Драма для Дю

все было гармонично и разумно,

патриархально!

и приводят

дурацкий термин – «первобытный коммунизм»!

Я отсылаю «в ящик», к передачам

про племена, чей быт не изменен

цивилизацией:

у женщин животы

и груди отвисают, измучены родами,

пальцы ног растоптаны в лепешки с мозолями дубовыми,

про зубы – промолчу.

А у мужчин лишь два достоинства – наколка

и…

Серж.

– Я понял.

Мы на пляже -

здесь уши у камней.

И так уж косятся.

Виктор.

Теперь ответь -

какой там мог быть спорт?

Спорт – дело не толпы, а тех свободных,

кто нищетой не связан по рукам -

одна экипировка – состояние.

Серж.

– И все же – в чем критерий красоты?

Вот готика – нам кажется прекрасной

или сама прекрасна по себе?

Хоть мода миновала.

Виктор.

– Критерий – в совпадении с идеей,

а лучше – с идеалом, говорили прежде

философы, от чьих страниц мудреных

у любопытных лбы трещат,

а проще -

есть форма, та, что времени созвучна,

вот и шлифуй ее до абсолюта

и лишнее срезай.

Серж.

– Да как понять – что лишнее?

Виктор.

– Форма и подскажет. Ты сравнивай ее с гармонией,

которая внутри тебя – и все.

Они должны совпасть.

(подходят Ирина, Диана и Кристина)

Диана.

– Лови!

(кидает мяч)

Ирина.

– У нас был термос – мне пить ужасно хочется!

Виктор.

– Как раз

мы говорили о культуре предков – это дело!

Давайте, развалясь на солнцепеке,

пить чай горячий и, томясь, потеть, все, дружно,

чтобы, как клумба, пахнуть километры,

и отдыхающих пугать и радовать одновременно

знакомым запахом.

Ирина.

– Но пить хочу!

Налей мне соку, Серж.

Кристина.

– Давайте искупаемся

и в тень переберемся – тут кушать невозможно!

О! Бутерброды потекли и помидоры…

Чтобы с комфортом

нам посидеть,

придумать нужно место попрохладней.

Вы, мужчины, придумайте!

Диана.

– Это правда.

Мне кажется, что жгут меня лучи

через панаму и сквозь полотенце щиплют.

Обедать – лучше в тень, да, вот хотя б под ивы.

Виктор.

– Туда?

(кидает мяч)

Диана.

– Теперь иди за ним.

(Сержу)

О чем вы говорили?

Вы не смотрели на игру – не интересно?

А мы старались, прыгали…

Серж.

– Смотрели, я смотрел.

Диана.

– Смотрели!

Нужно было и хвалить, и восторгаться громко,

как музыка у этих дураков!

Три грации играют в мяч, а вы лежите!

Вот и кокетничай!

Серж.

– Загадку мы решали-

почему,

вдруг то, что было модным, утомляет

и кажется смешным,

хоть с вечеру все от него бесились.

Диана.

– Загадка детская – наскучило и всё.

Ирина.

– Изысканность – подруга обновлений.

Кристина.

– Жизнь – это перемены, проба, поиск.

О чем тут спорить?

Серж.

– Мы не спорим никогда,

а мнения высказываем просто – ведь мы друзья и джентльмены.

Кристина.

– А ты – что думаешь?

Серж.

– Мне кажется, что все

уже придумано до нас – я говорю не о науках, об искусстве,

и, слава Богу, хорошо забыто и вытравлено напрочь,

и теперь

нам есть, что открывать по-новой, как Колумбам.

Искать загадочную Индию в морях.

Я говорю о вкусах прошлых лет – вдруг вам захочется опять примерить платья

из бархата тяжелого, корсеты, фижмы, да, и парики.

Диана.

– Неправда! Вы, наверно, обсуждали,

как выглядим – о чем еще мужчины способны говорить!

Я в талии прибавила…

Кристина.

– Нисколько.

Диана.

– Теперь я выгляжу, как древняя Венера – такой округлой и смешной.

Серж.

– А вот и нет.

Диана.

– Что «нет»? Я не похожа на Венеру?

Серж.

– Ты лучше, ты живая.

А Венеру Пракситель первый голой стал ваять,

и взял в модели

гетеру и дублировал ее – отсюда эталон,

а до него

считалось, что богиня нежной страсти таинственна,

и можно лишь гадать, какая форма скрыта под нарядом,

и лица древних статуй

были условны, без намека на портрет.

Ирина.

– Мне нравилось, как женщины ходили в шестидесятых, в прошлом веке.

Диана.

– Нет, мне симпатичней

у римлянок их столы и прически – они так царственны.

Кристина.

– Мне тоже. А Восток?

Одежды, как цветы и невесомы, и ты в них словно лотос на воде.

А Виктор что?

Виктор.

– Смотри-ка, Серж, тут кованый забор,

но лазы есть… а там фонтан засохший, беседка из камней,

но все заброшено как будто,

заросло

травою, елями и одичало.

Идите все сюда!

Ирина.

– Вдруг там хозяин есть?

Какой-нибудь маньяк

из тех, что вдоль реки натыкали заборов и объявили – «это их».

Они противные, я не хочу встречаться.

Кристина.

– Мы поглядим и тотчас выйдем.

Диана.

– Да, только поглядим, не тронув ничего.

(все уходят)

Сцена вторая. Сад.

Кристина.

– Бассейн с водой!

Холодная, как ключ! Шезлонг!

Тут, значит, есть хозяин!

Ирина.

– Наверняка – кругом растут цветы, и все ухожено, кроме деревьев и аллей,

смотрите, сквозь тропу пророс репейник, площадка в ельнике, а из беседки – дуб.

Хозяева по воздуху летают?

(выходит Балтазар)

Балтазар.

– Конечно нет,

приходится трудиться,

и, что велел хозяин, исполнять.

А господин барон поклонник стиля

свободного

и требует, чтоб лес с природой дикой

имел такие же права, что и цветник.

Он очень рад, что вы зашли, и скоро выйдет.

Виктор.

– Нам неловко.

Кто знал, что здесь живут?

Балтазар.

– О, это ничего. Как раз укромность

и ценится бароном.

Он велел

вас угостить пока что.

Я – дворецкий, и обращаться можно – Балтазар.

Прошу вас,

укажите предпочтения, и что подать -

есть соки и вино.

И эти фрукты – пусть немного, освежают.

Там, говорят, жара продержится почти до воскресения.

Ирина.

– Нельзя ли мне воды?

Балтазар.

– Вам, леди, воду, остальным вина.

(уходит)

Диана в след.

– А как хозяина зовут?

(появляется барон)

Барон.

– Барон Бельви.

Я рад нарушить свой режим, обычно строгий,

поговорить со свежими людьми – сравнить, что изменилось.

Виктор.

– Вы француз?

Барон.

– Нет. Я купил и титул, и поместье из прихоти,

теперь и сам привык. А вам удобней, чтоб другое было имя?

Виктор.

– Ничуть. Так значит вы барон Бельви,

а этот парк – он ваш.

И кучу денег стоит.

Барон.

– Да, что-то стоит. Я теперь

запутался немного в вычислениях

и толком не скажу, насколько я богат, спросить у Балтазара – должен помнить.

Серж.

– Фантастика!

Впервые с олигархом я нахожусь в одной компании,

про вас

чего не порассказано,

вы – люди

из другого теста.

Барон.

– Люди лгут,

и лгут при том гораздо чаще, чем даже говорят.

Серж.

– Но как возможно

богатство сумасшедшее собрать за срок кратчайший?

Барон.

– Очень просто -

не нарушать закон и спать по пять часов.

И, главное, не жадничать, делиться.

Вот я – я был мальчишкой, мы с друзьями

коммерцией посильной занялись и шили шапочки.

В то время про Китай презрительно шутили – до подъема

еще он не дорос, а наш народ, как и любой,

готов платить за свежесть,

за модную вещицу.

За то, что мы считаем красотой.

Серж.

– Это так.

Барон.

– И тут пора везения – менялась

система производства и торгов – те годы славные я вспоминаю с грустью.

Заводы нефть, метал, сырье тихонько гнали,

а как продать, кому – не знал никто,

привычка ждать распоряжения свыше,

а в «фантиках» нуждались – персонал

по месяцам не видывал наличных.

Те, кому

ума хватило, смелости

и взять где было,

те создали десятки гибких фирм и стали зарабатывать в валюте,

и медь и лес на биржи гнать.

А дальше,

а дальше все росло, как снежный ком,

и вот я перед вами – ушедший в тень, но честный человек.

Серж.

– Вы начали про шапочки, про моду…

вот странно, говорили мы о ней – о моде, переменах

и о том,

что кажется прекрасным.

Барон.

– Красота – и цель, и средство.

Серж.

– Да,

но что оно такое – красота?

Барон.

– Прекрасное – очищенный кристалл от мусора деталей и событий, плоти, тлена.

Всего, что составляет нашу жизнь. Поверхностно, а не по сути.

Да вы ж поэты, вам ли то не знать,

где начинается искусство!

Виктор.

– В колдовстве

фантазии и легкости подачи – нет, не там?

Барон.

– Нет, и не там, где «правда, сказанная в рифму».

Все поэты – Бодлеровские альбатросы!

не понять,

как вы летаете, смотря на вас, распятых

на грязных палубах житейских кораблей.

Умение летать – непостижимо.

Серж.

– Вы говорите: мы – поэты.

Барон.

– И сейчас

я докажу вам, что не ошибаюсь.

Я думаю на память ролик снять, вы не поможете?

Награда будет щедрой!

Ирина.

– А что нам делать?

Рекламировать белье

или зубную пасту?

Я – согласна.

Барон.

Сыграть простую сценку.

Вот бассейн. В нем нимфы юные купаются, смеются,

одежды разбросав по берегам,

а сбоку

охотники подкрались и следят, сжимая луки, затаив дыхание.

И дальше по Овидию.

Диана.

– Я голая сниматься не хочу. Разве чуть-чуть.

Барон.

– В Париже есть фонтан, и в нем три нимфы мокрые из камня,

одеты в тонкие рубашки – их тела

подчеркнуты полунамеком, влажной складкой ткани,

и так

еще возвышеннее смотрятся.

Решайтесь.

Кристина.

Почему не искупаться?

Еще за деньги!

Но вода в бассейне ледяная…

Барон.

– Для этого дворецкий существует.

Балтазар!

Балтазар.

– Да, господин барон.

Барон.

– Костюмы

для маскарада все готовы?

Налей-ка нам, мы выпьем за начало.

Виктор.

– А что потом? Куда нас приведет

развитие сюжета?

О чем ваш ролик?

Барон.

– Он о том,

как обрести бессмертие.

Начало —

уже и есть тот легкий переход

от жизни к вечности.

Но тише!

Уж музыка печальная играет,

и свет загадочный мерцает на воде – три нимфы – вот они!

купаются беспечно…

не видя, как испуганно следят

за ними юноши-охотники…

Картину эту сохрани нам, Балтазар.

(опускается гобелен с изображением)

Вдруг нимфа видит юношу!

Диана!

Ты в гневе, ты выходишь из воды

и ввысь взлетаешь, ослепляя вспышкой!

Диана.

–Да! Я лечу!

И воздух стал тугим, он стал похож на воду,

и я могу в нем плыть сквозь пену облаков,

и он – моя стихия…

(исчезает)

Барон.

– Ее подруга, ты, Ирина,

застенчиво скрывается в тени

волшебных зарослей

из трав и лепестков, и рассыпается волшебными струями

как будто радуги.

Ирина.

– Странно и тепло -

вдруг ярким светом стать,

и сколько в нем есть красок!

И вариантов обновлений необычной

и разной жизни…

Бескрайний, вечный, он зовет купаться в нем!

И раствориться…

(исчезает)

Барон.

– Нимфа третья, ты, Кристина,

в смущении целомудренном

ушла под воду.

Закипел бассейн,

и вот на месте нимфы – нежный лотос

цветет, качаясь, распустив бутон.

Кристина.

– Как это странно!

Словно мне привычны

все эти превращения – цветы

растут из сердца, проходя сквозь губы

и через взгляд.

И вот уже не я,

а лепестки с росою. Вот блаженство…перерождаться.

(исчезает)

Барон.

– Добрый Балтазар,

картинку эту сохрани на память.

Балтазар.

– Как скажите.

(опускается еще гобелен)

Барон.

– Только красота

без наказания нам, смертным, не дается,

и любоваться даром нам нельзя – мы сами изменяемся.

Весь мир -

пластичная субстанция…

Вот Виктор -

нет, теперь он – Актеон, и вдруг становится оленем благородным,

а юноша другой – звериной травли пес

и гонит зверя, рвя тугую шкуру, их бег красив, как пляска смерти, быстр…

И кончена охота…кровь, но вместо тела

лежит скала.

Серж.

– Что это было?

Что за пес во мне

вдруг пробуждался?

Где мои друзья?

Остановите все!

Верните с гобеленов, с картинок этих призрачных в реальность

живой и плотной жизни

и друга и подруг!

Барон.

– Что, одиночество томит невыносимо?

И жить нет сил?

Смерть за друзей – прекрасное вино,

которое не всем из нас дается, лишь избранным.

Закончим, Балтазар.

Серж.

– Что это? Нож?

Барон.

– Не вынимай, так дольше мы сможем говорить.

Серж.

– Ты – убийца.

(падает)

Барон.

– Как все художники.

И смерть твоя нужна

лишь для того, чтоб розы распустились вместо капель крови…

Гобелен!

(опускается гобелен)

Отличная работа, Балтазар!

Сцена третья. Пляж. Все спят.

Диана просыпается.

– Эй, вы живые?

Мне приснилось такое грустное!

Кем я была во сне!

Звездою, нет, луною!

Луна и женщина – и это я.

И это правда.

Виктор.

– Кошмары от полуденного солнца – я весь разбит на кучу черепков,

и боль повсюду.

Сколько мы дремали?

Серж.

– Садится солнце, вечер, скоро ночь…

Там был забор чугунный, за ограду мы все зашли, я помню…

Ирина.

– И хозяин

нам предложил устроить маскарад – я тоже помню!

Выходит Балтазар.

Балтазар.

– Здесь каждый вечер мусор убираю,

мету, пакую черные мешки,

и каждый вечер новый – без конца, как будто проклят Богом.

Вы, физкультурники, свое не оставляйте!

А- то пораскидали.

Виктор.

– Наше здесь.

Балтазар.

– А это чье?

(оставляет сумку)

Кристина.

– Простите, вас зовут не Балтазар?

Балтазар.

– Вы перегрелись что ли?

На солнце вредно долго находиться.

Я Иван, и мой отец Иван, и так же деда звали,

и род наш – Ивановы.

Выдумают тоже!

(уходит)

Кристина.

– Эта вещь не наша!

Ушел. И что нам делать?

Виктор.

– Поглядим.

А вдруг там аспирин.

(открывает)

Здесь деньги и письмо!

Диана.

– Письмо? Мне любопытно, кому оно?

Читай!

Виктор.

– «Друзья,

мне было так приятно, так весело сыграть с вами в игру

по старику Овидию,

что жалко

вдруг с вами расставаться.

Тут немного денег, билеты с картой – я советую лететь,

и разделить со мной досуг.

Шато зовется «Сады Бессмертия», впрочем, Балтазар

вас будет ждать в порту с машиной.

Будет много

других и интересных вам гостей – увидеть стоит.

Ваш барон Бельви».

Диана.

– Так это не был сон!

И я была богиней!

И что же? Едем?

Ирина.

– Хоть сейчас!

В купальнике и в сланцах в самолет – там весело!

Кристина.

– А как же жизнь?

Без красоты, простая, но жизнь! Мужчины что молчат.

Мы едем, да?

Серж.

– И да, и нет. А лучше – отказаться.

Виктор.

– И в старости угрюмой уныло локти грызть, смотря на юность,

завидовать

и выбор проклинать?

Быть может, это фокус с цифрой, блеф, игра.

А вдруг и код бессмертия – кто знает?

…

Комедия масок.

Брату моему по оружию, Теренцию.

«Друзья, найдя в пыли веков фонарь волшебный,

его зажег я, сцены оживив страстей, характеров, уловок, совпадений

и неожиданных развязок.

Вам они, конечно, хорошо знакомы.

Но прошу, давайте, не судя, с улыбкой доброй вспомним,

над чем смеялись мы,

сравним,

над чем смеемся мы».

Лица:

Синьор Агаланти – весьма знатный господин.

Луиджи – сын его.

Тофано – их слуга.

Орсини – герцог Падуи.

Синьор Ламберти – очень знатный и богатый господин.

Кавалер из Падуи – авантюрист.

Синьора Ориетта – уважаемая дама.

Кателла – служанка синьорины Филомены.

Сцена 1. Агаланти, Тофано.

Агаланти.

– Где этот плут? Пройдоха и обманщик нечестивый? Тофано! Где ты?

Тофано.

– Там же где и вы! Под небом, на земле!

Агаланти.

– А почему тебя искать я должен? Полдома обежал, зову, кричу!

Вот бог послал слугу! Хозяина ограбят, дом сгорит и небо рухнет, а этому и дела нет.

Тофано.

– Что удивительно, хозяин! Когда я был бы где-то подалече, меня не трудно было б разглядеть, хоть под ладонь, к бровям ее приставив, хоть через дырку в кулаке, а то, что под ногами, мы не видим.

А где грабители? И что у нас горит? А небо как? Пока оно на месте.

Агаланти.

– Грабитель ты и есть. Скажи, Луиджи где?

Тофано.

– Наверное, у друга, у Филиппо. А может быть на рынке и в порту.

Агаланти.

– Да там ли? Точно? А не у нее? В глаза смотреть, в глаза! Греха пособник! Что, у нее? Да?

Тофано.

– Не пойму я, вы о ком.

Агаланти.

– О, плут лукавый! Все ты понимаешь! Проклятый сводник! Хватит! Отвечай! Не у нее ли сын мой, твой молодой хозяин, Луиджи Агаланти! Говори!

Тофано.

– Да у которой «у нее»? У зелени торговкой, что нам корзинами сует укроп, салат и лук, как будто бы салат замена мясу и стал Тофано кролик, или у той, усохшей всей, седой, что шьет воротнички к камзолам барским – там у Луиджи был почти готов заказ, иль у нее – аптекарши проворной, чей муж от яду помер, говорят, когда попробовать решил свое лекарство «от головы больной». Она теперь одна свою семью своей аптекой кормит, так распускает слух, что у нее в аптеке есть травок приворотных изобилие, что для любовной прыти костыли, когда она от возраста хромает. И многие попробовать спешат. И даже юные синьоры.

Агаланти.

– Я говорю о синьорине Филамене. Тебе известной очень хорошо. Мой сын не у нее?

Тофано.

– Зачем ему там быть?

Агаланти.

– Зачем вас к девушкам всех тянет незамужним! Конечно, не молитву почитать.

Опять, наверное, на лютне ей играет или поет любовные стихи!

Тофано.

– А если бы и так, нам что за дело.

Агаланти.

– Как, что за дело? Я его отец и не могу спокойно даже слышать той синьорины имя – Филомена! Вот произнес, чуть в пот не бросило!

Тофано.

– Да чем она так досадила вам?

Агаланти.

– Ужасная и взбалмошная! Скромность – ей это чувство даже не знакомо! Подозреваю, что она развратна и порочна. Живет одна и в доме нет мужчин! А без мужчины женщина слабеет! Откуда взяться благочестию и как не пасть, когда вокруг одни лишь слуги. Я думаю, Тофано, что она в распутства сети нашего Луиджи уже поймала! О, матерь божия!

Подумаю и в дрожь бросает!

Тофано.

– Обвинять других в распутстве, на то должны быть веские улики.

Еще не худо, привести пример благочестивой и безгрешной жизни, смиренной, набожной, покорной, молчаливой, в семнадцать лет!

Ведь синьорина Филомена сирота. И опекун ее, нам вовсе неизвестный, дает ей средства жить, и дом держать, и слуг, как подобает барышне приличной. Не требуя взамен ни в шутках тишины и ни лукавого притворства перед привычной стариной.

Она смела и независима – и это все ваши улики, чтоб девушку в разврате обвинять? Ищите лучше.

Агаланти.

– И я придумал, как их отыскать. Сегодня карнавал у нас, все будут в масках. Я разведал, тихонько дав флорины добрым людям, какая маска у Филомены нынче будет. Вот погоди, я всем вам покажу, что я тут прав, и что она порочна и безнравственна. Увидишь.

Ступай и приведи ко мне Луиджи.

Сцена 2. Тофано, Кателла.

Тофано.

– Какую-то он каверзу затеял и хочет всенародно очернить прекрасную синьору Филомену. Я буду не Тофано, если в том ему не помешаю.

Вон, Кателла сюда идет, любимая служанка Филомены. Ей рассказать.

День добрый, синьорина! Рад вас видеть!

Кателла.

– Синьор Тофано! Вас и не узнать – какой у вас камзол! Штаны и шляпа! На пол Венеции.

Тофано.

– Все ради вас! Ведь нынче карнавал, и я решил нарядней приодеться.

Кателла.

– Вы, верно, будете собой изображать синьора Агаланти? Эти вещи знакомы мне, они из гардероба Луиджи молодого.

Тофано.

– Да, это так. Но чтобы моль нечаянно не съела, решил проветрить их на благо господам. У них же, думаю, камзолов не убудет.

Спросить хочу вас, синьорина.

Кателла.

– Вот уж нет. Ни слова не скажу: ни про наряд, ни про прическу, ни про маску! Если вы, синьор Тофано, так же пылки, как болтливы, вы без труда отыщете меня на площади святого Марка. В полночь.

Тофано.

– У колонны, что с трещинкой.

Но чуть не позабыл!

На днях у вас наш старый Агаланти не выведал ли что?

Да? Спрашивал? И был при этом щедр?

О маске карнавальной для вашей госпожи, для Филомены?

Кателла.

– Ему зачем-то так хотелось знать! Я думаю, почтенный Агаланти впадает в детство: маски, карнавал. Глаза, как у ребенка засверкали, когда я рассказала.

Тофано.

– Можешь ты

ту маску, старую, продать приличной даме, а Филомене новую достать?

Кателла.

– Еще чего! Зачем?

Тофано.

– Я сам пока, Кателла, мало знаю, но сделай так, как я прошу. Поверь, мы этим отведем нежданное несчастье от госпожи твоей, прекрасной Филомены. Вдобавок, проведем

зануду-барина, синьора Агаланти. Старый скряга!

Ведь он, Кателла, мне не платит третий год!

Слуге столь честному и верному, притом…

Кателла.

– Красавчику! Прощайте, я бегу и постараюсь сделать, как просили.

А в полночь ждите!

Тофано.

– Поцелуй один, Кателла! Ушла! Скорей бы карнавал! Держись, Тофано!

Вот, опять зовет синьор! Пожалуй, спрячусь.

Сцена третья. Агаланти, Ориетта.

Агаланти.

– Разбойник! Ты не думал уходить! Я слышал голос твой, Тофано! Вот получишь палкой!

Ориетта.

– Матерь божия! Как напугали вы!

Агаланти.

– Синьора Ориетта? Прощения прошу, что напугал. Слугу, Тофано, вы не встретили сейчас?

Ориетта.

– Нет, только вас.

Агаланти.

– Почтенная синьора, давненько вы не навещали нас!

Ориетта.

– Но я не к вам. Я к Ламберти, соседу вашему ходила по делам.

Агаланти.

– Так он вернулся? Он в Падую уехал лет пять тому назад, зайду проведать. Любопытно, и что там, в Падуе, творится, и как его найду: здоров ли, весел – он наш друг старинный, притом, отличнейшего рода! Как и мы.

Ориетта.

– Зайдите. Там найдете и его и дочь его, Лукрецию.

Агаланти.

– Да, точно! Ведь Ламберти дочь имел! Ребенка.

Ориетта.

– И ребенок этот стал девушкой прелестной.

В нее влюбившись страстно, к ним Филиппо юный свататься желает и для того меня просил обговорить с отцом условия.

Агаланти.

– Но ведь Филиппо, он не столь богат и знатностью не ровня – нам, Агаланти и Ламберти!

Ориетта.

– Так в чем же дело? Сын ваш холостой. Сватов зашлите сами.

Агаланти.

– И заслал бы! Мешает неудобная одна и вольная, как ветер, синьорина!

А Ламберти, о! Богат, как тысяча банкиров, и у него единственная дочь.

Наследница всего. Поместья, капиталы. Такое состояние – да мимо рук пройдет! Или уже не Агаланти я?

Нет, Филомену надо уничтожить, как сорняк, что лезет дерзко сквозь плетень садовый.

А Луиджи. О, я его заставлю полюбить. Не глупым сердцем, а расчетливостью долга.

Я вас, синьора, попрошу не торопиться с неравным этим сватовством.

Ориетта.

– Но Филиппо влюблен без памяти, и, кажется, взаимно!

Агаланти.

– С ума все посходили! Влюблены! В Лукрецию Филиппо, в Филамену Луиджио! И дела нет, что я один пекусь о выгоде торгов и сделок процветании.