Тихо шепчет сад заброшенный

ТИХО ШЕПЧЕТ САД ЗАБРОШЕННЫЙ

– Ну, все я побежала.

Женька чмокнула меня в щеку. Уже в прихожей крикнула:

– Не забудь, у тебя сегодня издательство и вечером встреча с одноклассниками.

Она всегда была такой собранной, все помнящей, и за все беспокоящейся. Я допивал остывший чай, глядя в замерзшее окно и почесывая небритую щеку. Мысли как-то незаметно улетели туда, в то далекое, светлое и доброе, в котором, как пела Алла Борисовна, «каждый день кино». Точно, кино какое-то, как вчера все было. Я кинул чашку с недопитым чаем в мойку, мыть как всегда лень… Потом. И перебрался в кабинет, единственное место в котором я чувствовал себя уютно. Отогнал все мысли и сосредоточился. Как там было?

Застрял в сосульках увядающий мороз…

Нет, ерунда какая-то.

По переулкам одиноким…

Вот, блин, и переулки, уже были. Не лезет с утра, значит, день пропал.

… – Астраханцев, к доске.

А? Что? Смотрю в окно, никого не трогаю. Чей это мурый с утра рыскает, наверно, Татарина. Вот развел голубей – и мурые, и красные, и каких только нет. А здесь своих два десятка кормить нечем.

– Я не готов, Валентина Ивановна.

– А когда ты, Астраханцев, был готов? Встань, когда с тобой старшие разговаривают. О чем ты думаешь на уроке литературы? Вас что-нибудь интересует в этой жизни?

Про себя: «Да думаю, чей мурый рыщет. А про вашего Онегина…» и уже вслух:

– Онегин Ваш, Валентина Ивановна, был хоть и бабник, но поступил правильно! Нечего было этой Татьяне ему на шею вешаться. А то «Я вам пишу…»

– Замолчи, Астраханцев! Выйди из класса. Ничего их не интересует. «Митрофанушки»! И что из вас вот таких выйдет? Непонятно. Не выйдет из вас героев…

– Подождите, Валентина Ивановна, Вы еще мое творчество проходить будите на своих уроках!

– Иди, иди, Астраханцев, а то сейчас твое последнее творенье на уроке литературы будет изучать Виктор Данилович.

Виктор Данилович – это наш директор школы. Замечательный человек, с большой буквы. Фронтовик, офицер, был ранен. После войны уже институт педагогический закончил. Физмат. Жена у него очень красивая. Зовут ее Нина Сергеевна, говорят, она у него в десятом классе училась, и он ее прямо со школьной скамьи в ЗАГС повел. А потом она тоже физмат закончила, и они к нам в школу приехали.

Был Виктор Данилович строгим, но справедливым. Мы его не боялись, как это зачастую бывает: раз директор, значит, все должны трястись. Он был с каким-то внутренним стержнем, который было видно в его выправке, размеренных твердых движениях, в его походке, в умных внимательных глазах, в манере разговаривать. Кажется, задавая вопросы типа «Как это произошло?», он заранее знал ответ, но лишний раз хотел убедиться в том, что он прав. Прежде чем что-то сказать, он всегда делал паузу, как бы обдумывая. И лишь потом говорил. Говорил он всегда тихо, но твёрдо. Подчеркивая каждое слово. Если он кого-то отчитывал, то делал это, не обижая собеседника, но настолько точно и аргументировано, что было стыдно за содеянное.

Зима, зима. Мне всегда трудно было писать про зиму, да и что про нее можно написать? Ну мороз, ну снег… То ли дело – осень, сколько красок. Палитра невообразимая.

Разбросала осень акварель,

Отражаясь в капельках дождей.

И танцует красок хоровод,

На пустынных сценах площадей.

Зима, зима…

Последний снег лежит

На индевелых крышах.

Ну вот, вроде что-то. Все равно ерунда, нет души у этой зимы, а если нет души, то что тогда описывать? Это как механической китайской игрушке приписывать какие-то не существующие качества. То ли дело старый добрый плюшевый мишка… Блин, опять я не про то.

Тоже, соберутся все однокашники, состряпают добрейшие физиономии. Ну ты где, ну ты как? Как, как. Не как! Вот эта зима не идёт… а сдавать надо завтра, а сегодня предварительный просмотр, а показывать нечего.

– Астраханцев, ты почему не на уроке?

Ну вот, кажется, влип.

– Да я в туалет, Татьяна Дмитриевна.

Это наш завуч, у нее еще мой отец в вечерке учился. В войну была медсестра! Говорят, она кучу раненых из-под огня вынесла. Герой! Отец говорил, что ее все мужики в вечерке боятся, когда ее урок, они не решались даже пива кружечку пропустить.

–У тебя, Астраханцев, что, недержание, что ли? На каждом уроке у тебя туалеты, смотри – позвоню отцу.

– Я быстро, Татьяна Дмитриевна, одна нога тут другая здесь.

– Там.

– Что там?

– Нога другая там.

–А, ну да.

Скорее бы перемена. А то спалишься, не дожив до вечера. А вечером танцы, а танцы, как комсомольское собрание, пропускать нельзя. Так что надо дожить во чтобы то ни стало. Долгожданный звонок, и я спасен! Теперь за школу – на перекур.

Зима, зима…

Поземкой осыпает все вокруг…

Это кто же придет, интересно? Пан спортсмен не придет – это уж точно. Он у нас до восьмого доучился и ушел в педучилище на факультет физкультуры. Нормальный был пацан, во всяком случае, с какой-то целью в голове, не то, что мы.

– Кем хочешь стать?

– А я еще не знаю.

И это в десятом, а Пан спортсмен знал. Андрюхой звали, точно Андрей. И где он сейчас? Как судьбинушка сложилась? Или Зема. Я Земля, я своих провожаю питомцев. Пел хорошо Серёга и на баяне играл. Тоже не знаю, где. Мы как-то лет двадцать назад собирались, юбилей был в аккурат двадцать лет. А теперь сорок. Во время летит. Когда на выпускном винца хлебнули, друг другу в вечной дружбе клялись. Писать обещали. Выпускной…

Здорово было, все нарядные, девчонки какие-то в один миг взрослые стали, с прическами. В бальных платьях, макияж. Ну макияж тогда конечно был «мама не горюй!», но все равно круто. Галка – да Галка, и до неё дошел – красивая была девчонка, очень нравилась, да не мне одному, полшколы вздыхало. А она, видишь ли, своим одноклассникам предпочла дембеля Толяна. Он-то парень неплохой был, но все равно одноклассник есть одноклассник. После школы сразу поженились и уехали, и с тех пор я ее не видел. Говорят, они разошлись, а может, и нет. Недавно появилась в «Одноклассниках», ну, прямо скажем, не очень, и опять этот возраст. Что же это за напасть такая – ни памяти с этим возрастом, ни внешнего вида.

Зима, зима…

Тебе кричу, но ты меня не слышишь…

Ну и тупик, попробуй подбери рифму к слову вокруг… –друг… –круг…

И не когда не разорвать нам этот круг.

Буза какая-то. Крыши – слышишь.

Зимой и поэтам, наверное в спячку надо впадать как медведям. А что, сколько страна бумаги сэкономит? Это ж вагоны бумаги.

– На следующий урок идешь?

Спросил меня Чугун, не знаю, почему его так прозвали. Наверно, из-за роста и большей головы. Он когда на танцах дрался, излюбленным приемом у него было бить лбом.

– Не знаю, а что, есть предложения?

– Может, до больницы?

Больница у нас была районная, и в нее приезжали на комиссию из других районов, ну а мы, как хозяева земель, брали дань.

– Да пошли.

– Да, да, слушаю.

Телефон прервал мои воспоминания.

– Сергей Матвеич, это Лена…

– Да, Леночка, слушаю.

– Сергей Матвеич, мне Вас сегодня ждать?

– Ох, Леночка, даже не знаю. Покинула меня моя непорочная любовь по имени Муза. Сижу в горькой тоске, оплакиваю.

– Сергей Матвеич, ну может, сжалится, вернется?

– Сомневаюсь, Вам ли, Леночка, не знать о коварстве женщин.

– Может, она не такая, может, она добрая.

– Ну надежда умирает последней.

– Так я Вас сегодня жду?

– Наверно.

– Ну тогда до встречи?

– Пока.

Нет, все же, что ни говори, а в зиме тоже есть какая-то прелесть. Это мы в городе сидим и ничего не видим, кроме грязного снега. А выехать в лес… Красота – ели под снегом, рябины, снегири. Лес…

После выпускного на утро поехали в лес. Шашлыки, вино. Делились – кто куда поступать будет. Горбонос, это Горбоносов наш, он с детства хотел хирургом стать. Ему как апендикс вырезали, так он и заболел «'белыми халатами». И поступил же. Сейчас уже профессор. Профессор… Сашку Прокопенко так звали – «профессор». Художник. Он всегда хорошо рисовал, в художке учился, а после восьмого в художественное училище рванул. И поступил-таки, и конкурса не испугался. Сейчас где-то в Тамбове, директор художественной школы.

Во разбросало. А меня почему-то всегда в деревню тянуло, на берегу реки дом, птица всякая, экзотическая. Цесарки, павлины, голуби, фазаны. Так и не сбылось. Ну ничего, оно и в городе неплохо, когда свой дом дворик, садик, виноградник. Ну и хорошие соседи, это самое наипервейшее, когда с соседом можно так вот запросто чайку на веранде попить и о жизни потрещать.

Из больницы мы с Чугуном тогда вернулись с добычей, рубля два насшибали. Зашли в магазин, купили сигарет и довольные двинули к школе.

Школа наша находилась на бульваре Энтузиастов, кто они такие были эти энтузиасты и что они такого сделали для нашего Пятиморска, я и сейчас не знаю. Любили в стране советов из крайности в крайность: то какие-то энтузиасты безликие со строителями и коммунарами, а то сразу Брежнев, Андропов. А политбюро ЦК КПСС в то время не молодое было – всем за семьдесят, представляю что бы было лет через десять в стране: Брежневбург, Андроповград – не страна, а колумбарий. Вовремя перестройка началась. Свернули этот опыт, а городам дали прежние названия.

В школе было прохладно и пахло чем-то непонятно-казенным. Мы быстро пробежали в туалет, чтобы никто не заметил и стали дожидаться перемены.

Зазвонил мобильник. О, Бражко…

– Привет, Хан!

– Привет, Бражко!

– Еще живой?

– А что со мной сделается?

– Ну как же, все под Богом ходим, а ты часто через дорогу без сопровождения, да еще и не в ладу с собственной головой.

Он всегда был язва, начитался в молодости О'Генри вперемешку с Ильфом и Петровым и шпарил цитатами, думая, что остроумен. Многих это раздражало, а я как-то спокойно на это смотрел.

– Не дождешься!.. Че звонишь ни свет ни заря? Похмелье одолело что ли?

– Старик, ты же знаешь, с зеленым змием я битву выиграл окончательно и бесповоротно. Так что из напитков предпочитаю только традиционный русский чай и ничего больше!

Ну поперло, сейчас скажет, что раньше ему эта битва не приносила положительных успехов и он часто просыпался не со щитом, а на щите да ещё и в вытрезвителе....

– Это я раньше....

– Ладно, Брага, давай короче, мне работать надо.

– Что, мысли через край? Новые сюжеты, новые герои?

– Ну вроде того. Че надо?

– Ты идешь сегодня засвидетельствовать свое почтение нашим старушкам из 10 «А»?

– А что, ты хочешь меня сопроводить, чтобы не заблудился?

– Да нет, ты столько не зарабатываешь, я же VIP-проводник, я думаю, может, цветов взять каких или там шампанского. Сами не пьем, так хоть девок подпоим, покуражимся.

– Бражко, тебе сколько лет?

– Ты опять меня носом в песок, ну младше я на два месяца, но это не дает тебе право разговаривать со мной как с ребенком…

– Да я не про это, просто у наших девушек у кого подагра, у кого радикулит.

– Да ладно, видел я здесь, месяц назад Ольгу Петрушку (это Петрухину значит) в полном расцвете, как говорится, грудь колесом не меньше третьего, спина, ниже пояса тоже, оставляет, неизгладимый след в памяти, измотанной временем и алкоголем. Ну а лицо, сам знаешь, какие чудеса творит современная наука. Так что девочки наши…

– Ну цветы – так цветы, я за любой кипиш....

– Тогда где встречаемся? Давай у ларька цветочного, рядом со школой в семь. Окей?

– Ну давай, давай.

– Сам «давай».

– Все, Володь, пока, надоел.

Я положил трубку.

Фамилия у Вовки была Бажков, но кто-то ляпнул, не подумавши, Бражко, так и повелось, Бражко. Погоняло свое он полностью оправдывал. Любитель заложить за ворот или, как сейчас выражается молодежь, одеть синие ботинки. От этого у него была масса всяких неприятностей и дома, и на работе. При советах с зеленым змеем боролись беспощадно. И конечно, не обходилось без перегибов. Если тебя ловят при выходе из пивного бара, в который ты заходил далеко не для того, чтобы хлебнуть «Баржоми», ты попадаешь в вытрезвитель, и на утро тебя удостаивают почетного звания алкоголика, ставят на учет, и жизнь твоя превращается в ад. На производстве два раза в день, утром и вечером, ты должен отмечаться у нарколога, и не дай Бог от тебя запашок, даже вчерашний. Ты тут же переходишь в разряд злостных и тогда… Ну не будем о грустном.

Володька в классе был своеобразным мешочком смеха. Выкидывал такие номера! Был очень любознательным, неплохо разбирался в радиоделе, чему и посвятил свою жизнь. Выписывал кучу научных журналов, постоянно проводил какие-то эксперименты. Варил мыло, изобретал передатчики, изучал библию, тут же сопоставлял ее догмы с кораном, и делал еще кучу самых нелепых вещей, до которых нормальный человек вряд ли додумался бы.

В жуткие перестроичные, когда в стране царил сухой закон, наш Вован умудрялся варить всевозможные спиртные напитки из гороха, из риса, из пшеницы, из томатной пасты и прочей ерунды. И получалось. Правда, пить эту ужасную бурду было очень страшно, но на удивление дегустаторов, она еще и вставляла. Даже помню, была попытка из виноградного сока, купленного в магазине, сделать вино. Но из-за отсутствия определенных знаний в изготовлении сока – а именно его просто стерилизовали лимонной кислотой, тем самым убивая все живое, – продукт не бродил, а скисал. Но Бражко заявил, что у него в результате научных изысканий получилось пять литров высококачественного уксуса и что любой и каждый может, не стесняясь, обращаться теперь к нему.

Ну вот и долгожданный звонок.

– Чугун, катим в столовку, пирожков захаваем.

– Катим. Ты на физику идешь?

– Да надо, а то Фаза наш обещал пару в четверти поставить, папик меня за ноги подвесит. А ты?

– Да погнали, мне по барабану, можно и на физику.

В столовой была куча народа, под ногами крутилась мелкота, которую технично оттесняли от раздачи старшеклассники, и пахло горелым маслом.

– Э… А ну, разойдись, мелких пропусти! – заорал Чугун что есть мочи, он всегда за мелких заступался. Воспитание, ничего не поделаешь, интеллигентность, ее ведь не спрячешь – это тебе не трешка в трубочку.

– А ну, пистолеты, налетай, подешевело!

Детвора довольная кинулась к раздаче, крепко зажимая в кулачках свои пятаки.

– Хан, четыре схаваешь?

– Нет, ты что, с дуба рухнул? Пару хватит.

– Ну как хочешь, а я четыре.

– Да хоть десять – бабки не мои. Смотри, будешь как Поплавок.

Поплавок – это Юрец из 9 «Б», шайба килограмм на сто. На пляже когда купается, река из берегов выходит, но он не огорчается. А мне так он больше панду напоминает. Эдакий колобок безобидный, хоть как его подкалывай, он одно смеется.

К нам подкатил Дед.

– Блин, горячие.

– А ты вон ту Марусю попроси, она тебе подует.

– Ага, еще и пожует, – добавил Чугун.

– Фу, дебил, вечно ты аппетит испортишь.

– А че, нормальная тетка, правда зубы не чистит, ну это мелочи, зато челюсть какая рабочая.

– Чугун ты это сейчас о чем?

– Да я так, пошли, покурить еще надо успеть.

На улице пела весна, на влажных от сока вербах тряслись на ветру сережки. Еще чуть-чуть и – лето. Кайф! В небе кружит стая голубей, Кузьма, похоже, своих тряхнул. И кажется, все это только потому, что здесь ты, и это для тебя. Как это там у поэта:

Стоит верба, стесняясь наготы,

Приопустив ресниц пушистых почки,

От клена закрываясь за кусты,

Спеша зеленые свои одеть листочки.

Хорошо сказал, эротика прям какая-то.

– Чугун, ты стихи любишь?

– Нет, прозу больше.

Чугун у нас начитанный, уже успел «Войну и мир» прочитать. Голова. Удивительное сочетание двух стихий. По жизни хулиган, каких свет не видел, а в душе лирик. Я так эту «Войну…» за всю жизнь не прочитаю, а он возьми да проглоти. Гены.

– Чугун, а кем были твои предки?

– Не знаю точно, батя говорит, до революции они очень богато жили.

– Так ты, стало быть, буржуй?

– Ну, стало быть, да. А ты никому не скажешь?

– Да ладно, обломись, за это сейчас не преследуют.

– Да я прикалываюсь. А твои, Хан? У тебя же на лбу крупными буквами «интеллигент» написано.

– По матушке, родоки говорят, репрессированные были, а в те времена, сам понимаешь, простых не трогали. А по отцу, бабка рассказывала, как они свои пароходы имели. Прикинь, целый пароход! Во, блин, житуха была. Париж, Брюссель.

– Ты хоть знаешь, где этот Брюссель?

В географии Чугуну не было равных, и я быстренько съехал с темы.

Слушай, погнали, а то опять заморочки начнутся.

Ворвались в школу с теплым весенним ветром.

– Фу, накурились. Сережка, я все отцу расскажу.

– Ну теть Оль, я же не в затяжку.

– Будет тебе – не в затяжку!

Она еще что-то кричала вслед, но для меня это было уже не важно.

– Здравствуйте, садитесь, – произнес дежурную фразу Фаза, и, гремя стульями, класс уселся в предвкушении каждый своего.

Фаза – это наш Евгений Анатольевич, замечательный, всегда чуточку сдержанный, говорил тихо и нараспев. Никогда не обращал внимание на выходки задних парт. Мог только остановиться и после некоторой паузы выдать свое завсегдашнее:

– Я подожду, продолжайте.

И этого почему-то всегда хватало. Когда он вел урок, даже я, несчастный холерик, который не мог просидеть и пяти минут спокойно, почему-то брал себя в руки и всецело отдавался чарующим тайнам физики. Наверное, поэтому сейчас с гордостью Наполеона меняю лампочки и ремонтирую розетки, что приводит в дикий восторг мою Женьку. При этом она всегда говорит:

– Вот знала, за кого замуж иду, а у Таньки Андрей… Я, как кот, свожу ресницы и с удовольствием слушаю, что у Таньки Андрей…

Роковая пауза в купаже с легкой дрожью и беспощадное:

– Божков к доске.

Бражко как-то неестественно весь сжался и....

– Евгений Анатолич, а я не готов.

– Встань для начала, бери учебник и выходи к доске.

И я сразу догадался, что будет шоу, в котором Бражко в качестве факира преподаст нам урок знания прикладной физики.

– Открывай учебник, – произнес Евгений Анатольевич с тоном тренера по боксу. Мол, ты же можешь, ты же должен.

Бражко с неуверенностью бегемота, пытающегося преодолеть препятствие, открыл учебник.

– Ну… пиши формулу, – предложил Фаза.

Бражко понял, в чем дело, быстро накатал формулу.

– Ну… Рассказывай, мы тебя внимательно слушаем.

Брага расплылся в улыбке, и.... Его поперло. Да, он был виртуоз. Никто не понимал физику так, как понимал ее он.

А за распахнутым окном плела холсты весна, до одури пахло свежим ветром, солнце, казалось, хохотало от удовольствия – делать удовольствие всем, кто попадал под его теплые ласковые лучи. Небо было такое голубое, такое высокое. А жизнь была такая бесконечно длинная, беззаботная, что хотелось пить это небо, играть этими облаками и радоваться, радоваться, радоваться!

– Садись, Божков, четыре.

– Как, Евгений Анатольевич! Он же не готов, сам сказал.

Ну зануда, вечно ей больше всех надо. Это наша отличница Наташа Петрова. Зубрилка несчастная. Сама в физике дуб дубаря, и туда же.

– Слышь Зубра, ты бы постеснялась гения касаться своей мерзкой предвзятостью. А то ведь ненароком можно заработать ненависть и проклятия потомков.

– А что я? Он же сам сказал, что не готов.

– Так, заканчиваем, Астраханцев. А перед Вами готов объясниться. Вы материал зубрите и учите, а Божков думает и анализирует. Вот и вся разница, если Вам это что-нибудь даст.

Звенит звонок, и мы еще на один час ближе к вечеру. Ох, вечер, вечер…

– Ты идешь курить?

– Не, пацаны, я крайне занят.

– Ну-ну, – масляно промямлил Жора – это Калек, мой лучший друг, братела!

– Ну ты Штирлиц… Гостайны не выдавай, история не прощает ошибок, даже я будучи в чине генерала КГБ не смогу тебе помочь.

– Ладно, генерал вали к своей Людочке.

В раздевалке , в самом углу, было тихо и пахло сыростью. Я пробрался в самый конец и стал ждать. Стук по кафелю босоножек вызвал мелкую дрожь во всем теле. Она… Людка подходила, срываясь на бег, делая последние шаги. Кинулась на шею. Я обнял ее за талию и начал целовать, рука медленно поползла к груди. Она вырвалась и с волнением в голосе, задыхаясь:

– Дурак, ты что, не здесь.

Я, еле сдерживая волнение, трясущимся голосом:

– А что здесь такого?

– Да ничего, школа – вот чего, еще маме настучат, она меня убьет. И так уже пилит – не связывайся ты с этим бандитом… Опять курил?

– Люд, ну прекращай хоть ты. Учителя лечат, папик лечит, еще ты…

– Лечат да не вылечат. Астраханцев, ты же обещал не курить.

– Ну все, все. Пообщались. Я погнал.

– Ты куда?

– Грызть!

– Что грызть?

– Науку, Людок, науку.

Пес за окном начал лаять, тем самым напомнив, что его надо кормить. Во умная псина. Эти чау-чау вообще умные ребята, их в свое время тибетские монахи разводили – для созерцания, как пишут древние книги. Мне с моим холерическим складом только такая и нужна. Спокойная и добрая.

– Что, Крейзи, проголодалась?

Ее имя Крейзи – бешеная или сумасшедшая – совершенно не соответствует действительности. Просто я до нее держал колли, а это не собака, а мячик. Один раз подкинь, и целый день прыгать будет. Когда ее не стало, я долго не мог успокоиться, а потом решил, что, пока не заведу нового друга, так и буду жить страданьями-воспоминаньями. И когда купил щенка, назвал ее Крейзи, думал, такая же будет безбашенная. А она возьми да и стань эталоном преданности и понимания. Черная моя красавица. Чемпион России. Я ее когда по выставкам возил, так увлекся, что уже в воскресенье не мог усидеть дома. Такой азарт я испытывал только при игре в карты – в молодости, когда с девятнадцатью очками сидишь, а на банке – ого-го.

С Людкой мы познакомились еще в восьмом, вернее это я в восьмом, а она в седьмом. Инициативу проявила она, засунув записку мне в карман пальто, в раздевалке, в которой простенько и банальненько без имени и обратного адреса нетвердой рукой было начертано «Я тебя люблю». Моему удивлению не было предела, так как я наивно полагал, что подобные признания – это прерогатива исключительно мужской половины человечества. Долго ломал голову и следил за всеми девчонками, кто хоть как-то удостаивал меня своим взглядом. Да, нелегкая это работа, раньше хоть дамы платки роняли, а здесь – поди разбери, кто тебя любит…

Все разрешилось само собой, когда мы готовили новогодний вечер. Я играл в школьном ансамбле на гитаре, а она пела с девчонками, что-то про то, как на опушке жила зима в избушке. Я терпеть не мог такую белиберду, но, что поделаешь, сценарий.

Она на меня так смотрела, краснея и волнуясь, что все стало ясно, как день. Я вызвался проводить ее до дома и тут-то все и началось. И почему я раньше ее не замечал?

– Потому что растяпа, – любила повторять она.

А я был довольный, как слоник, потому что даже «растяпа» она произносила так ласково, как никто другой. Наши чувства, искренние и чистые, со временем, действительно, переросли во что-то большое и главное, что мы уже и представить не могли себя по одиночке. Все вокруг знали о нашей «дружбе», как это тогда называли, и относились к этому с уважением, даже учителя. За исключением двух-трех ханжей да парочки завистников. Одним из них и был наш будущий доктор Горбонос. Он как-то резко задружил со мной, а я, ничего не подозревая, впустил его в наше пространство. Вопрос разрешился тогда, когда Людка мне сказала, что он частенько заглядывает к ней домой по-соседски, на чай – они, действительно, жили рядом. Ну пришлось начистить ему мурло, чтобы он не совал его куда попало, и я лишился друга, так и не успев по-настоящему подружиться.

Выйдя из школы я наткнулся на кучку пацанов.

– Привет, Хан.

– Привет, бедолаги, че за планерка?

– Да вот стоим кубатурим, куда кости кинуть.

Ответил Мустафа один за всех. И после короткой паузы…

– Может, в сквер, на гитарешке побринькаем.

–А че, и правда, погнали.

Поддакнул Чугун, окинув всех по кругу испытующим взглядом.

– А арфу где возьмем? – поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, – Пупо, у тебя что ли?

– Можно и мою, я здесь рядом живу, – ответил Пупо, его так за рост прозвали и за прическу, которой он хоть и отдаленно, но был похож на Пупо из далекой солнечной Италии.

– Ну так и порешили, – постановил я.

Потому что глотку рвать должен был тоже я. На гитаре лучше меня в нашей компании все равно никто не играл. Я к тому времени уже закончил музыкалку и кое-что понимал в диезах и бемолях, в отличие от остальных. Да и голос у меня хоть и ломался, но что-то мог.