Симфония тишины

Алексей Виноградов

Симфония тишины

Глава первая.

Тиканье часов на кухне отзывалось в висках ровными, тяжелеными ударами маленького молоточка. Тик-так. Тик-так. Не секундная стрелка, а целый кузнечный молот. Лика зажмурилась, сильнее вжимая амбушюры шумоподавляющих наушников. Не помогало. Она слышала сквозь них. Всегда слышала. Гул холодильника был низким, навязчивым басом, вибрацией, проходящей сквозь пол и впивающейся в пятки. За стеной соседи вели свой вечный диалог на повышенных тонах. Она не различала слов, только гласные, взрывные «п» и «б», визгливый женский голос и низкий, утробный мужской. Для нее это был не разговор, а какофония раздражения, ссора двух не отстроенных музыкальных инструментов.

Лика провела пальцами по вискам, делая маленькие круговые движения. Головная боль, верная спутница, уже подползала к затылку тонкими щупальцами. Она потянулась к панели управления на своем компьютере и легким движением ползунка приглушила низкие частоты в своем рабочем проекте. На мгновение стало легче. На экране был загружен видеофайл, сцена побега героя через ночной лес. Режиссеру нужен был «живой, дышащий, пугающий звук, чтобы зритель чувствовал каждую ветку».

Лика отключила записанный библиотечный шум леса, он был плоским и мертвым. Вместо этого она собрала собственную звуковую палитру: шелест старого шелкового халата по микрофону для шагов по опавшей листве, скрип натянутой кожи для треска сучьев, а ее собственное, чуть учащенное дыхание, записанное на чувствительный микрофон, стало звуком страха и напряжения героя. Она работала хирургом звука, вычленяя малейшие нюансы и собирая из них новую, идеальную реальность. В своей студии, обитой звукопоглощающими панелями, она могла контролировать этот мир. Выключать и включать его. Но за дверью студии был другой мир. Враждебный и слишком громкий. Лика встала, и ее шаги отозвались тихим щелчком, который для ее ушей прозвучал как выстрел пробки от шампанского. Она налила себе воды.

Звук льющейся жидкости был оглушительным водопадом. Она пила маленькими глотками, стараясь не производить ни звука. Внезапно ее тело напряглось. Снаружи, сквозь все преграды, донесся рокот мощного двигателя. Он остановился прямо у ее дома. Не скрип тормозов старого «Жигуля» соседа, а тихий, уверенный шепот дорогого автомобиля. Двери открылись и закрылись. Тихо, почти вежливо. Но шаги… тяжелые, мужские, уверенные. Они приближались к ее двери. Не к соседской. К ее. Лика замерла у раковины, сжимая стакан так, что костяшки пальцев побелели. Ее сердце, стук которого вдруг стал таким же громким, как те часы на кухне, отчаянно забилось в груди. К ней не приходили. Никогда.

Раздался резкий, невыносимо громкий звук электрического звонка. Пронзительная, визгливая нота, вонзившаяся прямо в мозг. Лика вздрогнула, едва не выронив стакан. Она не двигалась, надеясь, что непрошеный гость уйдет. Звонок повторился. Длиннее, настойчивее. Медленно, как во сне, она подошла к двери и поднялась на цыпочки, глядя в глазок.

На площадке стоял мужчина в идеально сидящем темном костюме. Его лицо было невозмутимо и серьезно. Он не походил на курьера с пиццей или соцработника. Он выглядел как вестник из другого, чужого и громкого мира, который вот-вот ворвется в ее хрупкую вселенную из стекла. Лика сделала глубокий вдох, пытаясь заглушить внутренний шум паники. Рука сама потянулась к щеколде. Мир за дверью собирался войти внутрь. И она знала, ничего хорошего он с собой не принесет. Лика задержала дыхание, превратившись вслух. Мужчина за дверью не уходил. Он не переминался с ноги на ногу, не вздыхал с нетерпением. Он просто стоял. Молчание с его стороны было таким же плотным и весомым, как и его присутствие.

Ее пальцы дрогнули и нащупали холодную металлическую цепочку , жалкую преграду, которую она всегда защелкивала первой. Цепь звякнула, звук ударил по барабанным перепонкам, как крошечный молоточек.

– Кто? – ее собственный голос показался ей чужим, осипшим от долгого молчания. Он прозвучал как скрип несмазанной двери в абсолютной тишине.

– Лика Соколова? – голос за дверью был низким, бархатистым, поставленным. Он не пытался перекричать тишину, а мягко заполнил ее, как табачный дым. Лика непроизвольно проанализировала его: легкая хрипотца, следствие старой простуды или от курения, идеальные голосовые связки, тренированные для убеждения.

Она не ответила. Знание ее имени делало визит еще более тревожным.

– Меня зовут Артем. Я представляю интересы Максима Орлова, – произнес он, и это имя прозвучало как удар грома.

Максим Орлов. Медиамагнат. Человек, чье лицо смотрело с каждого второго билборда в городе. Человек из мира, который грохотал, ревел и никогда не молчал.

– Мне нечего ему продать, и я не подписываю петиций, – резко сказала Лика, прижимая ладонь к двери. Дерево было прохладным и казалось единственной твердой опорой в поплывшей реальности.

– Это не коммерческое предложение. Господин Орлов просит о помощи. Вашей помощи, – голос за дверью не дрогнул, но в нем появилась стальная нить. – Речь идет о жизни его дочери.

Лика ощутила ледяную волну, прокатившуюся от копчика до затылка. Жизнь дочери. Эти слова не несли в себе конкретного звука, только тяжесть, похожую на предгрозовое молчание. Ее рука, все еще сжимавшая стакан, задрожала. Капля воды сорвалась с края и упала на пол. Плюх. Звук был микроскопическим, но в тишине прихожей он прозвучал как приговор.

Она ненавидела этот мир. Ненавидела его навязчивый, бесцеремонный шум. Но сейчас за дверью стояла тихая, вежливая просьба, пахнущая бедой. И отказ казался самым громким поступком, на который она была способна.

Медленно, почти против своей воли, Лика повернула ключ в замке. Щелчок показался ей невероятно громким. Дверь отворилась на цепочке, на ширину ладони. В щели возникла полоска дорогой ткани костюма, часть плеча и серьезное лицо незнакомца. Его глаза мгновенно оценили ее, скользнули по ее лицу, задержались на наушниках на ее шее. В них не было ни любопытства, ни насмешки. Только холодная констатация факта.

– У вас есть пять минут, – прошептала Лика, и ее голос снова сорвался. Она захлопнула дверь, отщелкнула цепь и открыла ее полностью.

Он переступил порог, и вместе с ним в квартиру вошел запах морозного воздуха, дорогого парфюма с нотками сандала и чего-то еще… чего-то металлического и напряженного, что не имело запаха, но ощущалось кожей. Он был воплощением внешнего мира, который она так тщательно запирала снаружи. Он не стал осматриваться, не пытался оценить обстановку. Его взгляд был прикован к ней.

– Меня прислали к вам, потому что вы лучшая, – сказал он без всяких предисловий. – Нам нужны ваши уши, Соколова. Больше надежды ни у кого нет.

Он протянул руку. В его ладони лежала маленькая, ничем не примечательная флешка. Она казалась маленькой и безобидной.

– Здесь единственная зацепка, – произнес он, и его бархатный голос наконец дал крошечную трещину. В его интонации прозвучала та самая сталь и отчаяние. – Пожалуйста.

Лика посмотрела на флешку, потом на его лицо. Пять минут истекли. Но тиканье часов на кухне вдруг смолкло, заглушенное громким, невыносимым стуком ее собственного сердца. Она понимала, что ее тихая, выстроенная с таким трудом жизнь только что закончилась.

– Хорошо. – согласилась Лика.

– Только мне вас придётся отвезти к Орлову. Он просил вас привести

– Дайте мне пять минут

Глава вторая

Лика сидела на заднем сиденье автомобиля, и мир за тонированным стеклом плыл бесшумно, как немое кино. Но внутри машины был свой звуковой ландшафт: почти неслышный гул двигателя, тихое шипение климат-контроля и ровное, слишком контролируемое дыхание Артема, сидевшего рядом. Он не пытался заговорить, за что она была ему безмолвно благодарна. Она сжала в кармане куртки ту самую флешку. Крошечный кусочек пластина, который теперь весил тонну.

Автомобиль плавно свернул с шумного проспекта за высокий кованый забор. Давление в ушах Лики изменилось, они въехали в зону дорогой, продуманной тишины. Особняк Орлова возник как монолит из стекла и бетона, холодный и неприступный. Он не скрипел, не стонал, не шелестел, он просто молчал, и эта искусственная тишина была почти зловещей. Войдя внутрь, Лика едва не вздрогнула от контраста. Здесь царила идеальная акустическая стерильность. Глубокие ковры поглощали шаги, на стенах, ткани и панели, убивавшие любое эхо. Было тихо, как в склепе. Богатые люди, поняла она, могут позволить себе купить не только шум, но и его полное отсутствие.

Их провели в кабинет. Максим Орлов стоял у панорамного окна, спиной к ним, глядя на ночной город, лежавший у его ног как сверкающая игрушка. Он обернулся медленно. Его лицо было маской усталости и надменности, высеченной из гранита. Но в глазах, красных от бессонницы, плескалось настоящее, дикое отчаяние. Оно кричало беззвучным криком, который Лика услышала кожей.

– Это она? – его голос был хриплым, лишенным тех бархатных нот, что были у его посланника. В нем скрежетал гравий и пепел.

– Лика Соколова,– кивнул Артем.

Орлов оценивающим взглядом окинул ее с ног до головы, задержался на потертых кроссовках и простой кофте. В его взгляде не было презрения, было лишь недоумение. Он искал инструмент и видел хрупкую, испуганную девушку.

– Мне сказали, у вас уникальный слух, – он подошел к массивному столу и уперся в него костяшками пальцев. – Мою дочь, Машу, похитили вчера вечером. Ни свидетелей, ни записей с камер, ничего. Только это.

Он кивнул на флешку в руке Лики.

– Они прислали запись. Голос. Я его не узнаю. Мои люди ничего не могут выжать из этого файла. Говорят, чисто, без фона. – Он ударил кулаком по столу, и Лика вздрогнула от резкого, громкого звука.– Врут! Или не могут!

Он умолк, тяжело дыша.

– Сыграйте, – тихо сказала Лика.

Орлов взглянул на нее с новым интересом, кивнул Артему. Тот вставил флешку в ноутбук на столе. На экране появился один-единственный аудиофайл. Лика надела свои наушники, закрыла глаза и кивнула. Зазвучал голос. Спокойный, механический, искаженный вокодером, но Лика сразу уловила то, что не уловили бы другие. Не идеальная чистота, а микронные шумы оцифровки, легчайший фон, дыхание перед фразой.

– Орлов. Слушай внимательно. Твоя дочь жива. Если хочешь ее вернуть, готовь десять миллионов долларов мелкими купюрами. Жди инструкций. Никакой полиции. Иначе… ты услышишь ее в последний раз.

Запись оборвалась. Лика резко сняла наушники. Ее сердце колотилось. Она слышала. Слышала слишком много. Не только слова. Она слышала пространство, в котором это говорилось. Слышала едва уловимый отзвук, тембр, который рассказывал ей историю.

– Ну? – в голосе Орлова прозвучала надежда, которую он сам же и глушил.

– Нет, – выдохнула Лика, отступая к двери. – Я не могу.

На лице Орлова застыло изумление, быстро сменившееся яростью.

– Что значит не могу?!

– Это слишком громко. – она искала слова, чтобы объяснить человеку из мира глухих, что такое звук. – Там не просто голос. Там… комната. Воздух. Я слышу стены, которые его слышали. Это как… залезть в голову к тому, кто это говорил. Это слишком личное. Я не детектив, я не могу это слушать снова.

– Это жизнь моей дочери! – проревел Орлов, и его голос, сорвавшийся на крик, ударил Лику по нервам, заставив сжаться. – Вы думаете, мне приятно унижаться здесь перед вами? Я умоляю

– Я не могу, – повторила она, уже почти шепотом, чувствуя, как ее тошнит от этого всего. От его горя, от этого голоса на записи, от давящей тишины особняка.

Орлов замер. Ярость схлынула, сменившись холодной, расчетливой решимостью. Он медленно прошелся по кабинету, остановился напротив нее.

– Хорошо, – сказал он тихо. – Давайте говорить на языке, который вы понимаете. Вы говорите о тишине. Я вижу, как вы страдаете от шума. Я могу купить вам тишину.

Лика подняла на него глаза.

– Я заплачу вам пять миллионов долларов, – произнес он, и цифра повисла в воздухе, невесомая и нереальная. – Помогите мне. Найдите мою дочь по этому голосу. И на эти деньги вы сможете купить себе дом где угодно. На необитаемом острове. В Альпах. В бункере под землей. Где угодно, где тихо. Вы сможете выстроить себе мир без этого громкого ада. Навсегда.

Он смотрел на нее, и он видел. Видел, как его слова бьют точно в цель, в самую суть ее существования. Лика стояла, парализованная. Перед ней стоял дьявол и предлагал сделку. Ее душа, ее слух, в обмен на спасение другой души и на вечную тишину. Она посмотрела на флешку, лежавшую на столе. Крошечный кусочек пластика, хранивший в себе крик другого человека, ее кошмар и… возможно, ключ к ее собственному спасению. Ее собственная тишина. Вечная. Без боли. Горло пересохло.

– Я… – она сглотнула. – Мне нужна ваша студия. Полная звукоизоляция. И чтобы меня никто не трогал.

На лице Орлова впервые появилось что-то похожее на улыбку. Безрадостную, но удовлетворенную.

– Артем, обеспечьте все, что нужно мисс Соколовой.

В студию ее вел молчаливый Артем. Они спустились на лифте на цокольный этаж, и с каждым метром вглубь давящая тишина особняка сменялась другой, технической, лабораторной. Дверь, в которую он ее провел, была похожа на дверь в банковское хранилище: массивная, обитая сталью. Внутри не было окон. Воздух был неподвижным и прохладным, пахло озоном и новым пластиком. Стояла такая тишина, от которой закладывало уши. Звуковая камера. Идеальная, стерильная пустота, где не было ни одного лишнего колебания воздуха. Рай, который она могла позволить себе лишь в мечтах.

На массивном столе ждал ее профессиональный аудиоинтерфейс с рядами ручек и кнопок, мониторы с акустическими программами, студийные наушники с идеально ровной амплитудно-частотной характеристикой. Рядом лежала та самая флешка. Артем остался у двери, превратившись в часть интерьера.

– Вас не будут беспокоить, – сказал он, и его голос, даже приглушенный, прозвучал в этой гробовой тишине как кощунство. – Если что-то понадобится, вот телефон, прямая связь.

Он указал на белую трубку на стене. Лика кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Ее пальцы дрожали, когда она провела рукой по холодному корпусу аудиоинтерфейса. Это был инструмент бога. Или дьявола. Дверь закрылась за Артемом с едва слышным щелчком замка. Не запирая ее, просто… отсекая. Она осталась одна. В идеальной тишине, купленной за обещание погрузиться в самый громкий кошмар.

Лика медленно опустилась в кресло. Оно было мягким, анатомическим, и поглощало ее целиком. Она взяла флешку. Пластик был холодным. Она вставила ее в разъем, и на экране монитора возник тот самый файл. Ее дыхание стало частым и поверхностным. Она боялась. Боялась нажать «play». Боялась впустить этот голос сюда, в свое единственное безопасное место. Он осквернит его. Навсегда наполнит отголосками чужого зла. Но с другой стороны тишины ждала другая девушка. Та, которую, возможно, тоже держали в тишине, но не спасительной, а ужасающей.

И ждал остров. Ее остров тишины. Лика с силой выдохнула, зажмурилась и ткнула пальцем в клавишу. Голос ворвался в тишину, оглушительный в своей искаженной безличности. Он заполнил все пространство, ударил по барабанным перепонкам, заставил сжаться все внутри. «Орлов. Слушай внимательно. Твоя дочь жива…» Она не выдержала, щелкнула паузой. Сердце бешено колотилось. Она ждала, пока эхо, воображаемое эхо не стихнет в ее голове.

Включила снова. Сделала тише. В третий раз она была готова. Она закрыла глаза, отключила зрение, чтобы все ресурсы бросить на слух. Она стала просто ухом, огромным, чутким, дрожащим микрофоном. Голос. Вокодер. Искажение. Но под ним… Да, там было что-то еще. Не чистота, а слои. Как годичные кольца на срезе дерева.

Она включила эквалайзер, стала вырезать средние частоты, те, на которых лежал голос. Осталось шипение, едва уловимый фон. Она прокрутила еще раз. И еще. И тогда она услышала. Не сразу. Сперва это было похоже на биение собственного сердца в наушниках. Но нет. Тук. Ту-тук. Пауза. Тук. Очень далекий, приглушенный, ритмичный звук. Не механический. Живой. Сердце ее замерло. Она увеличила громкость на этом участке, вырезала все лишнее. И он проступил сквозь цифровой шум, чистый и отчетливый. Стук. Человеческий стук. Кто-то по ту сторону записи стучал.

Глава третья.

Лика замерла, затаив дыхание. Стук. Он был частью фона, случайным свидетельством, вмороженным в пленку вместе с голосом похитителя. Он не принадлежал самому говорящему. Это был звук извне. Звук из того места, где все это происходило. Ее пальцы, еще минуту назад дрожавшие, теперь двигались уверенно и быстро по регуляторам. Страх отступил, сменившись холодной, хищной концентрацией. Она была у себя в стихии. Она была охотником, идущим по звуковому следу.

Она изолировала участок со стуком, зациклила его. Тук. Ту-тук. Пауза. Тук. Похоже на азбуку Морзе, но бессистемную. Скорее всего, кто-то просто барабанил пальцами по столу или по дереву где-то в соседней комнате. Неосознанно. Скучая. Это был человеческий звук. Значит, похититель был не один. Но это было слишком абстрактно. Нужно было копать глубже. Она вернулась к началу записи и понизила, убрав громкость самого голоса. Теперь ее уши, настроенные как сложнейшие фильтры, начали вылавливать то, что скрывалось под ним.

Сперва пришел низкочастотный гул. Очень глубокий, едва уловимый, больше вибрация, чем звук. Он был постоянным, фоновым, как дыхание спящего гиганта. Она пропустила его через частотный анализатор. Пик на крайне низких частотах. Гудок. Не автомобильный, не пароходный. Что-то большее. Заводской гудок? Сирена какого-то огромного механизма? Или… маяк? Он был далеким, но мощным. Его звук шел сквозь километры. Затем скрип. Короткий, высокий, словно протестующий вздох старого дерева. Скрип половицы. Старой, непрочной, возможно, деревянной. Не единичный, а повторяющийся с небольшой периодичностью. Как будто кто-то медленно раскачивался на стуле. Или просто ходил по этому полу. Потом – вода. Отчетливое, ритмичное капанье. Не быстрое, как из не докрученного крана, а медленное, размеренное. Кап… кап… пауза… кап. Конденсат с трубы? Протечка в крыше? Звук был влажным, резонирующим, словно капли падали в лужу или в металлическую емкость.

И наконец… самое неожиданное. То, что заставило ее замереть на секунду. Едва слышная, призрачная, словно доносящаяся из другого измерения… музыка. Она ловила ее обрывки, прятавшиеся между словами требований. Лика увеличила чувствительность, заставив усилитель вытянуть этот шепот из небытия. Классическая музыка. Фортепиано. Узнаваемый, страстный, тревожный пассаж. Она знала эту музыку. Она использовала ее в одном из своих проектов, мрачной драме о потерях.

Рахманинов. Прелюдия до-диез минор. Та самая, с ее рокочущими, набатными аккордами. Но здесь она звучала приглушенно, далеко, как будто из соседнего здания или из открытого окна. Фоном. Бытовухой для того, кто надиктовывал угрозы. Лика откинулась в кресле, сняв наушники. В ушах стояла оглушительная тишина, но теперь ее мозг был переполнен звуками. Он уже строил из них карту, пространство. Низкий гудок. Скрип дерева. Капанье воды. Рахманинов. Она взяла чистый лист бумаги и ручку, которые лежали на столе, и начала рисовать. Не картину, а схему. Звуковую карту.

1. Промзона или порт? (Мощный низкочастотный гудок).

2. Старое деревянное здание (скрип половиц).

3. Повышенная влажность, возможно, подвал или чердак с протечками (капанье воды).

4. Центр города? (Маловероятно, чтобы в промзоне кто-то слушал Рахманинова на такой громкости, что слышно через стену). Или же… похититель сам слушал эту музыку. Что это говорило о нем?

Она посмотрела на свои заметки. Это был хаос. Противоречивый набор данных, который не складывался в единую картину. Промзона и классическая музыка? Старое здание с мощной промышленной сиреной поблизости? Но это было что-то. На большее обычные специалисты были не способны. Они услышали бы только голос. Она услышала эхо целого мира. Лика снова надела наушники. Она не искала больше отдельные звуки. Теперь она слушала их вместе. Их взаимное наложение, то, как гудок заглушал капанье на секунду, как скрип входил в диссонанс с музыкой.

Она слушала место. И это место начинало обретать форму в ее сознании, мрачное, сырое, полное противоречий и скрытых угроз. Она потянулась к белому телефону на стене, сняла трубку. В динамике послышались гудки.

– Ясно, – голос Артема был на удивление быстрым, словно он сидел прямо у аппарата.

– Мне нужна детальная карта города, – сказала Лика, и ее собственный голос показался ей хриплым от долгого молчания. – И пометьте на ней все старые портовые склады, заброшенные фабрики и заводы в радиусе слышимости от морских или речных грузовых терминалов. Особенно те, что находятся вблизи жилых районов.

В трубке повисло короткое, ошеломленное молчание.

– Вы что-то нашли? – спросил Артем, и в его голосе впервые прозвучало что-то кроме профессиональной холодности.

– Эхо, – коротко ответила Лика. – Я нашла эхо.

– Эхо? – переспросил Артем, и в его голосе прозвучала неподдельная заинтересованность, замешанная на легком недоверии.

– Звук рассказывает историю помещения, – тихо объяснила Лика, глядя на свои каракули на бумаге. – Он отражается от стен, мебели, потолка. Каждый раз, проходя через пространство, он приобретает новые оттенки, которые можно уловить. Голос был искажен, но фон… фон настоящий.

Она услышала, как на том конце провода Артем перевел дыхание.

– Карта будет через пять минут. Что еще?

Лика задумалась на секунду, ее пальцы снова потянулись к регуляторам, прокручивая запись на бесконечном повторе.

– Музыка. Рахманинов. Прелюдия до-диез минор. Узнаваема. Проверьте, не шла ли она в эфире на каких-то радиостанциях в момент похищения. Если нет… значит, ее включали на месте. Это важная деталь.

– Понял. Будет сделано.

Трубка клацнула. Лика снова осталась одна в своей звуковой капсуле, но теперь одиночество не давило. Его заполнила охота. Она вернулась к записи, к тому месту, где голос произносил: «…услышишь ее в последний раз». Пауза после угрозы была на микросекунду длиннее, чем нужно. И в этой паузе, едва уловимо, сквозь шипение вокодера… Она замерла, затаив дыхание. Прокрутила еще раз. И еще. Усилила высокие частоты, срезав бас. Там было что-то. Не звук, а его призрак. Почти стертый, наложенный поверх всего. Тихий, высокий писк.

Одиночный, короткий. Как сигнал электронного устройства, оставшегося включенным. Или… предупреждение о разряженной батарее. Мысль пронзила ее молнией. Что, если запись делали на диктофон? Или на дешевый смартфон? И этот писк, звук низкого заряда аккумулятора? Это могло означать, что само послание записывали в спешке, на скорую руку, не на профессиональное оборудование. Противоречие с идеально продуманным похищением. Она сделала пометку на своем листе: «Писк? Батарея? Импровизация?» Дверь в студию открылась беззвучно. В проеме возник Артем. В одной руке он держал планшет с загруженной интерактивной картой, во второй небольшой термос и бумажный стаканчик.

– Карта, – он протянул ей планшет. – И зеленый чай. Без сахара. Полагаю, кофеин вам сейчас ни к чему.

Лика кивнула, с благодарностью принимая стаканчик. Тепло приятно обожгло ладони. Она сделала маленький глоток, и тонкий аромат разлился по вкусовым рецепторам, отвлекая на секунду от давящей тяжести расследования. Артем подошел и встал за ее плечом, смотря на экран монитора, где застыл спектрограмма записи, разноцветные волны звука, похожие на горный хребет.

– И что все это значит? – спросил он, голосом, в котором боролись любопытство и скепсис.

– Это значит, – Лика ткнула пальцем в свои заметки, а затем перевела его на карту на планшете, что вашу Машу, скорее всего, держат не на заброшенном заводе в чистом поле. И не в современном бетонном гараже.

Она увеличила масштаб карты, пролистывая к портовой зоне.

– Ее держат в старом, вероятно, деревянном здании где-то здесь. В зоне слышимости грузовых терминалов, где гудят сирены судов или погрузочной техники. И где кто-то по соседству любит Рахманинова.

Она обвела область на карте, и ее палец дрогнул.

– И еще кое-что, – добавила она, глядя на спектрограмму. – Тот, кто записывал это сообщение, возможно, торопился. Или его техника подвела. Это не идеальное преступление. Они оставили следы. Звуковые следы.

Артем молча смотрел то на карту, то на ее лицо, озаренное холодным светом монитора. Надменность и скепсис в его глазах постепенно таяли, уступая место новому, незнакомому выражению – уважению, смешанному с легкой опаской.

– Орлов будет в ярости от таких неточностей, – наконец произнес он.

– Скажите ему, что ярость – плохой советчик, – парировала Лика, возвращаясь к записи. – А тишина… тишина иногда кричит громче всех. Теперь оставьте меня. Мне нужно услышать еще кое-что.