скачать книгу бесплатно
– Ты погоди, слушай. Все всё знали. Школа к другому району относится, но даже здесь мы всё знали. Пацаны с ним охотно сами шли: он им и денег давал, и шмотки всякие покупал. Отмывал их. Подкармливал вкусно. Денег у него немерено было – там папа крутой. И вот когда очередная мамашка прибежит с заявлением, чуваку этому менты сами звонили: “Так и так, возвращай давай пацана, его уже мать разыскивает!”
– И что?
– И то, Лиза. Он бац – и возвращал сразу же. Считалось, что отличный парень – идет на сотрудничество, уменьшает количество дел.
– Как это – уменьшает? Его что, в тюрьму не сажали?
Митя снова хватается за голову, снова ерошит волосы:
– Ты меня не слышишь, что ли? Заявление об исчезновении подали – ребенок вернулся – дело закрывается, ребенок-то вот он – довольный, чистенький, сытый, с деньгами, в новых шмотках. Никаких проблем, какое исчезновение, гражданин начальник?
– Так он их просто мыл, кормил и одевал, что ли?
– Ага! Мыл! Сам, собственноручно. Подпаивал, не без того. А потом уже и фоткал, и одевал, и кормил. В таком вот порядке. И по ходу дела много-много чего еще с ними делал, Лиза. Не хотела бы ты в том доме побывать, где он с ними развлекался. Тебе бы там вещдоки таких историй рассказали…
– И что, ни одного честного человека не нашлось? – Лиза не уверена, что Митя слышит ее. Она и сама себя, кажется, уже не слышит.
– Да как же, находились! – отвечает он мгновенно. – Сообщали в прокуратуру.
– Что сообщали?
– А что было, то и сообщали. “Факты фотографирования несовершеннолетних”. Прокурор в голосину ржал. И отклонял – за отсутствием состава преступления. Годами, Лиза, го-да-ми! Я ж тебе о чем говорю? Папа там очень хороший был у чувака, авторитетный папа, с репутацией и связями. Ничего не напоминает тебе?
– Ты все время говоришь “был”. Что-то изменилось?
– Ну, нашлись люди. Запарились. Взялись за дело. Собрали доказательную базу. Закрыли его. И чувак этот, даже присев, умудрялся красоваться! Мемуары писал! В инете публиковал! Дескать, так и так, закрыли меня – а за что? Я ж со всей любовью к этим несчастным крысенышам! И знаешь, что дальше было? Его выпустили по УДО! Да-да, чему ты удивляешься? Папа же! Дальше продолжать? Он тут же снова мальчика украл. И там уже дальше по полной программе… Не надо тебе знать.
Лиза смотрит, как Митя опускается в кресло. Он вдруг кажется ей незнакомцем, чужаком. Еще никогда она не видела его таким пустым и старым.
– И после этого ты говоришь, чтобы Лиза сидела и молчала? – Ее слова прорывают плотную пленку тишины.
– Да, именно это я тебе и говорю, – моментально откликается он. – Ты заодно вот о чем подумай. Вдруг ты неправа?
Лиза молчит долго. Она просматривает свои схемы, подсчитывает детали, всматривается в увиденное. Митя позволяет ей молчать.
Потом она говорит:
– Абсурдное предположение.
– Гипотеза, – возражает он. – Давай проверим. Что именно ты видела?
– Достаточно.
– Рискну-ка я спросить поконкретнее. Пенетрацию, например, ты видела?
– До этого не досмотрела.
– Вот. А что еще? Пятна? На белье?
– И на столе. И волосы. И ремни. Много всего.
– А вот теперь давай предположим – просто предположим, да? – что ты неправа. И я неправ. И родители неправы. Мы все неправы. Допущение такое, да? И Дервиент никакой не педофил. Определенное насилие к детям – да, применяет. А вот методика у него такая, болезненная, что тут сделать? Детям неприятно, но им не объяснишь, что надо потерпеть, дети сопротивляются, он прикладывает силу. А в остальном он совершенно не виновен. Никого он не насилует. Никаких мальчиков не развращает. Некоторым даже помогает, не зря же к нему такая безумная очередь выстраивается. И вот ты его обвинишь. Обвинишь невиновного человека. Блестящего врача, известнейшего специалиста, которого несчастные родители боготворят, молятся на него день и ночь. Будешь агрессивна, конечно, накрутишь себя как следует. Сорвешься там, чего доброго. Поломаешь что-нибудь. И что дальше? Что сделает невиновный, но добросовестный врач? А я тебе скажу. Он тебя госпитализирует, Лиза. Немедленно вызовет спецбригаду и укатает тебя в больничку принудительно. Из лучших побуждений! Или даже в ПНД укатает, уже навсегда. Потому что нужно лечиться, если у тебя навязчивый бред и приступы агрессии! Если ты добрым людям дома крушишь. И никто не поможет, никто тебя оттуда не выцарапает. Ни я, ни бабушка.
Лиза молчит. Она думает о больнице. Она видела больницы в кино. Исчезающие в темноте бесконечные ряды неряшливо белых коек. Чужие люди, которые будут к ней прикасаться.
Мутная вода подступает к горлу.
– Оставь его, Лиза, – помолчав, говорит Митя. – Хочешь – уволься, чтобы больше не видеть всего этого. Вынеси себя за скобки. И оставь его. Он нам не по зубам.
– А ты, ты сам-то вообще-то на чьей стороне? – сжав челюсти – до треска, чтобы не выпустить крик, давится Лиза.
– Господи, Лиза! – Митя встает.
Она видит, как он идет к ней – как будто издалека-издалека и медленно-медленно.
Лиза понимает, что если сейчас он подойдет…
Лиза кричит.
Вода накрывает ее с головой.
Через некоторое время она находит себя сидящей на полу. В кабинете почему-то темно и очень холодно. Она чувствует, как ноги и руки ходят ходуном. Платье задралось куда-то. За окном горит фонарь и, кажется, идет снег. Митя обхватил ее двумя руками и крепко держит, то ли ее ограждая от мира, то ли мир – от нее. Пол вокруг них стал совсем белым, он покрыт ссыпанными с Митиного стола документами. На некоторых – темные блестящие пятна, в них отражается свет фонаря.
С трудом к ней пробивается ощущение болезненной пульсации – вначале в коленях, потом – под кожей лица. Лиза высвобождает руку, подносит ее к голове, наугад дотрагивается до носа. Больно и мокро.
– Не успел подхватить, – говорит Митя где-то у ее уха, осторожно, постепенно размыкая руки, давая ей возможность осваивать пространство – понемногу, не сразу.
Лизу вздергивает под потолок. Она висит там и видит, как на полу, во внезапно наступившей темноте, под разбитой лампой, скорчились две фигуры, а вокруг них – окровавленная бумага, а чуть дальше лежит разбитый монитор, а еще дальше самодовольно светится отвратительно гладкий стол, а за распахнутым окном фонарь и снег.
Это кино. Совершенно определенно, это кино.
Одной рукой прижимая Лизу к себе, Митя едва заметно дотрагивается до ее волос, тихонько гладит по голове. Она вздрагивает под каждым его прикосновением, но чувствует, что вода, которая только что колотилась в глаза, оставляет ее, откатывается крупной серой волной, уходит в пол, исчезает.
Лиза возвращается в себя.
– Я все вспоминаю, как тебя тогда в отделение привезли, – говорит Митя куда-то в Лизин затылок. – Ты такой детеныш еще была. Сколько тебе было? Двадцать шесть? Я не поверил, когда увидел паспорт. Тряслась вся, вот как сейчас, глаз заплыл, нос разбит, руки изрезаны… Помнишь?
– Да, – шепчет Лиза в ответ. – Что ты подумал тогда? Пожалел?
– Нет. Знаешь, я все думал: откуда в тебе столько сил драться?
– Как у супергероев?
– Как у супергероев.
Лиза чувствует, как волосы наполняются теплым Митиным дыханием. Она ежится.
– И еще я думал… как бы здорово было, если бы тебе больше никогда не пришлось драться.
– Что?
– Ты очень ранишься, когда дерешься. Посмотри на себя: драка еще не началась, а ты уже вся в крови. Ты мне очень помогаешь всегда, это правда, но как бы я хотел, чтобы тебе не приходилось…
Лиза высвобождается.
Митя отпускает ее и помогает встать.
– Водички попей. Удержишь стакан?
Поздно спросил. Руки совсем отвыкли обходиться без помощи. Лиза роняет стакан, он падает на бумаги – не разбивается, но крутится, как волчок, и заливает водой все вокруг.
– Псстт… – говорит Митя. – Жалко. Документам совсем кранты. И вода последняя. Из чайника ж ты не будешь пить. Пойду налью в твой графин.
Лиза молчит о бутылке в рюкзаке. Ей хочется, чтобы он ушел. Оказывается, не очень-то ему нужна ее дружба, ее помощь. Он бы хотел обойтись без нее.
Митя выходит из кабинета. Лиза осматривается. Настольная лампа разбита. Электричество. Не стоит трогать. А вот бумаги нужно попытаться спасти. Никто не запретит помочь с уборкой – сама разнесла, самой и прибирать.
Она опускается на изодранные колени и поднимает листочки один за одним, собирает неповрежденные в папку, откладывает в сторону совсем испорченные кровью или водой. Как много в ее носу крови, оказывается.
Под бумагами она находит пачку влажных салфеток. Кое-как, комкая грязные квадратики, обтирает лицо и руки. Последней салфеткой обрабатывает колени. Даже странно, что они так болят, ссадины-то совсем пустяковые. Использованные салфетки Лиза аккуратно запихивает обратно в опустевшую пачку и продолжает разбирать бумаги, немножко радуясь, что на них больше не остается неряшливых кровавых отпечатков.
Заявление раз, заявление два… А вот что-то напечатанное. Таблица. Лиза любит таблицы. В отличие от обычного текста они очень разумно и комфортно устроены.
Она разглядывает листок. В таблице четыре колонки: порядковый номер, дата, имя, адрес. Семьдесят две ячейки. В колонке с именами Лиза встречает Куликовских, Семеновых, Пахомовых – будто старых знакомых. А еще тут Мещеряковы, Коробейниковы, Гришины… Всего семнадцать имен. И адреса. Лизе нравятся адреса. Они как код. Сразу можно представить, как человек живет.
Лиза хорошо знает город. В детстве ей очень нравилось разглядывать карты, составлять маршруты и потом проходить их. Когда они с бабушкой шли по маршруту, Лизе всегда было интересно и она никогда не убегала. До сих пор она отлично помнит, сколько шагов от улицы Луначарского до улицы Пушкина, а от нее – до Краснова… Глядя на адреса в четвертой колонке, Лиза мгновенно составляет по ним маршрут.
Входит Митя – и Лиза вкладывает таблицу с именами и адресами в папку, куда уже успела собрать остальные выжившие документы.
– Еще не хватало, чтобы ты у меня тут уборкой занималась. Мало тебе, что ли? – Митя помогает ей встать. – Павлова сейчас позову, приберем с ним. А тебе такси вызвал. Бабушка звонила, волнуется. Езжай домой. Сама доедешь?
Лиза кивает.
– И подумай о том, что я тебе сказал. Не нужно тебе с ним драться. Оставь это дело.
Лиза снова кивает, надевает куртку, берет рюкзак и выходит из кабинета.
Эпизод 2263
В такси привычно пахнет синтетической ванилью и прокуренной одеждой. Таксист начинает что-то рассказывать, о чем-то спрашивать, и Лиза напяливает наушники, отгораживаясь от белого шума его голоса. Глянув на нее в зеркало заднего вида, он перестает шевелить губами.
Лиза гоняет в уме визир логарифмической линейки – так, что цифры под ним становятся почти неразличимыми. Зато это отлично отвлекает ее от серо-зеленых мыслей о Мите. Лиза решает отложить их на следующее утро, когда не надо будет спать и торопиться и она сможет как следует обдумать то, что Митя сказал ей, и, может быть, даже рассказать о его словах бабушке.
В кои-то веки Лизе не надо ни торопиться, ни отбиваться, и она, почти впав в транс, завороженно наблюдает, как постепенно запотевает лобовое стекло, а потом таксист включает обдув, и тогда область запотевания – красно-золотой туман, каждой микроскопической капелькой отражающий свет фонарей и фар, – сдается под дыханием вентиляторов, постепенно отступает, теряется и гаснет. Стекла снова чисты и прозрачны. В голове приятно звенит пустота.
Таксист тормозит у ее подъезда, молча возится со своим телефоном, но, когда она протягивает ему деньги, говорит:
– Не нужно. Ваша поездка уже оплачена онлайн.
Лиза знает, кем оплачена поездка, но отодвигает от себя имя и вылезает под снег.
Ключи из рюкзака она вытащила, как только села в такси, вместе с наушниками, всю дорогу держала их в кулаке и теперь с трудом разжимает пальцы – они обтекли металл, как отливочная форма, – прислоняет к датчику ключ-таблетку и аккуратно, стараясь не касаться двери, входит в подъезд.
Дверь не скрипит. Это приятно, и Лиза концентрирует на ней внимание: на пружине блестит крошечная пахучая капелька масла, на желтоватой плитке внизу – еще одна, пока не затоптанная грязными ботинками возвращающихся под вечер соседей, и Лиза совершенно отчетливо видит бабушку: она спускается, чтобы позаботиться о двери.
Придерживая пружину, бабушка капает масло из специальной плоской бутылочки с острым носиком и припаянной к нему крышечкой и покачивает дверь, прислушиваясь. По подъезду разносится пронзительный запах старой швейной машинки. Дверь довольна и благодарна бабушке, и Лизу охватывает желание быть причастной к этой благодарности, так что она задерживается еще на миг и как раз успевает подхватить третью каплю, ставшую на холоде тягучей, и вернуть ее пружине, а затем тихонько закрывает дверь, прислушиваясь к удовлетворенному гудению механизма.
Обычно с наступлением зимы дверь скрипит чудовищно, и это каждый раз заставляет Лизу сжиматься, делая все внутри еще более плотным. А так как к вечеру после работы плотность внутри Лизы по ее субъективным ощущениям составляет около семидесяти девяти тысяч килограммов на кубический метр (точнее подсчитать сложно), Лиза опасается, что рано или поздно внутри нее произойдет небольшой взрыв, по мощности сопоставимый со взрывом тринадцати тысяч тонн взрывчатки в тротиловом эквиваленте.
Вообще-то подобный взрыв никак нельзя назвать небольшим. Лиза тихонько смеется. Но вот так взорваться было бы крайне невежливо по отношению к соседям, да и бабушке не понравилось бы. Так что к вечеру Лиза старается избегать всего, что способно увеличить плотность, а если не может повлиять на какие-либо вещи или события, просит об этом бабушку. Ее вообще можно попросить почти о чем угодно, и она всегда старается выполнить просьбу, не задавая никаких лишних вопросов. Лиза очень ценит это качество.
Проходя мимо лифта, Лиза на секунду останавливается, чтобы провести пальцем по кнопкам, дождаться, когда лифт распахнет перед ней створки, и вглядеться в идеальное пространство пустой кабины. Вечером она никогда не отказывает себе в этой небольшой радости – посмотреть маленькое кино о том, кто уже пришел сегодня домой. Лиза удивлена: сегодня лифт и его кнопки выглядят так, будто ими вообще никто не пользовался. Это странно, такого еще не бывало.
Лиза выходит на лестницу и отправляется к себе на седьмой.
Она никогда не входит в лифт – по двум причинам. Во-первых, Лиза понимает, что, как только двери лифта захлопнутся за спиной, взрыв внутри станет так же неизбежен, как приход контролеров, проверяющих счетчики горячей воды и электроэнергии. А во-вторых, если предпочесть лестницу, можно минимизировать вероятность встречи с соседями – при этих условиях вероятность понижается до рекордного значения в ноль целых три десятых процента. Мало кто после рабочего дня пойдет домой по лестнице.
Но сегодня все иначе. Видимо, лифт неисправен, вот почему его кнопки никто не нажимал.
Сзади появляется Ваня, внук Марьи Семеновны с шестого этажа. Он тащит две здоровенные сумки, а потому только приветственно крякает, увидев Лизу, и спешит ее обогнать. Лиза по запаху понимает, что где-то рядом – наверное, следом за ним – идет сама Марья Семеновна, и, надвинув пониже капюшон, прибавляет шагу. Но это ошибка – с людьми никак не обойтись без ошибок. Марья Семеновна ковыляет навстречу внуку, так что она надвигается на Лизу сверху, на ходу суетливо запахивая замызганную вязаную кофту. Лиза никак не может определить цвет кофты. Очевидно, ее давно следовало бы постирать, а то и выкинуть.
– Лизонька! Здравствуй, девонька! Как дела твои? Ну, не отвечай, не отвечай! Привет бабушке. Скажи, завтра поднимусь, сегодня уже сил нет.
Лиза машинально поправляет правый наушник и огибает Марью Семеновну по широкой кривой, стараясь не задеть ее ненароком. Вечером она позволяет себе не обрабатывать входящие от малознакомых людей.
Поднимаясь дальше, она какое-то время еще улавливает обрывки разговора:
– …бала эта ненормальная, того и гляди тюкнет кого-нибудь по башке. Так зыркает злобно на всех… – Это голос Вани. Марья Семеновна вяжет по этой основе:
– …орю Лиде: надо… учреждение… От таких чего угодно…
Обрывки пролетают и истаивают в подъездных сумерках. Хлопает соседская дверь.
Перед своей дверью Лиза на секунду замирает, готовясь к встрече с бабушкой. Потом аккуратно вешает рюкзак на крючок у двери и отпирает один замок за другим. Топчет коврик ритуальные три раза, возвращает себе рюкзак и входит в квартиру, бесшумно прикрывая за собой дверь. Бабушка на кухне, и это хорошо. Лиза ставит рюкзак на обувную полку, снова, стараясь не шуметь, закрывает дверь на все замки и только после этого снимает куртку и вешает ее на крючок со львенком, намертво прикрученный на уровне ее талии. Нежно гладит львенка по эмалированной гриве. Разувается и ставит ботинки на обувную полку. Снова берет рюкзак, к которому тянется провод наушников, и проходит в комнату. Закрыв за собой дверь, ставит рюкзак на стул, открывает его, достает бутылку с водой и отвязывает от нее провод.
Зажмурившись, Лиза снимает наушники – и внезапно из стен, из окна, из-за двери – отовсюду сразу – в Лизу начинают бить тугие струи звуков. На кухне что-то доказывает бабушке телевизор; соседи слева со скрежетом и дребезжанием бутылок распахивают древний холодильник; соседи справа открывают форточку и выпускают в нее проржавевший женский крик; голубь или крыса возится в вентиляционной трубе, что-то роняет, замирает и снова начинает шебуршать; шумно падает снег за окном; на помойке покрикивают галки; кто-то выходит из подъезда и идет по новому снегу – мерно шагают две ноги, рядом приплясывают еще четыре.
Эти струи, наверное, сбивали бы ее с ног. Но они бьют одновременно со всех сторон, создавая иллюзию того, что Лиза удерживается в вертикальном положении благодаря собственным усилиям, хотя, по Лизиным подсчетам, на то, чтобы не затыкать уши, вечерами уходит гораздо больше сил, чем на то, чтобы удерживаться на ногах. Поразительно: некоторые люди, знает Лиза, намеренно направляют в надетые наушники струи звуков, чтобы сконцентрироваться только на них, выключить остальной мир. Однажды Лиза подсоединила наушники к телефону и направила в них бабушкиного любимого Баха. Даже вспоминать не хочется, что было потом. Лиза аккуратно сворачивает провод, убирает наушники в чехол, затем закрывает рюкзак и убирает его под стол, в специальную нишу.
В комнате Лизы идеальный порядок: спокойные серые тона, спартанская металлическая мебель, пустые шероховатые поверхности. Это успокаивает. Бабушка то и дело норовит добавить какой-нибудь “уютный пестренький текстиль”, но Лиза непреклонна – чтобы перезарядиться, ей позарез нужна именно такая серая глухая капсула. Она мечтает заложить кирпичом окно и наглухо замуровать вентиляционное отверстие, но каждый раз, когда об этом заходит разговор, бабушка проворно гуглит и подсовывает Лизе санпиновские нормы, составленные, кажется, специально для того, чтобы Лизу и других порядочных граждан всегда было хорошо видно и слышно.
На секундочку Лиза присаживается на стул, кладет руки на стол, а голову на руки и представляет себя воткнутой в розетку, но тут же спохватывается: с минуты на минуту войдет бабушка. Она не должна увидеть колени и нос, так что нужно сделать все быстро.
Лиза выдвигает ящик стола, тащит оттуда стопку разноцветных деревянных шестеренок, будто снятых с детской пирамидки. На теплой темной стене выстроились в ряд сияющие латунные шпеньки. Глубоко вдохнув и задержав дыхание, Лиза подходит к этим шпенькам и аккуратно развешивает на них шестеренки – от меньшей к большей, закручивает их – от большей к меньшей, а затем выдыхает – и слушает, как они шуршат и звенят – так, что пропадают все остальные звуки вокруг, – и смотрит, как они крутятся. Этого момента она ждет весь день, каждый день.
Пока шестеренки еще движутся, она открывает шкаф, изнутри он заполнен серым и черным. Лизе нравится смотреть на серую ткань, глаза отдыхают. Серый даже пахнет по-особенному – покоем, тишиной, свободой. Аккуратно, стараясь не задевать ноющий нос, Лиза стягивает испачканное платье и остается в одном сером спортивном белье. Сморщившись и втянув побольше воздуха, она одним движением сдирает с колен присохшие колготки, комкает их в кулаке, промакивает ими выступившие шарики крови.
Лиза старается не смотреть на свои руки, которые покрыты густой беспорядочной сеткой белых твердых шрамов, и не дотрагиваться до них. Шрамы кажутся ей червяками и, стоит только обратить на них внимание, начинают едва заметно копошиться на коже. Это вызывает ужасный зуд. Стоит разок взглянуть – и расчешешь руки до крови. Это плохая привычка, говорит бабушка. Лиза согласна, нет в ней ничего хорошего.
