скачать книгу бесплатно
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
Борис Яковлевич Алексин
Продолжение романа. Действие тома 1 книги третьей происходит в Приморье с 1928 по 1934 год. Главный герой создаёт семью, становится членом партии, служит в рядах Красной армии. Работая на рыбопромышленном предприятии, он стремительно растёт в должностях – от заведующего складом до заместителя директора управления снабжения Тралового треста, и это в 20 с небольшим лет! Автор знакомит читателя с историей освоения Дальнего Востока переселенцами из Центральной России, подробно рассказывает о поистине гигантских темпах развития рыбной промышленности в 1930-е годы. Героя романа ждёт ответственная работа, серьёзные испытания, наводнение, пожар, а также неожиданные неприятности в процессе партийной чистки.
Борис Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
Часть первая
Глава первая
Уже много раз, повествуя о судьбе Бориса Алёшкина, нам приходилось отвлекаться, отходить в сторону, чтобы описать, хотя бы в кратких словах, жизнь разных людей, так или иначе связанных своими действиями и даже самым своим существованием с ним. Необходимо сделать это и сейчас. Нам предстоит рассказать о семье Кати Пашкевич, ведь в самом скором времени она превратится в Екатерину Петровну Алёшкину. Её жизнь, уже начавшая во всех своих явлениях переплетаться всё чаще и чаще с жизнью Бориса, в самом скором времени соединится с ним навсегда. В результате их союза появятся новые люди – их дети, а затем и внуки, по всей вероятности, и правнуки, в назидание которым мы и пишем эту книгу. Именно поэтому нам следует рассказать всё, что удалось узнать об истории семьи, в которой родилась и выросла Катя.
После реформы I861 года во многих губерниях крестьяне остались не только без барина, но и без земли. Помещики хорошую землю освобождённым крестьянам давать не хотели. Так было в Тамбовской, в Пензенской, в Черниговской, да и вообще, в целом ряде губерний среднерусской чернозёмной полосы, где земля ценилась дорого. Многие крестьяне, не понимая сущности царской милости, посчитали, что отнятие у них земли – самоуправство помещиков и стихийно восставали против этого произвола. Бунты, как обычно называли эти восстания, подавлялись с большой жестокостью, а уцелевших бунтовщиков вместе со всеми их чадами и домочадцами насильственно отправляли куда-нибудь подальше: в Сибирь и даже на Дальний Восток, необходимость заселения которого ощущалась очень остро. Сосланных привозили в Одессу, грузили вместе с имевшимся у них скотом, запасами фуража, продовольствия и кое-каким домашним скарбом прямо в трюмы небольших пароходов и отправляли в путь. Для порядка их сопровождала небольшая конвойная команда. Более двух месяцев длилось тяжёлое морское путешествие, но вот, наконец, сосланных доставили в военный пост, размещённый в бухте Ольга. После выгрузки на берег им было предложено следовать на все четыре стороны и выбирать себе место для поселения.
Очутившись в глухом, необжитом, неведомом, суровом краю, переселенцы растерялись: «Куда идти? Где поселиться?» Кругом дикая тайга, сопки, быстрые речки и так надоевшее за два месяца море. Посовещавшись, решили временно встать табором в бухте Ольга, послать ходоков на юг, к Владивостоку. Хотя в то время это был тоже простой военный пост, но говорили, что там предполагается строительство города, а недалеко от него – места, пригодные для пашни, и удобные бухты. На небольшом каботажном паруснике ходоки добрались до Владивостока, собрали возможные сведения о его ближайших окрестностях, и вскоре по их возвращении несколько семей – Калягины, Пашкевичи, Комаровы и другие – тронулись в путь на юг по побережью. Настоящих дорог тогда там не было, пользовались охотничьими тропами, кое-где прокладывая проезжий путь топором, а иногда пользуясь лодками. Ранней весной 1862 года эти семьи, наконец, добрались до облюбованного ходоками места около бухты Шкотта. Это название было дано бухте в честь впервые описавшего побережье отважного мореплавателя и исследователя.
Как известно, Владивосток, основанный в 1861 году, в 1862 году представлял собой группу небольших домишек, раскиданных по каменистым склонам сопок, примитивных портовых сооружений, амбаров и складов. Переселенцы могли, конечно, поселиться и в городе, но все они были крестьянами, и им хотелось поскорее вновь осесть на земле. Район бухты Шкотта им очень понравился. Спускавшиеся к морю сопки были покрыты густым, совсем непохожим на среднерусский, лесом. Неширокие долины двух рек, впадавших в бухту, заросли высокой густой травой, в которой было множество каких-то невиданно красивых цветов. Земля этих долин в будущем обещала богатые урожаи.
В месте остановки переселенцев находился небольшой корейский посёлок, там же жили в нескольких фанзах, запрятанных в глубине сопок, и китайцы. Кое-как объяснившись с местными жителями и обойдя ближайшие участки местности, переселенцы решили, что лучшего места для житья им не найти. Густой лес изобиловал дичью, в речках и бухте в большом количестве водилась разнообразная рыба. Так что, помимо продуктов земледелия, можно было легко добыть и другие варианты пропитания.
В целях повышения интереса народа к далёким окраинам империи правительство царской России предоставляло некоторые льготы. Одной из них было право разделывать под пашню любое количество земли, какое в состоянии поднять переселенец. Эти льготы распространялись и на ссыльных. А в долинах рек Майхэ и Цемухэ (как их называли китайцы и корейцы, жившие в этом районе) свободной земли было много. Всё это и обусловило то, что вновь прибывшие обосновались около бухты Шкотта, а своё поселение назвали по имени бухты – Шкотово. Среди первых семей, осевших в этом месте, были Пашкевичи, Калягины и Комаровы. Немного позднее к ним присоединились Мамонтовы и другие. Они построили первые дома на склонах и у подножия сопок, спускавшихся к травянистому лугу на берегу бухты. Как всегда бывает в таких местах, уже в ближайший год к первым поселенцам присоединились другие группы таких же выходцев из средней полосы России, и через каких-нибудь два года село Шкотово имело около полусотни дворов и являлось, по тем временам, довольно крупным населённым пунктом.
Семья Пашкевичей, по национальности белорусов, прибывшая, как мы уже говорили, одной из первых, к концу 1866 года состояла из четырёх человек: кроме родителей, подрастало два сына. Старший, Михаил, родился в год приезда, ему было уже более двух лет, а на руках матери был младший, Василий. Через год, то есть в 1867 году, появился и третий ребёнок, Пётр.
Пётр Яковлевич Пашкевич и был отцом той самой Кати, которая, как мы уже знаем из предыдущих глав, много лет спустя собиралась связать свою судьбу с Борисом Алёшкиным, но об этом потом. Рассмотрим жизнь Пашкевичей на протяжение этих длинных лет. Судьба их семьи, как это, хотя и редко, но бывало в переселении, сложилась в значительной мере удачно, а началось всё, как ни странно, с ухода одного из её членов.
После рождения Петра, когда трое маленьких детей связали жену Якова Пашкевича по рукам и ногам, хорошей работницей, настоящей помощницей мужу в хозяйстве она уже быть не могла. Приехавший в Шкотово из Владивостока дьячок для отправления каких-то необходимых церковных служб, остановившийся в доме Якова Пашкевича, уговорил их с женой отдать ему на воспитание одного из сыновей, Василия. Своих детей у него не было и не могло быть, а они с женой очень хотели иметь ребёнка. Дьячок обещал, что когда Василий вырастет, то он постарается его выучить, и впоследствии мальчик станет для семьи Якова полезным членом. Он предложил за ребёнка внести, хотя и небольшие, деньги. Для крестьянина-переселенца эта сумма оказалась значительным подспорьем. Кроме того, то, что их сын попадал в духовную, почти благородную семью, Якову Пашкевичу и его жене даже льстило. Уговоры дьячка подействовали, и вскоре Василий уехал во Владивосток. Забегая вперёд, скажем, что он прижился у этого человека, впоследствии ставшего священником и переехавшего на жительство в г. Благовещенск. Юношей Василий несколько раз приезжал в гости к родным, а затем порвал с семьёй всякую связь, и о его судьбе никто из Пашкевичей так больше ничего и не узнал.
Родоначальник семьи Яков Пашкевич был оборотистым, старательным и ловким человеком. Получив денежную поддержку за одного из своих сыновей, он сумел быстро встать на ноги. Он начал заниматься не только сельским хозяйством, но и участвовать в различных побочных подсобных промыслах: лесозаготовках, рыболовстве и охоте. Сумел Яков достаточно ловко эксплуатировать и корейцев в качестве батраков и испольщиков, отдавая им захваченную землю для возделывания риса, а поляны на участках тайги – китайцам для посева мака. Яков Пашкевич очень скоро понял выгоду охоты на маралов, с целью добычи пантов и, пожалуй, одним из первых в Шкотове стал содержать маралов на заимках как домашних животных. Между тем семья его продолжала расти. Через несколько лет после Петра появился сын, названный Иваном, а ещё через два года и последний, Леонтий.
К началу 1880 годов, когда старшему сыну Михаилу исполнилось 18 лет, его женили. В Шкотове тогда школы ещё не было, но Яков, желая сделать старшего сына, как это исстари велось на Руси, в будущем хозяином семьи, своим преемником, при помощи местных грамотеев обучил его чтению, письму и началам арифметики. Василий, как мы знаем, жил в семье духовного лица и получил достаточно обширное, по тем временам, образование, но он был отрезанный ломоть, и, по существу, к семье Пашкевичей отношения не имел. Третий сын – Пётр, мальчик бойкий, сноровистый, спорый во всяких домашних делах и различном мастерстве, в свои тринадцать лет являлся хорошим помощником отцу, но оставался совсем неграмотным.
Старший сын, Михаил, оказался полной противоположностью Петру, и если второй был действительно крестьянином-земледельцем, то у первого уже с самых ранних лет начали проявляться коммерческие и предпринимательские способности. В свои восемнадцать лет, он, по существу, в семье Пашкевичей был душой всех подсобных дел: лесозаготовок, рыболовства и арендных махинаций.
Яков и его старший сын видели, что их грамотности для ведения предпринимательских дел, а именно они сулили достаток и богатство, – мало, и потому решили младших детей тоже учить. Десятилетнего Ивана и семилетнего Леонтия отправили учиться во Владивосток. При помощи того же священника, который уже был им знаком, это удалось осуществить. Младшие сыновья получили достаточное образование и в будущем на коммерческом и предпринимательском поприще оказали немало услуг своему старшему брату, да и сами, как говорится, вышли в люди. Однако оба они связи с семьёй и родным селом не порывали.
Конечно, всё это происходило не так гладко и просто, как мы описываем, ведь в крае, в котором, по существу, русская власть существовала только номинально, вовсю хозяйничали китайские хунхузы. Семье Якова Пашкевича, как и другим переселенцам, не раз приходилось вести с этими заезжими бандитами настоящие бои, рискуя жизнью, иногда бросая значительную часть своего имущества, чтобы спастись самим под защитой военного поста г. Владивостока.
Как бы там ни было, а к концу восьмидесятых годов XIX столетия семья Пашкевичей, состоявшая, главным образом, из мужчин, была крепкой, зажиточной. Сыновья выросли: Михаил уже был женат, младшие заканчивали учение, собирались женить и Петра. Как это велось в то время, вся семья жила вместе, и поэтому могла легко справляться со всякими невзгодами.
В начале девяностых годов в Приморье была проведена так называемая земельная реформа – были упорядочены земельные наделы сельских общин. Население Дальнего Востока росло, вокруг Шкотова стали появляться новые посёлки и сёла: Майхэ, Романовка, Новонежино, Многоудобное и др. Земли, пригодной для посевов, стало не хватать, поэтому и пришлось делить её на душу, а душой считался только член семьи мужского пола. Тут Якову Пашкевичу, прямо скажем, повезло. В то время, как его многодетный сосед Калягин имел в основном дочерей и получал 5–7 десятин, он на своих сыновей получал почти в четыре раза больше. Такое количество земли обрабатывать своим семейством, даже при наличии батраков, было невозможно, и поэтому чуть ли не половину Яков сдавал в аренду. Кроме того, Пашкевичи вскоре увидели, что такие подсобные промыслы, как лесозаготовки и рыболовство, дают большую выгоду, чем земледелие, и стали заниматься ими интенсивнее.
По крестьянским понятиям, Пётр Яковлевич Пашкевич женился поздно, ему исполнилось уже 22 года. Отец и старший брат настаивали, но долгое время его сердце не лежало ни к кому, а когда оно, наконец, проснулось, выбор пал на красивую, стройную девушку из многочисленных сестёр Калягиных – Акулину. Выбор Петра не только не обрадовал, но даже рассердил старших членов семейства: как-никак Пашкевичи считали себя зажиточными хозяевами, а Калягины, семья которых состояла из дочерей, хотя и работали не покладая рук, всё ещё не могли выбраться если и не из полной бедности, то, во всяком случае, из постоянных недостатков и нехваток.
Был у Акулины Калягиной и другой недостаток – ей, как и Петру, тоже исполнилось 22 года. Для девушки того времени это было уже очень много, и за ней начинала ходить обидная кличка «перестарок». Кто знает, может быть, Пётр Пашкевич и выбрал её потому, что пожалел, а может быть, у них были и более глубокие чувства, которые, бывает, зарождаются между людьми самым непостижимым образом. Так или иначе, но Пётр, на удивление своим родным, знавшим его мягкий и покладистый характер, в этом решении был твёрд:
– Или Акулина Калягина, или никто! – даже сказал он как-то брату Михаилу.
Отцу, конечно, сказать такое он не решился бы. Михаил уговорил отца женить Петра по его выбору, конечно, преследуя в этом определённую выгоду. Дело в том, что жена Якова Пашкевича, мать этого семейства, в 1888 году умерла, и вся женская домашняя работа свалилась на плечи жены Михаила, а та работать-то особенно не любила, да и её мужу было неприятно, что жена одна вынуждена обслуживать большую семью. Поэтому он так и торопился со свадьбой брата: была нужна ещё одна работница в доме.
Акулина Григорьевна Калягина, став женою Петра, войдя в большую мужнину семью, сразу же показала себя старательной и толковой хозяйкой, в её проворных руках так всё и горело. Она успевала управляться и в поле, и в огороде, и на дворе, и дома. Вскоре на неё, по существу, легла вся тяжесть крестьянской домашней работы. В это время остальные члены семьи всё более и более отрывались от сельского хозяйства и погружались в различные подрядные работы, а их в Шкотове появилось много.
Один из первых подрядов был связан с необходимостью удовлетворять потребность Владивостока в свежем мясе. В город приезжали всё новые и новые воинские части, а никакого промышленного скотоводства в окрестностях не было. Предприимчивый Михаил, используя простоту своего брата Петра, подрядился поставлять в город скот из Шкотова, скупая его по дешёвке у местных крестьян и перепродавая интендантским чиновникам с большим барышом. Пётр же исполнял обязанности гуртовщика, перегоняя скот из села в город.
После посещения наследником престола, будущим Николаем II Дальнего Востока правительство империи начало укреплять этот край, для чего стали строиться военные склады и казармы для размещения войск, направляемых сюда из центра России. Войска предполагалось разместить как в городах Владивостоке, Никольск-Уссурийске и Хабаровске, так и в некоторых местах по побережью Приморья. В числе этих мест оказалось и село Шкотово. Там решили построить большой гарнизонный посёлок. Основной рабочей силой на стройке были каторжники, китайцы и даже сами солдаты, но поставку различного рода строительных вспомогательных материалов, а также продуктов питания, должны были взять на себя жители ближайших селений. К этому времени в долинах рек Майхэ и Цемухэ их возникло уже около десятка. Конечно, в первую очередь, в поставках принимали участие жители самого Шкотова. Одними из первых предпринимателей в этом деле оказались и братья Пашкевичи – Михаил, Иван и Леонтий. Вскоре Михаил у устья реки Цемухэ построил небольшой лесопильный завод, весь лес с которого шёл на строительство казарм. Иван вошёл в долю с другим предпринимателем, Пырковым, и стал поставлять строительству кирпич, изготавливаемый на заводе, построенном ими же у подножия той сопки, на которой возводили казармы. Все они пока действовали от имени своего отца, как бы по его поручению, фактически же каждый из них хозяйничал сам, заботясь лишь о своей выгоде.
С началом этого строительства село Шкотово быстро разрослось. В нём построили церковь, начальную школу и даже заложили фундамент для большой высшей начальной школы. Открывалось много лавок и лавчонок, главным образом, предприимчивыми торговцами-китайцами. Всё время увеличивалось количество русского населения, и к началу XX века Шкотово можно было считать довольно крупным селом, даже в Дальневосточном масштабе.
Если братья целиком отдались всякого рода торгово-промышленным махинациям и делам, то Пётр Яковлевич, в свою очередь, увлёкся другим – он страстно полюбил охоту. Отдавая полевым работам лишь самое необходимое время, всё остальное он проводил в беспрестанном путешествии по тайге с ружьём за плечами. Охота, да, пожалуй, ещё и рыболовство, собственно, и были теми дополнительными источниками дохода, которыми он мог поддерживать свою всё более увеличивавшуюся семью.
Правда, первые дети: дочь Анна, родившаяся в 1890 году, сыновья – Миша, 1893 года рождения, и Володя, родившийся в 1895 году, к великому горю матери, умерли от различных детских болезней ещё в раннем возрасте. Но четвёртый ребенок, теперь старший сын Василий, родившийся в 1896 году, остался жить и сейчас уже был бойким и смышлёным мальчиком. Мать любила его и удивлялась на своего мужа, который, хотя и не обижал, а по-своему был даже и ласков с ребёнком, однако в то же время как-то безразличен. Не заметила Акулина Григорьевна и особого проявления его горя при смерти первых детей. Родившаяся вслед за Василием в 1898 году Люба прожила всего несколько недель. До 1901 года детей не было, а затем родился сын, названный Андреем, – крепкий, весёлый младенец. Много было сил у этой молодой энергичной крестьянки, чуть не каждый год рожавшей и часто хоронившей своих детей, безропотно выполнявшей огромную работу по обслуживанию большой крестьянской семьи. А с Петром Яковлевичем началось неладное. Познакомившись на охоте с бродягами-охотниками из русских ссыльных, китайцами и удэгейцами, он начал выпивать. Вначале это не бросалось в глаза, так как выпивки проходили, главным образом, на охоте, но такие вещи долго в тайне держать не удаётся. Его охотничья добыча становилась всё меньше и меньше, так как большую часть добытого он пропивал. По селу поползли нехорошие слухи.
Глава вторая
К этому времени скончался глава семьи Яков Пашкевич. Его дети, уже и раньше глядевшие в разные стороны, сразу же после его смерти решили разделиться. Этот раздел состоялся в 1903 году. Все братья-предприниматели построили себе хорошие добротные большие дома, а Михаил – даже каменный. Во дворах у них имелось много хозяйственных построек и порядочно скота. Все они были женаты, но жёны их так же, как и они сами, никакого участия в общем хозяйстве не принимали – всё лежало на Петре, а главным образом, на его жене Акулине.
Согласно словесному предсмертному указанию отца, главным распорядителем по дележу имущества между братьями был назначен старший из них, Михаил. Он и поделил имущество сообразно своему разумению и выгоде, так что все предприниматели остались при своих капиталах, заводах и деньгах, а Пётр Яковлевич и его семья, на которых, по существу, до сих пор держалось всё хозяйство отца, получил в наследство старый отцовский дом, пару сараев, две лошади и корову. Из заработанных семьёй денег, а также и доходов действующих предприятий, Петру не было выделено ничего. Он-де, на них не работал, денег этих не наживал, а даже то, что добывал охотой, и то пропивал, – таково было резюме старшего брата. Таким образом, после смерти Якова Пашкевича, единственным по-настоящему обделённым из его семьи оказался Пётр.
Надо сказать, что Михаил Яковлевич основательно пощипал и остальных своих братьев, но, так как те ещё при жизни отца, тайком от него, сумели своими махинациями кое-что сколотить, то на их благополучии несправедливый делёж имущества не отразился. Только семья Петра Яковлевича Пашкевича испытывала, если не полную нужду, то, во всяком случае, значительные материальные трудности. В то время как братья Михаил, Иван и Леонтий богатели, Петру приходилось всё труднее и труднее.
Законченная в 1896 году Транссибирская магистраль позволила сравнительно легко беднякам из Центральной России переселяться на Дальний Восток, количество поселений во Владивостокском уезде увеличивалось с каждым годом, также росло и население. Это заставило сельские общины сократить земельные наделы до четверти десятины на душу, а в семье Петра Яковлевича, как назло, после рождения второго сына на свет появлялись одни девочки. Вслед за Любой в 1906 году родилась Людмила, в 1907 – Екатерина (уже известная нам Катя Пашкевич), в 1910 – Евгения, в 1912 году – Тамара. Затем в течение пяти лет детей не было и вдруг, к удивлению окружающих и некоторому стыду Акулины Григорьевны, в 1917 году, когда родителям уже стукнуло по пятидесяти лет, у них родилась ещё одна дочь, названная Верой. Образовалась, даже по тем временам, большая семья, а землю давали всего только на трёх человек. Пришлось им пережить очень тяжёлый период, тем более что от братьев существенной помощи Пётр не получал. Всё это усилило пагубную привычку Петра, и он чаще стал уходить в запой. Во время запойных периодов он доходил уже до того, что был готов пропить всё что угодно не только с себя, но утащив для обмена на водку и любую вещь из дома. Но всё-таки семья Петра Пашкевича существовала и продолжала держаться в числе средних крестьян. Происходило это благодаря исключительному трудолюбию, неиссякаемой энергии и большой нравственной силе жены Петра, Акулины Григорьевны, которая вместе со своими материнскими обязанностями, год от года прибавлявшимися, по существу, приняла на себя обязанности главы семейства и все тяготы, и заботы, связанные с этим.
Вторым членом семьи, который являлся её опорой, был сын Андрей. Он, если и не заменял главу, то, во всяком случае, был основным работником и добытчиком. Старший из сыновей, Василий, успешно окончил шкотовскую церковно-приходскую школу, после чего с большим трудом, при помощи своего дяди – младшего брата Петра, был отправлен для продолжения учения во владивостокское Коммерческое училище. Решилась на это семья только потому, что Василий, по отзывам шкотовских учителей, выказал большие способности, не развивать которые было бы преступлением. На содержание сына в этом училище, на плату за обучение, на расходы по одежде и питанию уходили почти все наличные деньги, которые могли появиться у Петра Яковлевича. А получал он их, прежде всего, сдавая в аренду дома. Один из полученных в наследство сараев Пётр при помощи Андрея перестроил, и его теперь занимала китайская лавчонка, она давала мизерную сумму. Для увеличения доходов Акулина Григорьевна и Андрей решили сдать в аренду и второй, основной дом, в котором когда-то жила вся семья Пашкевичей, тем более что и желающий снимать этот дом попался солидный, предлагавший вполне приличную плату.
Расширявшееся Шкотово, его растущее население и гарнизон, уже имевший кое-каких медиков, требовал лекарств. Больным приходилось ездить за ними в город или довольствоваться тем небольшим ассортиментом, который имелся у гарнизонных лекарей. Между прочим, одним из них был фельдшер Михайлов, женатый на сестре Акулины Григорьевны – Матрёне. Через него и нашёлся наниматель дома, им оказался фармацевт Хлуднев, решивший открыть аптеку в бывшем доме Пашкевичей, и там же поселиться самому с семьёй.
Этот дом, срубленный из крепких толстых брёвен, был ещё в очень хорошем состоянии, подходил для целей фармацевта по размерам, а главное, по месторасположению – он находился в самом центре села, выходя фасадом на главную улицу, почти напротив заканчивавшегося строительства кирпичного двухэтажного здания высшего начального училища и уже построенной деревянной церкви. Посчитав, что от этой аренды семья будет иметь постоянный и верный доход, Акулина Григорьевна и Пётр Яковлевич согласились на предложение Хлудневых (следует заметить, что в трезвом состоянии глава семьи проявлял недюжинный разум и способности, он за эти годы даже сумел самостоятельно научиться читать).
Свою семью Пашкевичи задумали переселить в один из сараев, стоявший в глубине двора. Этот сарай-амбар, построенный из таких же крепких и крупных брёвен, как и дом, имел достаточно большие размеры и в своё время предназначался Яковом как дом для одного из пожелавших отделиться сыновей. Перестройка его заняла не очень много времени, тем более что, кроме нанятых рабочих, в ней принимали деятельное участие и сам хозяин, и оба его подростка-сына.
В межзапойный период Пётр Яковлевич Пашкевич во всём полностью подчинялся своей энергичной и довольно-таки властолюбивой супруге. Он беспрекословно выполнял все её требования и всегда соглашался с нею в домашних делах. Акулина Григорьевна была совершенно неграмотной, а он уже, как мы говорили, научился сносно читать и даже немного писать, но распоряжалась всем домом она. Следует заметить, что Пётр имел отличные руки и голову и, будучи трезвым, мог мастерить всё, был хорошим плотником, столяром, печником, штукатуром, и если бы не его страсть к бродяжничеству по тайге, да запои, он смог бы вполне обеспечить свою семью.
На перестройку сарая пришлось истратить арендную плату за аптеку за год вперёд. В течение трёх летних месяцев 1911 года семья Петра Яковлевича переселилась в новый дом, а Хлудневы, после необходимого переустройства, заняли дом Якова Пашкевича и развернули бойкую аптечную торговлю.
В следующем, 1912 году Василий был торжественно отправлен в город Владивосток, где отлично сдал необходимые экзамены и начал учиться в Коммерческом училище. К этому времени семья Петра Яковлевича состояла из семи человек, а Акулина Григорьевна уже опять была на сносях.
Само собой разумеется, что затрачивая сравнительно большие средства на обучение старшего сына, Пашкевичи уже не могли дать образование следующему, и потому Андрей, окончив сельскую школу, целиком впрягся в крестьянскую работу.
В 1915 году в разгар Первой мировой войны, когда Андрею было всего 17 лет, он уже работал в поле и по дому, как настоящий мужчина, сняв основную тяжесть полевых работ с плеч матери. Конечно, нельзя сказать, что в это время Пётр Яковлевич Пашкевич не принимал в трудах семьи никакого участия. Нет, он работал и на пахоте, и на севе, и во время уборки урожая, но только, если эти дни не совпадали с днями его запоя. Он выполнял всё необходимое, но так безразлично и равнодушно, как будто бы делал это не для себя, не для своей семьи, а так, вообще. Когда же наступал запойный период, на него, как на работника, рассчитывать было нельзя. Хотя, нужно отметить и то, что даже находясь в самой сильной степени опьянения, он не был буйным и шумливым и беспрекословно подчинялся жене.
Между прочим, в начале своей жизни с Петром молодая и бойкая Акулина пыталась лечить мужа от запоев: давала ему всякие наговорные травы, поила разными отварами. Пётр всё это послушно принимал, а через несколько дней после «лечения», при очередной встрече с дружками напивался, что называется, до положения риз и находился в таком состоянии несколько дней, а затем являлся домой трезвый как стёклышко и как ни в чём не бывало принимался за какую-нибудь прерванную запоем работу.
В семье Пашкевичей сохранились воспоминания о двух курьёзных случаях, происшедших с Петром Яковлевичем, устно передаваемые последующим поколениям. Первый случай произошёл в начале 1900-х годов. Кто-то из родных или знакомых сказал Акулине Григорьевне, что от пьянства излечивают специальной конфетой «пастила». В то время в появившихся уже в Шкотове китайских лавчонках конфет не имелось, нужно было за ними ехать во Владивосток. Железной дороги, связывавшей Шкотово с городом, тогда ещё не было, но Акулину это не остановило. Верхом на лошади, взяв с собой вторую для вьюков, она горными тропами за двое суток проскакала 60 вёрст, отделявших село от Владивостока. В только что открывшемся магазине «Кунста и Альберса» женщина приобрела два ящика бело-розовой пастилы – что-то около пуда, пользуясь случаем, купила кое-что нужное для хозяйства и благополучно вернулась в Шкотово. Само собой разумеется, что деньги для приобретения этого «лекарства» ей пришлось занять у аптекарши. Пётр Яковлевич любил сладкое и предложенную пастилу употреблял с большой охотой. В течение недели он покончил с конфетами, и действительно, пока их ел, он не пил, но зато, как только кончилась пастила, он напился с удвоенным старанием. Понятно, что кормить мужа всё время сравнительно дорогими конфетами Акулина Григорьевна не могла и, кажется, именно после этого махнула на его лечение рукой.
Второй случай произошёл гораздо позже, чуть ли не в 1914 году. Как-то в разгар одного из запоев Пётр был обнаружен кем-то из Калягиных спящим на задворках китайской фанзы в самом неприглядном виде. Кое-как растолкав пьяного, его довели до дома и сдали на руки жене. Рассерженная женщина, занимавшаяся в это время стиркой, отхлестала своего беспутного «владыку» мокрым бельём, затем раздела его догола, уложила в постель и заперла в спальне, а сама занялась приведением в порядок его испачканной одежды. Перенеся безропотно экзекуцию и последующее раздевание, Пётр заснул. Часа через три проснувшись и ощущая непреодолимое желание опохмелиться, он обнаружил, что лежит в постели совершенно голый, и никаких, даже самых необходимых принадлежностей мужского туалета ни около него, ни вообще, в комнате нет, а дверь спальни заперта на замок. Желание выпить было так велико, что совладать с ним Пётр Яковлевич не мог. На стуле около кровати обнаружился капот жены. Недолго думая, он надел его, прыгнул в окно и уже через полчаса сидел в ближайшей китайской фанзе и с наслаждением угощался ханшой (ханшина – спиртной напиток, китайская пшеничная водка – прим. ред.), которую ему китайские приятели часто преподносили бесплатно. Кстати, о капоте: этим словом называлось такое домашнее, даже, скорее, интимное одеяние женщины, которое несколько походило на то, что теперь обыкновенно называют домашним халатом. У крестьян эта одежда не была в ходу, и появление её в доме Петра Яковлевича Пашкевича явилось следствием хороших отношений, почти дружбы, завязавшейся между хозяйкой аптеки Хлудневой и Акулиной Григорьевной. Они были примерно одного возраста и одинаково держали на своих плечах хозяйство. Если Акулине Григорьевне пришлось это делать из-за пагубной страсти своего мужа, то её приятельница была вынуждена взять на себя все заботы по дому и аптеке потому, что её муж, будучи старше супруги чуть ли не на десять лет, страдал какой-то тяжёлой хронической болезнью. Может быть, именно поэтому у них был всего один ребёнок – дочь Таня. Между прочим, эта девочка тоже сыграла роль в сближении их семей.
Таня была младше Кати на два года, дружила с нею, а, правильнее сказать, Катя исполняла обязанности няньки. Благодаря дружбе Акулины Пашкевич с матерью Тани, женщиной из благородных, в семье Петра Яковлевича и появлялись капот и кое-какие другие вещи, привычки и даже кушанья, свойственные не простым крестьянам, а более интеллигентному кругу людей. Общение с семьёй Хлудневых, наблюдение за установленными в ней порядками известным образом отразилось на поведении, манерах и даже одежде детей Акулины Григорьевны. Больше всего влияние этой семьи испытала на себе Катя, бывавшая у них чаще других детей.
Дети подрастали, всё больше становилось от них не только шума и веселья, но и помощи в различных домашних делах. Старший сын отлично учился и многое обещал в будущем. Хорошо училась в высшем начальном училище и старшая дочь Людмила. Между прочим, на продолжении её образования, как, впрочем, впоследствии и всех остальных девочек, настоял Андрей. В то время образованию женщин, особенно крестьянок, придавали небольшое значение: читать-писать умеет, и слава Богу, а то и этого ещё много! Детей рожать, да в поле работать – вот её жизненный путь, для этого особой грамоты не требуется. Так рассуждали многие крестьяне в Шкотове, так говорили и думали и ближайшие родственники Пашкевичей, и лишь незначительная часть молодёжи была с этим мнением не согласна, но обычно с нею считались мало.
Однако в семье Петра Яковлевича мнение Андрея, и особенно Василия, имело большое значение. Когда Василий настаивал на необходимости образования для сестёр, Андрей поддерживал:
– Пусть уж я один останусь необразованным, но буду работать так, чтобы все мои сёстры стали людьми грамотными. Василий выучится – поможет, может быть, потом и мне удастся поучиться. Да и сама Акулина Григорьевна не хотела, чтобы её дочери выросли такими же неграмотными, как она. Своим практическим умом мать хорошо понимала, что времена меняются, и грамотная девушка сумеет найти в жизни лучшую дорогу.
Глава третья
Началась война с Германией, превратившаяся вскоре в Первую мировую войну. Однако семьи Петра Яковлевича Пашкевича она не коснулась: сыновья его были ещё молоды, а сам он, хотя и имел возраст, подлежавший мобилизации, в своё время действительную службу не проходил и содержал большую семью, поэтому мобилизован не был. Из всех братьев Пашкевичей был призван только младший, Леонтий, да и тот, благодаря имевшимся у него связям, на фронт не попал, а остался служить где-то во Владивостоке. С первых дней войны в армию был призван старший сын Михаила Яковлевича, Гавриил, или, как его звали в семье, Гаврик. К 1914 году он закончил владивостокскую гимназию и поэтому с началом войны был зачислен в школу прапорщиков. В 1915 году он её окончил и уехал на театр военных действий куда-то в Румынию.
Василий Пашкевич, хотя и не был особенно дружен со своим двоюродным братом, однако, находясь под воздействием того ура-патриотического настроения, которое господствовало в Коммерческом училище, в его кругах, остро завидовал Гаврику, уехавшему на фронт, и именно из-за этого, а может быть, под воздействием патриотической пропаганды одного из своих дядей, Ивана, вместе с одноклассником решил бежать в действующую армию. Они бросили учение и, имея немного скопленных денег, уехали в центральную Россию, чтобы служить в армии. Со свойственной молодым людям романтичностью, свой побег они обставили таинственными деталями. В частности, свою форменную одежду (ученики Коммерческого училища носили специальную форму) они оставили возле колодца того дома, где Вася жил на квартире, надеясь создать видимость трагической гибели. Но о приготовлениях к побегу знали многие товарищи беглецов, и поэтому их тайна быстро раскрылась.
Надо сказать, что в то время среди гимназистов, реалистов, некоторой части студентов других училищ таких 14–18-летних патриотов, стремившихся «спасти Россию от германских тевтонов», было немало. Большинство из них – выходцы из помещичьих, дворянских семей интеллигентов, но встречались и дети крестьян. Как правило, всех этих беглецов полиция задерживала на ближайшей железнодорожной станции, или, во всяком случае, в пределах губернского города. Васе и его приятелю «повезло»: они сумели-таки добраться до действующей армии, и, так как им уже исполнилось по 18 лет, а внешне, благодаря хорошему росту и крепкому сложению, можно было дать и больше, их зачислили добровольцами, и около года они провели в окопах где-то в Галиции, служа рядовыми солдатами. В 1916 году, когда товарища Васи ранили, а он отличился в одном из боёв, командование части, установив, что он заканчивал Коммерческое училище, направило его в одну из школ прапорщиков.
Ранее мы уже упоминали, когда рассказывали про Якова Матвеевича Алёшкина, что в 1916 году нехватка младших офицерских кадров в действующей армии была так велика, что царское правительство готово было делать офицерами не только грамотных рабочих, но даже и крестьян. Поэтому направление в школу, а в дальнейшем и выпуск крестьянского сына Василия Петровича Пашкевича прапорщиком, было вполне объяснимым. Однако сам Василий, послужив год в действующей армии и испытав на собственном опыте тяготы солдатской жизни, быстро смывшие с него весь ложный патриотический угар, толкнувший его на фронт, был уже сыт войной. Направление в школу прапорщиков было воспринято им с удовольствием, во-первых, потому, что он получал передышку от окопов, а во-вторых, потому, что он понимал: выйдя прапорщиком, он будет избавлен от многих трудных, если не сказать непосильных, обязанностей рядового солдата. Учился он в школе прилежно и при своих хороших способностях окончил её с отличием. В начале 1917 года Василий Пашкевич получил назначение в часть. По прибытии в полк в одном из первых же боёв, в котором он участвовал, немцы применили газы. Василий вместе с тысячью других получил отравление и был направлен на излечение в госпиталь, размещённый в имении какой-то польской помещицы. Здесь его и застали сперва Февральская, а затем и Октябрьская революции.
Вскоре начался окончательный распад царской армии, а затем и официальная демобилизация. Учитывая ранения и тяжёлое газовое отравление, прапорщика Пашкевича не взяли добровольцем в организуемую Красную армию. Весной 1918 года он получил возможность вернуться домой. Молодой польке, хозяйке того имения, где был развёрнут госпиталь, пришёлся по душе юный, красивый и статный российский офицер, и, вероятно, было немало пролито слёз при расставании. Её уговоры остаться с ней на Пашкевича не подействовали: стремление вернуться к семье и увидеть свои родные приморские сопки, победило. Нагруженный в дорогу различными, главным образом, продуктовыми подарками, летом 1918 года Василий приехал в родное Шкотово.
Бегство на фронт Василия нанесло тяжёлый удар семье Пашкевичей. Горестно переживала поступок старшего сына Акулина Григорьевна. Она не понимала сущности и необходимости этой войны. Какой-то неизвестный ей «германец» был так далеко от её Шкотова, что она даже представить его себе не могла. Не понимала она и того, как мог её Вася – такой разумный и толковый мальчик вдруг очертя голову отправиться за тридевять земель, чтобы там неизвестно за что и для чего, может быть, сложить свою молодую голову. Обижало её и то, что Васе было отдано всеми членами семьи и, прежде всего, ею самой всё, чтобы он получил образование и стал человеком. Пашкевичи считали, что, выучившись, Василий станет поддержкой, опорой многочисленной семье, а он вдруг одним ударом всё разрушил. Конечно, как всякая мать, она старалась найти Васе какое-нибудь оправдание, и оно нашлось: братья её мужа – Михаил, Леонтий и в особенности Иван – не скрывали своей радости и гордости, когда пришло первое письмо от Василия, извещавшее, что он уже на фронте и участвует в боях. Иван, к великому огорчению и неудовольствию Акулины Григорьевны, прямо возликовал, когда узнал, что племянник сражается «за Веру, Царя и Отечество. Когда же пришло известие о том, что Василий окончил школу прапорщиков и стал офицером, тут уже не только его дядья, но и вся родня поздравляла и Петра Яковлевича, и Акулину Григорьевну с большим и радостным событием. Если Пётр относился к этим поздравлениям благодушно и даже не преминул по этому случаю устроить очередной запой, то его жена, хотя и гордилась успехами своего сына, в душе никакой радости от этого не испытывала. Настоящая радость в глазах матери вспыхнула лишь тогда, когда в июне 1918 года в дверях её скромного дома неожиданно появился старший и, что греха таить, любимый сын. Он возмужал, как будто ещё вырос, но после тяжёлой болезни, вызванной отравлением, а затем трудной длинной дороги, выглядел очень плохо. Радость от его возвращения была так велика, что с губ матери не сорвалось ни одного слова упрёка своему блудному сыну, принесшему своим бегством на фронт всей семье, а ей в особенности, такое большое огорчение. Радость омрачалась только тем, что сын выглядел очень плохо, и это вызывало по ночам её никем не виденные слёзы.
Однако теперь он был дома, и она надеялась своей заботой и домашними средствами быстро поправить его здоровье. Все его сестрёнки, ещё многого не понимавшие, боготворили своего старшего, самого умного, самого учёного и самого красивого брата и гордились им. Ведь он вернулся с войны в форме офицера и даже с Георгиевской медалью на груди. А на Дальнем Востоке за эти годы, как известно, произошёл ряд немаловажных событий. В ноябре 1917 года во Владивостоке, на Сучане и окружавших их сёлах, в том числе и в Шкотове, образовалась советская власть. Были организованы Советы депутатов рабочих, солдат и крестьян, а через две недели, 12 декабря 1917 года, советская власть организовалась и в Хабаровске.
Отразились эти изменения и на семье Петра Яковлевича Пашкевича. Почти сразу же после утверждения советской власти, младший его сын Андрей был призван на флот, назначен матросом на сторожевой корабль, базировавшийся в гавани Русского острова и курсировавший по заливу Петра Великого. На сторожевик № 7, на котором служил Андрей, была возложена почётная миссия: он должен был доставить в различные пункты Приморского побережья, Охотского моря и Камчатки представителей новой власти. Для охраны этих людей на корабль погрузили небольшой отряд красногвардейцев. Путешествие корабля заняло много времени. Осенне-зимне-весенний период для плавания по Татарскому проливу и Охотскому морю очень неблагоприятен, но стремление как можно быстрее утвердить советскую власть по всему побережью Дальнего Востока было понятно, поэтому, несмотря на тяжесть плавания, рейс корабля № 7 не прекращался. После многих остановок в пути – на острове Путятин, в бухте Находка, в бухте Ольга, в так называемой Императорской гавани, сразу же переименованной в Советскую гавань, в бухте Датта и многих других корабль, наконец, достиг Петропавловска-на-Камчатке и установил советскую власть и там. Это было 11 февраля 1918 года.
Произведя необходимый текущий ремонт, пополнение водой, топливом, продовольственными запасами, высадив перед этим в Петропавловске уполномоченных комиссаров советской Чукотки, куда они должны были добираться по суше, сторожевик отправился в обратный путь. В это время его настиг тяжёлый шторм, и лишь 18 марта 1918 года он достиг Александровска-на-Сахалине, где в этот же день была провозглашена советская власть. Надо сказать, что организация новой советской власти почти во всех местах, где побывал сторожевик № 7, произошла бескровно, и красногвардейскому отряду применять оружие не пришлось.
В маленьких населённых пунктах к перемене власти отнеслись безразлично, там пока ещё не представляли себе, какие коренные изменения в их жизнь может это принести. В более крупных городах рабочие, составлявшие большинство населения, уже были подготовлены к приходу советской власти, а кое-кто из её противников заблаговременно удрал, поэтому и там перевороты происходили, как правило, бескровно. Задержавшись в г. Александровске до очистки Татарского пролива ото льда, то есть до июля 1918 года, корабль с красногвардейским отрядом отправился в обратный путь к Владивостоку. Зайдя в Совгавань, где в то время была советская власть, команда судна и красногвардейский отряд узнали, что во Владивостоке высадились японские, американские, английские и французские войска якобы для защиты чехословацкого корпуса, поднявшие вооружённое восстание против советской власти в России и захватившие всю Транссибирскую железную дорогу. Все крупные железнодорожные станции на этой магистрали, города и сёла, захваченные восставшими, были отданы в руки многочисленным контрреволюционным белогвардейским правительствам, а представители советской власти ликвидированы. Организовалось такое правительство и во Владивостоке во главе с генералом Розановым и другими. Оставшиеся представители советской власти и партии большевиков вынуждены были уйти в подполье и в партизаны.
Команде сторожевика № 7 так же, как и красногвардейскому отряду, от белогвардейского правительства ничего хорошего ждать не приходилось, поэтому большинство матросов и рабочих машинной команды решило во Владивосток не возвращаться, а остаться в распоряжении местного совета. Вместе со всеми остался и Андрей Пашкевич. Этот корабль до середины 1920 года совершал рейсы по северному побережью Приморья, служа связью действовавшим там партизанским отрядам, и только после повторного выступления японцев в апреле 1920 года и отправки ими в район Татарского пролива специального миноносца, сторожевик № 7, последний раз пришвартовавшись к пирсу в Совгавани, был покинут своей командой. Между тем высадившиеся во Владивостоке войска Америки, Японии и других стран успели проникнуть в близлежавшие от города населённые пункты, в том числе и в село Шкотово. Там обосновались японские и американские гарнизоны, а под их защитой, вернувшей старые царские порядки, начали свои бандитские действия и представители белогвардейских генералов, обосновавшихся во Владивостоке. Правда, действия этих белобандитских вояк были малоэффективны: они не знали местности, боялись отрываться от линии железной дороги, и потому партизанские отряды, организовавшиеся из рабочих Сучана и Кангауза, а также и крестьян местных сёл, держали под своим контролем большую часть Шкотовской волости. Мы забыли сказать, что с начала 1900-х годов Шкотово уже стало волостным селом.
Только одна группа белобандитов, возглавляемая сыном Михаила Пашкевича, Гавриком, который отлично знал все окрестные леса и сопки, принесла партизанам немало вреда и бед. Сам Гавриил Пашкевич отличался большой жестокостью, и от рук его бандитов погибли десятки партизан и членов их семей, было сожжено немало изб и продовольствия. Немудрено поэтому, что фамилия офицера Пашкевича была на особой заметке у партизан. Попытки нападения на бандитствующего головореза совершались не раз. Всё это, в конце концов, заставило Михаила Пашкевича настоять на том, чтобы его сын убрался во Владивосток и пока в районе Шкотова не показывался. Гаврик и сам, боясь ответственности за совершённые им злодеяния, был не прочь удрать из Шкотова.
Семья же Петра Пашкевича, вновь пополнившаяся молодым работником, продолжала заниматься земледелием и рыболовством. В домашних условиях Василий быстро окреп и поправился. Он ещё на фронте успел познакомиться с солдатами, настроенными революционно, даже большевиками, и ни в какую Белую армию, несмотря на многочисленные приказы и призывы беспрестанно сменявшихся правителей Дальнего Востока, не шёл, прикрываясь документами о ранении и отравлении газами. Но не пошёл он и к партизанам.
Так пролетел год. В течение этого года сведений о втором сыне Пашкевичей, Андрее, не поступало. Доходили слухи, что корабль, на котором он служил, находился где-то в районе северного побережья, но что он там делал и долго ли ещё собирался стоять, никто толком не знал, ведь это были только слухи. Однако, за этот год в советской России, в Сибири и на Дальнем Востоке произошёл ряд существенных изменений. Несмотря на поддержку чехословацкого корпуса интервентами, он был разбит, и его незадачливые генералы с остатками своего войска устремились во Владивосток, чтобы на судах интервентов покинуть Россию. Вместе с ними ушли из Владивостока так и не покидавшие пределов города французы, англичане и итальянцы. На Дальнем Востоке остались лишь войска американцев и японцев, державших свои гарнизоны в населённых пунктах Приморья. Как мы уже упоминали, находились такие гарнизоны и в Шкотове. Может быть, одновременное пребывание на Дальнем Востоке войск двух таких империалистических акул, какими были США и Япония, принесло известную пользу краю.
Дело в том, что обе эти капиталистические страны чрезвычайно опасались, как бы войска конкурента не сумели приобрести большего влияния на оккупированной территории, чем их собственные. Поэтому, стоило только японцами проявить большую активность в помощи различным атаманам и правителям, как представители Америки начинали им мешать, и наоборот. Так вот и «дрались» интервенты из-за Дальнего Востока, как собаки из-за лакомой кости. Глядели на неё, ворчали, а схватить ни одна не решалась, боясь нападения на себя в этот момент другой. Тем не менее и они, и представители Антанты организовали поход против советской России. На этот раз его возглавил «верховный правитель», наделённый диктаторскими правами, адмирал Колчак. Собрав остатки чехословацкого корпуса, захватив значительную часть русского золота, хранившегося в банках Сибири, произведя поголовную мобилизацию населения Сибири и части Дальнего Востока, получив за золото от интервентов огромное количество вооружения, боеприпасов и снаряжения, Колчак сумел дойти до Урала и местами выйти к Волге. Его успехи позволили окрепнуть белогвардейцам Дальнего Востока, всякого рода мелким правителям и атаманам: Семёнову, Калмыкову, Пепеляеву, Розанову и другим. Все они, чиня зверские расправы над большевиками-подпольщиками, попавшими в их руки партизанами и просто местным населением, пытались выжечь калёным железом «красную заразу», но это им удавалось плохо. Наряду с победами Колчака количество партизан, влияние их на население и, главным образом, на крестьян, всё увеличивалось.
На Дальнем Востоке к этому времени партизанами контролировалось почти всё северное побережье, а в районе села Шкотова белобандиты могли находиться только там, где стояли гарнизоны США и Японии. Тогда, по мудрому указанию ЦК РКП(б) и советского правительства, всем партизанским отрядам было категорически запрещено вступать в боевые действия с вражескими войсками, чтобы лишить последних повода расширения интервенции. Партизаны нападали и безнаказанно уничтожали только русских белогвардейцев, осмеливавшихся отправляться с карательной целью в какое-нибудь село, более или менее удалённое от Владивостока, Шкотова или Сучана. Да и в этом случае они стремились уничтожить в белобандитском отряде, прежде всего, командиров-офицеров, зная, что насильно мобилизованные в Белую армию солдаты после потери офицеров или обратятся в бегство, или сдадутся в плен, а в некоторых случаях и присоединятся к партизанам.
Больше года Василий Пашкевич мирно трудился в своём крестьянском хозяйстве и не чаял, какая беда скоро разразится над его головой. Семье с появлением в доме молодого мужчины жить стало легче. Акулина Григорьевна, глядя на своего крепнувшего с каждым днём Васю, жалела только о том, что тот не собирался жениться, хотя невест в Шкотове было полно. Может быть, крепко запала ему в душу черноокая полячка, провожавшая его в Галиции, а, может быть, он предчувствовал свою близкую трагическую кончину, но так или иначе он жениться категорически отказывался. До сих пор от всяких мобилизаций Василию Пашкевичу удавалось уклоняться, но в начале октября 1919 года в дом Пашкевичей неожиданно явился белый офицер в сопровождении солдата, и не застав дома Василия, который был в это время где-то в лесу, остался его дожидаться. Поздней ночью, когда Василий вернулся из леса с дровами, этот офицер зачитал ему приказ о мобилизации. Не принимая во внимание никакие медицинские документы и справки, пришедший увёл Пашкевича в казарму, где размещался этот белобандитский отряд.
На следующий день Вася, уже в офицерской форме, зашёл домой и сообщил, что вскоре он должен будет выехать с белыми солдатами в район села Новороссия, чтобы отобрать оружие, имевшееся у крестьян, а в случае сопротивления сразиться с партизанами. Прощаясь с матерью, он шепнул ей, что воевать против своих он не будет и постарается при первом же удобном случае перейти к партизанам. Сказал он также, что его внезапная мобилизация произошла не случайно, а по доносу кого-то из шкотовских жителей, причём он намекнул, что, по всей вероятности, тут дело не обошлось без родного дядюшки Михаила. А последний ходил по селу туча тучей. Зверства его сына были известны жителям Шкотова и вызывали справедливое негодование и презрение у многих. Эти чувства невольно переносились и на ближайших родственников Гавриила и, прежде всего, на его отца. В свою очередь, Михаил Пашкевич, встречая укоризненные, а иногда и просто ненавидящие взгляды, бросаемые односельчанами, многие из которых в своё время работали на него, отвечал им враждебностью. Злило его также и то, что сын Гаврик вынужден был сидеть где-то во Владивостоке, боясь высунуть нос из города, в то время как племянник – сын его брата – такой же офицер, живёт дома около родителей и спокойно занимается своим хозяйством. Так что, вполне вероятно, что мобилизация Василия Пашкевича произошла не без участия Михаила.
Ещё более странным явилось быстрое распространение слухов, которые немедленно пошли по Шкотову и, вероятно, в этот же день достигли ближайших партизанских отрядов. Суть их была в том, что в самые ближайшие дни из Шкотова в Новороссию должен отправиться белогвардейский карательный отряд во главе с офицером Пашкевичем. Партизаны знали одного Пашкевича – белобандита Гавриила, сына Михаила. Помня его зверства, они решили устроить засаду и уничтожить ненавистного бандита.
Когда на следующий день два десятка солдат-кавалеристов под командованием Василия Пашкевича и ещё одного прапорщика спокойно ехали по дороге в Новороссию, на одном заросшем густыми кустами повороте дороги их поджидала партизанская группа. Первыми же выстрелами, раздавшимися из кустов, были убиты Василий Пашкевич и второй офицер. Солдаты, подхватив тела своих командиров, даже не пытаясь отстреливаться, во всю прыть поскакали обратно в Шкотово.
Трудно описать горе семьи и особенно матери, так неожиданно и безвременно потерявшей своего старшего сына, надежду и опору. Но, как ни странно, ни у неё, да, пожалуй, ни у кого-либо другого из домашних, несмотря на такую тяжёлую потерю, не возникло чувства ненависти и злобы к убившим Васю партизанам. Акулина Григорьевна верила, что эта нелепая смерть её сына – результат роковой ошибки, и виноваты в этой ошибке, прежде всего, те белобандиты, которые взяли его из дома, оторвали от мирного крестьянского труда и заставили надеть эту проклятую офицерскую форму. Между прочим, вскоре это и подтвердилось.
Ещё с осени 1919 года войска Колчака начали терпеть поражение. Красная армия наступала, освобождая на Урале, а затем и в Сибири, город за городом. Одновременно ширилось и росло партизанское движение. На Дальнем Востоке уже действовала целая партизанская армия, общая численность дальневосточных партизан превысила 150 тысяч человек. Увеличились и окрепли партизанские отряды Сучанского и Шкотовского районов. Белобандиты теперь уже не отваживались оставаться в Шкотове и увели свои подразделения во Владивосток. В Шкотово вступили партизаны. Торжественно и радостно встретило их население села. Японские и американские войска, многократно заявлявшие о своём нейтралитете (хотя на самом деле они беззастенчиво всячески помогали белогвардейцам), не решались нападать на отряды партизан, поэтому в казармах шкотовского гарнизона создалось странное соседство: одну из казарм занимали американские солдаты, другую японские, а третью большой партизанский отряд. Власть в Шкотове за всё это время не менялась ни разу. Правильнее сказать, безвластие, воцарившееся после ноября 1917 года, так и продолжало существовать.
Шкотово было волостным селом со своим правлением и старшиной. Установившаяся в ноябре 1917 года во Владивостоке советская власть была кратковременной, поменять волостное начальство не успела, так оно и продолжало держаться, впрочем, почти не проявляя себя. Такое странное положение создалось не только в Шкотове, но и в других сёлах, и даже в самом Владивостоке. Наряду со штабами оккупационных войск США и Японии, а также и белогвардейцев, на той же самой Светланской улице помещался и штаб партизанских войск Приморья.
Прибытие партизан в Шкотово совпало с сороковым днём после смерти Василия Пашкевича. По обычаям православной Церкви, в этот день принято заказывать панихиду и собирать поминальный стол для ближайших родственников и знакомых. На поминки явились несколько партизан и их командиров. Они, выразив свои соболезнования семье Петра Пашкевича по поводу гибели его сына, рассказали, что им было заранее сообщено о выходе отряда белых во главе с офицером Пашкевичем. Партизаны предполагали, что этот офицер – Гавриил Михайлович Пашкевич, и поэтому устроили засаду. На Василия Пашкевича они нападать бы не стали, а вступив с ним в переговоры, может быть, привлекли бы его на свою сторону.
Между тем время шло. В феврале 1920 года стало известно, что войска Колчака окончательно разбиты Красной армией, а сам он расстрелян в Иркутске. Это упрочило положение партизан, тем более что после ликвидации Колчака американское правительство под давлением своего народа вынуждено было вывести отсюда войска. Таким образом, к весне 1920 года на Дальнем Востоке России из интервентов остались одни японцы. Под их прикрытием и при их поддержке продолжали формироваться различные правительства во главе с генералами и атаманами. Эти правительства иногда существовали всего несколько дней, а затем сменялись новыми.
Ещё в конце 1919 года ЦК РКП(б), по предложению В. И. Ленина, приняло решение создать на Дальнем Востоке буферное государство, которое, постепенно освободившись от интервентов и белогвардейцев, помогло бы сделать Дальний Восток советским. Сама советская Россия, ведя в это время войну с панской Польшей и белогвардейцами Врангеля, ввязываться в войну с Японией не могла, поэтому 6 апреля 1920 года была провозглашена Дальневосточная республика. В её состав вошли области: Забайкальская, Амурская, Приморская, Сахалинская и Камчатская. Центром ДВР временно был избран сперва Верхнеудинск, а после изгнания банд атамана Семёнова город Чита. Поскольку в состав правительства ДВР, избранного на Учредительном собрании в апреле 1920 года в Верхнеудинске, вошли представители не только большевиков, но и других партий, было объявлено, что ДВР является республикой буржуазно-демократической, а созданная из партизанских отрядов армия – народно-революционной, у иностранных государств, в том числе и у Японии, не стало оснований для поддержки белогвардейских генералов, утверждавших свои правительства. Однако японские империалисты сделали ещё одну попытку разгромить вновь созданную ДВР и её вооруженные силы.
В ночь с 5 на 6 апреля 1920 года во всех населённых пунктах, где находились совместно японские войска и партизаны, японцы вероломно напали на партизан и, пользуясь внезапностью, сумели причинить немалый урон. Кроме того, они захватили владивостокский партизанский штаб, возглавляемый видными революционерами-большевиками: Лазо С. Г., Луцким А. И., Сибирцевым В. М и Цапко А. Т. Такое выступление произошло и в селе Шкотово. Вечером 5 апреля, по случаю праздника Пасхи партизаны устроили вечер, на который пригласили, кроме жителей села, и японских солдат. Глубокой ночью, когда все уже спали беспечным сном, японцы ворвались в казармы партизан и начали дикую резню. Те, не понимая со сна, что случилось, выскакивали на улицу в одном белье и падали, сражённые пулями интервентов. В этой бойне погибло более половины партизан, стоявших в Шкотове, спастись удалось немногим: некоторые убежали в сопки, другие спрятались в домах местных жителей.
Большинство сельчан ещё ночью, услышав стрельбу, крики раненых и дикие вопли на японском языке, поняли, что происходит и, не дожидаясь, пока явятся японцы в поисках бежавших от расправы партизан и «бурсуиков», запрягли телеги, оседлали лошадей и, похватав ребятишек, а также кое-что наиболее ценное из имущества, до рассвета умчались в ближайшие сопки.
Утром, с восходом солнца, японские солдаты и сопровождавшие их полицейские – предатели, большей частью из корейцев, бросились вылавливать и выискивать беглецов. Но большинству из бежавших от побоища в казарме удалось скрыться. С теми же, кого японцам всё-таки удалось поймать, они расправились самым зверским способом, надругавшись даже над трупами убитых. В числе погибших оказался двоюродный брат Акулины Григорьевны, Семён Калягин. Он был горбат, японцы ему разрубили горб и вырубили из туловища голову. Многие трупы были изуродованы штыками до неузнаваемости. У всех убитых и даже ещё живых тяжелораненых партизан японские солдаты отрезали уши. Вероятно, они учинили бы и более жестокую расправу над оставшимися и сильнее надругались бы над трупами погибших, но убежавшие партизаны и жители села донесли вести о вероломном нападении японцев в Шкотове до партизанских отрядов, находившихся поблизости. Эти отряды, размещённые в мелких селениях, где японских гарнизонов не было, соединились и быстро двинулись в Шкотово. Японцы натиска партизан не выдержали и, погрузившись на поезд, удрали во Владивосток, больше они в Шкотово не возвращались.
В течение последующих 3–4 дней партизаны и вернувшиеся жители села подбирали трупы погибших по склонам и кустам гарнизонной сопки и хоронили их в братской могиле, выкопанной в центре сельского кладбища. Удалось найти и спасти несколько человек раненых. Разгром отряда в Шкотове нанёс ощутимые потери партизанам Сучанского и Шкотовского районов, но в то же время пополнил их ряды многими добровольцами-крестьянами, возмущёнными вероломством и зверством японцев.
Всю весну и начало лета 1920 года японские войска безуспешно пытались сломить сопротивление партизан в ДВР, не помогли им и такие приспешники, как атаман Семёнов и другие. В июле 1920 года Япония вынуждена была заключить с ДВР перемирие, по которому японцам пришлось вывести свои войска из Забайкалья, а части Народно-революционной армии, опираясь на поддержку РСФСР, немедленно ликвидировали семёновское белобандитское гнездо. Правительство ДВР переехало в г. Читу. В Амурской, Хабаровской и Приморской областях ДВР японцы ещё продолжали держать свои войска, хотя и сосредоточили их в крупных городах: Благовещенске, Хабаровске, Спасске, Никольск-Уссурийске и, конечно, во Владивостоке.
Глава четвёртая
В конце лета 1920 года в Шкотово вернулся Андрей Пашкевич. Мы уже говорили о том, что команде сторожевика № 7 пришлось покинуть свой корабль и разойтись по домам, или уйти в партизанские отряды. Андрей, вероятно, тоже ушёл бы в какой-нибудь из отрядов, но решил прежде побывать дома, ведь около трёх лет никакой связи с домом он не имел и не знал, как живут его родные. Вместе с ним в Шкотово направились и два его товарища – матросы Сергей Игнатьевич Маркин и Иосиф Ильич Петров. Они были немного старше Андрея, но никакой родни не имели. Подружившись с Пашкевичем, эти два матроса решили поехать с ним, чтобы вместе навестить его семью, а затем податься в партизаны.
Когда Андрей и его друзья появились в Шкотове, то застали семью Петра Пашкевича в очень тяжёлом материальном положении. После трагической смерти Василия, о которой Андрей узнал только по возвращении домой, Пётр Яковлевич стал запивать чаще и продолжительнее и почти совсем забросил хозяйство. Акулина Григорьевна, связанная маленькой дочкой Верой, родившейся в конце 1917 года, отдаваться полевым работам в полную силу не могла, остальные члены семьи – девочки были ещё настолько малы, что ожидать от них серьёзной помощи в хозяйственных работах было нельзя. Старшая Людмила, с 1919 года учившаяся в шкотовской учительской семинарии, крестьянскую работу не знала, делать её не умела и не любила.
Пришлось Андрею думать не о партизанском отряде, а о том, чтобы как-нибудь поскорее вновь наладить хозяйство: убрать посеянный ещё Васей урожай, заготовить корм для скота, начать готовиться к сельскохозяйственным работам на будущий год. Его друзья, видя бедственное положение этой семьи, а может быть, и прельстившись возможностью спокойно пожить в мирной крестьянской обстановке, остались с ним.
Акулина Григорьевна обрадовалась возвращению Андрея, но в то же время постоянно беспокоилась за него. Она боялась, как бы он не поддался на уговоры некоторых друзей-односельчан и не ушёл бы в партизаны. Боялась она этого отчасти потому, что положение её с семьёй «без мужика в доме» стало чрезвычайно трудным, но, главным образом, потому, что боялась потерять в каком-нибудь бою второго и последнего своего сына. Он же, работая по дому, также, как и его друзья, всё время опасался мобилизации какого-нибудь из белогвардейских правительств, постоянно появлявшихся в Приморье. Именно поэтому почти сразу же по возвращении Андрей и его друзья уехали в лес, поселились в зимовье и находились там почти всё время.
Акулина Григорьевна задумала привязать сына к дому и другим известным материнским способом, она решила его женить. В доме уже знали, что парню понравилась одна из подруг её старшей дочери, тоже выпускница семинарии, уроженка села Романовки, Наталья Клименко. Андрея уговаривать не пришлось, и свадьба состоялась в начале 1921 года. Наташа Клименко стала Наташей Пашкевич, семья молодых заняла в доме бывшую Васину комнату.
Между тем многие из наиболее дальновидных городских и сельских богатеев всё больше и больше убеждались в непрочности существовавших властей: поддерживаемые японскими штыками правительства сменялись во Владивостоке и Хабаровске чуть ли не ежемесячно. Эти люди понимали, что вскоре японцы вынуждены будут уйти с ДВР восвояси, а с ними рассыплются, как карточные домики, все эти правительства. Из сопок придут партизаны, а с ними и их власть. Эта власть спросит с тех, кто наживался во время японского хозяйничанья, и придётся не только расстаться с неправедно нажитым богатством, но тем, кто так или иначе боролся с партизанами, поплатиться свободой, а может быть, и жизнью.
Все эти крупные и мелкие хищники начали под любыми предлогами покидать насиженные обжитые места, удирать в разные стороны и, прежде всего, за границу. В числе этих людей находился и Михаил Яковлевич Пашкевич. В эти годы он сотрудничал с одним крупным лесопромышленником, хищнически вырубал приморский лес, при помощи своего компаньона, а вернее, шефа, сбывал его японцам, получая при этом солидную прибыль. Кроме того, его сын Гавриил был активным карателем, белогвардейцем – надо было как-то спасти и его, да и самому избежать ответственности. В руках Михаила Пашкевича к тому времени собралась порядочная сумма, с ней можно было бы укатить в Харбин или в Японию, бросив всё шкотовское имущество на произвол судьбы. Но такие люди как Михаил, видимо, до самой последней минуты своего существования будут пытаться выколотить дополнительную прибыль из того, что есть. Так с ним и произошло.
Компаньон Михаила Пашкевича соблазнил его новой, довольно крупной и как будто выгодной спекуляцией, позволявшей удвоить имевшийся у них капитал. Он рассказал, что японцы, чувствуя непрочность своего положения на Дальнем Востоке, будут стремиться как можно больше и быстрее ограбить лесные богатства края. Компаньон сказал также, что подобные предложения от отдельных японских лесопромышленников он уже получил, причём эти капиталисты предложили за новые партии леса почти двойную цену, и теперь умный человек может на этом деле озолотиться.
– Само собой, разумеется, – говорил этот пройдоха, – что заготавливать лес сейчас в Шкотовской волости, в лесах, кишащих партизанами, глупо, да и невозможно: они его и вывезти-то не дадут. Да и показываться в этих лесах тебе или членам твоей семьи, конечно, небезопасно. Нужно уехать по побережью куда-нибудь подальше к северу, в такую глушь, где нет партизан, заготовить там лес, сплавить его по реке к морю и там же передать на подошедшие из Японии пароходы. На этом деле можно заработать очень много. Кроме того, пересидев в таком месте, можно дождаться и новых перемен, ну а если власть захватят партизаны, то оттуда будет легче на любом японском судне выехать за границу. Надо только подобрать верных, работящих людей, суметь их уговорить и барыш будет большой!
– Дело это придумано не мной, – продолжал компаньон Михаила, – а одним очень крупным тузом, который на осуществление его даже даст денежный аванс, из этого можно будет кое-что дать и рабочим на обзаведение на новом месте. Этот предприниматель место уже подобрал – бухта Датта на реке Тумнин в районе Ульки, места совершенно дикие, лес нетронутый!
Михаил Яковлевич быстро оценил выгоды этого предложения и дал на него согласие. После этого он начал деятельно готовиться к переселению. Оказалось, что это дело непростое. В его семье, вместе с женой Гаврика и самим Гавриком, который обещал освободиться от службы в Белой армии, было всего десять человек, сумел Михаил нанять кое-кого из бродяг в городе Владивостоке числом до сорока человек, но забираться в такую глушь с незнакомыми, да, и по правде говоря, не очень-то надёжными людьми, Михаилу было страшно. Ему хотелось увести с собой и кого-нибудь из родственников. Иван и Леонтий от поездки на север категорически отказались, они не хотели бросать имевшиеся дома и дела и не слишком боялись прихода новой партизанской власти, так как не были особенно скомпрометированы.
После отказа этих братьев Михаил решил уговорить Петра. К его удивлению, последний от поездки на север тоже отказался. Больше того, Пётр потребовал, чтобы всякие разговоры на эту тему Михаил с ним больше не заводил. Даже то, чем пытался Михаил испугать брата, что сын Петра Василий был убит партизанами как белый офицер, и что ему и семье придётся плохо, если власть переменится, тот продолжал твёрдо стоять на своём и от поездки отказался.
А семья Петра Яковлевича Михаилу была очень нужна: после возвращения Андрея с друзьями в ней стало четверо работоспособных мужчин, и это всё-таки были люди свои, родственники, которые в случае чего могут выручить. С другой стороны, можно предположить, что отъезд семьи Петра, которую Михаил, кстати сказать, никогда не любил, а Акулину Григорьевну просто ненавидел, ему был нужен и для того, чтобы в какой-то мере скомпрометировать её. Дескать, от приближающейся новой власти убежал не только Михаил, но и Пётр Пашкевич, значит, мол, они два сапога пара и младший брат тоже в чём-то виноват.
Не сумев уговорить брата, изворотливый Михаил начал атаку с другой стороны. Указывая на бедственное положение семьи Петра, на нехватку земли и на всё большие потребности подрастающих дочерей, он повёл переговоры с Акулиной Григорьевной и Андреем. Долго раздумывали и сомневались и мать, и сын, но убедившись, что с мизерным наделом имевшейся у них земли из бедности им не вырваться, а у Андрея появилась и своя семья (Наташа должна была вот-вот родить), они, в конце концов, согласились на предложение Михаила. Бродячие друзья Андрея, не имея постоянного прибежища, потянулись за ними, надеясь на большие заработки, которые им всем обещал Михаил.
