По зарубкам золотого демона

На первом этапе мне просто необходим именно Краснодар. Я планирую остановиться на его южной оконечности. Оттуда очень удобно тщательнейшим образом обследовать аул Шенджий и станицу Ново-Дмитриевскую. Ведь от одного из этих двух населенных пунктов Золотой Демон Кубани начал свое загадочное путешествие и добросовестно исчез. Мне нужно побывать там, стать на место тех давних событий, раствориться в них. Мне необходимо увидеть то, что видели там люди того времени, мне нужно думать так, как они думали и попытаться сделать то, что они сделали.

Итак, вперед на Краснодар!

Но сначала вернемся маленечко назад. Я все же расскажу о непонятном случае, сорвавшим меня с уже насиженного дачного домика.

Глава 9.

А произошло все, словно снег на голову. Память отчетливо зафиксировала неувязку.

Какое сегодня число? 12 февраля. Фу-у-ух…  Почему же это все случилось именно в сегодняшнюю ночь, а не опасного 13 числа??? Не понимаю…

Два месяца жесточайшей зимней жизни в загородном бунгало средней полосы горячо любимой Родины внесло серьезные коррективы в мое существование. Как мне надоел этот импровизированный душ, если бы кто знал!

Очень хочется в сауну, уже с неделю гложет навязчивая идея хорошенько побаниться.

То, что произошло минувшей ночью, жмет нерв. Вообще-то все шло своим чередом, ну текло естественно и обычно. Первый звонок прозвенел поздно вечером. Покопавшись в инете, решил заснуть. Проблем с этим я как-то не замечал, особенно если какой-либо режим дня соблюдается более двух недель. А в моем положении я себе еще и не позволяю что-либо менять. А тут такое! Сон не шел и все, хоть ты тресни….

На улице "Содом и Гоморра". Наружный термометр бил тревогу на двадцати трех градусной отметке ниже ноля. В заоконном пространстве разыгралось нечто, похожее на уродливый гибрид пурги с гигантским осьминогом-альбиносом. Крупные хлопья снега падали так плотно, что, казалось, там кем-то развешена седая больничная простынь. И только бушующему ветру, непонятно как, но удавалось иногда раздирать эту, такую невероятно плотную, пелену от чего у стекла извивались жуткие белые щупальца морского чудища.

Подумалось: – Неплохая сценка для сюжета к фильму ужасов.

Я уж начал было в уме чертыхаться, но тревожный сон все-таки провалил меня в черную пустоту. Последующие события меня насторожили.

Сквозь сон я отчетливо услышал странный вой. Сонное сознание кое-как анализируя ситуацию оповестило, что воет вроде как волчица. Откуда, почему волчица? – недоумевало сонное сознание…

Вой повторился, но более отчетливо. Волчица все же, –  промелькнуло в сознании.

Вдруг кто-то: – Это не волчица, это Кубань.

Сознание: – Кубань? Почему Кубань? Почему воет как волчица?

Некто: – А Кубань и есть волчица.

Сознание: – Кубань волчица? Как такое? Почему?

Некто: – Дикая потому что, верная, но своенравная. Хищница неприручаемая она.

Сознание: – Разве?

Некто: – Сам убедишься, когда придет время.

Вдруг эхо: – Сам убедишься… Убеди-и-ишься…

А че она воет-то? – сонно подумалось.

– Тебя зовет, – послышалось в ответ.

– Меня? Почему меня? – промелькнуло.

– Сам знаешь, – ответило…

Через некоторое время возникло ощущение, что ко мне прикоснулось липкое, непонятое и странное. Отчетливо помнится, что я встал с кровати и, как бы руководствуясь чужой воле, в одних плавках подошел к входной двери. Открыв дверь дома, я вышел на скрипнувшее крыльцо. Я смотрел прямо вперед. Холод не ощущался, а с бушевавшей пургой я был разделен абсолютно прозрачным пространством. Создавалось впечатление, будто бы пурга, была, как бы отодвинута от меня. Но точно помню, что босые мои ноги были по щиколотку утоплены в снег. Я знал, что стоял на улице, что ноги в холодном снегу, но почему-то не мерз и я был пленник.

Сколько я просто стоял, пытаясь осознать свое место и состояние, я не знаю.

Неожиданно я не столько услышал, сколько почувствовал новый звук. Это был и не шум, и не свист, но точно это был звук. На ум пришло, что нужно посмотреть по сторонам. Я не успел…

Передо мной в клокочущем пургой эфире начал проявляться прозрачно-фиолетовый, непонятный парообразный объем и в нем как бы вдруг проявился обвитый тончайшей, черной мантией облик. Я никак не могу вспомнить черты его лица, но оно было молодо и неприятно. Особенно мне не понравился взгляд «этого». Я с полной уверенностью могу сказать, что я с ним общался. Нет, нет, я не говорил, мой рот был плотно закрыт, тело напряжено, кулаки крепко сжаты, все это я отчетливо помню, но, убейте меня, я общался с ним.

Как и почему такое возможно я не знаю. Я сам узнал кто это. Да, да. Узнал!

Это был демон! Да, и еще раз да, это был демон, и это не смешно. Я не знаю, как, но я точно знал, что этот – демон.

Что ему было надо? О чем мы с ним общались?  Не буду делать секрета.

Демон смотрел на меня как бы пустыми почти прозрачными глазами. Он спросил меня зачем мне то золото. Помню, я затруднился ответить на этот вопрос. Видимо он это сам понял, или уже знал заранее. Помолчав, он сказал: – Хорошо, раз уж ты беспричинно желаешь меня, я позволю тебе это.

Вот тут я испугался. В этот миг я отчетливо осознал, что передо мною никто иной, как сам Золотой Демон Кубани. Стало жутко. Он засмеялся:

– Не бойся, ты же все равно не откажешься. Еще никто от меня не отказывался.

Помню, на это я спросил:

– И все пропали?

– Нет, не все, – ответил он, – только добряки и те, кто меня предал.

– А разве можно золото предать? А где же те, кто остался? – спросил я.

– Предать можно все, – сказал он, – душа так устроена ваша, что вы мать родную предать можете. А кто живые остались, тем я не достался.

– Но я против такого, – сказал я.

– Знаю, – сказал он, иначе не пришел бы к тебе.

– А зачем тогда это, раз я против предательства? – спросил я.

– Это моя работа, сбивать вас с пути истинного, – ответил он, – как видишь, я честен перед тобою. Я всегда нуждаюсь в слугах, поэтому я пришел за тобой.

– Нет, наверное, мне уже не нужно все это, – решительно заявил я, – Я не желаю никому служить!

– Ты не можешь отказаться, – спокойно заявил он, – Ты будешь моим слугой.

– С чего бы это? – я начал злиться.

– Ты даже не представляешь, насколько велик кон этой игры, – сказал он, –  а ты игрок, игрок отказаться не может от такого.

– Мне все равно, – сказал я, – я не хочу.

Но он просто протянул мне свою руку, в ней был предмет похожий на скальпель.

– Подписывайся кровью, – сказал он, – и я тебе скажу, где мое обиталище.

– Че бы я подписывался? Не пойдешь ли ты… –  зло воскликнул я, но предмет почему-то взял. В голове был сумбур, я не принадлежал себе, я был слуга, истинный его раб в это мгновение.

Он засмеялся:

– Не тяни время, подписывайся.

Дальше я уже не отдавал себе отчета, все было как во сне. Перед моим сознанием плыли кавказские виды. Неожиданно их сменили четыре грязных деревянных темно-зеленых ящика, в каких военные держат оружие и боеприпасы. Мне было позволено открыть один ящики. Я отчетливо помню, как я приподнял скрипящую крышку одного ящика.  То, что я увидел, поразило меня как молния. Он беспорядочно и доверху был набит драгоценной церковной утварью. Я во все глаза смотрел на мерцание золота, перелив жемчужин и лучистые красные камни. Я отчетливо вдруг понимал, что уже знаю, где это и что я нашел это. Вдруг у меня вырвалось: – Но золото черное!

– Да, – подтвердил демон, – Золото, действительно, если к нему внимательно присмотреться отливает черным. Поэтому от него невозможно отказаться и поэтому оно так опасно.

И я …

Я сделал надрез на подушечке большого пальца и подписался кровью…

Я не проснулся, я вскочил. Включив свет, я увидел свежий надрез на большом пальце. Электронное табло «Соньки» оповещало, что сейчас три часа ночи.

В моей башке все гудело и сверлом свербило дурацкое чеховское выражение «Монтигомо ястребиный коготь», «Монтигомо ястребиный коготь».  Что к чему не понятно…

Мне ничего более умного не пришло на ум, как напялить спортивное и, схватив топор, вылететь из дома. Пурга мела не на шутку. Входная лампочка едва одолевала пару метров темноты, и то благодаря чистейшему снегу. Держа наготове топор, я два раза обежал вокруг дома. Я всматривался в кружащий снег, меня трясло, я судорожно искал своего обидчика, но обидчика нигде не было. В горле колотилось как никогда взбудораженное сердце. В висках стучало, кровь готова была свернуться от жара. Разгоряченное воображение рисовало черт его знает, что.

Вбежав в дом, я принялся рассматривать палец. Сомнений не было, там был свежий надрез. Я мучительно перебирал весь вчерашний день, желая найти хоть одну зацепку, когда я смог поранить палец и, к своему ужасу, не находил ничего подобного.

Я горел, я был весь воспален, передо мной стоял этот не то сон, не то событие или видение.

Я пылал, но неоднократные измерение температуры тела еще более усугубили мое моральное положение. Градусник упорно показывал 36,6. Я промучился до пяти утра. Я не сводил глаз от раны. В горячке я отпаивал себя чаем. Я выбегал на улицу и тер снегом лицо. Голова шла кругом. Я орал, я матерился, я завывал. Я злился как тигр и тут же впадал в панику как напуганный шакал. Более двух часов я изматывал себя этими непонятными, такими непостижимыми метаниями. Лишь около шести часов утра меня, вконец измученного и разбитого, сморил глубокий сон. Я как бы растворился…

Но это было еще не все.

Дальнейшее произвело на меня еще более сильное впечатление.

С подушки мою голову нежно приподнимала неудержимая сила. Я сел. Дальний угол комнаты озаряло салатного цвета сияние, прошитое золотыми лучиками. Центр ореола занимала икона. Этот ореол не был подобен туману или дыму.  Это было не земное свечение, а божественное. Да, я утверждаю, что оно было божественное. Никакие причуды света не способны изобразить или хотя бы приблизиться к этому свечению. Кто его хоть раз в жизни увидел, подтвердят это.

Я не крещеный. Я скорее атеист и в иконах ничего не понимаю. Но я и не могу сказать как такое было возможным, но я трезво отдавал отчет, что я смотрел на икону Азовской Божьей Матери. Как такое возможно я не знаю, но было именно так. Я не мог оторвать своих глаз от этой иконы. Я был в оцепенении.

Величавое изображение Творца надо всем миром, парящей красавицы Божьей Матери на фоне такого родного нам двуглавого орла России, Георгий Победоносец, протыкающий чудище, и Отряд доблестный и гордых казаков-кубанцов поражали мое воображение.

Красота и взор Божьей Матери были неповторимы и чисты.

Я услышал приятный женский голос. Это говорила она, сама Божья Матерь.

– Здравствуй, – сказала она.

Она обращалась ко мне, а я не мог промолвить и слова, я был просто парализован. Кое-как мне удалось выдавить из себя слово «Здрасте».

– Мне известно, что ты нашел богатство Кубани, – сказала она.

– Да, – шепотом сказал я.

– Чего же ты боишься? – спросила она.

– Демона, – ответил я.

– Не бойся, твое дело праведное, – сказала она.

– Нет, – выдавил я из себя, – не праведное.  Я же хотел владеть этим золотом один и я продался демону.

– Знаю, – сказала она, – Но ты хотел владеть чужим золотом, так ведь?

– Так, – ответил я.

– Почему же ты, когда узнал, где покоится золото, не сказал демону, что передумал владеть им? – спросила она.

– Я не знаю, – сказал я.

– Ты честен, я хочу благословить тебя на благое дело, – сказала она, – тебе дано право вернуть золото законному владетелю сим богатством – Кубани, казакам-кубанцам.

– Но я ведь кровью подписался демону! – воскликнул я, – Также нельзя! Вот, смотрите, у меня порез на пальце.

– Ты поедешь на Кубань, – сказала Она, и слова ее были спокойны, – Там найдешь станицу Каневскую и в Свято-Покровском храме поставишь восковую свечу, сам не крестись, не надо. Зажги свечу обязательно и стой пока она не прогорит.

– После этого отыщи, умой свое лицо обратной стороной ладоней и испей воды из родника святой мученицы Параскевы Пятницы, – твердо сказала Божья Матерь.

– О прошлом не думай. Ничего такого не было. Никто не силен над Богом, даже золото. А грех свой, придет время, сам изведешь из себя, помогать тебе будет святая мученица Параскева – сказала Она последнее, – Помни о том!

И видение вмиг растворилось. Я открыл глаза. Вокруг серо. Я не лежу, а сижу на кровати. Часы показывали около десяти утра. Первое, что я сделал, посмотрел на палец. Пореза не было. Я как идиот долго и внимательно разглядывал все пальцы, вспоминал прошедшее.

Раны не было, но ведь она же была…

У менее закаленного человека в такой момент наверняка нервы бы сдали. Я же чувствовал себя преотлично. Никаких следов усталости или разбитости.

Но вот эти происшествия такой странной ночи и вытряхнули меня из загородного домика.

Глава 10.

Тамбов, показавшийся мне подгорелым яблочным пирогом, я рассек старенькой «шестеркой» как ножом за каких ни будь сорок минут с небольшим. Задерживаясь лишь на красный свет настырных тамбовских светофоров, и пару раз тормознув возле торговых киосков, потрепанная «шестерка» круто взяла на запад и, без особого труда перевалив сто двадцати километровую отметку спидометра, по трассе 1Р119 рванула на Липецк. Трасса встретила меня дряблым с разнообразными боевыми метинами покрытием, радовало отсутствие полицейских постов и габаритных «дальников». В основном равнинная эта дорога изредка пересекала или объезжала пологие громадины холмов. Осматривая колоссы, мелькнула мысль о возможно разрушенных пирамидах. С обеих сторон дороги проплывали покрытые тонким слоем с прогалинами снега две ровные почти ухоженные полосы метров по двадцать шириной, а далее стояли совсем нестройным рядом тонкие, безлистые березки, среди которых нечастыми темно-зелеными пятнами красовалась хвоя.

Было ощущение, что эта дорога еле тащится по жизни. Мело мелким снежком, отчего пейзаж казался скучным и монотонно серым. Иногда из-под снега рыжей ондатровой шкуркой топорщилась высушенная трава и сизыми пятнами мутнел лед замерших луж и небольших водоемов. На монотонных некрутых подъемах безудержно клонило ко сну. Приходилось тереть глаза, крутить шеей, останавливаться, выходить из авто, разминаться и растирать лицо снегом.

Я люблю управлять машиной зимой, особенно если попадается автомобиль с исправной и теплой печью. С дедушкиной «шестеркой» мне повело. Печь работала как на износ. Салон был быстро и качественно прогрет. Я опустил стекло со своей стороны настолько, чтобы холодный воздух немногим задевал мне волосы на голове. Я обожаю состояние, когда тепло, выдуваемое автомобильной печкой, своими девяноста градусами обдувает тебя снизу, а легкие дуновения ворвавшегося в щель зимнего воздуха слегка шевелят мне волосы и порывами приятно холодят висок. Я просто балдею, когда в такие моменты на щеку иногда попадают снежинки и их таяние окунает тебя в щекочущую приятность. А если в это время перемалывать батончик «Сникерса» или хрумкать свежим яблоком, то большего счастия при управлении авто и не сыщешь.

На исходе второго часа езды «шестерка» проскочила развязку на въезде в Липецк и вынесла меня на Окружное шоссе. Поток машин казался неиссякаемым.

Зная, что подобное засилье автомобилей на дорогах города приводит к появлению огромных очередей в заведениях общепита, я решил в город не заезжать. На перекус в, приделанном на «честном слове», бардачке валялся шоколадный батончик «Марс» и, обернутый целлофаном, бублик, а роль запивона выполняла початая пластиковая бутыль газировки с этикеткой «Монастырская». Пересечение Объездного шоссе с Елецким изменило мое направление с западного на южное, я выскочил на трассу М4 и, не опуская стрелку спидометра ниже отметки «100», рванул на  Воронеж. После населенного пункта Боринское почти все встречающиеся поселки пролетали с левой стороны. Правая была пренебрежительно необжитой населением сих краев. Местность вдоль этой трассы по-прежнему была холмистой, но куда бы ни доставал мой взгляд все было распахано под поля, размежеванные узкими лесополосами. Какая-то зарвавшаяся сорока, внезапно возникшая напротив пассажирского окна, с минуту соревновалась в скорости с «шестеркой», но отсутствие каких-либо эмоций у авто вынудило ее оставить это занятие и она, круто забрав вверх, метнулась в сторону и исчезла из поля зрения.

Эти сто двадцать километров я пролетел за час с небольшим. Уже перед въездом в Воронеж стало смеркаться. Напротив деревни Моховатки взор захватил окруживший в этот миг пейзаж. Скатившееся за горизонт солнце вдруг выбросило свой сияющий огненно-розовый сноп. Он, видимо решив задержаться надолго и пленить все небо, расползаясь, плавно менял свой цвет сначала на бледно-оранжевый, а затем на смесь прозрачно-желтого с серым. Черно-серые квадраты полей перемежались с белоснежными бесформенными снежными кляксами, которые, соревнуясь между собой, беспечно отбрасывали разноцветные блики. Ощетинившиеся голыми ветвями гряды деревьев походили на разбросанные облезлые хвосты чернобурок, некоторые шерстинки которых вдруг вспыхивали оранжевыми огоньками.  В низинах бесформенными клочьями застыла кисельная, голубовато-туманная дымка из которой редкими загогулинами выныривала темно-синяя полоска какой-то тощей речки, заставляющего искать глазами где ее начало или конец. Пейзажная и цветовая игра разила наповал своей непостижимостью.

Из накатившего оцепенения меня вывел неожиданно загудевший над ухом сигнал дальнобойщика. Зазевавшись, я стал помехой скоростному движению.

Въехав в Воронеж, я пронесся по Московскому проспекту, вылетел на Плехановскую и припарковал «шестерку» у отеля «Воронеж». После сытного ужина и душа в люксовом номере пару часов смотрел всякую ерунду по телеку, а потом заснул как убитый.

Уже в шесть часов утра «старушка» по все той же М4 неслась во весь опор на юг, к Ростову-на-Дону. Впереди меня ждали шестьсот пятьдесят километров по разделанным под бесконечные поля русским землям, мост через реку Дон в Верхнем Мамоне и приятная ночевка украшенная вкусным ужином в Новочеркасском «Огоньке», что на Парковом 13.

От Новочеркасска через Ростов-на-Дону до Краснодара я, не слишком борзея на дороге, добрался за шесть с половиной часов. Пролетающие казачьи станицы большой живописностью не выделялись. Если у вас есть желание насладиться живописными строениями, то вам необходимо все бросить и пробраться на Дальний Восток. Даже если вы будете просто таращится в вагонное окно поезда «Хабаровск-Владивосток» ваше воображение будет превращено в ничто теми удивительнейшими заборами и ограждениями дворов, которые умудрились возвести хозяева домов, живущих вдоль железной дороги. Эти чудеса непостижимого уму строительства и функционального назначения укажут вам, что еще ни одному фантасту не удалось и почему-то пришло в голову применить описание этих чудес в выдуманной жизни.

А вот люди кубанской земли, попадавшиеся взгляду, действительно отличались от типажа среднерусской возвышенности. Их стать, смуглость, острый взгляд обезоруживали.

Я принял решение подыскать временное пристанище на южной окраине Краснодара, с надеждой в ближайшее время попасть в аул Шенджий. Нутро так и рвется обследовать эту первую зарубку, так неосмотрительно оставленную Золотым демоном Кубани.

Столица кубанского казачества распласталась большущими плямбами частного сектора. Краснодар был величественен и красив, но встретил меня равнодушно. Зародившись на пересечении торговых путей и возмужав, он так привык к приезжим и проезжающим, что я был для него, что капля морю. В конце концов, я не греческий торговец, не паломник и далеко не царь чтобы меня встречали хлебом-солью и парадом.

Был вторник. Февраль подходил к концу. На улице было тепло, чуть выше ноля. Нудный дождь навевал тоску, а хлюпающие по лужам прохожие не вызывали восторга.

Зимой здесь и не пахло. Очень удивила свежая зелень травы, обустроившаяся около канализационных люков. По-видимому, трава в тех местах чувствовала себя хозяйкой положения и плевать хотела на далеко не весенний, а все же еще зимний месяц. Деятельность множества прохожих создавали эффект Броуновского движения. Очень хотелось думать, что вся эта живая масса топает с работы домой, но часы показывали не окончание рабочего дня, а самый его послеобеденный разгар. Бойкой торговлей и не пахло. Было ощущение, что торговое пересечение, на котором выросла столица Кубани, сохранилось, а сама торговля куда-то вдруг выехала со всеми своими особенностями.

Куда смотрит наше правительство?  Что эту махину людской массы не может удержать на работе?

Мне дико загорелось в такое же время сверху посмотреть на Москву.

Через пару часов блужданий по южным окраинам занятого города я уже устраивался на съемном жилье в переулке Петровском. Мне очень повезло. Старушка, сдавшая мне площадь, нашлась быстро. Я снял комнату не в доме, а в хате. Да, да именно в саманной, продолговатой казачьей хате. С хозяйкой тоже вродь полный ажур. Она просто божий одуванчик, но видно, что глазастая. Глаз у нее темный, острый.

При знакомстве она назвалась Ариной Митривной, но, как потом выяснилось, в обиходе все звали ее баба Ариша, при этом букву «и» заменяя на твердое «ы». Как обратился к бабе Арыше по поводу съемного жилья, она сразу обожгла меня глазами, вроде как рентгеном просканировала.

– Ось цэ мия хата, машина нехай у калытки стоить, тут не возьметь ни хто, – выдала баба Ариша перед своим домиком.

В самой хате, вопреки моим ожиданиям, было очень сухо, странно и приятно пахло какими-то травами, и очень уютно.

Вид из моего окна закрыт голыми ветвями разросшейся яблони, а за ней огород и далее казачий плетень из скрученных самым невероятным образом ветвей колючей акации. Всматриваясь в этот плетень, вспомнил прочитанное об Африке. Там тоже есть места, покрытые непролазными колючими кустарниками. Казачий плетень серьезная и непреодолимая преграда для неподготовленного.

По душе пахнуло прошлым бытом. Интересно было бы пожить в те старые времена.

Кровать, назначенная мне, удивила. Это была древняя вычурная железная ограда с сеткой, какая-то резная и с замысловатыми шишками. Подумалось, что пьяный казак мог и убиться виском о такое. Покрашена она вручную светло-голубой краской. На ней расположилась толстенная перина и аж три подушки. Такого я не то что не видывал, но и не читывал даже. И вся эта мягкая груда наверняка желала меня захватить в плен и в обязательном порядке хорошенечко выспать.

А эта дурацкая этажерка в углу? Так и зачесалось садануть по ней кулаком, интересно же развалится или нет с первого удара? Я устраивался и не услышал как вошла хозяйка.

– Та ийдить вже вечерять, мабуть вустали-то с дороги-то, – прожурчала старушка, из буквы «г» мягко делая невероятно протяжное слово, – чи вы вже отдыхаите?

– Нет еще не отдыхаю, спасибо, я сейчас, – сказал я.

– Трохи поспешайте, бо чай остыне зувсим, – сказав это, она поплелась в кухню…

Мы сели с ней за квадратный, накрытый в синюю клетку кое где прорванную клеенкой, стол в кухне. На столе в зеленой железной миске лежали румяные огромные толстые лепешки, а в керамической пиале золотился густого аромата мед.

– Може тэбе юшки  з хлибом налыть?  Чи вин у миске яички варени лыжать, так покушай, – сказала она, – в мэне усэ ж домашне, свои курочки нэсуться, а може сальца нарэзать? В мэне сало хорошее, суседи кабана рэзали, так вгостили.

Я не стал капризничать и стесняться, а навалился всеми силами на предложенное. – Та ты пышки у мед макай, – говорила она когда я принялся за чай, – вони на смальце жарени. Мне было так вкусно, что я до сих пор с удовольствием вспоминаю бабу Аришу и ее гигантские пышки.

Скажу я вам кубанские пышки жаренные на смальце это что-то! Очень рекомендую.

– А шо до нас прыйехалы, – спросила она между делом.,– шось зробыть?

– Да так, – сказал я, – посмотреть, познакомиться.

– Можа переехать схотели сюды до нас, али шо шукаете? – спросила она.

– Пока не знаю, – ответил я и решил спросить у нее о ауле Шенджий.

– Тю-ю-ю, – сказала она, махнув руками, – йвы тоже туды же, тута до нашего добра многие дюжа охочи?