Выучиться на Бога

Отставание от мула Ориемы Дикарь воспринял с ожидаемым возмущением. Жеребца не интересовали планы хозяина поберечь его силы, он рванулся, закусывая удила, следом, и понадобились нешуточные старания, чтобы утихомирить рассвирепевшее животное. А тут еще как назло по тракту пронеслась группа молодых дворян. Не из Ближних, конечно, какие-нибудь сынки мелких землевладельцев-мурадов, спешащие на празднование. Поравнявшись, незнакомцы сдержали бег коней. Совсем юные, безусые мальчишки, полные наивного любопытства и задора. Слава Богам, у них хоть ума достало не усмехнуться при виде борьбы одинокого, угрюмого воина с норовистым скакуном. Никто не фыркнул ни на седой от пыли халат, где уже не разобрать узора, ни на медленную рысцу. Попутчики степенно раскланялись и помчались дальше. Настроение Айнара продолжало портиться.

Деревушка, назначенная им для привала, была обыкновенна до раздражения: десяток убогих, скособоченных глинобитных хибар, вжатых в землю соломенными крышами; куцые, иссохшие огородики; голодно воющая живность. Вместо храма центром деревни, похоже, являлся постоялый двор. Внезапно пробудившийся тракт наполнил его народом, повозки теснились у входа, мешая проезду. Везде мелькали люди, что-то грузили, о чем-то спорили – гам над деревней висел знатный.

Звучали, впрочем, не только привычные вопли человеческого становища. Уши Айнара выделили из общего шума пару истеричных, нет-нет и сбивающихся на визг голосов – в воздухе пахло скандалом. Что там творилось – трактирная драка или налет разбойников – воина не интересовало совершенно. Хватало своих неприятностей, чтобы ввязываться в чужие. Между тем Ориема назад так и не выскочил, то есть серьезной опасности не предвиделось. Опять же зазорно благородному воину пугаться дебошей черни. Опять же путникам требовался хоть небольшой отдых – Айнар вправду намеревался уже нынче достичь столицы.

Под эти раздумья всадник медленно одолел короткую деревенскую улочку. Мимо, обгоняя, неслись какие-то мальчишки, женщины, топали мужики, едва успевая поклониться незнакомому дворянину. В сумятицу охотно включились облезлые местные псы – они вряд ли соображали, что происходит, но не преминули залиться истошным лаем. Затем откликнулась скотина; занервничали, дергаясь в постромках, лошади; люди кинулись успокаивать их… Короче, дебош на глазах набирал силу. И еще одно очень не понравилось Айнару: ритмичные выкрики визгливых голосов сопровождались столь же равномерными волнами низкого гула. Так толпа настраивается на своих вожаков, заводит себя их исступлением, напитывается энергией. А вконец обезумевшая толпа частенько опаснее шайки головорезов.

Тем не менее всадник и пальцем не шевельнул, чтобы сдержать коня. Принужденный к степенному шагу Дикарь достиг ворот постоялого двора. Здесь пришлось протискиваться между плотно сгрудившимися телегами. Боевой конь зло фыркнул на пару тщедушных фигур, копошившихся в проходе, и те прыснули прочь.

Во дворе перед приземистым, но обширным домом действительно плескался народ. Большая дорога собрала всех: крестьян, мастеровых, купцов, прислугу, мелких чиновников, даже нескольких дворян, а теснота с вожаками теперь усиленно лепили из этого пестрого скопища единую массу. В роли вожаков выступали две странные личности, торчавшие на крыльце трактира. Один – явно жрец Каона, плешивый толстяк в поношенном желто-красном балахоне. Внушительное брюшко указывало на склонность служителя Верховного Бога к чревоугодию, а фиолетовый сливовидный нос – и к винопитию. Второй человек, оглашавший двор особо надрывными воплями, напоминал деревенского сумасшедшего: длинные всклокоченные волосы, горящие глаза, грязные лохмотья, крючковатая палка в руке.

– …И ныне идут враги веры, – заходился он в крике, – дабы отвратить нас от пути пращуров! Кто звал этих нечестивцев? Разве народ Илдока отвернулся от Богов и пожелал себе новых кумиров?

– Нет! – тотчас подхватил жрец. Пара вообще ораторствовала на удивление слаженно. – Никто не звал сюда заезжих проповедников. Илдок издревле поклонялся своим Богам и не изменит им впредь! Никогда! Я прав, чада Каона?

Толпа откликнулась нестройным, сердитым гулом. Не так-то легко сплотить совершенно случайно встретившихся на тракте людей, да еще подвигнуть их на серьезное деяние. Приходилось трудиться в поте лица.

– Скорее Небеса обрушатся на землю, почерневшую от пороков! – тряс палкой лохмотник. – Скорее горы опрокинутся, а моря иссохнут до дна, чем народ Илдока назовет своими чужих Богов! У себя пусть иноземцы служат ложным кумирам, нам же ядовитые сказки не надобны! От них только скверна и гибель!

– Но ядоусты неугомонны, – вступил жрец. – Им не сидится дома. У них, видать, сердце кровью обливается, если кто-нибудь делает что не по их порядку. Обязательно нужно всех подчинить одному! Неважно, случится ли при этом разруха, болезни, беды в дальних краях, главное – подчинить! Слышите? Склонить вас, чада, под чужое ярмо!

Тут яростный ритм действа чуть нарушился – толпа отвлеклась, прянула в стороны, и к крыльцу приблизился воин на могучем коне. Оба оратора примолкли, недоуменно озирая незнакомца. Лишь сейчас Айнар заметил, что в руках у них ворочается еще человек. Стоявшего на коленях бедолагу в серой дерюге явно били, причем долго и усердно, теперь он только тихо поскуливал да закрывал голову локтями. Похоже, грозные обвинения адресовались также ему.

Откуда-то сбоку вынырнул Ориема, бледный и озабоченный.

– Господин, давайте уедем отсюда скорее! – прохрипел, прижавшись к стремени. – Небесами заклинаю, не нравятся мне здешние склоки! Честное слово, лучше бы не встревать, пока худого не приключилось…

– Чепуха.

Тщательно сохраняя осанку, Айнар слез с коня, отряхнул одежду, поправил меч. Подозрительные взгляды десятков людей иголками царапали кожу, но требовалось не дрогнуть даже бровью. Каменная маска холодного, презрительного высокомерия – у него были хорошие учителя манер. Простонародье должно сразу почувствовать свое место и не посягать на большее.

– Э-э… господин… – протянул растерянный жрец, когда незнакомец шагнул на ступени. – Как…

Айнар поднялся молча, чем ввел собравшихся в окончательное смятение. Остановился рядом с троицей, обвел ее долгим, снисходительным взором. Толстяк-жрец покраснел и потупился, словно мальчишка, лохмотник зыркнул волком, бедняга на коленях… Тот едва позволил себе отвести от лица руку, но на миг блеснул влажными, слезящимися глазами.

– Чего тут у вас? – капля насмешки, капля брезгливости, капля скуки – дозировка получилась отменной.

– Э-э… вот, господин… – опять промямлил жрец. – Вот, извольте видеть… Этот нечестивец, он… проповедовал вредные измышления, богохульствовал злобно… славил чужих кумиров, сея сомнения в души преданных чад Каона!

– В Илдоке почитают множество богов, чем вам не угодили новые?

– Но негодяй надругался над верой наших отцов!

– Прямо уж надругался? – фыркнул Айнар.

– Он сбросил наземь изваяние Великого Каона! – внезапно рявкнул лохмотник, тряхнув гривой спутанных волос. – Дюжина людей подтвердит! А за такое кощунство единственное наказание – смерть!

Айнар медленно повернул голову, и под его взглядом толпа покорно расступилась, открывая лежащую в пыли фигуру. Деревянный уродец в половину человеческого роста, темный от времени и явно вырубленный топором какого-нибудь местного умельца. Подобные нередко водружали на постоялых дворах, дабы проезжающим не ходить с пожертвованиями до ближайшего храма. Удобно – закусил, запряг лошадей и тут же умилостивил всемогущих Небожителей перед дальней дорогой. Разумеется, храм не оставался в накладе – часть подношений обязательно отсылалась ему.

– Нечаянно опрокинул? – высказал предположение воин.

Жрец тотчас всплеснул руками:

– Какое там, господин! Все видели: бранился, насмехался, а после принялся раскачивать изваяние. Люди побежали унять, но, увы, опоздали…

Айнар посмотрел сверху вниз на пойманного злодея – тот всхлипывал, переминался на коленях, однако обвинениям не возражал.

– М-да. Напрасно, приятель.

С этими словами воин двинулся дальше, к дверям. Опешившие судьи расступились.

В трактире было сумрачно и пусто. Не сновала прислуга, не стучали плошки, даже ароматы недавних кушаний ощущались еле-еле. Сбитые циновки, оставленная в беспорядке посуда, мерное капанье пролитого пива. Лишь в углу отыскался человек, но и то крепко спящий, уткнувшийся лицом в стол.

– Хозяин! – позвал Айнар. – Есть кто живой?

Из-за его спины высунулся Ориема, осторожно огляделся.

– Никак поголовно все на судилище, господин. Еще бы – этакое развлечение не каждый день увидишь. Теперь, похоже, пока горемыку не повесят, не успокоятся. Придется ждать.

– Как? – набычился воин. – Ждать? Мне ждать каких-то святош с их глупыми забавами?!

Он крутанулся так, что слугу отбросило, и ринулся назад. На крыльце, в душном мареве, между тем уже возобновились прерванные заклинания.

– …Разве вы, благоверные жители Илдока, – распинался жрец, утирая мокрую шею, – способны терпеть, когда на глазах оскорбляют Богов? Разве не ваш прямой долг – покарать гнусного злодея? Покарать немедленно, на месте преступления, без всякой жалости и в назидание другим осквернителям! Как просить о милостях Великого Каона, если мы попустим сегодняшнее глумление над Его образом? Не бывать этому! Я прав?

Толпа ответила мрачным ревом, еще не безумным, но вполне грозным. Люди, сжимая кулаки, подались вперед… и опять застыли – рядом с троицей на крыльце возник недавний дворянин. Расставил ноги, подбоченился. Сквозь надменную маску блеснуло пламя нешуточного гнева, и простонародье инстинктивно попятилось.

– Господин!.. – обернулся раздосадованный очередной помехой жрец, однако Айнар лишь отмахнулся.

– Где трактирщик? Живо сюда, прохвост! В кои то веки благородный человек заехал в ваш клоповник, а и то обслужить ленитесь? Живо!

В толпе кто-то испуганно закопошился, но жрец подскочил первым:

– Господин, как вы не понимаете, здесь идет священный суд! Нельзя мешать в столь важном деле!

– Чепуха, а не суд, – фыркнул Айнар. – Мне сейчас кусок баранины куда важнее всех завываний под дверью.

Лицо толстяка пошло пунцовыми пятнами.

– Да разве можно такое говорить, господин? Не имею чести знать вашего имени, но богохульные речи непростительны любому дворянину!

– Ты, болван, еще поучишь меня, о чем говорить, а о чем нет? – рассвирепел Айнар.

Жрец хоть и съежился под нависшей над ним фигурой воина, не сдавался:

– Нельзя!.. Нельзя замахиваться на святое! Волей князя мы, служители Каона, следим здесь за чистотой веры, нам и решать… У нас найдется управа на всякого…

– Как? Замолчи, тварь, пока я не прихлопнул тебя и не разогнал это дурацкое сборище! Ты кому угрожаешь?

Айнар уцепил толстяка за ворот, встряхнул так, что у дерзкого клацнули зубы.

– Да они же из одной шайки! – вдруг взвился за спиной отчаянный крик. – Такой же святотатец! Смотрите, люди, он хочет помешать правосудию и обидеть вашего духовного наставника! Чего же вы мешкаете? Хватайте негодяев! В петлю обоих!

Если б лохмотник с горящими глазами, не затевая вопить, напал сразу, Айнару пришлось бы туго. А так воин успел выпрямиться. Народ у крыльца переминался, сердито гудел, потрясал кулаками, но первым бросаться на вооруженного дворянина решился бы только сумасшедший. Он и решился – взвыв, лохмотник вскинул свою палку. Яростно, зато медленно, неуклюже, даже мальчишки-новички в школе Эду исполнили бы это лучше. Айнар провалил удар, пропустил мимо пыхтящее и дурно пахнущее тело. Привычным движением стряхнул кровь с короткого, чуть изогнутого ножа. Безумец еще не осознал случившееся, а народ уже шарахнулся от веера матовых капель, плюхнувшихся в пыль.

– Убили! Святого отшельника из Аматоно убили! – запричитал кто-то, и его тотчас поддержали другие голоса. – Зарезали страдальца за веру! Великий Каон! Гляньте, люди! Беда!

Многие, смекнувшие, что действо принимает опасный оборот, торопились покинуть двор, уводили лошадей и повозки, но достаточно сыскалось и возмущенных. Айнар выдернул перепуганного жреца из-под бездыханного тела сообщника.

– Ну-ка, мерзавец, уйми своих псов!

Толстяк, измазанный до пояса чужой кровью, и без того находился в шоке, а тут вдобавок острейшее лезвие прижалось к горлу. Тем не менее, выпучив глаза, он прохрипел:

– Беззаконие… Вы ответите… Народ… втопчет…

– Дурак, – поморщился воин. – Если я обнажу меч, деревня вымрет. Тебе этого хочется? Уйми их быстро!

Кое-как, ценой угроз и пинков удалось принудить жреца обратиться к людям. Красноречие он подрастерял, выступал глухо, сбивчиво, однако запал толпы чуть охладил. Или то морок, наведенный самозванными судьями, постепенно рассеивался? Все больше путников отворачивались от места трагедии, предпочитая вернуться на тракт; шум понесся уже деловой, житейский. Вскоре у крыльца топтались только человек пятнадцать, по преимуществу окрестные землеробы. Они, похоже, неплохо знали покойного и оставлять случившееся без последствий не желали.

Оглядев угрюмые лица черни, Айнар опустил нож. Толкнул локтем жреца.

– Расходитесь, чада, – буркнул тот безо всякого вдохновения. – Вы здесь ничем не поможете, так позвольте же действовать высшим силам. Силам небесным и земным, духовным и светским. Лишь запомните произошедшее в деталях – будете свидетельствовать…

– Не увлекайся, – оборвал его Айнар. Потом добавил громче. – Ну, слышали? Расходимся! Трактирщик с прислугой – в дом, а остальные – прочь. И путников гоните! Когда пообедаю и выйду, клянусь бородой Шу, любую живую тварь у порога буду считать врагом. Понятно объяснил?

Смысл этих слов уразумел каждый, толпа замерла. Воин пропустил мимо семенящих, втянувших головы в плечи трактирных, вслед им пихнул жреца. Еще раз оглядел ворчащее простонародье, не столько грозно, сколько презрительно.

– Сударь… – донеслось невнятное откуда-то из-под ног. – Господин… умоляю…

Оказалось, там очухался давешний святотатец – в пылу скоротечной схватки Айнар совсем о нем забыл.

– А тебе чего, горемыка? – поморщился воин.

Изломанная побоями и ужасом фигура вывернула растопыренную ладонь, блеснули белки глаз, скривились судорогой губы:

– Заклинаю, сударь… не бросайте!.. Они убьют меня… Во имя милосердия… во имя всего светлого, что, убежден, есть в вашей душе… спасите!

– Убьют? – воин выпрямился. От его недоброй усмешки люди попятились еще дальше, но убираться восвояси не торопились, хмуро сжимали кулаки. Отыскались и колья, вилы, цепы, прочий хозяйственный скарб, столь легко превращавшийся порой в оружие. – М-да, пожалуй, убьют. На меня-то посягнуть кишка тонка, зато доходягу упокоят старательно. И куда же тебя, приятель, девать?

– Спасите… – повторил злоумышленник жалобно. – До конца дней стану за вас молить…

Он осекся, не назвав, кому собирался адресовать благодарственные молитвы. Может, и правильно поступил – его положение без того было шатким. Айнар на миг задумался: одно дело – заурядный кабацкий скандал, перепалка, нападение на дворянина и жесткий отпор; иное… Потакание преследуемому распространителю какого-нибудь вредоносного учения грозило неприятностями. Князь, конечно, Ближнего в обиду не даст, но покарать вполне способен. А сейчас это казалось крайне несвоевременным. С другой стороны до дрожи хотелось лишний раз щелкнуть чернь по носу, напомнив ей место…

– Хорошо, – хмыкнул Айнар. – Поднимайся. Ориема, пособи человеку войти в дом! Больно уж тебя перепачкали… сударь… Не дозволим расправы без княжьего суда, пусть шакалья стая не скалится.

В зале трактира уже царила суета. Хозяин заведения и пара его слуг старались на совесть, лишь бы угодить пугающим гостям. Вернее, лишь бы спровадить их с наименьшими убытками. Длинный стол возле окна тщательно протерли, убрали следы прежних посетителей, включая дремавшего в углу пьянчужку. Выставили нехитрую снедь: лапша, рыба, пресловутая баранина да пиво, явно здешнее, деревенское.

Айнар прошел мимо подобострастно согнувшегося трактирщика.

– Недурно, – кивнул с усмешкой. – Еще наполни торока овсом. И чтоб отборным! Проверю.

Рядом Ориема выпучил глаза, но сдержался, пока трактирщик, кланяясь, не удалится к дверям.

– Господин! – зашептал затем толстяк. – Вы готовы все это принять? Мясо, пиво, овес… А чем мы расплатимся?

– Придумаем что-нибудь, – оглядевшись, Айнар решительно поменялся со старым слугой местами: не то солнце слишком било в лицо… не то шальной камень из окна грозил задеть дворянина. – В конце концов, оскорбившая путника деревня могла бы и вытерпеть небольшой ущерб. Вполне справедливо, по-моему.

– Опять нарушаете закон, кимит, – просипел сквозь зубы пунцовый от натуги жрец. – Но, видят Боги, придет день, воздастся…

Воин крутнулся:

– Какой я тебе кимит, морда? Или ровней себя посчитал? Брюхатый завыватель гимнов сравнялся с сыном благородного семейства в двенадцатом колене? Ох, мыслил усадить мерзавца рядом за стол, а теперь схоронись-ка в углу, чтобы я тебя не замечал. Звука не подашь, если жизнь ценишь! Пшел!.. А вы располагайтесь, любезные, без церемоний.

Сам он сел первым, потянулся к еде, тем более аппетит был отменный – долгая дорога успела вытрясти ранний завтрак начисто. Ориема, в походах нередко деливший с хозяином кусок хлеба, тоже подключился без лишних слов. Зато спасенный преступник опустился на циновку робко, будто не веря в собственное везение. Сейчас, вблизи, удалось рассмотреть: еще молодой, лет двадцать пять – тридцать, по сути, ровесник Айнара. Высокий, узкоплечий, худой. Прочие черты терялись под многочисленными отметинами побоев – ссадины покрывали скулы и лоб, на торчащих из-под серой дерюги руках наливались синяки, запекшаяся кровь пятнала рваный балахон, даже волосы. Впрочем, кое-что не сумела утаить и кровь – длинное лицо с впалыми щеками безошибочно выдавало пришельца из-за морей.

– Иноземец? – удовлетворившись осмотром, спросил Айнар.

Человек, едва потянувшийся к плошке с мясом, замер и сглотнул. Дернулся острый кадык.

– Да, сударь… господин… Я Давор Халас, родом из Хэната, город Варц. Слыхали, вероятно?..

– Не слыхал. Однако ты очень хорошо говоришь по-нидиарски, сразу не отличить.

– Сыскался… учитель. Там, в Хэнате… торговец из ваших краев. Он согласился обучать. Два года…

– Охота была тратить столько времени на никчемное занятие? – хмыкнул Айнар, подливая терпкого соуса к рыбе.

– Вы не вполне правы, сударь. У нас, у меня и нескольких моих товарищей, имелась высокая цель, ради нее два года на изучение языка – сущий пустяк. Мы готовились гораздо дольше.

– Тогда странно, что не усвоили некоторые очевидные вещи. Прими совет: не хочешь пожизненно выглядеть чужаком, отпугивая людей – прекрати произносить это ваше западное «сударь». Здесь Диадон, свои порядки. Здесь к равному обращаются «кимит», к высшему – «господин», а к низшему… С ними как угодно.

Худая фигура согнулась в несмелом поклоне.

– Благодарю… господин.

– Да ты ешь, ешь – долго нынешнее празднество чрева не продлится.

– Что, неужели нападут?.. – даже сквозь кровь и синяки было заметно, как побледнел Халас.

– Крестьяне? – воин поднял голову от блюда и покосился в окно, откуда как раз донеслась новая волна недовольного гула. – Вряд ли. Где этим босоногим грязнулям отважиться кинуться под меч… Хотя, признаюсь, распалил ты их сильно. Зачем напакостил-то?

– Я не пакостил!

– А истукана во дворе кто свалил?

– Это… – иноземец замялся. – Это не со зла, клянусь! Сорвался, не утерпел… Взялся объяснять местному люду правду о божественном… А они словно глухие… Смеялись. И все на своего идола кивали – дескать, вот наш Бог, другого не надобно…

– Так оно и есть, – проворчали из темного угла.

– Заткнись, милейший, – лениво отозвался Айнар на реплику жреца. – Я же велел тихо сидеть. Напрашиваешься на кару?.. А ты продолжай.

Халас пожал плечами.

– Нечего продолжать, господин. Возник спор, незаметно перешли на крик. Знаю, подобным способом божественные откровения не постигаются, но… грешен, не утерпел. Сам себя корю: ладонью хотел хлопнуть по идолу, показать, что простой кусок дерева недостоин поклонения… А он возьми да упади… Подгнил, наверное…

– Нечестивец!..

Айнар предпочел проигнорировать шипение жреца.

– Однако нехорошо получилось.

– Разумеется, – вздохнул Халас. – Чего ж хорошего? Нас учили нести дальним землям свет Истины, но ни в коем случае не оскорблять заблудшие души в их вере. Так порождается лишь злоба вместо интереса, понимаю… Только мне ведь не позволили даже извиниться! Честное слово, господин! Сперва набросились крестьяне, затем прибежал этот… человек. И сразу бить! А уж когда появился безумный… который покойник…

– Не смей порочить святого му…

Айнар повернул голову, и страстная отповедь из угла тотчас пресеклась.

– М-да, сомнительные защитники нашлись у Каона, – усмехнулся воин.

– Они прикончили бы меня безо всякого суда, – печально произнес чужеземец. – Взбудоражили бы толпу и предали жестокой смерти. Если б не вы, господин…

– Ну, возможно, все было не так уж страшно. Поорали, отмутузили да и вышвырнули бы за ворота. Эй, толстяк! Отпустили бы горе-проповедника?

Жрец долго сопел, потом буркнул:

– За намеренное кощунство надо прямиком на Небеса отпускать – там Всемогущие разберутся с виной каждого. И наградят по заслугам. Каждого!

– Не зли меня, святоша, как бы не довелось отправиться на Небеса самому – проверить вслед за приятелем собственные идеи.

Тут воин заметил, что сидевший напротив Халас уже не слушает. Тощий иноземец застыл, потупил глаза и торопливо шептал себе под нос. Ухо вылавливало лишь отдельные слова, частью чужие, частью туманные:

– …Великий промысел… отдаюсь в руки Твои… плоть жалкую… хвала на вечные времена…

Айнар собирался прервать бормотания, но сообразил, что застиг момент молитвы. Диковинная форма, хотя с другой стороны всякий волен выбирать себе Богов и поклоняться им. Едва ли жречество Илдока поголовно согласилось бы с подобным мнением – воина это не очень волновало. Лично он никогда не испытывал особого воодушевления, общаясь с миром Небожителей. Просто от предков унаследовал набор правил: посещать храмы, регулярно приносить жертвы, соблюдать положенные обычаи. Он и соблюдал. Без лишнего трепета. Привычно, как муж после десяти лет брака исполняет супружеский долг. Хм, любопытное сравнение навеяло…

Сонм Богов во главе с тремя братьями воспринимался Айнаром бесхитростно – еще одни начальники. Такие имелись всегда, возвышались длинной вереницей с детства и по сей день. Каждого, от наставника в школе до скрывающихся за облаками владык, требовалось обязательно уважить. Назад, в зависимости от проявленного уважения и усердия при работе, поступали наказания, повеления или награды. Которые взывали к новому усердию… Единственное спасало от водопада опеки сверху – удаленность начальников: если мелкие командиры досаждали постоянно, то знать уровня князя вмешивалась в течение жизни куда реже. Боги обыкновенно вовсе обходились набором ритуалов и подношений. Порой чудилось, обитатели Небес, разжиревшие от даров, забросили мир копошащихся людишек, позволив ему катиться, как получится. А тогда зачем лезть из кожи в радениях?

Таким образом, подавляющая часть Богов Айнара толком не касалась. А другие не нравились! Кому поклоняться воину, у кого испрашивать удачи в бою? У вечно хмурого, мертвенно-ледяного Шу? Или у Саоры, диким призраком скачущей над полями в поисках свежей крови? Нет, конечно, Айнар возлагал пожертвования и им – куда денешься от обычаев? – но благоговения подобные создания не вызывали. Оставался Каон, великий громовержец. Правда, он чаще покровительствовал стратегам, а не простым ратникам… Что ж, у вереницы начальников существовало и положительное свойство – по ней можно было карабкаться. Шажок за шажком, ступенька за ступенькой. Хоть не до божественных вершин, однако весьма высоко. Пятясь и оскальзываясь, пробиваясь и завоевывая. Путь растягивался на годы, десятилетия, но истинно упорным давалось многое…

За этими мыслями как-то незаметно опустело блюдо. Лишь тогда Айнар встрепенулся и огляделся вокруг: Ориема давно закончил скромную трапезу, Халас к своей порции еле притронулся. Вероятно, выскочившему из пасти мучительной смерти человеку было не до того.

– Господин… – старый слуга выразительно покосился на плошку соседа по столу.

– Забирай, – кивнул Айнар, поднимаясь.

Откуда-то из сумрачных глубин зала моментально возникла фигура трактирщика. Не дерзая настаивать на оплате, бедолага взывал скорее к жалости.

– Сколько? – воин поморщился.

– Десять цер, господин.

Айнар прикинул в уме – средств у него хватало, но дальше ожидались сложные времена.

– Вот он заплатит, – палец неспешно нацелился на сгорбившегося в углу жреца.