Не говори Пустоте Да

Взгляд Алевтины упал на пустой стул, где ещё недавно сидела Ваганова. Уволенная сотрудница была компетентным юристом, но в системе "Росморали"компетентности было недостаточно. Требовалось совершенство, абсолютная точность, полное соответствие стандартам. Любое отклонение безжалостно отсекалось.

"Как в балете", – подумала руководитель, вспоминая детское увлечение. В Стрептопенинске не было нормальной балетной школы, только кружок при местном Доме культуры, но даже там преподавательница – бывшая солистка провинциального театра – требовала абсолютной точности движений. "Балет не прощает ошибок", – говорила она, постукивая палочкой по полу. И эта фраза стала для Алевтины своеобразным жизненным кредо.

Она встала, собрала документы и направилась к двери. В приёмной секретарь вскочила.

– Алевтина Брониславовна, вам звонили из министерства. Секретарь министра подтвердил завтрашнюю встречу на десять утра.

– Спасибо, – кивнула директор. – Подготовьте документы по увольнению Вагановой. И найдите замену – кого-нибудь из кадрового резерва, с безупречным послужным списком.

– Уже занимаюсь этим, – ответила секретарь. – У меня есть несколько кандидатур на примете.

Алевтина кивнула и прошла в кабинет. Механизм работал без сбоев. Одно несовершенное звено удалено, на его место встанет другое – более точное, более надёжное. Система продолжит функционировать, становясь эффективнее.

Подойдя к окну, посмотрела на раскинувшуюся внизу Москву. Город, когда-то казавшийся недостижимой мечтой, теперь лежал у ног. Алевтина покорила его, как покоряла всё на своём пути. Стрептопенинск остался далеко позади – маленький, серый городок, из которого директор вырвалась благодаря целеустремлённости и безжалостности.

Безжалостности прежде всего к себе самой. Ведь именно эта черта позволила преодолеть все препятствия, не останавливаясь ни перед чем. В мире, где каждый готов был использовать любую слабость, нельзя было позволить себе ошибиться даже раз.

И Алевтина не ошибалась. Никогда. Движения по карьерной лестнице были выверены с точностью балетных па. Каждый шаг – в нужное время, в нужном направлении. Каждое решение – холодное, расчётливое, безошибочное.

Телефон издал негромкий сигнал – напоминание о следующей встрече. День продолжался, и руководитель была готова к новым победам. Ведь именно в них заключался смысл существования – в безупречно выполненной работе, в точном движении к цели, в абсолютном контроле над всем вокруг.

Стрептопенинск – маленький провинциальный городок, о котором каждое упоминание звучало как диагноз. С детства Алевтина Каглицкая знала: единственный способ спастись – уехать. С пятнадцати лет копила копейки от репетиторства и продажи открыток из бабушкиной жестяной коробки, не тратя ни копейки на развлечения. В книгах по этикету, истории искусства, правильному произношению видела ключ к московской жизни, где всё пульсировало возможностями, а не медленным угасанием.

Мать, сама когда-то полная надежд и амбиций, ни в коем случае не мешала дочери, но и не помогала: понимала цену свободы. Алевтина кивала на напутствие «не забывай, откуда ты родом», но уже мысленно стирала Стрептопенинск при каждом шаге к поезду Новосибирск–Москва.

В столице быстро избавилась от провинциального акцента и старого гардероба, купив строгие костюмы на первые заработки. Избегая студенческих компаний, записалась на факультативы, где встретила бывшего дипломата-профессора. Под его крышей и под запахом дорогого табака училась «реальной экономике отношений»: в обмен на безупречную курсовую и рекомендации он первым – и нежданно – коснулся колена. Так Алевтина попала в аналитический отдел «Росморали».

Быстрый карьерный взлёт привёл к должности заместителя начальника, а в двадцать три года, на ежегодном совещании, министр Георгий Ордынцев обратил внимание: голос и походка смешивали власть и женственность. Всё чаще приглашал в кабинет, на закрытые совещания, в квартиру на Патриарших – и обсуждения политики постепенно переросли в нечто более личное. Когда Ордынцев предложил должность директора «Росморали», Алевтина приняла – последним аккордом в долгой симфонии соблазнения.

К двадцати пяти годам уже считалась олицетворением успеха: престижная квартира, дорогие украшения, громкие репортажи по телевидению, советы на комиссиях разного уровня. При этом сохраняла полный контроль: Ордынцеву казалось, что тот держит положение, но именно Алевтина направляла его решения, не требуя подарков, лишь искусно выражая восторг. Параллельно был стажёр Климент – амбициозный выпускник, ставший глазами и ушами «внизу» и получавший карьерные бонусы взамен на мимолётную интрижку.

Алевтина соблазняла систему: начальство – навыками и лояльностью, коллег – эксклюзивными сведениями, подчинённых – справедливой строгой рукой, журналистов – недоступными комментариями. Мастерски примеряла роли, рассматривая собственное отражение в зеркале как инструмент, произведение искусства, и никогда не позволяла себе настоящих чувств: эмоции были слабостью.

Редкие звонки семье сводились к минимуму – письма матери читались вполглаза, просьбы Лидии оставались без ответа. Лишь младшую Варю иногда жаловала подробными рассказами и фотографиями, пробуждая краткие вспышки искренности.

Москва стала для неё новой личностью. Алевтина Каглицкая из Стрептопенинска превратилась в директора «Росморали». Жила безупречной, расчётливой жизнью, контролировала каждый аспект. Не знала, что судьба уже готовила неожиданный поворот, который вернёт к истокам и заставит пересмотреть всё, к чему стремилась эти годы.

Ресторан «Пушкинъ» встретил Алевтину приглушённым светом и тихим звоном столового серебра. Прошла за метрдотелем, который подвёл к столику у окна, где уже ждал Георгий – седовласый министр, чьё покровительство стало и ступенью к власти, и той ценой, которую приходится регулярно платить. Серый костюм сливался с полумраком, отчего выделялись только бордовый галстук и белозолоченные запонки, отливавшие холодным блеском, когда поднял руку в приветствии.

– Алевтина, – в голосе Георгия звучала привычная смесь официального тона и личного лоска. – Ты сегодня прекрасна.

Она улыбнулась, протянула руку. Он нежно прикоснулся губами к запястью – почти деловой жест, но в нём сквозила нотка собственности.

– Спасибо, Георгий, – опустившись на стул, добавила тихо: – А ты выглядишь шикарно.

Белоснежные скатерти, застывшие в хрусте крахмала, идеальный сервис и безликая торжественность интерьера – всё это Алевтина ценила за безупречность. Здесь не было сюрпризов: официанты появлялись как тени, меню не менялось, а каждый момент вечера проходил по расписанию.

Официант поставил фужеры с сухим французским красным. Алевтина провела по губам бокалом и сделала маленький глоток, смакуя терпкость. За эти годы научилась видеть в этом вине не просто утонченную роскошь, а символ собственного восхождения: в Стрептопенинске о таком могли лишь мечтать.

– Как прошло сегодня совещание в агентстве? – спросил Георгий, разламывая булочку и нанося масло.

– Пришлось избавиться от одного сотрудника, – сухо ответила она, не отводя глаз. – Ваганова из юридического. Третья ошибка за месяц.

– Третья? – Он приподнял бровь. – Ты слишком мягкая, я бы не потерпел и второй.

Это были их маленькие тесты на жёсткость. Она знала: ему нравится бескомпромиссность.

– Первые две были несущественными, – спокойно объяснила Алевтина. – Я даю людям шанс исправиться. Это держит остальных в тонусе.

– Разумно, – кивнул он, и во взгляде мелькнуло одобрение.

Разговор прервался, когда принесли закуски: икра, тончайшие ломтики сёмги, маринованные белые грибы. Алевтина отметила идеальную сервировку – вилки и ножи располагались с хирургической точностью.

Георгий рассказывал о заседании в администрации президента. Она слушала, запоминала имена, даты, ключевые решения – информацию, конвертируемую во влияние. В полумраке лицо министра казалось высеченным из камня: глубокие морщины, твёрдый подбородок и необычно тёмные глаза, оценивающие чуть ли не хищно.

– Кстати, – понизил голос, – на совещании обсуждалась реорганизация нашего блока.

Алевтина не выдала эмоций, но напряглась. В бюрократических джунглях такие слухи предвещали и опасности, и возможности.

– Есть какие-то предварительные планы? – спросила ровно.

– Укрупнение, – улыбнулся Георгий. – Мы можем получить больше полномочий и бюджет. Твоя работа не осталась незамеченной, Аля. Скоро возможно твоё повышение.

Произнёс это словно о погоде, но Алевтина уловила подтекст: повышение – вопрос почти решённый, и его рука будет решающей.

– Я всегда готова служить государству, Георгий, – отрепетированно улыбнулась. Но глаза искрились азартом.

Он поднял бокал:

– За твоё повышение.

И они чокнулись.

Дальше ужин тек своим чередом: официанты сменяли блюда, вино лилось рекой, а Алевтина почти не замечала вкус еды, погружённая в разговор. Когда принесли десерт, Георгий взглянул на часы – сигнал о смене сцены вечера.

– Может, продолжим у меня? – его голос стал мягче, интимнее.

– Конечно, – кивнула, улыбнувшись легкой загадочной улыбкой.

Расплатился картой без взгляда на счёт – ещё один штрих, которому когда-то удивилась: для таких, как Ордынцев, деньги были лишь цифрами на экране.

Тяжёлая дверь ресторана распахнулась, выпуская прохладный вечерний воздух. У входа ждал чёрный автомобиль с тонированными стёклами. Водитель молча вышел и открыл заднюю дверь.

Георгий предложил пройти первой, и Алевтина устроилась на заднем сиденье: кожа пригрела, как верный старый друг. Министр сел рядом, сохранив небольшой промежуток – приличия ради, но и близость ощущалась.

– Домой, – скомандовал шофёру, и машина тронулась.

В салоне звучала классика – Вивальди, одно из любимых сочинений Георгия. За окном проплывала вечерняя Москва: блики витрин, размазанные фары, неоновая суета. В этой изолированной капсуле не говорили – ритуал тишины перед началом приватного акта.

Квартира Георгия на Патриарших встретила тишиной и полумраком. Алевтина переступила порог с выверенной элегантностью, как актриса, выходящая на знакомую сцену. Ещё в лифте успела освежить помаду и поправить причёску – мелочи, имевшие значение даже сейчас, когда вскоре станут неважными. Георгий щёлкнул выключателем, и приглушённый свет залил просторную гостиную, выхватив из темноты антикварную мебель, картины в тяжёлых рамах и длинные ряды книг в кожаных переплётах. Здесь, как и во всём, окружавшем министра, чувствовалась власть – старая, уверенная в себе, не нуждающаяся в показной роскоши.

– Налить тебе чего-нибудь? – спросил Георгий, снимая пиджак и ослабляя галстук.

– Немного коньяка, – ответила Алевтина, опускаясь в кресло у окна. Сбросила туфли и слегка пошевелила пальцами ног, скрытыми под тонкими чулками. Этот жест не был случайным – за годы отношений точно изучила, какие мелочи возбуждают министра.

Он подошёл с двумя бокалами, протянул один и опустился на подлокотник кресла. Плечо ощутило тепло его бедра. Знакомая близость, отработанная как формула.

– За твои успехи, – поднял бокал. – И за наше сотрудничество.

"Сотрудничество"– именно так всегда называл их связь. Деловой эвфемизм для происходящего между ними. Алевтина чокнулась и сделала глоток. Коньяк обжёг горло – дорогой, из министерских запасов, такой же, каким угощал французскую делегацию в прошлом месяце. Она оценила этот жест.

Георгий провёл пальцами по шее – лёгкое, почти невесомое прикосновение. Его рука была тёплой и сухой, без свойственной возрасту старческой прохлады. В этом была особенность – всегда казался горячее, чем можно было ожидать.

– Ты сегодня напряжена, – заметил, массируя плечи. – Что-то случилось?

– Обычные рабочие моменты, – Алевтина слегка откинулась назад, подставляя шею под прикосновения. – Ничего, что стоило бы твоего внимания.

Он усмехнулся.

– Моего внимания стоит всё, что касается тебя, Аля.

Ложь, облечённая в форму комплимента. Алевтина знала цену таким словам. Внимание Георгия всегда было избирательным и практичным. Но улыбнулась, как от неё ожидалось.

– Тогда считай, что я просто устала и нуждаюсь в расслаблении, – повернула голову и посмотрела снизу вверх, чуть приоткрыв губы.

Георгий наклонился и поцеловал – сначала осторожно, почти официально, затем требовательнее. Его язык скользнул между губ, и Алевтина ответила с отточенной страстью. Знала, как именно нужно целовать министра – не слишком агрессивно, но и без ложной скромности. Он любил чувствовать инициативу, но сохранять контроль.

Отстранился и взял за руку.

– Пойдём, – сказал просто.

Спальня министра всегда впечатляла Алевтину своими размерами. Окна от пола до потолка, тяжёлые шторы, огромная кровать с изголовьем из тёмного дерева. Здесь, как и в гостиной, чувствовался вкус человека, привыкшего к власти. Неброская, но безупречная обстановка, где каждый предмет имел свою историю и цену.

Георгий включил приглушённый свет и подошёл сзади, обнимая за талию. Его дыхание коснулось шеи, и Алевтина почувствовала знакомый запах – дорогой одеколон, коньяк и что-то ещё, присущее только ему. Запах, который научилась ассоциировать с властью.

– Ты всегда так прекрасна, – прошептал он, расстёгивая молнию на платье.

Алевтина закрыла глаза, позволяя Георгию раздевать себя. Платье соскользнуло к ногам, обнажив тонкое бельё. Женщина знала, что выглядит безупречно – утренние упражнения, диеты и косметические процедуры делали своё дело. Тело служило инструментом, оружием, содержалось в идеальном состоянии.

Георгий развернул её к себе и окинул восхищённым взглядом. В этот момент Алевтина ощутила прилив власти – даже здесь, полуобнажённая, контролировала ситуацию. Его желание давало преимущество.

Женщина медленно расстегнула рубашку, пуговица за пуговицей, демонстрируя смесь покорности и инициативы, которая так нравилась Георгию. Под пальцами обнажилась грудь – всё ещё крепкая для его возраста, с лёгкой сединой. Мужчина следил за каждым движением, и Алевтина чувствовала растущее возбуждение.

Когда расстегнула ремень, Георгий резко притянул к себе и поцеловал – властно, требовательно. Руки скользили по телу с уверенностью человека, знающего свою территорию. Алевтина отвечала с выверенной страстью, тихо постанывая там, где необходимо.

Георгий подвёл к кровати и мягко толкнул. Женщина опустилась на шёлковое покрывало, глядя снизу вверх с выражением, отработанным до совершенства – смесь желания и лёгкой уязвимости. Мужчина любил чувствовать превосходство, и Алевтина умела это дать.

Любовник наклонился и провёл языком по шее, спускаясь ниже. Алевтина выгнулась, подставляясь под прикосновения. Тело реагировало автоматически, словно настроенный инструмент. Внешне отдавалась страсти, внутренне оставаясь холодной и расчётливой. Каждый стон, каждое движение рассчитаны с точностью театральной постановки.

Георгий снял лифчик и припал губами к груди. Алевтина запустила пальцы в волосы, направляя движения. Знала его предпочтения, понимала, что нужно сделать для максимального удовольствия. Это был не акт любви, а тщательно спланированная операция.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал он, поднимая голову.

– Я только начала, – ответила Алевтина, позволяя пальцам медленно спуститься по животу и ниже.

Брюки и бельё вскоре присоединились к остальной одежде на полу. Пальцы сомкнулись с профессиональной точностью – не слишком сильно, но без ложной нежности. Георгий запрокинул голову, веки опустились, дыхание стало прерывистым. Женщина наблюдала за лицом – напряжённым, с полуоткрытыми губами. В такие моменты даже у него не оставалось маски, что давало ей чувство превосходства.

Вскоре мужчина остановил руку.

– Не так быстро, – хрипло произнёс Георгий. – Хочу насладиться тобой полностью.

Снял последнее бельё и провёл пальцами по внутренней стороне бёдер. Алевтина подалась вперед, изгибаясь навстречу прикосновениям. Тело начинало реагировать – не от страсти, а от механической стимуляции. К Георгию женщина не испытывала ничего, кроме холодного расчёта, но физиология подчинялась другим законам.

Когда тела наконец соединились, Алевтина издала громкий стон – чуть громче необходимого, но именно так, как он любил. Движения Георгия оставались уверенными, размеренными. Опыт и возраст давали преимущество контроля. Алевтина обхватила ногами, прижимаясь ближе, подстраиваясь под ритм.

– Да, вот так, – шептала она, зная, что эти слова усиливают возбуждение.

Мужчина ускорил темп, и женщина вцепилась ногтями в спину – ещё один приём из арсенала. Георгий любил лёгкую боль, напоминание о якобы неконтролируемой страсти. Алевтина запрокинула голову, демонстрируя напряжённую шею – картину, которую он находил особенно возбуждающей.

– Ты моя, – хрипло произнёс Георгий, двигаясь всё быстрее.

"Никогда", – подумала она, но ответила громким стоном согласия. Эта игра была частью ритуала. Мужчина утверждал превосходство, Алевтина позволяла ему верить.

Движения становились резкими, неритмичными. Алевтина знала – Георгий близок к финалу. Начала двигаться активнее, стонать громче, имитируя нарастающее возбуждение. Руки скользили по спине, губы шептали бессвязные слова поощрения.

Когда достиг пика, издав глухой, сдавленный стон, Алевтина изобразила собственный оргазм – выгнулась, затрепетала, закричала с точно выверенной громкостью. Тело напряглось в имитации экстаза, затем расслабилось, когда Георгий, тяжело дыша, опустился на неё.

Несколько минут лежали молча. Сердце мужчины билось быстро и сильно – Алевтина чувствовала удары своей грудью. Постепенно дыхание выравнивалось, становилось глубже. Георгий перекатился на спину, увлекая за собой, и женщина послушно устроила голову на его плече.

– Ты невероятна, – произнёс он, целуя в висок.

– Это всё ты, – улыбнулась Алевтина, проводя пальцами по груди. – Ты знаешь, как доставить мне удовольствие.

Ложь, но необходимая. Часть их негласного соглашения.

Георгий сонно улыбнулся, явно довольный собой. Через несколько минут его дыхание стало ровным и глубоким. Заснул, как обычно, быстро и крепко – свойство человека с чистой совестью или, что вероятнее, с полным её отсутствием.

Алевтина осторожно выскользнула из объятий и села на краю кровати. Стройные ноги в лунном свете казались скульптурными. Повернула голову и посмотрела на спящего. Во сне лицо теряло властное выражение, становилось мягче, беззащитнее. Странно видеть человека такого положения в момент невольной уязвимости.

Женщина встала и неслышно прошла к креслу, где оставила сумочку. Достала телефон и проверила сообщения. Экран осветил лицо холодным голубоватым светом. Несколько служебных уведомлений, которые могли подождать до утра, и сообщение от Климента.

"Завтра в 11? Буду ждать с нетерпением."

Алевтина улыбнулась. В отличие от искусственных улыбок для Георгия, эта была почти настоящей. Климент при всей молодости и наивности умел быть ненавязчивым и точно понимал правила игры. Никаких эмоций, никаких обязательств – только взаимовыгодный обмен.

Набрала короткое "Да"и отправила. Затем, накинув рубашку Георгия на плечи – не из скромности, а от лёгкого холода – подошла к окну.

За стеклом раскинулась ночная Москва – сияющая россыпь огней, темные силуэты зданий, отражение луны в изгибе реки. С высоты Патриарших город выглядел совсем другим – не деловым муравейником, каким Алевтина видела его из рабочего кабинета, а таинственным, почти волшебным пространством, полным скрытой жизни и возможностей.

Женщина прижала ладонь к холодному стеклу. Отражение наложилось на панораму города, и на мгновение показалось, что она парит над Москвой, сливается с ней, становится частью. Этот город когда-то был мечтой, затем целью, теперь – территорией, которую она завоёвывала шаг за шагом.

Директор «Росморали» чувствовала лёгкое дрожание в кончиках пальцев – не от холода, а от ощущения власти. Странное, почти наркотическое чувство, возникающее в такие моменты. Здесь, обнажённая, в квартире одного из самых влиятельных людей страны, она была уязвима и всесильна одновременно.

Алевтина не тешила себя иллюзиями относительно природы своего успеха. Знала, что использовала тело и ум как инструменты достижения цели. Но в этом не было стыда или сожаления – только холодная уверенность в правильности выбранного пути. В мире, где мужчины устанавливали правила, научилась играть по ним и выигрывать.

За спиной Георгий перевернулся во сне, что-то неразборчиво пробормотал. Алевтина не обернулась. Продолжала смотреть на город, на свет фар далеко внизу, на тени облаков, проплывающих над крышами. В этот момент прошлое и будущее не имели значения. Было только настоящее, только ощущение контроля и силы.

Не нужно было оглядываться назад, на Стрептопенинск, на ту маленькую девочку с амбициями, которые казались неуместными в провинциальном городке. Эта девочка осталась в прошлом, уступив место женщине, которая держала в руках нити власти и влияния. Женщине, способной использовать таких, как Георгий, для достижения собственных целей.

Алевтина отвернулась от окна и посмотрела на спящего. Завтра вернутся к своим официальным ролям – он будет подписывать документы и отдавать распоряжения, она будет выполнять указания и руководить агентством. Но сейчас, в тишине ночи, в этой роскошной квартире, они были просто мужчиной и женщиной, связанными сделкой, о которой никогда не говорили вслух.

Вернулась к окну. Москва расстилалась перед ней, тёмная и манящая. Стояла неподвижно, величественная в своей наготе, как портрет властительницы на фоне владений. Лицо, освещённое отблесками города, было непроницаемым и холодным, как маска.

В этот момент не существовало ни сомнений, ни страхов, ни слабости – только чистая, концентрированная сила женщины, которая знала, чего хочет, и всегда получала это. Женщины, превратившей тело, ум, даже пустоту внутри в оружие более смертоносное, чем любой меч.

Город мерцал и переливался за стеклом, как живое существо. Алевтина смотрела на него, ощущая себя его частью и одновременно чем-то отдельным, стоящим над ним. Отражение в тёмном стекле размывалось, сливалось с россыпью огней, становилось почти призрачным.

Позволила себе короткую улыбку – не для Георгия, не для Климента, даже не для себя. Эта улыбка была признанием момента, осознанием собственной силы, молчаливым обещанием будущих побед.

Ночная Москва была свидетелем и союзником, бескрайним полем, где разворачивалась игра, в которой она не собиралась проигрывать. Город хранил тайны и множил возможности. Стоя у окна в квартире Георгия, обнажённая и всесильная Алевтина Каглицкая чувствовала себя его истинной хозяйкой.

Когда в восемь утра женщина покинула квартиру Георгия Савельевича, то с особой осторожностью прикрыла за собой тяжелую дверь. В коридоре, обтянутом дорогими коврами и пахнущем невидимым свежим кофе, она надела туфли и, не оглядываясь, спустилась вниз по лестнице. В подъезде её встретила прозрачная предутренняя тишина, а во дворе – черный седан с тонированными стеклами, который должен был отвезти домой. Не оставила после себя ни одного личного следа, кроме запаха духов и мягкой вмятины на подушке Георгия.

В этот момент, когда автомобиль мягко тронулся с места и растворился в пустых московских улицах, Георгий Савельевич проснулся. Открыл глаза в темноте спальни, несколько секунд лежал неподвижно, глядя в потолок, затем резко сел на кровати, словно просчитав по внутреннему часам каждый шаг. Тело было усталым, но разум – точным, собранным, без следа ночной слабости.

Не стал тратить время на воспоминания о прошедшей ночи. Вместо этого протянул руку к тумбочке, где среди аккуратно разложенных личных вещей лежал мобильный с отдельной сим-картой. С виду самый обычный смартфон, но на нем не было ни пароля, ни фотографий, ни контактов в привычном смысле. Только одно имя – второе в списке, без подписи, просто цифра.

Нажал на неё и, когда на том конце ответили, произнёс, не здороваясь, почти шепотом, но с металлической интонацией:

– Она полностью готова к использованию.

На том конце коротко подтвердили и немедленно сбросили вызов. Георгий Савельевич некоторое время сидел, устремив взгляд в окно, где медленно расцветало московское утро. Губы двигались едва заметно, будто что-то считал или переводил с одного языка на другой. Потом положил телефон обратно, встал и открыл сейф в стене – коротким движением, наощупь. Оттуда достал синий пластиковый пакет и вынул несколько свежих документов, которые легли на письменный стол в правильной последовательности.

Только теперь он позволил себе расслабиться. Прошёл в ванную, умылся холодной водой и некоторое время смотрел на своё отражение в зеркале – усталое, но абсолютно спокойное. Всё шло согласно плану. Даже лучше, чем можно было ожидать.