой и дыхание такое тихое, ровное после пробежек у дома. Рамин всерьез забеспокоился. Джесси, судя по рассказу племянника, это была именно Джесси, что-то чуяла. Что-то произошло.

Рамин сам пошел к дому Анды. В лесу на тропинке он увидел корзину и мачете, ее мачете, это точно. На рукоятке буква «m» и обмотка из старой бечевки. В тридцати метрах дальше по тропинке лежал питон, невероятно раздувшийся от добычи.

Рамин вернулся на плантацию, вызвал полицию, дождался их приезда. Взял нескольких мужчин с мачете и вернулся на тропинку.

Питона убили, чтобы извлечь тело. Этим занялось двое: один разрезал змею с хвоста, другой с головы. Осторожно извлекли тело жертвы. Оно было мягким, податливым, а еще холодным и липким от желудочного сока. Кожа, ставшая фиолетово-синей, уже начала перевариваться вместе с одеждой.

С плантации сбежались зеваки. Невиданный случай, чтобы питон напал на человека и проглотил его. Питоны обычно боятся людей.

Тело отнесли к дому. Женщины громко всхлипывали, оплакивая соседку. Кто-то смотрел из любопытства, кто-то с отвращением и брезгливостью. Девушку неподалеку тошнило. Она оперлась рукой о дерево и сложилась пополам, держась за живот. Другая стояла рядом, держа руку у нее на плече, иногда протягивая бутылку с водой.

Неподалеку маленький мальчик увлекся игрой и смеялся своим выдумкам.

Питона привязали веревками к высокому шесту. Несколько часов с ним фотографировались туристы. Потом ее сняли, мясо отделили от кожи. Двое мужчин осторожно снимали шкуру и разрезали мясо на куски. Женщины подходили с большими кастрюлями и забирали часть себе. Поймать такую огромную змею большая удача: пиршество для всей деревни на несколько дней. Змеиное мясо сразу же жарят на костре или вымачивают в пряном уксусе для приготовления супа с рисом и овощами.

5

Джесси прибежала из сада на шум, подошла к телу хозяйки. Это был давно знакомый запах. Теперь к нему примешивался еще один, тот самый, из леса, запах чего-то холодного и смертельного. Джесси села рядом. Сегодня она потеряла всех, к кому была привязана.

Воздух прилипал к ее горячей коже.

Старик с сигаретой во рту все так же стоял у забора. Происшедшее не коснулось пустоты в его глазах. Возможно, он думал об иронии. Хозяйку задушили, а ее собака ни разу в жизни даже не запыхалась. Он затянулся сигаретой глубже обычного.

Собака просидела у трупа до самой ночи. По ацтекским поверьям, провожая душу хозяйки в загробный мир.

В сумерках Джесси поднялась и побрела по дороге, мимо мусорной кучи с трупом любимого друга, сада с высоко растущими лианами. Собака шла в сторону тропического леса.

Больше в селении ее никто не видел.

Химба

Если душа спокойна,

Один день сравнится с тысячей веков.

Если помыслы широки,

То крохотная хижина вместит в себя целый мир.

Намибия переводится с древних языков Африки как страна открытых равнин.

На одной из таких равнин восход солнца застал Великого Попрошайку. Он сидел на камне. Солнце для него ничего не значило. Попрошайка не видел солнца. Он видел лишь слепящее пятно на огромной, полной буйства красок равнине. Она была покрыта густой зеленью, и каждая мельчайшая игра цвета виделась Попрошайке как величайшее разнообразие. Это были цвета, означающие цвет травы в первый утренний час – «хили», «мбо», «ми» – их были десятки. Только для цветов в первый час тронутой солнцем травы. В полдень, когда слепое огромное пятно поднималось выше, Попрошайка уже различал несколько сотен оттенков зелени. Для него это были разные цвета, и он искренне удивлялся плохому зрению белого человека, который исследовал их. Джули. Так его звали. Только вот это пятно, оно слепит меня, оно огромно и его свет обжигает. Только чувствую этот свет, не вижу источник. Наверно, источника нет. Так думал Попрошайка, сидя на камне на восходе солнца. Он не знал, что это. В его языке есть десятки слов, означающих небо, сотни слов, описывающих зелень этих равнин, но что такое солнце, он не знал. А как бы он хотел это знать. Но в его языке нет слова «солнце».

Лазарус Гейгер писал, что в древних культурах синий цвет воспринимается как оттенок зеленого. Синий цвет – цвет неба – появился последним в Древнем Египте. Тогда же появилось и слово, которое обозначает синий.

Всего этого Попрошайка не знал, он задумчиво смотрел за линию горизонта. Оттуда на него смотрел Джули. Джули стоял на вершине небоскреба и почти ослеп он неонового ядовитого мерцания красок. Кислотные оттенки цветов стали популярны совсем недавно. Неужели это потому, что только сейчас люди научились их видеть? Или они были со дня сотворения мира или мы сами создали их. А почему бы и нет? Мы же создали свою реальность, создали и язык, который ее описывает.

Были ли эти неоновые цвета в древних цивилизациях? Почему их не замечали? Есть ли вокруг нас десятки, а может быть даже сотни цветов, которые мы не замечаем и научимся видеть еще нескоро?

Такие вопросы задавал себе Джули, стоя на крыше в предзакатный час. Его мысли откликались в душе попрошайки смутной грустью, легким беспокойством. Он не мог понять, почему он сейчас здесь сидит один на камне в ранний утренний час, объятый какой-то мутной тоской. Будущее для него состояло из традиций прошлого, настоящего не существовало. Оно смотрело вглубь поколений. Но это пятно… Слепое огромное пятно на небе цвета «мби». Какое оно? Ведь оно не совсем «мби». «Мби» другое. А это, наверно, похожее. Все, что мы видим, видели наши предки и описали в языке. Может ли такое случится, что этого они и не увидели, и не узнали? Новое просто определить, как привычное.

Попрошайка вспомнил песню его племени и тихонько начал напевать. «Если душа спокойна, один день сравнится с тысячей веков. Если помыслы широки, то крохотная хижина вместит в себя целый мир». Внутри отозвалось, зазвенело этой мудростью. Все ли слова уже сказаны, или есть все-таки неизвестные, и тогда можно еще говорить. К примеру, назвать это слепое пятно «наби» и назвать его душу «ямути» и говорить о нем, и говорить с ним.

Нашему племени всего 5 поколений Предков и когда-то для нас не было слов, потому что не было нас.

Джули опустил взгляд вниз на разношёрстую толпу копошащихся людей. «Когда не было нас» – эхом отозвалось у него. Когда не было нас. Как давно это было. Джули вспомнились строки Алекса Миллера:

Светящие пятна

Всевидящих окон.

В бетонных оковах

Пространство из стекол

Он стоял и наблюдал, как слепящее пятно солнца скрывается за горизонтом. Как что-то огромное, раскалённое докрасна, окунается в океан горизонта и затухает медленно, как засыпающий вулкан.

Джули не понимал, почему этот рыжий закат отзывался в нем по-особенному, какой-то глухой неизбывной тоской. Зачем так притягивает взгляд это слепящее пятно?

Джули Давидофф, исследователь племен Африки, писал, что в начале эпох любой из языков содержал слова, определяющие темные тона от светлых. Потом появился красный цвет как символ вина и крови. Дальше люди научились видеть желтый и зеленый.

Мир наполнен разными цветами, писал Джули, и мы по-прежнему не различаем их. Только постоянное развитие способностей позволит их увидеть в будущем. Сейчас это неоново- кислотные оттенки, но кто знает, какие еще цвета хранит мир.

Это смутно понимал и чувствовал Великий Попрошайка, сидя на камне и наблюдая восход солнца. Он не мог облечь это в слова. Слов не было. В начале родилось чувство, какое-то пугающе незнакомое, ни на что не похожее чувство. Это слепое пятно света. Смотрит на тебя и видит каждого.

Великий Попрошайка долго сидел и смотрел вдаль, сквозь время, за горизонт, туда, где здания скребут небо и кажутся всевидящими. Туда, где плохо видящий белый человек различал то, что он силился понять. Химба -племя в Намибии.

С древнего языка Африки переводится как «попрошайка».

Год за 4,5 часа

Железная Земля – экзопланета, где человек может жить сто пятьдесят миллионов лет. Новая экзопланета, на которой год длится 4,5 часа. Если хочется быть бессмертным, ну, или почти бессмертным, поезжай на RPIC 228813918 b. Она по размерам и внешне напоминает Землю, только наполовину состоит из железа. Очуметь, как все относительно, ведь если мерить год именно так, то мы умрем в каких-нибудь паршивых восемьдесят. Представляете, сколько можно успеть за такое огромное время? Очуметь. Так что поезжайте на Железную Землю.

Световой год – сущая ерунда, просто безделица какая-то, ей-богу, долететь теперь до другой Галактики, да что там, теперь совсем просто, ведь мы что? Бессмертны получаемся. Почти бессмертны. Конечно, не совсем, но намного менее смертны, чем раньше, и расстояние до звезд теперь, конечно, пустяк. Сущий пустяк. Так что давайте полетим на Железную Землю, а еще лучше останемся здесь – куда мы там денем столько железа? – и будем жить по Железному Времени.

Сколько можно всего успеть за сто пятьдесят тысяч лет! Жить надоест, ей-богу. Побывать во всех странах, чего там, их всего двести пятьдесят. На год по каждой? Ха, чего там! А если в каждом городе каждой страны по году? Все равно как-то мало. Да и что там делать-то? А если еще и выучить каждый язык в каждой стране и еще местные диалекты и наречия и по году на каждый язык. Эх! Да их всего-то две тысячи. Мало как-то.

А если и всеми профессиям в мире овладеть? На сегодняшний день их более сорока тысяч. Хм. Вот это да. Немало. Если да по год на каждую, да если и стать профессионалом, это сразу лет по 10 на каждую. Что–то маловато почти бессмертия получается. Но допустим, не нравится мне половина из них, та, что с техническими науками связана. Хм. Тогда, может, и хватит бессмертия, в смысле почти бессмертия. Да, только, как я узнаю, если не попробую, нравится или нет? А ежели сначала мне не нравится, зато потом за уши не оттащить? Разве не бывает так? Еще как да сплошь и рядом. Да, как-то мало совсем лет-то получается!

Ну а вот если я со всеми людьми на свете познакомиться захочу? Поздороваться, представиться, да и поговорить так вот по-душевному, ведь не видимся. Это ж восемь миллиардов на планете живет и за такую-то малость лет со всеми не наговоришься и не сдружишься. Что-то мало очень этого совсем уже не бессмертия. На людей-то и не хватает.

А вот если взять искусство, к примеру. Если я все книги захочу перечитать за свое уже совсем не бессмертие? Это ж сто двадцать миллионов восемьсот шестьдесят четыре тысячи восемьсот восемьдесят книг, а пока я тут размышляю, так еще несколько тысяч прибавляется. Какой-то это совсем короткое бессмертие получается.

А кино если посчитать? Люблю кино. Это ж триста семьдесят девять тысяч девятьсот восемьдесят только короткометражных. А подсчитаем-ка количество музеев, выставок, которые просто необходимо посетить каждому культурному человеку?

Получается почти бессмертие превратилось почти в ничто. Ничего-то не успею сделать. Железная Земля. Сто пятьдесят миллионов лет жизни. Ха, говорю я вам. Такой же пустяк, как и сто лет сейчас. Ничего-то мы не успеем. Эх, да. Так что останемся на Земле. На Земле нам самое место. Да и что мы будем делать там, на RPIC 228813918 b, с железом?

С уважением, Земной Человек

Вит и Ия

Вит не понимал жену, стыдился этого чувства и вместе с тем неуклюже и даже нехотя отмахивался от редких подковырок окружающих. Теперь он вполне уяснил свой промах. В Единии жениться на женщине без честолюбия и стремления приносить хоть какой-то толк государству было глупо.

Ия в своей жизни не работала ни дня. Вит тщетно уверял себя, что после свадьбы она изменится и станет держать себя как все женщины. Теперь ему было неловко перед собой за бесплодные надежды и совестно за опрометчивый поступок перед министерством и страной. Он был тщеславен и досадовал на себя, ведь удачный брак мог увеличить Показатель Притока Семьи вдвое.

Равные союзы были выгодны и просты. Все заботы и доходы делились поровну. Имелось только одно неудобство: при пополнении семейства жена становилась обременительной. Впрочем, женщины в таких случаях сами остро ощущали вину перед мужем и спешили загладить ее горячим усердием.

Ия любила глупые занятия. По утрам «варила кашу», хотя в Единии не готовили дома. На улице зачем-то наливала воду на растения и раскапывала землю вокруг. Это называлось «ухаживать за цветами», даром что трава давно была искусственной. Все озеленительные работы выполняла техника. Ия, казалось, не хотела понимать этого и не могла привыкнуть к новшествам после празднования Великого Дня Равноправия.

Одевалась Ия в длинные обрезы ткани – «платье» или многослойную рубашку – «блузу». Такая одежда не годилась для труда. Потому как походка становилась медленной и плавной, жесты неторопливыми. Она излучала безмятежность и удовольствие. Соседи подтрунивали над ними, тешась поговоркой: «нужна, как чину дар», что означало ненадобность и тщетность.

Вит работал в лаборатории министерства здоровья и на завтрак предпочитал «хим. состав №742», напиток из бобов. В лаборатории здоровья изобретали дешевые заменители натуральных продуктов.

Сегодняшнее утро начиналось как обычно.

Вит встал, надел форменную робу и направился в министерство. Дорога пролегала сквозь безлюдные кварталы стеклянных высоток. Фасады треснули, и осколки стекла устремлялись выше, на свету поблескивая льдом. Несмотря на лето, веяло холодом.

Вит поежился. Уже несколько месяцев он работал помощником главы Отделения Проверки. Его повысили вскоре после свадьбы. Удивительно, но его Показатель ПС не рухнул, как он втайне опасался, а вырос. Ему не о чем было беспокоиться, хотя три недели как Показатель снова увеличили по всей стране. Пять лет назад мировой союз ограничил ввоз продуктов в Единию из-за ее внешнего курса и населению стало туго. В стране ничего не выращивали. Новыми мерами верхушка стремилась поправить положение. Но всем было ясно – это пустые усилия.

Размышляя, Вит добрался до лифта главного здания. Выбитые лампочки, поцарапанные зеркала, ободранные стены. Мерцающий полумрак. Под ногами строительный мусор, пахло цементной пылью. Вит поморщился. Здание только построили, а оно уже обветшало, осунулось, расползлось, точно ему не хватало сил держаться и, больше того, не было смысла держаться.

В Отделении корпело еще пятеро. Анар был женат и его семья выплачивала многолетнюю ссуду за жилье. Он злился на жену за низкий прибыток. Ее поведение озадачивало и разочаровывало его. Анар сначала улавливал только мелкие черточки, едва заметные намеки, оттенки отличного, несхожего с самим собой, но тут же отгонял от себя подобные впечатления. Анар утешался лишь одной мыслью: Вит вообще живет с полоумной.

Однако со временем ощущение перерастало в штрихи, являлось уже свойством, пока в конце концов не превратилось в особенность. Это открытие он тщательно прятал в своем уме и ни с кем не решался поделиться, ведь это бы значило, что особенность есть. А это не так. Не может быть так.

Реально лишь то, что удобно многим. Отличие, замеченное им, лишь изыск ума. Празднуют же Великий День Равноправия, люди женятся, живут именно так, как он, и значит, это он заблуждался, подозревая жену в отличии. Все же…все же..инаковость есть. Он признавался себе в этом.