Стой и Свети

Алена Бугрим

Стой и Свети

Послание читателям

Эта книга не просто моя история. Это карта. Карта лабиринта, по которому я блуждала годами, натыкаясь на одни и те же стены, спотыкаясь об одни и те же камни, веря в одни и те же, увы, ложные огоньки. Я была тем самым «пони», который ходил по кругу, не понимая, зачем жизнь снова и снова преподает мне один и тот же урок: предательства обещаний, ощущения «невыбора», самоотречения ради призрака чужого одобрения.

Вы узнаете себя? В тех отношениях, что душат вашу истину? В той роли, которую играете, чтобы вписаться в социум? В том чувстве, что вы недостаточны, и нужно постоянно казаться, а не быть? В тяжести ярлыков и рамок, которые навешивает социум, требуя назвать себя, объяснить, втиснуться в клетку? Это и есть наши слепые зоны – глубокие колеи, где мы теряем себя, забывая о своем врожденном праве просто Светить.

Через мои падения – рождение «синей рукой» в равнодушие мира, крах иллюзий папиной принцессы, предательство мечты стать Врачом (тем, кто лечит не болью, а светом понимания), мучительный цикл попыток заслужить любовь – я приглашаю вас увидеть собственные узоры. Вспомнить, где и когда вы казались, а не были, когда и почему гасили свой свет, боясь кого-то ослепить или кому-то не угодить, где и когда принимали навязанные ярлыки за правду о себе.

Цель книги «Стой и Свети» не просто показать тени, а зажечь в вас неугасимый свет осознания. Мы пройдем путь от боли узнавания своих кругов («Ага! Вот где я спрятал свой свет!») через очищающее разочарование в старых играх к самому главному прорыву – к умению СТОЯТЬ. Стоять в своей правде, в своем выборе, в своем несовершенстве и силе вопреки ожиданиям, ярлыкам, страху не вписаться. К смелости СВЕТИТЬ. Просто быть. Быть собой. Не обесценивая этот дар как недостаточный или неправильный, а принимая его как Божественную искру внутри. Ваш свет не для того, чтобы казаться. Он для того, чтобы согревать этот мир именно так, как можете только вы.

Эта книга о том, как я, пройдя через бухгалтерию чужих ожиданий, нашла путь обратно к себе – к дизайну, где игла и нить стали моими инструментами света. Как научилась видеть в своем странном, неудобном, не вписывающемся «я» не недостаток, а уникальный дар. Эта книга о том, как перестать кружить в чужих клетках и начать светить из центра своего Бытия.

Эта книга – мой способ превратить боль в мудрость, а опыт – в инструмент. Возьмите его. Исследуйте свои лабиринты. Разорвите свои порочные круги. Вы достойны не ходить по кругу, а идти вперед к себе настоящим.

Это путешествие к священному «Я Есть». Готовы стоять и светить со мной?

С любовью к вашему неповторимому свету,

Алена Бугрим

Корни и крылья: «синяя рука» и обещания

Мир я встречала молчанием. Не криком новорожденного, а тишиной, повисшей как приговор. Роды были стремительными, а вот выходить не хотелось. Совсем. Меня буквально выдавили в этот свет, и я ответила ему ледяным безмолвием. Не дышала. Не кричала. Не шевелилась. Отчаяние медиков, тихий стон матери, и… тряпка. Меня накрыли. Отложили в сторону. Занялись живыми.

А потом… Потом из-под грубой ткани медленно выползла крошечная синяя ручка. Пальчики сжались, разжались, свидетельствуя об упрямой воли к жизни. Шок. Восторг. Крики матери: «Она жива! Жива!»

Иногда мне кажется, что этот первый жест – сжатый кулачок жизни – стал символом всего моего пути: сопротивления, выживания вопреки и вечного вопроса «зачем?». Зачем оставаться в мире, который встречает тебя равнодушием?

Но я осталась. И окунулась в теплую ванну детства. Я была Папиной Принцессой. Его любовь обволакивала, как запах свежеиспеченного торта. Помню сонное утро, кухню, пропитанную ванилью. Он, в заляпанном мукой фартуке, сиял: «Доченька, у тебя же день рождения! Торт пеку!» И руки, подхватившие меня, и кружение, и счастье, такое острое и чистое, что врезалось в память навсегда. Он был дальнобойщиком. Я обожала тайком ждать его ночных возвращений, притворяясь спящей. Он крался, оставлял под подушкой сюрприз – диковинку из дальних стран, целовал в лоб. А я, зажмурившись крепче, уже мчалась в мечтах к утру.

Вот она, первая сказка. Первое обещание: мир прекрасен, если в нем есть Он. Его подарки под подушкой стали наркотиком надежды. Кто же знал, что эта сказка научит меня верить в иллюзии?

Мама ждала его с той же трепетностью. Первая любовь, еще со школы. Я родилась от их юношеской страсти, их «непорочного зачатия» – так они шутили. Желанная. Папа мечтал о дочке.

Детство часто омрачали больные уши. «Глухой будет», – пугали врачи. Я много времени проводила одна. Моими пациентами становились плюшевые звери. Я лечила их нежно, без уколов. Твердо знала: буду доктором. Но каким? Не таким, который причиняет боль, а каким-то другим.

Этот вопрос висел в воздухе моего детства, как неразгаданная загадка: «Какой врач лечит, не делая больно?» Я не знала тогда, что ищу не специальность, а способ исцелять мир. И себя.

Потом в садике появилась Она. Новая уборщица. Статная, красивая, чужеродная. Детское чутье насторожилось. Я подбивала малышню кататься по ее свежевымытым полам. Хотелось сделать ей больно. Позже поняла – папа ее знает. Забирая меня, он мило болтал с ней. Я молча наблюдала. Дети чувствуют фальшь кожей. Моя «война» с ее полами была первым бунтом против грядущего предательства. Неосознанный крик: «Я здесь! Не заменяй меня!»

А потом он встал на колено. Не передо мной. Перед мамой. С цветами. Говорил что-то о другой любви, о разводе. Я видела это. Не плакала. Не кричала. Внутри вдруг стало тихо и… высоко. Я словно смотрела на них сверху.

В тот миг во мне умерла девочка. Родилась не по возрасту взрослая душа, понявшая простую страшную вещь: даже самые близкие – не боги. Они просто люди. Слабые. Заблудшие. И их выбор причиняет боль.

Папа ушел. Создал новую семью. У меня родился брат. Через год папа уехал в Германию, потом в Австрию. Я осталась с ожиданием. Мама рассказывала, как он, забирая Ее сына из моего садика (где Она теперь работала нянечкой), проходил мимо, не узнавая меня. Я этих моментов не помню. Память стерла боль, оставив лишь жгучую потребность: стать Лучшей, Достойной, Доказать.

Вот он, корень. Рана «невыбора». Сначала при рождении (не хотела выходить), потом – моим королем (не взяли с собой). Доказывать, что достойна любви, стало моим невидимым крестом. Сколько сил на это ушло!

Был момент, когда он хотел забрать меня в Австрию. Мне тринадцать лет. Мама против. Его новая жена испугалась. А я верила. Тайком бегала к нему в гости. Наблюдала. Впитывала. Его новая жизнь: он у плиты, Она – лунная соната при свечах. Красота. Изящество.

Я училась у источника своей боли. Как алхимик, пыталась превратить горечь отвержения в золото вкуса, стиля, понимания «правильной» жизни. Ирония? Да. Но это спасло меня.

Мой мир не рухнул. Его скрепляли мамины сестры – четыре волшебницы. Одна учила меня сервировать стол. Другая оживляла старое немецкое пианино. Вечера при свечах, общие песни – время замирало. Третья была путешественницей и сказочницей. Они стали моими феями-крестными, дававшими волшебные дары: видеть красоту в обыденности, чувствовать музыку жизни, верить в чудеса. Их магия противостояла хаосу развода.

А мама… шила. Днем – завод. Вечера и ночи – под стук машинки. Дом гудел от голосов заказчиков. Я засыпала под этот гул. «Никогда не буду этим заниматься!» – клялась я.

Судьба – великий насмешник. Годы спустя я стала дизайнером одежды. Ткань, игла, форма… Знакомо? Бог громко смеялся, возвращая меня к истокам. Но теперь это был МОЙ выбор. Моя магия. Возможно, шитье стало моим способом залатать разорванный мир?

Папа уехал. А я ждала. Он врывался, как принц на белом коне, – холеный, с французским коньяком. Нес истории о чудесах. Я слушала, затаив дыхание. Завидовала. Но меня снова не выбирали. «Страшно», – говорили. Он обещал: «Скоро приеду!» Он врал. А я верила. Ждала.

Цикл: обещание – вера – ожидание – обман, – замкнутый круг моей юности. Почему я не могла разорвать его? Потому что вера в него была последней нитью к той папиной принцессе из детства. Отпустить веру означало похоронить ее окончательно. Я не была готова.

И вот однажды, в такой его приезд, решалась моя судьба: куда идти после школы. Я знала: в медицинский. Стать Врачом. Тем самым, который лечит, но не причиняет боли. Я всю жизнь искала, как называется этот доктор, с тех пор как лечила мишек. Это было МОЕ. Единственное, что родилось во мне само, без папиных сказок. Мой собственный огонек. Моя попытка на вопрос «зачем?» ответить – лечить.

Папа задал один вопрос: «Скажи, если я сейчас порежу руку, кровь хлынет… Тебе будет приятно на это смотреть? Хочешь ли видеть такое всю жизнь?» Я представила. Кровь. Стынущие пальцы. Отвращение. «Нет», – прошептала я себе. А он, ловя мой сломленный взгляд, вещал: «Врачи – нищие. Иди на бухучет. Считать чужие деньги – вот это надежно!»

Я предала себя. Предала маленькую девочку с плюшевым пациентом. Предала свой огонек. Пошла считать чужие деньги. Почему? Потому что папа был последним принцем в рушащемся мире моих сказок. Потому что я хотела быть достойной его одобрения. Потому что не знала, как называется тот доктор, который лечит не тело, а душу. Кто же он: психиатр? психолог? волшебник? Надо ли вообще искать свое признание через социальные роли и статусы? Или, может, ответ был ближе, чем я думала, – в нитках и ткани, в создании красоты, которая тоже лечит? И главное – как я, в конце концов, нашла путь назад к себе, к той девочке, которая знала правду?

Сад, школа и язык сердца

Детство… Помню ли я дружбу? Настоящую, звонкую, как колокольчик во дворе? Была одна. Ленка. Солнечный человечек, с которым, казалось, рука об руку можно пройти хоть через всю жизнь. Судьба раскидала нас, мы стали редко видеться, но тепло ее присутствия осталось тихим угольком в душе, готовым разгореться при встрече. Ленка научила меня вкусу жизни. Буквально. Я ненавидела детсадовскую кашу: клейкую, безликую. Брезгливо морщилась от запаха кислых щей. А она… Она ела. С таким блаженством, с таким азартом! Глаза ее сияли, ложка летала, а я, завороженная, думала: «Неужели в этом теплом новом вкусе есть то, что скрыто от меня?» И я стала пробовать. Медленно, осторожно, отодвигая предубеждение. Сперва крошечный комочек каши. Потом капельку щей. И – о чудо! – мир раскрылся новыми гранями. Каша оказалась нежной подругой утра, а щи – бодрящим праздником на языке. Ленка преподала мне первый урок: не спеши отворачиваться от нового. За непривычной оберткой может скрываться дар. Жизнь, как тарелка щей, часто кажется кислой с первого взгляда, но стоит разрешить себе попробовать – откроешь целую вселенную вкусов, интересов, возможностей. Мы расстались с Ленкой в пять лет. Переезд. Новый садик.

На новом месте дружба не сложилась. Зато сложился бунт. Тихий час был моим личным вызовом. Спать, когда вокруг столько интересного? Меня наказывали. Сажали в чулан, темный, без окон, пахнущий пылью и старыми матрасами. Другие бы плакали. Мне же там нравилось. Это было мое тайное убежище. Однажды закрыли не одну, а с двумя такими же «бунтарями». Это был лучший тихий час! Мы прыгали на матрасах, шептались, смеялись в кулак – маленькие повстанцы в царстве темноты. Воспитатели, поняв, что чулан для меня награда, придумывали иные кары. Что именно – стерлось из памяти. Важнее другое: уже тогда во мне жило упрямое семя свободы. И темнота не пугала – она давала пространство для моего света. Позже, чтобы облегчить маме жизнь (она бежала с работы, спотыкаясь от усталости), меня, шестилетку, отпускали из садика одну. Тогда это было возможно. Мир дышал иначе – вольнее.

В том садике я встретила Таню, искру из дома напротив. Озорная, своевольная, родная душа. А потом пришла школа. И Разлука. Первого сентября я плакала не от радости – от горя: нас с Таней развели по разным классам. Праздник знаний ощущался как наказание одиночеством. Какой праздник, если рядом нет Танюхи? Впереди маячило что-то непростое, чужое.

Моя первая учительница, Галина Игоревна, была изящна, как фарфоровая статуэтка. Говорила тихо, никогда не кричала. Но страх перед ней сковывал меня по рукам и ногам. На вопросы я отвечала молчанием, даже зная ответ. Горло сжимал невидимый обруч. Я растворялась. Становилась прозрачной. Однажды маму вызвали на собрание. Три часа говорили о каждом ребенке. Обо всех, кроме меня. Мама вернулась взбешенная, разбудила меня среди ночи: «Три часа! Про всех! А про тебя – ни слова!» Она подошла к Галине Игоревне: «Что скажете о моей дочери?» Учительница пожала плечами: «А что сказать? Ее нет. Я ее не замечаю. Как будто ее нет в классе». Меня. Не. Замечали. Я была призраком. Тихим, послушным, неосязаемым. Получив нагоняй, я впервые осознала жгучую стыдливость своего существования. Школа не стала для меня домом, учеба давалась тяжело. Я ненавидела это место. Ненавидела всем нутром. И придумала себе спасение – болезнь. Опытная «симулянтка» (одиночество научило меня многому), я виртуозно нагревала градусник о батарею, встряхивала его до нужных цифр, лишь бы не ходить туда, лишь бы не чувствовать себя невидимкой в толпе.

Отношения с одноклассниками? Ни тепла, ни вражды. Нейтральная территория. Я наблюдала. Они наблюдали. Пока в третьем классе Наташа, наша локальная богиня с вьющимися косами и покоренными учителями, не решила устроить большую игру. Она влюбилась в девятиклассника. Чтобы приблизиться к нему (старшеклассникам было запрещено ходить на наш этаж), Наташа придумала хитрый ход: всем девочкам нашего класса выбрать по мальчику из его класса, написать их имена на значках и носить эти значки. Всеобщее помешательство должно было прикрыть ее личный интерес. Мой внутренний бунтарь взревел. Зачем мне чужое имя? Зачем мне играть в чужую влюбленность? Зачем подчиняться Наташиной прихоти? Я отказалась. Чисто. Ясно. «Нет». Ответом стал бойкот. Глухой, беспощадный. «Пока не нацепишь значок – ты пустое место». Они сдержали слово: не разговаривают со мной до сих пор.

Дальше начался настоящий кошмар: мои тетради летали в окно, учебники всплывали в унитазе, пенал находили в мусорном баке. Каждый школьный день заканчивался слезами. Каждый путь домой – рыданиями в подворотне. Ненависть к школе, к этим стенам, к этим девичьим глазам, полным жестокого любопытства, росла, как чертополох на заброшенном поле. Откуда брать силы? Я не знала.

Был еще один удар – по само́й моей жажде познания. Английский. Как я его ждала! Моя тетя, историк, говорила на нем свободно, учила меня с упоением. Но тетя учила живому языку: песням, шуткам, историям. Школа требовала сухих правил и зубрежки. И встретила меня… криком. Учительница, вооруженная громадной деревянной указкой (ее стук по столу звучал как выстрелы), орала на меня с порога. За мой неправильный акцент? За мою нешкольную фразу? Непонятно. А я не выношу крика. Это как ножом по стеклу. Я захлопнулась, как раковина. Знала ответ – молчала. Не знала – тоже молчала. Вызов родителей, слезы, стыд. Любовь к языку умерла от ударов указки и воплей. Позже я пыталась возродить эту любовь, но барьер – стена страха и отторжения – был слишком высок. Только спустя годы я поняла: это был не урок английского. Это был урок языка сердца. Урок того, как слышать музыку души за словами, видеть правду в глазах, чувствовать боль или радость сквозь любые барьеры. Я не знаю английский, но я понимаю англичан. Не знаю немецкий, но слышу немцев. Помню одну историю с немцем, женихом моей подруги. Мы остались вдвоем на кухне, я пекла блины, а он говорил, говорил, говорил потоком непонятных звуков. Я просто смотрела ему в глаза, слушала интонацию, ловила дрожь в голосе. Когда подруга вернулась, я сказала: «Твой жених сильно болен. Спина. Надорвался, поднимая что-то тяжелое. Ему очень больно». Она остолбенела: «Ты не знаешь немецкого! Как?!» Я просто услышала его. Сердцем. Слова не нужны, когда душа кричит о боли. Слушайте сердцем. Глазами. Мимикой. Жестами. Это универсальный язык. Конечно, знать слова прекрасно. Но истинное понимание рождается глубже. Иногда молчание слышнее крика.

Что же осталось мне от школы? Ненависть к девичьей стае, их мелким играм и сплетням. Непонимание, о чем с ними говорить. Их мир казался мне чужим, натянутым, фальшивым. Спасение пришло оттуда, откуда не ждали – от мальчишек. С ними было просто, искренне. Они не требовали масок. Подскажут, если что. Дай списать – пожалуйста. Погонять мяч во дворе? Да легко! Овраги, потаенные тропы, смелые вылазки – это было мое. Я дышала полной грудью. Но эта дружба имела цену: я так и не научилась говорить на девчачьем языке. Став старше, я чувствовала себя чужаком в женском кругу. Не знала, как подступиться, о чем болтать. Подруг не было. Только мальчишечья вольница да тихое, давнее эхо Ленкиного смеха. Куда же ведет эта тропа одиночества и бунта? Как невидимка из первого класса научилась светить так ярко? И где таится корень этого дара – слышать без слов? Все дороги ведут глубже – в чащу взросления, где меня ждали новые уроки, новые предательства и первая, опаляющая душу, любовь…

Выбранный папа, Чита и ледяное чудо

Мне было восемь, когда в нашу с мамой жизнь постучалась перемена. К маме присматривалось немало мужчин, искренне желавших ей счастья. Жили мы скромно: мясо на столе было редкостью. А я его обожала, особенно нежную печенку и жареную кровянку, ароматную и темную. И вот появился Он, директор мясокомбината. Звучит внушительно, правда? Узнав о моей страсти, он начал являться к нам с горами мяса: целыми связками печени, румяными рулетами. Но душа моя кричала: «Нет!» Он был настолько чужим, неприятным, что однажды, открыв ему дверь, я прямо сказала: «Зачем приперся?» – и захлопнула ее перед самым его носом. Никакие деликатесы не могли пересилить это чувство. Я готова была есть хлеб с водой, лишь бы не видеть его рядом с мамой. Были и другие кавалеры: забавные, певучие (один даже на балкон забирался с гитарой!). Но этот запомнился. Тихая мышка из школы нашла свой голос – не для уроков, а для защиты своего маленького мира. Даже маминым подружкам порой доставалось, если очень утомляли. Я честно говорила: «Я устала, пожалуйста, идите». Невежливо? Возможно. Но искренне.

А потом случилось чудо. Был канун Нового года. Я вышла из ванной, завернутая в полотенце, и замерла: в прихожей висели незнакомая мужская шинель и фуражка. Сердце екнуло: страх? любопытство? Я зашла на кухню. Мама хлопотала у плиты, а на табурете сидел Он – крупный, видный мужчина с добрыми, смеющимися глазами. «Мама, вытри голову, пожалуйста», – попросила я. «Дай-ка я!» – весело предложил незнакомец. «Ох, как давно я не вытирал голову дочке!» И во мне что-то дрогнуло. Я доверчиво подошла, протянула полотенце. Его руки были большими и теплыми, движения – нежными. Он бережно промокнул мои мокрые волосы. В тот миг что-то щелкнуло. Доверие. С этого дня он стал частым гостем.

Пока мамы не было, мы с ним озорничали. Устраивали «морские сражения» – выливали воду на пол и гоняли тряпками, как швабрами-штурвалами. Шили смешных тряпичных мышек (мама их дико боялась!) и прятали, чтобы она вскрикнула от неожиданности. В доме поселились смех, легкость и какое-то детское соучастие. Мама лишь удивленно качала головой. Прошел месяц, и я поняла: хочу называть его не дядей, а Папой. Подошла к маме, обняла: «Мамочка, моя любимая… Я хочу, чтобы он был моим папой. Позволь мне звать его отцом». Так я выбрала себе Папу. Сердцем.

У него была большая семья: трое взрослых детей, отец и мать. Мои родные бабушки уже ушли (одну я совсем не помнила), дедушка-летчик жил далеко. Я так мечтала о настоящей бабушке! О той, что печет пироги, хранит секреты, пахнет ванилью и добротой. И вот она появилась! Моя новообретенная бабушка была источником света! Я ходила за ней хвостиком. Она была волшебной рукодельницей, ее пальцы танцевали с нитями макраме. Сколько чудесных панно мы сплели вместе! Картины из узелков и фантазии. Сейчас, глядя на модные плетеные абажуры и сумки, я улыбаюсь: бабушка научила меня этому языку узлов и красоты задолго до трендов. А по пятницам – священнодействие! Бабушка пекла пироги, собирая всю нашу разросшуюся семью за одним столом. Тепло. Тесно. Сытно. Я обрела не только папу, но и целый мир родных душ.

Через месяц родители поженились. Я была их свидетелем – важная и счастливая. А позже узнала: отец не крещен. И я покрестила его: стала крестной матерью собственного отца. Такой вот круговорот души в семье. Он был военным, и вскоре пришел приказ – переезд в далекую Читу. Мама, к удивлению, согласилась быстро. Сперва уехал он, а потом мы: наши пожитки в контейнере, а мы с мамой на крыльях самолета.

Чита. Год в казарме. Единственные женщины на весь гарнизон – мама да я. Жизнь, как в кино! Меня возили в школу на военном грузовике. Баня и душ? Роскошь! Мылись как могли. Готовили чаще на костре: газ и свет были ненадежными друзьями. Маленькая плитка, верные псы да солдаты – наши соседи, защитники и учителя жизни. Вечера под гитару, их «коптерка» (секретная фотолаборатория!) и мое первое нечаянное знакомство со взрослыми фильмами (ой, это наш секрет!). Было дико, вольготно, по-походному весело. Меня даже чуть не украли – предлагали выкуп стадом баранов! Время было яркое, как вспышка магния.

Потом нам дали квартиру с видом на конюшню и тучей мух. Но какая разница?! У меня впервые в жизни была своя комната! А за окном – лошади! Моя душа запрыгала от счастья. Чита приняла меня как родную. Люди здесь были другими: открытыми, прямыми, без городской шелухи. Меня полюбили просто за то, что я есть. Мы лазили по подвалам, ходили в настоящие походы. Нашли старый железобетонный завод, источник «сокровищ»: серебрянки, селитры… Научились делать свою «взрывчатку» (о, юные химики!). А на озере у меня было свое место силы. Я строила там шалаши – целые дома из веток и мечтаний. Тащила туда лоскутки, баночки, цветные стеклышки – создавала уютный мир, где мне было легко дышать. Мой островок свободы и творчества.

Однажды зимой мы с друзьями пошли за чем-то для рыбок (за чем – не помню) на замерзшие болота. Мороз под 40, как водится. Все перебрались через промоину на речке. Я прыгнула и поскользнулась. Ушла под лед. Прямиком в студеную воду в тяжеленной шубе (по самые пятки!), в шапке. И не испугалась. Совсем. Я успела увидеть подводный балет: как медленно шевелились водоросли, как проплывали мимо серебристые рыбки. Это было завораживающе красиво. Страха не было. Пустоты я не ощущала. И вдруг толчок. Неведомая сила, мощная и нежная, будто большая теплая рука, вытолкнула меня из глубины. Я вылетела из полыньи, как пробка, и встала на ноги на твердый берег. Никто не помогал. Чудо. Мы шли домой еще полчаса. Я мокрая до нитки, ледышка на ветру. Минус 40. И не заболела: ни кашля, ни чиха. Этот миг стал для меня вечным напоминанием: когда кажется, что погружаешься во тьму, что выхода нет, – вдруг приходит та самая Сила. Она выталкивает тебя к свету, к жизни, шепча: «Иди, дорогая. Тебе еще идти. Ты нужна здесь». Я много раз вспоминала это ледяное чудо в моменты отчаяния. Оно давало мне веру.

Потом отец тяжело заболел, пришлось вернуться в Брянск. И – о, горькая ирония судьбы – снова в ту же школу, в тот же класс. Сердце сжалось. Мы умоляли: другую школу, другой класс. «Нельзя», – был ответ. Мои старые «друзья» встретили меня продолжением старой игры. Но я была уже другой, повзрослевшей. Увидев Наташу, ту самую богиню с косами, я заметила: она стремительно теряла зрение. Операции, пропущенные годы учебы… Отличница, мечтавшая о золотой медали, еле-еле вытянула на тройки. Жизнь ее сложилась трудно – я слышала, что последние годы были для нее темными. Ее боль мне не доставила радости. Нет. Были грусть и странное чувство: ничто не проходит бесследно. Как будто невидимые весы что-то уравновешивали. Только теперь, спустя годы, я понимаю глубже: Наташа, причинившая столько боли, была мне учителем. Жестким, безжалостным, но учителем. Ее душа согласилась сыграть эту трудную роль, чтобы моя душа закалилась, научилась стоять, нашла свою силу не для других, а для себя. Ее душа служила моему росту через боль, унижение, слезы. Я прожила, переварила, переосмыслила этот опыт. То, что казалось невыносимыми страданиями, стало фундаментом. Мы все – души в странной, сложной школе Земли. И иногда самые трудные встречи и есть самые важные уроки Любви в своем неочевидном обличье.

Лагерь, подруги и бег под дождем

Первые настоящие подруги пришли в мою жизнь благодаря настойчивости дедушки Миши. Он буквально упросил меня поехать в спортивный лагерь. Я долго упиралась, но сдалась – и как же я благодарна ему теперь! Подхожу к автобусу и впервые в жизни чувствую себя маленькой. Не по годам – по сути. Дедушка определил меня к девчонкам-пловчихам. Они выходили из автобуса, как стая длинноногих цапель или юных амазонок: высокие, статные, уверенные. И среди них я со своим нескладным ростом. Случилось чудо: я почувствовала себя как дома. Рядом с Иринкой, которая тогда уже была под два метра и несла свою высоту с королевским достоинством, мой рост вдруг перестал быть проблемой. Он стал просто фактом. Как цвет волос. Там, среди этих сияющих девушек, я впервые по-настоящему училась принимать свое тело – без стыда, без попыток спрятаться. Они были моим живым зеркалом, отражавшим не недостатки, а норму – разную, свою.