Завещание

Всю дорогу пока мы говорили, я смотрел не на улицу, а на своё отражение в стекле и черт возьми да, улыбнулся.

– Если честно, то да.

– Таким ты мне больше нравишься, – подвела черту девушка. – Завтра домой придёшь, расскажешь кто тебе кровь попортил?

– Расскажу, – и положительно кивнул. – Обязательно расскажу.

«Извините связь прервалась».

Зашибись. На экране телефона высветился значок, обозначающий отсутствие сети. Вот тебе и информационный век технологий, шаг влево шаг вправо, и цивилизация закончилась. Водила продолжил выписывать пируэты на буханке, не обращал на меня внимание. Он был человек, который не лез с расспросами, расскажешь сам – хорошо, не расскажешь и не надо, значит не его дело. Мужик сконцентрировался на дороге и каково было его удивление, когда машину дёрнуло, и мы остановились.

– Заглохла. – Подметил я неуместно.

– Ну ёшь твою клёш, – вместо машины завёлся водитель. – Вовремя ты глохонула мать. – И слегка ударил ладонями по рулю.

Он попытался реанимировать автомобиль, но буханка не подала даже мнимую надежду на воскрешение. Вывод: терминальное состояние, стадия – клиническая смерть.

– Давай родная. Ну же. Ты же у меня умничка, никогда не подводила. – Опустив голову на руль, продолжал водила.

Со стороны это может показаться странно, глупо, нелепо, но. Всегда есть «Но». Но такие вот водительские уговоры, порой срабатывают удивительным образом. Ещё в спектр подобных торгов с автомобилем, входит поглаживание по рулю или по передней панели. И пока мой напарник пытался реанимировать пациента и сотворить водительское чудо, я тоже решил попытать удачу и повторно набрал Олесе. Но не УАЗ-452, не мобильная связь, работать не хотели. А это значит, казино взыграло ставку, а моя удача равна выпадению двойного зеро на рулетке, поделённое на двое. Оставалось только вздохнуть, приложится головой к боковому стеклу и пялиться в лобовуху.

По обеим сторонам от дороги селились, а теперь расшатывались на ветру задубевшие берёзы. Ветер рвал и метал, и обязательно сорвал весь лиственный покров, если бы таковой ещё имелся. Справа, сквозь живую ограду из обнажённых деревьев, проступало поле, и все опавшие листья стелились на нём. За ним пару отключенных, недействующих, покосившихся столбов линии электро-передач. Ноябрьская панорама явно не удалась, она не навивала мысли о высоком, стихи об одухотворённом, песни о прекрасном. Не обличала в сердце тоску, которая дрожащей рукой на бумаге выливалась в прозу. Ничего такого. Обычная, естественная, натуральная как сама матушка природа, без примеси лишних красок, без добавления палитры тонов – типичная осень.

Я снова уставился в своё отражение и смотрел до тех пор, пока периферийным зрением что-то не уловил. Стоило продолжить самолюбование, но глаза рефлекторно повело в сторону.

– Что за дьявольщина? – Сорвалось с губ.

В поле, ровно посередине, среди вороха жухлой листвы, где потоки воздуха образуют стылый ветер, стояло нечто и являло собой жуткую загадку и что-то мне подсказывало, разгадку на которую лучше не знать. Через размазанные пятна грязи на лобовом стекле, я увидел дверь. И вполне возможно в любой другой день, в местечке под названием магазин «Мир дверей», увидь я такой же экспонат как сейчас, скорее всего хладнокровно прошёл бы мимо. Но здесь под открытым небом, в чистом поле, стояла дверь. Я потёр глаза руками, посчитав это явление игрой воображения. Но нет – дверь не пропала. Её неправильный вид и облицовка ввергали в шок, и наводили на вопросы: либо это чья-то неудачная шутка, либо мистика, либо я тронулся умом. Я схватил воздух ртом и задержал дыхание, когда ручка повернулась и дверь начала открываться. Она не торопясь распахнулась, сгребая за собой листья и оставляя борозду на земле. По ту сторону находилось совсем другое пространство. Придвинувшись вплотную к стеклу и сконцентрировав зрение на максимум, мне удалось разглядеть край стены и шкафа, но я быстро отпрянул назад, когда в проёме появился силуэт, будто живая тень, расплывающаяся в воздухе. Тёмная фигура ступила на чернозём оглядываясь по сторонам, а затем обратила своё внимание на нас. «Не может быть», отчеканилось в голове. Со сто процентной уверенностью, я мог диагностировать факт. Фигура смотрела не на нас, она смотрела на меня. Силуэт вскинул руку и начал махать.

– Саныч глянь! – Обратился я к водителю, смотря на человека в поле. – Саныч! – Но обернувшись, в салоне никого не было. – Какого?

Не успел я закончить фразу, как свет в салоне буханки стал моргать, пока не отключился совсем. За ним мигнули фары и тоже потухли, отрезая меня окончательно от мира, вне машины. Дело в том, что вечерний сумрак сгустился, обволакивая автомобиль, и маленькими струйками проникал через отверстия уазика, лёгким дымком наступающего тёмного мора. Салон заполнялся чёрным туманом, постепенно сужая спектр видимости и достиг апогея, когда я перестал видеть собственные ноги.

– Нет смысла уповать на бога, в которого ты веришь. – Раздался голос из задней части машины, где находилось оборудование и места для пациентов.

Я сразу отреагировал и прильнул к заднему окошку. Это было чудо, ведь среди каскада сошедшего мрака, начал появляться тусклый свет, и с набирающей мощью, всё сильнее расползался по сторонам. Раздался хлопок, сопровождаясь отчётливым звуком электрического тока, а если точнее, электрического поля, как внутри трансформаторной будки. Мне было уже не важно, что и как, ведь свет являл собой глоток свежего воздуха, спасением посланным свыше. Кто-то на верху, наверное, любит меня и мысленные молитвы, посланные в этот момент, достигли адресата. Не захочешь, поверишь. Свет становился всё ярче и характерный сопутствующий звук тоже усиливался, давя на уши, проникая глубоко, наводя шорох во внутреннем ухе. Отворачиваться нельзя. И я терпел до того момента, пока резкая вспышка, не отбросила меня от стекла, заставляя закрыться руками. Всё прекратилось, мёртвый туман исчез, свет из задней части уазика больше не выжигал сетчатку и лишь небольшой звук электрического поля ещё оставался.

Я проморгался, потёр глаза тыльной стороной ладони и замер, даже не убрав руки от лица. На месте каталки стоял гроб, внутри которого находилось тело, головой направленное на задние двери авто, а ногами ко мне. Тело внутри вздрогнуло, затем дёрнулось ещё раз и как кукла манекен приподнялось. Голова словно на шарнирах, от инерции заболталась из стороны в сторону, но потом зафиксировалась в одном положении. Внутри гроба лежала, нет, не баба Клава что было бы логично в быту последних событий, а даже трудно такое вообразить – Олеся. Нижняя челюсть девушки задвигалась, издавая мычащий звук. Она пыталась открыть зашитый рот. Лицо начало воротить не естественным образом, челюсть щёлкнула и искривилась в левую сторону приоткрыв уголок рта. На левое плечо Олеси опустились пальцы, затем на правое. Из-за спины показался человек. Он приобнял девушку и тут же обратился ко мне:

– Как мило, Ангел хочет что-то сказать, – в голосе хорошо прослеживались нотки восторженной радости. – Дадим же ей такую возможность.

«Неизвестный» просунул три пальца в рот девчонки и дернул вниз. Челюсть поддалась не сразу, но вторым рывком с хрустом открылась и оттуда посыпался ворох влажной земли. Она беззвучно мотала головой, оголяя рот с зубами и пыталась выдавить из себя хоть что-то помимо стона. Застрявшая в глотке земля, затрудняла процесс. Хлопнув пару раз ртом, она всё же закричала во весь голос, растягивая слово.

– Пооомооогииитееее!

– Оооууу. – С досадой на лице, отреагировал сидящий с ней человек и зацыкал.

Мужчина приподнялся, обнял голову девушки и поцеловал в макушку. Сальные, измазанные в грязи волосы, начали ошмётками падать на пол машины, часть осталась между его пальцами, а один клок прилип к губам. Он за мгновение переместился к стеклу, не отрывая от меня взгляда. Медленно его улыбка сошла на нет, и мужчина обрёл серьёзный, угрожающий вид.

– Ты же не хочешь заставлять её страдать Кирилл?

ГЛАВА 6. ОЛЬГА

Никогда ещё август не был таким дождливым. На протяжении месяца, с интервалом через день, тучи сгущали летние краски и выплёскивали содержимое на жителей городка. Всем порой хочется выговориться, выплакаться и природа выбрала свой способ, обильно поливая стеной дождя всю округу. Правда это не мешало августовскому солнцу на следующий день всё подчищать, а семьям с детьми, влюблённым парам, буйной молодежи и старикам, гулять на улице. И заболоченное тучами небо, сквозь густоту которого пробивались золотистые лучи светила, отблёскивающие в капельках дождя, смотрелись вечером особенно органично. Так и сподвигало двинутся в путь. Но только не бегущего, запыхавшегося паренька, скачущего через лужи и торопящегося домой. Он уляпал спортивки и старенькие кроссовки, стрелой проносился, оставляя квартал за кварталом позади, пока из-за маленьких домов, не появился край пятиэтажки, где он жил. В худых руках прижав к самой груди он нёс завёрнутый в пёструю обёртку подарок. Сегодня праздник его любимого человека, стоит поторопиться.

В замочной скважине щёлкнуло, он дома. Здесь всегда царила чистота и порядок, всё прибрано, на своих местах, не успевала осаживаться даже пыль. Полный дзен и Фэн-шуй, как говорят люди, когда всё в порядке. Но последние одиннадцать месяцев, картина написанная некогда светлыми, яркими красками, сменила палитру, холст истрепался, контуры стёрлись – безразличие стало заглавным названием художественного произведения. В коридоре в два ряда стояли помидоры, огурцы, компоты и разносолы, закрученные под крышку на зиму. Всюду разбросанные вещи: на креслах, диванах, висели на стульях, даже те что постираны и поглажены стопкой лежали на гладильной доске. На кухне в раковине, всё чаще оставалась кладезь грязной посуды с тарелками, кастрюлями и сковородками. И ещё куча мелочей в таком ключе, собирающихся в огромный ком. До крайностей редко доходило и в конце концов всё прибиралось, но ненадолго.

Всем порядком в доме заправляла мать семейства, и она поддерживала чистоту на высоком уровне до недавнего времени. Никто не требовал и не принуждал её это делать, она сама любила стараться для дорогих ей людей. Так было заведено, и никто в семье, не муж не сын не лез на эту территорию. Но одиннадцать месяцев назад, глава семьи погиб. Сын остался без отца, а жена… А жена потеряла частичку себя. Так бывает, когда с восемнадцати лет любишь одного человека. И даже в моменты трудностей и глубокого кризиса в отношениях, он остаётся для тебя центром мира, а ты для него. Единственным выбором до конца дней, о котором ни секунды совместной жизни не жалеешь. А как же сын в таком случае? Он всегда занимал отдельное место, самое лучшие в сердцах родителей, но… Но горе и тяжесть воспоминаний оказались крепче вина, которым женщина, последние полгода глушила свою память и всё чаще оказывалась на дне опустошённой бутылки. Вдова запустила не только квартиру, с не большим беспорядком можно прожить, но и себя. Перестала краситься, укладывать причёску, у женщины великолепный каре чёрного цвета, забыла о парикмахерской, бывало ходила в мятой одежде, а взгляд потускнел и даже в те редкие моменты когда улыбалась, оставался таковым. Кирилл видел это, знал, понимал, как мать тоскует. Он не раз слышал, как она плачет по ночам думая, что сын уже спит. А потому взял уход за домом на себя.

Кирилл прошёл по длинному коридору. «Она снова занавесила все шторы», подумал парень «Так душно». Дверь в зал закрыта, а значит она точно там, знал наверняка, однако остановился что бы прислушаться. Тишина.

– Мам, ты там?

Последовало шуршанье.

– Мам, я вхожу.

Парень дёрнул ручку и заглянул в зал.

– Заходи Кирилл, – спешно вытирая глаза, отозвалась женщина. – Я тут смотрела наши семейные фотографии и…

– Мам! – Прервал Кирилл. – Ты помнишь какой сегодня день?

Женщина немного задумалась, сгребая фотографии, раскиданные по всему столу в одну стопку.

– Сегодня вторник. – Наконец выдала она и отпила из бокала с вином.

– Верно, сегодня вторник, но не просто вторник, а вторник двадцать третье августа две тысячи шестнадцатого.

На лицо женщины резко вылезла досада и стыд за то, что она напрочь забыла какое сегодня число.

– Я совсем забыла.

– Вот это как раз не страшно, главное я не забыл. Мам с днём рождения.

Кирилл протянул обёрнутый в праздничную бумагу, подарок. Женщина встала, обняла сына и поцеловала в щеку.

– Спасибо чижик мой родной. Не нужно было заморачиваться из-за меня.

– Нужно, открывай.

Женщина аккуратно вскрыла упаковку. Там под плёнкой оказалась книга из той самой любимой серии романов за авторством Спаркса. Надпись на обложке, прямо над старичками сидящими у воды в обнимку на деревянной пристани, гласила: «История любви, о которой каждый мечтает! Николас Спаркс. Дневник памяти». Глаза матери засверкали от капелек слёз при виде чудесного подарка, он попал в самую сердцевину.

– Спасибо радость моя. – Ещё раз обняв сына тихо произнесла мама.

– Это ещё не всё.

– Не всё? – Удивилась женщина.

– Нет не всё. И раз ты не задала мне никаких больше вопросов, я полагаю в холодильник ты не заглядывала, а значит снова ничего не ела. Я предвидел такой поворот событий и днем сходил в магнит, купил салатов, тортик и шампанское. Осталось только сделать пюрешку или просто картошки нажарить на сковороде.

Женщина немного повеселела, улыбнулась, но глаза до сих пор оставались на мокром месте. Она ладонью провела сына по щеке, а во второй руке прижав к самому сердцу держала книгу.

– Ты стал у меня таким взрослым. Прости меня, за …

– Мам. Ну хватит тебе.

– И то верно. Пойдём готовить.

В контексте маленькой радости и непринуждённого общения мамы и сына проходил вечер. Они вместе варили картошку, убежавшую на плиту, сервировали стол на двоих, откупоривали шампанское, пробка вылетела и едва не разбила плафон люстры, ели и разговаривали. А затем снова вернулись в зал, кушать торт. На разложенном столе, лежали альбомы и фотографии, памятные маячки ушедшего времени.

– Смотри Кирилл.

Женщина взяла первую попавшуюся под руку фотографию. Она сделана ровно год назад в её предыдущий день рождения. Как странно, что именно это фото попалось сейчас, проводя черту, возводя невидимую стену между прошлым и настоящим. На нём стояли Кирилл, Ольга и их, как они его называли папа и единственный муж, втроём отмечали праздник в пиццерии.

– Это же фото с твоего прошлого дня рождения, – сказал Кирилл и перевернул фотографию, где карандашом Ольга написала «Моя семья. Мне 46». – Ты хорошо помнишь тот день?

Конечно она хорошо его помнила. Тот день начался с поздравлений в постель. Затем они классно посидели в пиццерии, наевшись блюдами местной готовки до отвала на десятилетие вперёд. Ходили вечером гулять в парк. А ночью, когда Кирилл пошёл в свою комнату, муж настежь раздвинул шторы, подал руку Ольге и закружил её в медленном танце, тихо напевая песню группы ДДТ – «Адам и Ева». Они блистали в свете луны, под взглядом россыпи звёзд, никаких софитов, никаких посторонних глаз, ладонь в ладони, щека к щеке, ощущая дыхание друг друга. А в конце, муж закончил куплетом песни Джо Кокера.

«Ты так прекрасна для меня,

Ты так прекрасна для меня,

Неужели не видишь?

Ты всё, на что я надеялся,

Ты всё, что мне нужно.

Разве ты не видишь, ты так прекрасна для меня».

Это были минуты, секунды, мгновения маленького счастья одной единственной женщины. Ей не нужен целый мир, всё чем она дорожила, находилось под этой крышей. Так должно продолжаться ещё десятилетия думала она. Но всё что нам кажется истинным, непоколебимым, имеет под собой зыбкую почву.

– Да. Я хорошо помню тот день.

С губ сорвались разбавленные болью слова, а ком в горле под натиском воспоминаний давно перешёл в слёзы, идущие по щекам. Они стекали в торт делая десерт не таким сладким, больше похожим на жизнь.

– Он не был идеален, – резко начала Ольга, стараясь сдержать эмоции. – Как и вся наша жизнь. Мы переживали взлёты и падения, ссорились и мирились, иногда сильно и по таким мелочам. В наши отношения вторгались и встревали, между нами образовывались, казалось непреодолимые пропасти, что однажды едва не совершила самую большую ошибку в своей жизни, я чуть не бросила любимого человека. Но жизнь, где есть только «он» или есть только «я», где нет «нас», единого целого, гораздо невыносимее, чем всё что вставало на нашем пути. Он постоянно твердил мне: «Оль, мы одна команда – ты и я». А когда родился ты, говорил: «Оль, мы одна команда – Кирилл, ты и я». Он всегда ставил нас на первое место, – женщина достала фотографию мужа из стопки, вглядываясь в неё, она продолжила. – Он не был идеален, наверно потому что никто не идеален, и это неважно. Важно то что однажды, он поклялся любить меня такой какая я есть, до конца своих дней. И даже после того как наши объятия разбились, где-то там он все ещё любит меня, как и прежде. Я знаю, я чувствую это.

Кирилл слушал исповедь, внимательно внимая каждому слову мамы, она изливала душу, выплёскивала отчаяние, впервые за долгое время. Его глаза покраснели, щепали от накопившейся влаги, но парень сдерживал напор рвущихся наружу переживаний. Ольга зажмурилась, стиснув зубы произнесла:

– Я не помню его голос.

Руки задрожали, затряслись в истерическом мандраже. Женщина уронила фотографию под стол, закрыв лицо ладонями, взвыла на всю квартиру.

– Я не помню его голос! – Всхлипы резко сменились на тяжелый стон, обильные слёзы перемешивались с надрывистым кашлем.

Это был не крик, не стенанье по ушедшему. Её душа медленно умирала, истончалась, превращалась в тлен. Кирилл смотрел широко раскрытыми глазами, боясь вымолвить слово. Он не знал, что сделать, как помочь, но если честно, не мог помочь, было слишком поздно. В коридоре раздался дверной звонок, спустя несколько секунд громыхнуло и в зал залетела крышка, в сопровождение едкого запаха помидоров. Взорвалась банка. Второго звонка не последовало, хотя Кирилл ждал, вместо этого он поймал себя на том что наступило затишье.

– Мам? Ты чего?

Женщина уставилась в дверной проём, резко сменив истерику на полное молчанье и небольшое изумление. Тишину разрывало только её тяжёлое дыхание.

– Мам, тебе плохо?

Ольга продолжала смотреть в пустоту дверного проёма, туда, где никого не было, туда, где никого не могло быть, туда, где она кого-то увидела. Кирилл старался не отрывать взгляда от матери, быстро, мельком глянул туда же. Сомнений нет, там пусто.

– Мам, ты меня пугаешь.

Теперь уверенный что ей плохо, он готов ловить мать, с секунды на секунду она рухнет на пол. В ушах забило, сердце вибрировало по телу. Паника не лучший союзник в таких делах. Ольга накренилась вперед, Кирилл дёрнулся, но женщина встала, уверенно, легко даже не думая падать. Повернула голову, посмотрела на сына, затем снова в дверной проём и опять на Кирилла. Несколько раз легонько кивнула и направилась из зала в коридор.

– Кирилл будь другом, убери фотографии со стола, я пойду прилягу, мне нужно поспать.

За окном заморосило уже который раз за август. Кирилл так и не лёг спать в тот день. Он сидел в зале, занимался тем что вставлял фотографии обратно в альбомы и распределил все, кроме той что залетела под стол. Её он так и не нашел.

Спустя пять дней, 28 августа, Ольги не стало, а через пару месяцев пакуя чемоданы, Кирилл найдёт потерянную фотографию, всё там же под столом. На ней отец, сидя на кухне держит старенькую двенадцати струнную гитару, а на обороте надпись, сделанная маминой рукой. «Мой Лёша. Если мне суждено ослепнуть я всегда буду помнить твой голос». И только после всего этого, по истечению нескольких лет Кирилл подумает. Ей было сорок семь лет, столько же было отцу, когда он погиб. Они не жили долго и счастливо и не умерли в глубокой старости в один день. Но ушли на одном году жизни, достойно пройдя свой путь в месте до конца.

ГЛАВА 7. ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Боль пульсировала вместе со струйкой горячей крови, стекающей вниз по холодной руке. Над головой виднелся не салон автомобиля, а темнеющий ноябрьский пейзаж в обряде предстоящей ночи. Мне не хотелось шевелиться, несмотря на дискомфорт в руке, лежать под открытым небом, чарующе приятно. Это странно, ведь я не помню, как сюда попал, почему оказался лежащим на сырой земле, под шквалом холодного ветра. И возможно этим всё и закончилось если бы не голос со стороны.

– Кирюх ты живой?

Голос басил и дрожал, и принадлежал Санычу.

– Кирюх. Кирюх?

Сомнений быть не может, точно Санычу. Он видимо стоял поодаль от меня и находился в тридцати секундах от того, на сколько я могу судить по вибрации слов, чтобы удариться в панику. Становилось всё любопытней, что произошло. Пора откликнуться.

– Саныч помоги встать. – Пробормотал я и это получилось тише, чем пытался.

– Живой, слава богу, живой. – Засеменил водитель.

У Саныча, узнав, что я жив, сошла гора с плеч. За то на меня, при попытке встать, она явно опустилась. Тело стало неестественно тяжёлым и громоздким, не поворотливым и грузным, как мешок картошки. Я приподнялся, облокотился на левый локоть и боль резко впилась во всю руку. От этого меня начало заваливать назад, но Саныч подоспел вовремя, не дав мне снова оказаться на земле.

– Держу, давай аккуратно.

– Спасибо Саныч. – Прошептал я и снова получилось как-то тише, чем хотел.

– Я подумал ты уже всё.

– Что всё?

– Ну. Того. Убился. – Взволнованно говорил напарник с большими паузами между словами.

– Что произошло, я не помню, как тут оказался? – Задал я вполне закономерный вопрос.

И в ответ получил вполне закономерный вопрос на вопрос:

– Ты совсем ничего не помнишь?

Я покачал отрицательно головой и обнаружил, болит не только левая рука, но и щека с той же стороны, жжёт и щиплет.

– Помню, как мы отъехали от дома пациента, потом я позвонил по телефону девчонке, и машина заглохла. Ты ещё возражать стал и сказал что-то типа: вовремя ты заглохла мать или глохонула, ну как-то так.

Что последовало далее, я тоже помнил, яркий свет, гроб, «Незнакомец», но рассказывать об этом водителю не стал из-за неуверенности происходящего, а потому сделал вид, что запомнил только до момента, как мы остановились.

– А дальше пробел. Ничего. Вот помню, как заглохли и следом всё. Тут.

Саныч смотрел на меня с таким видом будто знал, что я вру.

– Ладно, давай я помогу тебе подняться, нужно ехать, пусть ребята на станции тебя осмотрят.

Поднявшись, в левую ногу прострелило. Теперь заныла и она. Все конечности шевелились, а значит не сломаны, но как итог. Штаны порваны, левый рукав спецовки в лоскуты, тряпкой мотался на руке. От кисти, тонкий, проходящий по всему локтю порез. На левой щеке ссадина содрана до крови. И это не говоря о том, что весь с головы до пят перемазан в грязи. Я посмотрел вперёд, машина скорой стояла на дороге в нескольких метрах дальше от нас.

– Саныч подожди. Ты так и не сказал, что произошло после того как мы заглохли.

Водитель снова посмотрел на меня, но теперь более обеспокоенно.

– Кирилл, мы не глохли.

– В смысле? – Легонько ухмыльнулся я и скривился от боли.

– Мы не глохли, – повторил водила. – Ты вырубился сразу, как только мы отъехали от дома больного.

– Да не, не может быть, – продолжил я отрицать. – Я же помню, как Олесе звонил.

Напарник не отрывал от меня взгляд и становилось ясно, он не врал. Ему просто это не зачем, тем более Саныч не из того типа людей отпускающих шутейки не в то время не в том месте. А сейчас как раз было оно.

– Кирилл, ты на полном ходу выпал из машины, благо скорость была маленькая. Я подумал ты убился.

Не слабое заявление хочу заметить, оно не то что не укладывалось в голове, а попросту в неё не помещалось. Как и не влазила мысль о том, что я мог быть сейчас мёртв. Стоять на той стороне реки Стикс или быть принятым в Вальгаллу, за хоть и не героическую, но всё же эффектную кончину. А потом в маленькой сноске Балашовской газеты, снизу на последней странице, получить свою трехстрочную славу среди пяти других некрологов за скоропостижную гибель фельдшера станции скорой помощи. И только после этого, окончательно кануть в Лету.

– Нам нужно ехать. – Сказал Саныч, и взяв меня под руку, помог доковылять до машины.

Всю оставшуюся дорогу до станции мы молчали. Я не хотел вдаваться в подробности того, как выпал из машины. Думаю водителю этот разговор тоже не представлялся приятным. Меня больше заботило другое. Я совершенно не помню, как уснул, и дело даже не в том, как уснул это никогда не запоминается, а как готовился ко сну. Мысли о том, что нужно прикрыть глаза или пока едем подремать, а если в домашних условиях, так это целая процедура подготовки. И ладно бы если я пришёл сегодня на работу не спавшим, абсолютно уставший, тогда всё более-менее ясно. Но нет. Ничего подобного. Но самое ужасное во всём этом, натуральность происходящего. Ведь даже после пробуждения от яркого правдоподобного сна, на яву всё равно четко прослеживается граница. Можно с легкостью отличить реальность и ощущения от ночного вымысла. Здесь же, в данном случае всё идентично. И теперь под рёв мотора, мелькая мимо домов в глубине поздней осени, где гарантия того что я выбрался из-под завесы грёз, где подтверждение того, что в этом мире я всё же проснулся.