Здесь, в темноте

– Мисс Пэрри? – произносит голос. Мужчина в темно-синем пальто садится на скамейку рядом и разворачивается ко мне всем корпусом. Поднятый воротник обрамляет лицо красновато-коричневого оттенка дорогих мокасин. У него этническая принадлежность, которую я не могу определить, с поразительными голубыми глазами и острым носом, похожим на клюв какой-нибудь хищной птицы. Хищной птицы в полосатом галстуке.

– Мисс Пэрри? – повторяет он. – Я детектив Пол Дестайн. Я бы хотел поговорить с вами. Вы не против проехать со мной в участок?

Мне в голову сразу приходят все полицейские процедуры, о которых я когда-либо читала или видела в кино.

– Я арестована? Мне нужен адвокат?

– Если хотите, – произносит он, разводя руками. – Но нет, мэм, я не рассматриваю вас как подозреваемую.

– Так почему же в участок?

– Там теплее, и мне нужно снять ваши отпечатки пальцев. На всякий случай.

– Хорошо, – соглашаюсь я и возвращаю одеяло Дуэйну, благодарно кивнув.

Детектив Дестайн сопровождает меня в участок – в здание из желтого кирпича, в окнах которого установлены кондиционеры. Подводит к столу, где полицейский, черты лица которого сморщены, точно прячутся от его же ушей, снимает у меня отпечатки пальцев, и я отважно пытаюсь не дергаться от прикосновений. Я ожидала увидеть что-то вроде сканера, однако он просто прижимает все мои пальцы по очереди к чернильной подушечке, а затем перекатывает их один за другим на листе жесткой желтой бумаги, который затем заставляет меня подписать. Потом он протягивает мне две высохшие влажные салфетки, которые практически не отчистили чернил.

Дестайн ведет меня по коридору, выкрашенному в суицидальный серый цвет, и открывает дверь в убогую комнату с несколькими складными стульями вокруг деревянного стола. Верхнюю половину стены занимает зеркало. Он устраивается на стуле и кладет блокнот и ручку на стол.

Я указываю на зеркало:

– Это для того, чтобы другие детективы могли наблюдать за допросом?

– Да.

– Там сейчас кто-нибудь есть?

– Сомневаюсь.

Беспокойство крабом пробегает по моему позвоночнику.

– Вы можете проверить?

Он явно прикладывает фантастическое усилие, чтобы не закатить глаза.

– Проверьте сами, – произносит он, указывая в сторону коридора. – Первая дверь налево. Должна быть открыта.

Так и есть. Я вхожу в узкую комнату. С этой стороны стеклянная стена выглядит толстой и желтоватой, отчего кожа Дестайна кажется темнее, а глаза ярче и пронзительнее. Он смотрит в зеркало, и, хотя я знаю, что на самом деле он меня не видит, мне чудится, будто моя одежда и кожа становятся прозрачными.

Когда я возвращаюсь в комнату, детектив выдвигает для меня стул. Это могло бы показаться джентльменским, если бы он при этом не ухмылялся.

– Это не официальный допрос, – успокаивает он меня. – А значит, записываться не будет.

– Так даже лучше, – произношу я, прокручивая в памяти свое последнее интервью, когда компактная кассета жужжала в пластиковом корпусе.

– После того, как мы получим отчет судмедэксперта, мне нужно, чтобы вы вернулись и подписали официальное заявление. Вы будете в городе в ближайшие пару недель?

Я киваю и прячу руки в рукава пальто, чтобы согреть их.

– Я не любитель путешествовать.

Дестайн листает свой блокнот.

– Имя?

Я называю свое имя, возраст, адрес, номер телефона, род занятий. Я рассказываю ему, что привело меня в парк. Как я увидела тело. Как я позвонила диспетчеру.

– Вы знали покойного? Вы когда-нибудь видели его раньше? – уточнил он.

– Нет, – отвечаю я. И все же, даже когда я говорю, я вспоминаю, как мой мозг наложил лицо Дэвида Адлера на труп. Я вздрагиваю и замечаю, что это не ускользнуло от Дестайна. Поэтому я сглатываю и делаю лицо немного суровее. – Никогда.

– Вы прикасались к телу?

– Я откинула капюшон с его лица, чтобы посмотреть, дышит он или нет.

– Значит, нам не следует ожидать каких-либо ваших отпечатков на его теле, мисс Пэрри? ДНК?

Мне нравится звук его голоса, резкий, прохладный и слегка насмешливый, когда он произносит мое имя.

– Я потеряла сознание во время разговора с диспетчером и упала. Возможно, моя рука задела тело, когда я падала. Я так и сказала парамедикам.

– И часто у вас происходят блэкауты, мисс Пэрри?

– Мне идет черный, – пытаюсь я пошутить. Есть другой ответ, более правдивый. Но, как сказали мне несколько психотерапевтов, шутки – это способ дистанцироваться и отвлечь внимание. Что-то в этом мужчине заставляет меня неохотно подпускать его близко.

– О, мисс Пэрри, остроумно! Мне это нравится. Хотите что-нибудь еще добавить?

Я качаю головой и решаюсь полюбопытствовать:

– Вы уже знаете, кто это? Мертвый мужчина?

– На теле был найден бумажник, но мы не имеем права назвать его имя, пока семья не будет уведомлена. Вы можете проверить сводку преступлений через день или два, или я могу попросить кого-нибудь из моих офицеров позвонить вам.

– И вы знаете, как он умер? – Мой голос сорвался на последнем слоге.

– У меня есть неплохая версия, – произносит он, откладывая ручку. – Вероятно, передозировка. Мы получили сообщения о некачественных наркотиках из одного участка. Но с этой информацией тоже придется подождать. Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо. Это всё.

– Что ж, спасибо вам, мисс Пэрри, – говорит он. – Вы свободны.

Я уже переношу свой вес, чтобы встать, когда мне приходит в голову задать вопрос.

– Подождите. Пока я здесь: вы когда-нибудь работали над делами о пропавших без вести людях?

– Несколько раз. Это имеет какое-то отношение…

– Никакого. Но мне интересно: если бы исчез мужчина, кто-нибудь, скажем, моего возраста, вы бы расследовали это?

– Это риторический вопрос, мисс Пэрри?

Я думаю, он имеет в виду гипотетический, а это совсем не так. Но я все равно киваю.

– Значит, этот риторический парень, он смышленый? Без приводов? У него нет истории психиатрических заболеваний?

– Давайте предположим, что нет.

– И он гражданин?

– Думаю, да. Внешне канадец.

– Я имею в виду, он вообще хороший парень, не торгует наркотиками, не связан с бандами?

Я вспомнила о том, что рассказал мне Джейк Левитц. О казино, о программе и возможной растрате.

– Хороший парень, – киваю я. – Никаких банд.

– Значит, он не пропал без вести. Это не ширпотребная книжка или какое-нибудь сетевое шоу, мисс Пэрри. Мужчины не исчезают. Вероятно, была ситуация, из которой он хотел выбраться, поэтому и ушел. Вы можете посмотреть статистику, если хотите. Пропавшие мужчины на самом деле никуда не пропадают. Такие парни, как этот, либо уходят сами, либо…

Он смотрел вверх и в сторону, но внезапно переводит свой ледяной взгляд прямо на меня, и, хотя я ни в чем не виновата, ситуация начинает выглядеть иначе.

Я знаю, чем заканчивается его предложение. Но все равно я должна это услышать.

– Либо что?

– Либо он мертв. Потому что он покончил с собой. Вы уверены, что мы говорим риторически?

Я киваю и встаю со стула. Затем снова падаю в обморок.

* * *

Придя в себя, я обнаруживаю себя на колючем диване накрытой еще более колючим акриловым одеялом, уже не в комнате для допросов. Я сажусь, что вызывает волну тошноты, и опускаю голову, фиксируя ее между колен.

– Движения из йоги, мисс Пэрри? – интересуется голос.

Я осторожно поднимаю взгляд и вижу Дестайна, наблюдающего за мной из дверного проема. Должно быть, он и принес меня сюда.

– Просто закружилась голова, – мямлю я.

– Слишком много падений в обморок за один день. Вам следует провериться.

– Уже, – произношу я твердо, насколько могу. – Проблема с кровяным давлением. Синдром нейропатической постуральной тахикардии. Дает себя знать, когда я слишком быстро встаю. Ничего серьезного. Но предполагается, что я должна избегать стрессовых ситуаций, и мой лечащий врач хотел, чтобы я носила какие-то компрессионные колготки. – Мой лечащий врач также хотел, чтобы я отказалась от алкоголя и таблеток. Я нашла нового и не стала упоминать об обмороках.

– Это для вас стрессовая ситуация?

На этот раз, когда я поднимаю голову, мне удается удержать ее в вертикальном положении.

– Хотите сказать, что все остальные считают обнаружение трупа и допрос в полиции чем-то расслабляющим?

– У вас хорошо подвешен язык, мисс Пэрри. Я мог бы слушать вас целый день. Но поскольку я только что видел, как вы рухнули на пол в моей комнате для допросов, может, вы начнете отвечать прямо? Итак, простой вопрос для начала: стакан воды?

– Может быть, содовой? Мне не хватает электролитов.

Он уходит и возвращается через несколько минут со спортивным напитком красного цвета. Я принимаюсь медленно потягивать его и, допив наполовину, собираюсь уйти, но Дестайн преграждает мне путь.

– Я не могу вас отпустить, – заявляет он.

– Я что, все-таки арестована?!

– Если я отпущу вас и вы потеряете сознание, переходя улицу по дороге домой, на мой отдел подадут в суд за халатность. У меня есть недостатки, но халатность к ним не относится. У вас есть кто-то, кто может заехать за вами? Семья? Парень? Духовный наставник?

Я достаю телефон и набираю Жюстин в бутике фетишистской одежды в Сохо, где она иногда подрабатывает. Дестайн наблюдает, как я сообщаю ей, что я в полицейском участке и что мне нужно, чтобы кто-нибудь приехал и забрал меня. Подруга отвечает, что одна из продавщиц в долгу перед ней, так что она приедет и внесет за меня залог. Я объясняю, что не нужен никакой залог. Она, кажется, разочарована.

Дестайн проводит меня к дамской комнате, где я умываюсь и пощипываю себя за щеки, пока они не становятся менее пепельными. Затем меня подводят к складным стульям возле стойки регистрации. Дестайн протягивает визитку. А потом он сжимает рукой мое плечо, слишком крепко.

– Звоните, если вспомните что-нибудь еще.

– Что-нибудь еще о мертвом человеке, которого я никогда раньше не видела?

Он качает головой.

– Умные ответы, мисс Пэрри. Слишком умные. Если вам когда-нибудь захочется дать ответы попроще, сообщите.

Складные стулья не такие уж удобные, но к тому времени, как Жюстин приезжает за мной, я уже растянулась на трех и крепко сплю.

* * *

Мне хочется выпить – ужасно хочется! – но Жюстин, в полупальто и ботфортах, которые производят благоприятное впечатление на офицеров на стойке регистрации, заявляет, что мне сначала нужно что-нибудь съесть. Когда Жюстин берет на себя роль разумного друга, даже я начинаю переоценивать свое здоровье и самочувствие. Она затаскивает меня в лапшичную, пол которой устлан толстыми резиновыми ковриками, усаживает на стул и отправляется делать заказ. Возвращается с чайником и наполняет мне чашку, размешивая в ней два пакетика сахара.

– Пей, – требует она безапелляционно.

– Терпеть не могу сладкий чай.

– Он нужен тебе от шока, детка.

– Все говорят, что у меня шок, – замечаю я, помешивая чай. – А я нисколько не шокирована. Я пресыщена, равнодушна, мне почти скучно. Я все время вижу мертвые тела. Я привыкла к подобному.

– Одно дело – на сцене. А тут совсем другое.

– Не совсем, – говорю я, делая глоток и морщась.

– Абсолютно!

И, конечно, она права.

Продавец приносит наши тарелки, и мы вытягиваем ложки и палочки для еды из банки на столе. Жюстин водит своими палочками взад-вперед, удаляя заусенцы. Я не утруждаю себя. Передо мной жирная бледная лапша и куски мяса (возможно, утиного), плавающие в маслянистом бульоне. Когда они оседают, я вижу в тарелке отражение своего лица, искаженное рябью.

Я закрываю глаза и подношу немного лапши к губам. Она пошла легче, чем я ожидала. Скользкая, соленая, теплая.

– Как тебе чон-фан? – спрашивает Жюстин.

– Волшебно. Нет, серьезно. Очень вкусно. Спасибо. Я сегодня ничего не ела, если не считать пончика, который дал мне дружелюбный фельдшер.

– Вив, боже мой, ты не можешь продолжать так делать.

– Ну, так получилось, что, когда я шла на сбалансированный ланч, случайно наткнулась на труп. Это немного изменило мою дневную диету, понимаешь? И вообще, это говорит мне женщина, которая обычно описывает две порции «Джека» и таблетку снотворного, как ужин из трех блюд? Ты даешь мне советы по питанию?

– Да, но у меня нет твоих проблем с кровяным давлением. Ты хочешь снова начать падать в обмороки? – Она улавливает что-то в выражении моего лица. – Боже мой. Ты… Ты, мать твою, снова упала в обморок. Ради всего святого, Вив.

Если бы я не знала, что Жюстин приберегает свой гнев для туристов, которые идут по трое в ряд по тротуару, и женщин, которые не могут накрасить губы, я бы подумала, что она сердится на меня.

– Тысячи людей падают в обморок, когда видят мертвое тело, – отвечаю я. – Даже такие искушенные, как я. И я забочусь о себе, как только могу, ясно? – Что правда. И не вдохновляет. Я больше не хочу разговаривать, поэтому поднимаю тарелку и делаю маленькие, медленные глотки, позволяя жидкости слегка обжигать язык. Затем ставлю ее обратно на стол. – Я действительно устала. Давай сегодня без выпивки. Я просто хочу домой.

Жюстин вздыхает и надкусывает вонтон.

– Тогда еще три кусочка за мамочку. Я провожу тебя.

Когда мы выходим из ресторана, я чувствую, как на меня наваливается усталость. Я кое-как застегиваю пальто, смотрю на часы и с удивлением обнаруживаю, что всего лишь половина шестого. Сегодня вечером я планировала посмотреть комедию о травме поколений в кинотеатре над гаражом. Я наверняка справлюсь, если посплю за час до этого. Снаружи облака рассеялись, и температура упала. Разбитый уличный фонарь перед моим домом потрескивает, излучая слабый желтый свет. Жюстин помогает мне подняться по лестнице, позволяя отдохнуть на площадке третьего этажа. У меня болят колени. Кажется, теперь они всегда болят после подъема по лестнице. Хотела бы я сказать, что слишком молода для боли в суставах. Но суставы утверждают обратное.

К тому времени, как мы подходим к моей двери, я уже знаю, что сегодня вечером я больше не смогу ни спускаться, ни подниматься по этим ступенькам. Пока Жюстин ставит чайник, я пишу электронное письмо пресс-агенту с сообщением о пищевом отравлении. Затем звоню Роджеру, предоставляю ему отредактированную версию правды и добавляю, что мне нужно отложить публикацию на день или два. Я не рассказываю ему о несуществующей группе, о статье в American Stage, которой никогда не было и не будет. Нельзя так много взваливать на редактора за один раз, особенно без хорошего помощника. Жюстин наливает горячую воду в две кружки и добавляет щедрую порцию из бутылки с бурбоном.

– Исключительно в лекарственных целях, – хмыкает она. – Полагаю, на гвоздику рассчитывать не стоит?

– Кажется, тот парень из подкаста, с которым я встречалась, оставил орегано.

Она морщит нос.

– Нет, спасибо. – Но она находит банку меда и добавляет несколько ложек. Пока я дую на напиток, она тараторит: – Хорошо. Колись. Как оно на самом деле? – Делает глоток. Ее помада отпечатывается на ободке чашки. – Глаза открыты? Ужасно?

Как и у многих людей с готическим периодом в средней школе и последующим заигрыванием с самоубийством, у Жюстин страсть ко всему мрачному. Это не та страсть, которую мы разделяем. Особенно сегодня.

– Да, – бурчу я. – Невыразимо. Так рада, что ты спросила! И спасибо тебе за это печальное подобие пунша. А теперь иди домой. Или, по крайней мере, заткнись. Я просто хочу спать.

– Хочешь расслабиться? – Она лезет в сумочку и достает пузырек. – От «плохого доктора». Классная штука! Я приняла одну прошлой ночью, и это было похоже на девятичасовую анестезию. Охренительно. Он говорил что-то о странных снах. Но я не думаю, что мне вообще что-то снилось.

Я протягиваю руку за таблетками.

– Неважно. Мне и так снятся странные сны.

Она вкладывает в мои пальцы пузырек. В конце концов, таблетки – это наш язык любви.

– Попробуй, – проговаривает она. – Там около дюжины таблеток, и я, вероятно, смогу достать еще. Считай это ранним рождественским подарком.

– Ты всегда знаешь мои потребности, – усмехаюсь я.

Проводив ее до двери, закрываюсь на все замки и, проглотив плоскую зеленую таблетку, раздеваюсь до футболки и забираюсь в постель. Я засыпаю еще до того, как моя голова касается подушки. Но вдруг я подскакиваю, протягивая руку к телу, которого рядом нет. Я не знаю, который час, но тишина предполагает очень поздний час. Или очень ранний. Затем я слышу шум. Шаги раздаются прямо надо мной, они буквально грохочут где-то наверху. Что вообще-то не выглядело таким уж странным, если бы не одно «но»: даже в этом одурманенном состоянии я точно помню, что живу на верхнем этаже. Надо мной никого нет. И наш многоквартирный дом не имеет выхода на крышу. Я отмахиваюсь от происходящего, как от побочного эффекта, слуховой галлюцинации, и позволяю себе вернуться в сон.

Глава 5

Снежная слепота

Будучи ребенком, я чувствовала все, и чувствовала слишком сильно. Я плакала из-за ушибов, насмешек, статей в журналах. Я писала в дневнике, пока у меня не начинали болеть руки.

Однажды я рыдала из-за дерева, сахарного клена, листья которого покраснели от первых осенних холодов, потому что знала, как скоро они упадут спиралью на тротуар и рассыплются в пыль. Моя мама крепко прижимала меня к себе и шептала, что все будет хорошо, что весной появятся новые листья, что все, что уходит, потом к нам возвращается. Конечно, она была неправа.

Театр никогда не дает таких обещаний. Представление длится час или два. Вот и все. Хлопайте. Топайте. Кричите «Бис!», пока не начнете задыхаться и синеть. Это не поможет. Этот конкретный момент общения актера и публики больше не повторится. Не полностью. Не точно так же.

Что касается меня, я особо не прилагаю усилия, чтобы сохранить постоянство. Вот журнал. И квартира-студия. И Жюстин, единственный человек, который знал меня, пусть только на расстоянии, в моей прошлой жизни. Но в настоящем, когда что-нибудь или кто-нибудь другой пытается прижать меня к себе или находится слишком близко, я знаю напиток, или таблетку, или код для блокировки номера, позволяющие освободиться. Потому что сейчас мне нужно чувствовать меньше.

И все же сегодня утром, вспоминая вчерашний день – его одежду, обветренное лицо под деревом, – я вовсе не ощущаю оцепенения. Мое сердце бьется в каком-то бешеном темпе, и я обливаюсь потом, точно в парной. Через окно, как всегда приоткрытое, чтобы заглушить мучительное шипение радиатора, я слышу, как едет «скорая», чтобы оказать очередную неотложную помощь. Еще один хладный труп. Еще одна плачущая невеста. Или, может быть, это за мной. Я могу представить, что пот и учащенный пульс – это реакция на травму, физическое проявление эмоций, которые любой лицензированный терапевт счел бы уместным. Уместным для любого другого. Потому что я знаю, что происходит, когда я чувствую слишком много. А нейролептики никому не нравятся. Даже мне.

Мертвое тело не имеет никакого отношения к Дэвиду Адлеру. Я знаю это. Но каким-то образом мой разум связывает две катастрофы. Лучше бы я никогда не отвечала на его звонок, никогда не присутствовала на том интервью, никогда не звонила Ирине и не встречалась с Джейком Левитцем. Я слишком многим рисковала, подпуская все это настолько близко. Мертвое тело – возмездие. Чтобы не передумать, я нахожу визитку Джейка, а также Дестайна, и рву обе, кинув бумажное конфетти в унитаз. Затем я глотаю половинку лоразепама, практически последнюю, принимаю горячую ванну и тщательно натираясь грубой мочалкой, прогоняю воспоминания.

Вытираясь насухо полотенцем, я принимаю несколько решений: больше не доводить свое тело до обморока. Больше не ввязываться в неприятности, которые меня не касаются. Ну и что, что Дэвида Адлера уволили? Ну и что, что Ирина не сможет вернуть то платье от Кляйнфельд? Это не мои проблемы. Я собираюсь жить спокойно, тихо и ничем не примечательно, безопасно занимаясь критикой. Я буду потеть над большим трудом. И ни из-за чего другого.

В магазине рогаликов на Второй авеню, сидя у окна за открытым ноутбуком, я съедаю изрядное количество сливочного сыра и отправляю сообщение пресс-агенту вчерашнего спектакля, перенося бронирование на сегодняшний вечер. Я планирую больше спектаклей, стараясь, чтобы у меня не было свободных вечеров. Когнитивно-поведенческий терапевт, которого я посещала в течение трех сеансов, подчеркивал отвлечение внимания как полезный механизм преодоления трудностей. Будем надеяться, что переосмысление Ионеско[16] стоит внимания.

Выйдя из магазина, я замечаю, что вдоль улицы появились рождественские украшения – картонные Санта-Клаусы, злобно выглядывающие из витрин магазинов, снежинки, свисающие с каждого фонарного столба, как самоубийцы. Зимним днем Ист-Виллидж выглядит небрежно и безобразно, собственно, как и в другое время года: многоквартирные дома и лощеные кондоминиумы, дайв-бары и бутики, разбросанные вперемешку на изуродованных жвачкой улицах. Похоже, расстройство личности тут у всех, вероятно, поэтому мы ладим. В метро, я позволяю поезду L увезти меня на Восьмую авеню. Затем толпы посетителей галереи и туристов выталкивают меня вверх по лестнице, затем на север и запад, пока я не добираюсь до склада в районе Двадцатых улиц с табличкой на двери «Джек Фрост и партнеры». Я звоню в колокольчик и слышу, как он отдается эхом в каком-то похожем на пещеру пространстве за его пределами. Звучит скрежет металла о металл, когда отодвигаются засовы, дверь широко распахивается, и на пороге появляется мужчина, заполняющий дверной проем, невероятно высокий, затем, пошатываясь, проходит мимо меня на тротуар, где вытягивает руки и шею навстречу холоду.

– Простите, – говорит он, поворачиваясь ко мне. – Мы паяли все утро, и здесь чертовски жарко. Он вытирает пот со лба клетчатой банданой и улыбается мне. Это белый парень, лет тридцати пяти, с выдающейся мускулатурой, растрепанными волосами, непонятного цвета между светлыми и рыжими, морщинками в уголках глаз и россыпью веснушек на щеках. – Вы из журнала? – спрашивает он.

– Да, – говорю я, – Вивиан Пэрри. Вы Джек Фрост?

– Зовите меня Чарли. Судя по электронному письму, вы пришли посмотреть на снег.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Американская сеть супермаркетов.

2

Старейший экспериментальный театр в США.

3

Звукообразующий элемент некоторых духовых инструментов.

4

Первый фолиант – термин, употребляемый для обозначения первого собрания пьес Уильяма Шекспира (1564–1616).

5

Район Нью-Йорка.

6

Юмористическое произведение американской писательницы Дороти Паркер.

7

Французская фраза, часто используемая в английском языке для выражения радостного наслаждения жизнью, ликования духа и общего счастья.

8

Нью-йоркский женский танцевальный коллектив, основанный в 1925 году в Сент-Луисе. Представления сочетают в себе традиции французского варьете и американского танцевального мюзикла и славятся особой синхронностью исполнения.

9

Самый знаменитый в США свадебный магазин.

10

Переломный момент в драматическом произведении, когда тайное становится явным, когда главный герой утрачивает свои иллюзии и понимает суть происходящего вокруг.

11

Детский роман, написанный Фредом Гипсоном в 1956 году.

12

Банды, состоящие из этнических китайцев.

13

Вымышленный частный детектив, главный герой романа «Мальтийский сокол» (1930) и ряда других коротких произведений американского детективного писателя Дэшила Хэммета.

14

Фразеологизм появился благодаря практике выделять праздники красным цветом.

15

Художественный прием, назначение которого – показать явления жизни с необычной стороны, заставить по-иному посмотреть на них, критически оценить все происходящее на сцене. С этой целью Брехт часто вводил в свои пьесы хоры и сольные песни, объясняющие и оценивающие события спектакля, раскрывающие обычное с неожиданной стороны.

16

Эжен Ионеско (26 ноября 1909 – 28 марта 1994) – французский драматург румынского происхождения, один из основоположников эстетического течения абсурдизма (театра абсурда), признанный классик театрального авангарда XX века.