Здесь был СССР

– Понимаем, – бесстрастно произнесла Женя.

– Понимаем, – эхом повторил Тимур и лишь в этот миг понял по-настоящему: так вот кого заметили шофер с лейтенантом снаружи, за оградой «Артека»! Вот о ком милиционер сказал, что они ходят там «еще с первой смены»…

– Ну и отлично, – сейчас голос Андрея звучал бодро и дружески. – Кстати, вон уже и корпус ваш показался. Ты, Женя, в правые двери, а ты, Тимур, в левые. Видите, вожатые встречают? Это вас.

* * *

– Вон, смотри – идет, идет, идет! – прошептала Марлена. Нет, Марлеста. Пора бы уже запомнить: просто пухленькая – это Марлена, а толстая – Марлеста. По ночам они храпели на всю палату, из-за этого Женя сперва поссорилась с обеими чуть ли не до драки, и у нее прямо язык чесался язвительно заметить, что первая тельце наела за двоих, Маркса и Ленина, а вторая, получается, за троих… Но, конечно, такое вслух было сказать нельзя. Ну и хорошо, потому что уже наутро они помирились.

Женя скосила глаза. Вот она, далеко впереди, на полдороге до моря, тень мраморной балюстрады, и вдоль нее медленно движется человеческая тень. Взрослая, мужская. Широкие плечи, чуть ли не вполовину расстояния между балясинами, и длинный, до земли, медицинский халат.

– Теперь видишь, что ничего я не выдумываю? – Марлеста обиженно надула губы.

– Вижу, – признала Женя. – Но ты не бойся: раз от него только тень, то мы для него оттуда вообще не тени. Ему даже наших пальцев на ногах не рассмотреть…

Словно в доказательство она независимо пошевелила этими пальцами. Правый мизинец был обмотан пластырем (сбила вчера, играя в футбол с мальчишками), а кроме пластыря на ней сейчас ничего не было. И на Марлесте. И на остальных девчонках. Кроме синюшных коминтерновок, от пяток до шеи завернутых в простыни – ну что поделать, им солнечные ванны, как видно, даже в тени веранды противопоказаны.

Одна из них как раз сейчас свесила с деревянной лежанки тонкую как веточка руку и что-то чертила пальцем на песке.

Старшая сестра, торопливо собирая Женю в «Артек», все сокрушалась, что купальник у нее только один, не новый и чуточку не по росту. Пришлось даже прикрикнуть: «Оля, мы с тобой не старорежимного полковника дочери, и если я кое-что за тобой донашиваю, то там у нас в отряде тоже будут не буржуйские дочки!» А вдруг оказалось, что и таким купальником похвастаться негде. Вообще-то обидно. Хотя оно вправду лишнее, если тут и отряды раздельные, и пляжи.

А вот лагерь все-таки один, удалось отстоять. Значит, и часы купания общие. То есть Тимур сейчас где-то там, на соседнем пляже, за высоким молом…

Сама не понимая отчего, она вдруг покраснела.

– Ну да, сейчас-то не рассмотреть, – протянула Марлеста, тоже краснея. – А вот как побежим купаться, так метров десять до воды он на нас таращиться сможет.

– Все равно ничего не рассмотрит, – отмахнулась Женя, – да и не будет он таращиться, что ты совсем?!

Она даже фыркнула: настолько нелепой представилась мысль, что санитар, опытный и пожилой, точно за тридцать, станет, будто мальчишка, подсматривать за прелестями пухлобокой пионерки. Да еще с такого расстояния, на котором ее от последней худышки не отличить. Для того, кто на веранде, они все будут словно кукольные фигурки: светленькие, загорелые… Или синеватые…

– Оттуда, может, и не рассмотрит… – продолжала бубнить Марлеста. – Но вот если с кем из баклажаночек припадок, он же к ним срочно должен… Даже они оба. Их там двое, ты еще не видела.

– С кем-кем?

– Ну с синенькими же! – толстушка мотнула головой в сторону коминтерновок. – Это ведь специально для них дежурство, я тебе рассказывала.

Действительно, рассказывала: с этого и начался их разговор о санитарах, которые дежурят на верхней террасе. Женя снова посмотрела туда, где желто-белую полосу пляжа пересекала тень далекой ограды. Но сейчас не было видно, что там ходит человек. Тем более двое.

Затем она перевела взгляд на тех, кого Марлеста назвала «баклажаночками». Их было пять, а еще одна девочка, Женя помнила, сегодня чувствовала себя так плохо, что осталась в палате, и с ней остались две медсестры. С теми, кто все-таки добрался до моря, медсестер и нянечек сейчас было больше, чем их самих, да еще две докторши, да еще специальная пионервожатая, которая к остальному отряду почти не приближалась… Как и сами девочки-коминтерновки. Мальчишки, что в отряде Тимура, помнится, тоже, а медиков и вожатых при них едва ли меньше.

Да, настрадались ребята… Надо будет все же постараться с ними поговорить, а то до сих пор что-то не получалось.

Они русский вообще знают? Даже это пока оставалось непонятным. Ну кто-то должен знать, хоть несколько слов.

– Зачем тут еще один санитар, тем более двое? – Женя пожала плечами. – Думаешь, этих не хватит?

Одна из медсестер как раз сейчас склонилась над ближайшей из синюшных девочек (той, которая чертила пальцем по песку) и, укоризненно покачав головой, что-то сказала ей, не разобрать, на каком языке. Та послушно втянула руку под простыню.

Женя присмотрелась к рисунку и вздрогнула. Это была словно бы работа настоящего взрослого художника: головогрудь и передние лапы паука – огромного, мохнатого, очень страшного, хотя весь он состоял из нескольких штрихов на влажном песке. Глаза у него были не паучьи, а точно бы лошадиные, полуприкрытые морщинистыми веками.

Но вздрогнула Женя, конечно, не от испуга, а увидев странное: медсестра торопливо и очень тщательно разравнивала песок сандалией, точно выполняя ответственную, наверно, даже опасную работу. Еще мгновение-другое, и от жуткого паучищи не осталось и следа.

Нога у медицинской сестры была мускулистая, как у спортсменки.

– Здесь-то хватит, – все так же уныло пробубнила Марлеста. Женя даже не сразу поняла, что та отвечает на ее вопрос, – а вот как повалится одна из них в обморок прямо в море, так он и прибежит!

– Да ладно тебе! – Женя вдруг разозлилась. – «Как» да «как» – у тебя тут не жизнь, а сплошное каканье! Все в порядке (она покровительственно хлопнула обиженно надувшуюся подружку по коленке): в море их тоже чуть ли не на руках сносят, забыла разве? А если и вправду что, то Клеопарда поможет!

Возразить на это было нечего: могучая Клеопарда, «девушка с двумя веслами», явно могла даже без чьей-то помощи вытащить из полосы прибоя хоть всех «синеньких» разом, упади они в обморок одновременно. Девочки невольно поискали ее глазами, и как раз вовремя: выпрямившись в лодке во весь рост, та замахала рукой старшей вожатой.

– Девочки, купаться! – вожатая немедленно поднесла к губам рупор.

Все вскочили и с визгом побежали к воде. Женя с Марлестой тоже, совершенно забыв о том, что обсуждали минуты и секунды назад: море было прекрасно, и жизнь была прекрасна, и…

– Назад, назад, – пробасила «девушка с двумя веслами». Она бдительно несла стражу недалеко от буйков. Женя еще в первый день поняла, что тут бесполезно объяснять, насколько ты хорошо плаваешь. Нарушительницу Клеопарда могла без лишних слов выдернуть из воды, как морковку из грядки, и с позором доставить в лодке на пляж. С Женей такого не случалось, а вот неугомонная Тонька Субботина, хваставшаяся, что Волгу переплывает, поплатилась.

Жаль! Но артековское море все-таки остается прекрасным, даже возле самого берега.

– Ну Ле-ерочка Пална! – проныл кто-то из девочек.

– Назад! – веско сообщила Клеопарда. Ей-то рупор не требовался.

Убедившись, что никто не следит, Женя погрузилась с головой. Охватив колени руками, села на дно, начала отсчет: «Раз, два… восемь… тринадцать…» Досчитала до семидесяти, но сама понимала, что на последних полутора десятках ускорилась, там в каждом счете было куда меньше секунды.

Ну все же дольше минуты продержалась… наверно.

Вынырнула, расплескивая вокруг себя зеркальную искрящуюся поверхность. Когда отфыркалась, поняла, что стоит лицом к берегу. «Синенькие», сопровождаемые женщинами в белых халатах, только-только пересекли пляж: их, конечно, не на руках несли, но вот под руки вели, это да.

Посмотрела на дальнюю веранду. Там тоже белели пятна: санитары были на месте, а рядом виднелось еще несколько человек в темных безрукавках и шароварах, вожатые, наверно… Да пусть себе торчат, девочки защищены от их взглядов не только расстоянием, но еще и одеялом моря.

Медицинские сестры сбросили халаты на руки нянечкам и, оставшись в закрытых купальниках и плавательных шапочках, начали сноровисто выпутывать своих питомиц из простынь. Под руки, в точности как по пляжу вели, сопроводили в воду, сами вместе с ними вошли по грудь и встали рядом, словно конвоирши.

Женя попыталась узнать ту спортивную медичку, которая зачем-то стерла рисунок, и не смогла: все они были странно одинаковые. Навряд ли в случае чего им помощь Клеопарды потребуется.

А вот коминтерновку, нарисовавшую паука, она, кажется, узнала: чуточку менее синюшная, чем остальные, немного выше их. И одинокая белая прядь в светло-пепельных волосах.

Ей показалось, что на ногах художница держится тоже чуть увереннее своих подруг, которые совсем уж как былинки шатались, но это оказалось не так. Плавно накатила волна, легкая и ласковая, как все вокруг, однако девочка едва устояла, судорожно вцепилась в жилистое плечо медички, повисла на нем, точно не было для нее в мире опоры надежней…

И все-таки выпрямилась. Улыбнулась солнцу, морю, Жене, даже хмурой медсестре рядом с собой.

Запела на непонятном языке.

На это никто не обратил особого внимания, сквозь плеск и шорох волн вразнобой звенели девичьи голоса. Никто не обращал внимания и на Женю, по шею в воде аккуратно перемещавшуюся так, чтобы оказаться прямо напротив коминтерновки.

Ну и что ей сказать? Рот Фронт? Но пасаран? За наша и ваша вольносць? Салудо? Женя, вдруг ощутив себя полной дурой, попыталась разобрать в пении хоть какие-то знакомые слова и не разобрала.

Девочка явно заметила ее. Продолжая песню, улыбнулась Жене уже целенаправленно, а не «вообще». Смотрела пристально, на открытом лбу, между бровей, стало вздуваться от напряжения красноватое пятно.

– Тебя как зовут? – прошептала Женя.

– Аэлита-д’хи… – девочка то ли ответила, то ли так прозвучало какое-то слово из ее песни. Нет, все-таки ответила. – Аэлита-младшая.

Медичка, только сейчас сообразив, сурово нахмурилась и сделала шаг, оказавшись между ними. Женю таким смутить было трудно, она уже приготовилась объяснить угрюмой тетке, что тут вообще-то не рабовладельческая плантация, не царская гимназия из древней истории и даже не госпиталь для тяжелораненых, а совсем наоборот, место, где пионерам всех стран положено общаться друг с другом. Но тут взгляд медсестры перескочил на что-то за ее спиной, а миг спустя со стороны открытого моря прилетел слитный визг, скорее восторженный, чем испуганный.

Женя резко обернулась.

– Ой, смотрите! Ой, как близко, большие какие! Ой, Лер-Пална, а они нас не съедят? Ой, хорошенькие!

Клеопарда, выпрямившись во весь свой немалый рост, стояла в полном изумлении, замерев, как гипсовая статуя. С веслом наперевес, но точно не собираясь пускать его в ход. А девочки бултыхались вокруг лодки, цеплялись за ее борта, щебетали, указывали пальцами на что-то за буйками. И только когда там вдруг взметнулось в воздух черное глянцевое тело, Женя поняла: несколько дельфинов, целая стая, внезапно подошли удивительно близко, почти к самому пляжу.

Девочка позади нее продолжала петь.

* * *

– Кто это был? – спросила Женя, когда синекожая замолкла.

– Кто? – брови художницы взлетели вверх.

– Ты нарисовала на песке… это чудище… Паук?

– Это… там, на родине, – ответила девочка.

– Ты здорово рисуешь, – сказала Женя. – Я даже испугалась, он такой страшный!

– Страшный, – эхом откликнулась синекожая, но тут, словно очнувшись, рядом оказалась медичка.

– Море большое, – хмуро сказала она Жене, – плавай в другом месте, иначе…

У нее было такое лицо, что Женя поняла: ничего не выйдет. Можно кричать, можно ругаться, можно даже цедить слова сквозь зубы, ее никто не послушает. Или даже того хуже.

Она помнила, какое лицо было у отца, когда тот три года назад объяснял ей с сестрой, что «дядя Саша», комполка Звонников, к ним больше в гости ходить не будет. И к нему домой тоже заглянуть нельзя. Совсем. О нем теперь никогда и ни у кого даже спрашивать нельзя. И вообще лучше считать, что его не было. Тогда он тоже добавил: «Иначе…», и не договорил.

Женя развернулась и, стараясь не цепляться ногами за песок, поплыла к берегу. Добрела до своего места и шлепнулась на лежанку.

Ничего, она им еще устроит!

Забегали, закричали вожатые и медички, выгоняя девчонок на берег. Вернулись соседки, Марлеста и чернокосая Нелтэк, еще недавно так удивлявшаяся тому, что море, оказывается, не только бывает по-настоящему, а не на картинках, но еще и взаправду соленое.

– Ты что ж не пошла к дельфинам? Боишься? – ткнула ее в бок толстушка.

– Он посмотрел прямо на меня! – захлебываясь от восторга, заговорила Нелтэк. – Глаз круглый! А сам он черный. Я могла даже рукой до него дотронуться!

– Почему же не дотронулась? – вяло спросила Женя.

Ответ не запомнила. Прислушалась к себе: все еще злится, что ли? Да нет, злость ушла. В конце концов, не просто же так опекают «баклажаночек»? Наверное, им вредно не только загорать, но и нервничать. Поэтому медичка не дала им поговорить. Услышала про паука, вот сразу и приперлась!

Жене даже стало чуточку неловко: вдруг от ее разговоров Аэлите станет хуже?

Женя перевела взгляд на веранду с коминтерновками и вздрогнула от неожиданности: художница смотрела прямо на нее – не мигая, глаза в глаза, а потом явственно подмигнула и тут же отвернулась.

Оставшееся до обеда время Женя не сводила с Аэлиты глаз, и ее настойчивость была вознаграждена.

– Одеваемся и на обед! – скомандовала старшая по пляжу. Снова засуетились вожатые, забегали медсестры. Девчонки поднимались с лежанок, натягивали трусы и майки, вытряхивали из сандалий песок.

Первыми с пляжа потянулись коминтерновки. Медички бережно поддерживали их под руки, но все равно было видно, как трудно «баклажаночкам». Они брели едва-едва, останавливаясь на передых чуть не каждые десять шагов. Аэлита шла и выглядела немного бодрее прочих, помогала ей только одна медсестра, спасибо, уже не та, что в море.

Проходя мимо Жени, Аэлита еще раз подмигнула и незаметно выронила что-то из ладони. Надевая сандалии, Женя как бы случайно пошарила рукой, нащупала круглое и гладкое.

По пути в столовую находку удалось рассмотреть: обычная ракушка, «китайская шляпа», каких множество валяется на берегу и полосе прибоя, только в отличие от них целая и блестящая перламутром. Женя хмыкнула и спрятала раковину за отворот панамки.

* * *

– Странные вы, – задорно, даже с вызовом сказала Женя. – Такая духота, а лежите тут, в собственном соку варитесь… Неужели пять шагов пройти трудно?

Никто не ответил. Коминтерновки действительно лежали недвижными тушками, с головой закутавшись в простыни, как будто им было холодно, а медички не обратили на Женю внимания.

Всю ночь дуло с моря, и наутро врачи отменили купания. Обидно, а делать нечего: и вода холодная, и медуз нагнало столько, что получилось не море, а суп с клецками. Тот же ветер унес последние облака, и на побережья, на пляжи, на кипарисовые рощи чугунной плитой опустилась страшенная жара. Девчонки и мальчишки обсели фонтаны, да разве сравнить их с морем? Глубина по пояс, не искупаться, а только намокнуть.

Их корпусу повезло, древние буржуи, которые жили здесь когда-то, устроили настоящий бассейн. Наверное, если постараться, можно уговорить себя, что это море…

Женя решительно сбросила сандалии, посидела немножко на краю бассейна, свесив ноги в воду, потом нырнула, как была – в трусах и майке. Среди тех, кто сейчас лежал вокруг бассейна, могли оказаться не только «баклажаночки», но и «баклажанчики», кто их разберет под простынями. Конечно, какие из них, синюшных, мальчишки… А вот какие ни есть, не октябрятского возраста все-таки.

Мраморное дно покрывал рыжий песок, кое-где лежали мелкие камешки и даже серебристая монетка – кажется, двугривенный.

– Ой, как тут здорово, – сказала Женя, вынырнув и отдышавшись. Вновь задорно посмотрела на «баклажаночек». – Ну, кто со мной?

Одна из синеньких зашевелилась и выпуталась из простыни. Сейчас она, несмотря на жару, была полностью одета – так, как полагалось разве что во время экскурсий в город или на Аю-Даг: в блузу с длинными рукавами и шаровары. Коминтерновка осторожно встала и, покачиваясь, словно ее ветром шатало, спустилась по лесенке в бассейн.

Это была та самая художница, Аэлита-д’хи… или т’хе? После непонятного случая с ракушкой она больше ни разу не пыталась заговорить с Женей, хотя случаи, если постараться, были. Но вот ей, как видно, не захотелось стараться. И Женя, обидевшись, тоже утратила к ней интерес.

– Туату мори обелоа… – со слабой улыбкой произнесла синюшная девочка и окунулась с головой.

Что она имела в виду? Женя пожала плечами: совсем их не поймешь, то говорят по-русски, то нет. Уже неделю вместе, а она и познакомилась только с одной, вот этой самой Аэлитой. Да и то – познакомилась ли?

Женя вылезла из воды, села на теплый бортик. «Баклажаночка» лежала на дне и смотрела на Женю большими удивленными глазами. Потом ловко, словно бы змеиным и точно нечеловеческим движением перевернулась и поплыла по кругу.

Женя испугалась на секунду: не умеют люди так плавать! Как рыба угорь – Оля приносила с таких с рынка. Словно услышав Женины мысли, коминтерновка всплыла рядом с нею, улыбнулась, покачала головой: «все хорошо, не бойся».

– А я и не боюсь, – буркнула под нос Женя, глядя, как синенькая снова уходит под воду. – Слушай, – сообразила она вдруг, – а если медичка увидит или вожатая?

Коминтерновка, конечно, не ответила. Женя молча смотрела, как та нарезает круги по бассейну, не поднимаясь на поверхность. Спохватившись, начала отсчитывать секунды. На счете 124 больно ущипнула себя за руку. На счете 300 в панике оглянулась на взрослых.

Вожатая сидела рядом с медичками и что-то рассказывала, прыская в ладонь. Медички не смеялись, но внимательно смотрели: все внимательно смотрели на вожатую, и ни одна – в сторону бассейна.

В этот самый миг лицо Аэлиты показалось над водой. Только на миг и только лицо. Глубокий вдох, а потом она вновь погрузилась. Опять скользит над дном, как гибкая змейка или диковинная рыба.

«Я сейчас, – долетели до Жени слова вожатой, – ваших проверю только». И тут Женя испугалась по-настоящему: а если коминтерновкам нельзя купаться в бассейне? Не то что так, а вообще в воду заходить, по крайней мере, сейчас? Если им положено просто лежать и дышать воздухом? А Аэлита в бассейне! Потому что она, Женя, ее туда зазвала!

Вожатая поднялась и неторопливо пошла вдоль лежанок с синенькими. Кажется, она на них даже не смотрела. Недолго думая, Женя бросилась к пустой лежанке и закуталась в простыню. Заметила? Нет? Шаги приближались. Сейчас она увидит, что простыня мокрая, поняла Женя. Я ведь прямо из воды, и простыня, конечно, намокла! Ой, что будет…

Шаги стали удаляться. Женя осторожно выглянула из простыни: обойдя всех, вожатая уже возвращалась обратно, она ничего не заметила. Тогда Женя посмотрела на бассейн.

Коминтерновка, облепленная мокрой одеждой, кралась к своему месту. Теперь она не казалась такой слабой. То есть все же казалась… но не такой.

– Ну вот, – сказала ей Женя, освобождая лежанку, – а ты купаться не хотела.

– Мори туату, – сказала синенькая и улыбнулась.

* * *

Казалось бы, что такого в обыкновенном костре? Каждая, наверное, девчонка, а уж каждый мальчишка и подавно умеет его зажечь. В поле, на опушке леса, на пустыре, в таинственных развалинах, да просто во дворе, за сараями – пока взрослые на службе! Сидеть и смотреть, как искры поднимаются к темнеющему небу. Видеть сквозь языки пламени своих друзей напротив. Травить анекдоты или байки или просто молчать. Потом, как подоспеют угли, напечь картошки и есть ее, обжигаясь… Не зря есть слова в гимне пионеров: «Ах, картошка, объеденье! Пионеров идеал».

А в «Артеке» костер получился совсем иным. Все было как и дома, но… шумел в стороне прибой, от моря тянуло прохладой и солью, и сверкали над головами огромные южные звезды. Только ради этого костра стоило побывать в «Артеке».

Синюшные коминтерновцы, как обычно, держались отдельной стайкой и сейчас больше, чем когда-либо, напоминали обессилевших после долгого перелета птиц. Аэлита была с краю, тоже как обычно: видно, старалась хоть краем уха послушать, как Лидочка, вожатая Жениной группы, читает вслух «Мальчиша-Кибальчиша».

В сторону Лидочки и тем более Жени она при этом не смотрела, уставилась в небо, будто звезды пересчитывая.

– Это Большая Медведица, – тоже не поворачивая головы, уголком рта прошептала Женя, поняв, что коминтерновка в самом деле внимательно рассматривает небо. – А у вас она как называется?

– У нас иначе… – голос Аэлиты был еле слышен. – Звезды… их видно по-другому.

«Вот задавака!» – Женя отвернулась, первый раз разозлившись по-настоящему. Небо над ними другое, звезды другие, луны, наверно, вообще нет, а вместо нее над головами висит огромный жуткий паук.

И тут она сообразила, что Аэлита, наверно, имела в виду нечто иное. Не звезды другие – созвездия! Южный Крест, Большой Пес… что еще там… Гидра, кажется… Папа рассказывал, но давно. А еще он рассказывал, что луна там в самом деле подвешена «наоборот», месяцем в другую сторону. Впрочем, про луну коминтерновка вообще ничего не говорила, Женя все додумала за нее.

Вот она, значит, откуда. Не Испания, а, может быть, Бразилия. Или Перу. А то и вовсе Соломоновы острова из южных морей Джека Лондона.

Страшные Соломоновы острова. Где действительно могут водиться страшные пауки-гиганты…

Заранее состроив примирительную улыбку, Женя снова повернулась к Аэлите, но той уже не было рядом.

– «А идут пионеры – салют Мальчишу!» – Лидочка закрыла книгу. – Ну что, девочки, понравилась история?

Девочки, которые до того сидели, затаив дыхание, загомонили наперебой. Женя встала и отошла чуть в сторону от костра, к Тимуру.

– Ты почему не слушал, здорово же? – спросила она.

– Я читал, раньше, – сказал Тимур. – Потом, ну… ты знаешь…

– Что?

Тимур пожал плечами. Не признаваться же, что ему там неуютно? Девчонки – такие существа, по отдельности ничего, а как соберутся вместе, так хоть беги. Женя хороший человек, но не стоит ей об этом говорить, вдруг обидится?

Нельзя Женю обижать, лучше совсем не ответить.

– Так, – сказал он. – Ничего.

– Ладно, – легко согласилась Женя. – Ничего так ничего.

Она села рядом на парапет, сложила руки на коленях. Блики костра играли у нее на лбу, а глаза утонули в глубокой тени. За неделю Женя успела загореть, и в сумраке казалось, что цвет лица у нее как у коминтерновок.

Тимур отвел глаза. Он хотел смотреть, и было стыдно. В голове теснились какие-то странные мысли, неправильные, не товарищеские. Например, о том, что девочки тоже купались нагишом. Когда голыми плещутся мальчишки, это естественно и правильно, это само собой разумеется, но девочки… Забор между пляжами не был сплошным, кое-где Тимур заметил щели, и если устроиться к ограде вплотную, то можно будет…

Тимуру стало жарко. Хорошо, сейчас вечер и в полумраке не видно, как покраснели, должно быть, его щеки и лоб.

– …Илае пуата тукариба…

Говорили неподалеку, где кружком под присмотром никогда не спящих врачей сидели «баклажаночки» и «баклажанчики».

– Интересно, какой это язык? – спросила Женя. – Португальский?

– Не похоже, – благодарно откликнулся Тимур. Говорить всегда лучше, чем молчать. – Португальский должен быть на испанский похож… (Они оба одновременно улыбнулись, вспомнив «Детей капитана Гранта» и ошибку Паганеля.) А испанский совсем другой, я слышал.

– Я тоже слышала, но вдруг? – сказала Женя.

«Зачем тогда вопросы задаешь?» – хотел поинтересоваться Тимур, но передумал. Значит, так надо, так правильно.

Потрескивал, догорая, костер. Девчонки вполголоса шептались о чем-то с Лидочкой, иногда хихикали, но тоже тихо, в ладошки. «Синенькие» говорили на своем языке, и был он похож на шум моря и на гомон толпы и странно успокаивал. Женя сидела рядом, и это было хорошо.

– Смотри, – сказала вдруг Женя, – что я нашла. Правда, здорово?

– Красивая, – согласился Тимур. – Можно?

Он взял раковину с теплой Жениной ладони:

– Говорят, в ней можно услышать море.

Раковина была округлая, гладкая и теплая. Долго пролежала в кармане, догадался Тимур. Он приложил раковину к уху…

«…На Земле был мир, никто не воевал, – шелестел незнакомый голос. – Силы Земли, которые вызвало знание, создавали людям изобилие и роскошь. Урожаи стали такими большими…»