Рассказы

– Нет, – ответил Артур, – просто раньше голова вообще никогда не болела.

Чтобы попасть в отряд космонавтов, нужно иметь абсолютно здоровое тело. Артур и был абсолютно здоров, но, сказав о том, что у него никогда не болела голова, немного покривил душой. Голова и раньше болела, но очень редко, не более пяти раз за всю жизнь. Один случай Артур запомнил хорошо. Много лет назад, когда он выбирал, куда поступать – в мореходное или авиационное училище, его выбор склонялся к мореходке. Он лёг спать с твёрдой мыслью отправить документы для поступления в Ленинград, но утром проснулся со страшной головной болью. Два дня он провалялся в постели, не в силах подняться. Как-то само собой получилось так, что он решил всё-таки послать документы в лётное училище. На следующее утро он встал абсолютно здоровым. Об этой истории доктору Вербе он ничего не говорил.

Музыка в наушниках сменилась голосами. Артур сказал, что всё в порядке, и ему опять включили классику. Он попытался сосредоточиться, но мысли перетекали с предмета на предмет, как шарики ртути. Артур попросил выключить музыку, и через несколько секунд она смолкла.

Он сосредоточился, а потом полностью расслабил тело. Больше не было никаких осязаемых препятствий, и все мысли скатались в один большой серебристый шар, а потом растворились во мраке. Артур спал, и ему снился сон, который он видел много раз.

Во сне очень явственно ощущался вес удочки на плече и твёрдость дужки ведра в ладони. Артур сжал руку, чтобы почувствовать эту забытую с детства твёрдость, но пальцы наткнулись только на ткань перчатки. Он не проснулся. Под босыми ногами пыльная просёлочная дорога спускалась к реке. Маленький Артур ожидал увидеть на дороге отметины вчерашнего звездопада, но на твёрдой жёлтой земле заметны были только вмятины от копыт и следы тележных колёс. За рекой на лугу пестрели чёрно-белые пятна колхозного стада. Артур мог пройти всю дорогу с закрытыми глазами, и на несколько секунд там, во сне, закрыл глаза. Несмотря на то, что его глаза были теперь как бы дважды закрыты, всю картину он продолжал видеть очень ясно. Дорога под ногами закончилась, превратившись в шершавые брёвна настила. Старый деревянный мост унесло ледоходом в прошлую весну, и новый построили уже на бетонных опорах, чтобы трёхтонки могли возить молоко с окрестных ферм на молокозавод. Можно было забросить удочку тут же, спустившись с моста к воде, но Артура манило то место, где упала горящая звезда.

В ведёрке глухо дребезжала жестянка с опарышами, которых Артур набрал в куче гноя за хлевом. Дорога забирала вправо, а он пошёл по тропинке вдоль пологого берега. Направление, где упал метеорит, он запомнил примерно, но чувствовал, что не ошибётся. Каждый шаг приближал его к цели, и босые стопы чуть покалывало, как будто он шёл рядом с оборванным высоковольтным кабелем.

Тропинка уходила в лес, и Артур прошёл по ней несколько десятков шагов, пока не понял, что покалывание в стопах стало слабеть. Он сошёл в траву и пошёл в обратную сторону. Теперь уколы превратились в щекотку. Это было приятно, как будто мама пришла будить его в школу, но не громким голосом или сдёргиванием одеяла, а нежным касанием кожи. Ноги сами привели его к песчаному карьеру, вернее, не карьеру, а просто большой яме с неровными краями, откуда до войны жители соседней деревни брали песок и гравий для строительных работ. Дорога к яме спускалась с обратной стороны леса и давно превратилась в две едва заметные в траве колеи. На дне ямы чернела лужа со стоячей водой. Щекотка в стопах стала сильнее. Артур спустился по осыпающемуся краю, и поверхность лужи покрылась рябью от упавших в воду песчинок. Ноги по щиколотку ушли в тёплый песок. Здесь, внизу, не чувствовался ветер и почти не был слышен шорох деревьев.

Чёрная вода успокоилась и превратилась в зеркальную гладь, в которой отражались опрокинутые облака. Артур положил на песок удочку и ведёрко. Ближний край ямы был обрывист, и прямо посередине его темнела дыра с гладкими блестящими краями. Он сделал несколько шагов, увязая в песке. Он читал про зыбучие пески, но сейчас страха не было, и щекотка стала подниматься по ногам всё выше. Артур подошёл к дыре и потрогал твёрдый край, чуть присыпанный песком. Подушечки пальцев пронзил приятный импульс. Стекло, понял Артур. Песок превратился в спёкшееся стекло цвета неочищенной патоки, которую отец иногда приносил с сахарного завода. Струйки расплавленного песка стекли с края отверстия и затвердели. Тёмные брызги расплескались на несколько метров вокруг. Артур заглянул за край отверстия. Оно было достаточно велико, чтобы просунуть внутрь голову и плечи.

Там было темно и ничем не пахло. За краем отверстия начиналась короткая, не длиннее артуровой удочки, нора из того же спёкшегося гладкого песка. Артур отодвинулся, чтобы солнечный свет проник в глубину, и на дне норы что-то тускло блеснуло серым металлическим светом. Щекотка превратилась в приятный покалывающий зуд, который охватил всё тело. Артур понял, что ему нужно туда, на дно норы, где блестит металл. Нужно не потому, что это серебро, платина или ещё какое-нибудь сокровище, а потому что этот тусклый блеск притягивал и манил, и Артур знал, что это не охотничья приманка, не кусочек сыра в мышеловке, а будущее полное и абсолютное счастье.

Он легко перебрался через оплавленный тёплый край и скользнул вниз по стеклянной глади, потому что нора шла под наклоном. Он сжался в комок, но всё равно скоро упёрся головой в потолок. Тело Артура заслоняло свет, но серебристый блеск, кажется, от этого стал только ярче. Артур протянул руку и увидел, что кончики его пальцев охвачены голубоватым сиянием. Страха не было, не было вообще никаких чувств и мыслей, кроме уверенного ожидания радости и счастья. Сияние в пальцах осветило небольшой гладкий металлический шар не больше футбольного мяча. На его поверхности вспыхнул ряд разноцветных огоньков и тут же погас. Артур протянул руку, но дотронуться до шара не смог, тот будто начал проваливаться всё глубже в тёмную нору, утаскивая мальчика за собой. Края норы росли, трещали и лопались, и Артур зажмурился, чтобы защитить глаза от осколков чёрного стекла.

– … четыре, три, два, один. Как слышите меня, Сокол, приём?

Артур очнулся мгновенно, сон был минутной слабостью, и тренированный разум сразу включился в работу.

– Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Слышу отлично, приём.

Смутное воспоминание, порождённое сном, мешало сосредоточиться, и Артур сделал несколько глубоких вдохов, полностью расслабив тело. Он снова проверил приборы и озвучил показатели. Голос в наушниках заверил его, что всё в полном порядке. Перед глазами снова явился стеклянный тоннель с отполированными краями. Скоро у меня будет несколько часов полного одиночества, сказал Артур воспоминанию. Потерпи. Скоро мы во всём разберёмся.

Говорят, за мгновение до смерти перед глазами протекает вся жизнь. Почему же сейчас он так некстати решил предаться воспоминаниям? Артур не был суеверен. Несмотря на то, что произошло с Мальцевым и Ловчим, никаких тягостных предчувствий не было; наоборот, тело наполняла радостная лёгкость, как в юности, перед возвращением из училища домой на летние каникулы. Да, сейчас он чувствовал то же самое – как будто после долгих тяжёлых усилий он возвращается домой.

Команды на старт всё не было. Артур сохранял расслабленность. Головная боль отступила. Огоньки на панели управления по-приятельски подмигивали, как будто желали удачи на своём электронном языке. Он попробовал перевести сигналы на язык азбуки Морзе, но получался какая-то ерунда.

Перед глазами снова потекли неосознанные воспоминания. Доктор Верба говорил, что так работает подсознание. Жаль, что доктора не было на старте. Он бы предложил доктору ещё один сеанс гипноза после возвращения из космоса. Вербе наверняка было бы интересно сравнить, как в трансе поведёт себя Артур после полёта, миновав заставу без ворот. По окончании первого сеанса доктор выглядел озадаченным и буквально выпроводил Артура из кабинета. Но сейчас это неважно, воспоминание о докторе явилось и исчезло, поглощённое новыми эпизодами пережитого, как одна сцена в кинофильме сменяет другую.

После того случая с упавшей звездой Артур ощутил необъяснимую тягу к небу и полётам. Раньше он грезил морем и кораблями, сейчас к этим мечтам добавились самолёты и ракеты. В послевоенное время все мальчишки грезили чем-то подобным, но Артур открыл в себе новые способности. Оказалось, он может отремонтировать почти любой электрический прибор без всяких схем и чертежей. Он был лучшим в радиолюбительском кружке дома пионеров.

Потом было авиационное училище, куда он поступил без труда, и закончил в числе лучших. Ловчий, кстати, учился там же курсом старше. В отряд космонавтов их тоже отобрали вместе, через несколько лет после выпуска. Сейчас несколько лет службы в авиаполку далеко на севере пронеслись в памяти за долю секунды, как будто в них не было ничего интересного, они были просто подчинены одной цели – улететь в космос. Вспомнилось только одно – они жили с Ловчим в одной комнате, и каждое утро тот брезгливо выметал из укромных уголков сухие трупики пауков, мошек и мокриц. Притягиваешь ты их, что ли, говорил Ловчий, сгребая мусор в совок. Хорошо ещё, что пчёл тут нет, а то меня в детстве ужалила пчела, и я чуть не умер. Артур пожимал плечами. Насекомых он не боялся, почти всё детство прошло в деревне, и они всегда жили рядом и не стоили внимания. Те годы почти выветрились из памяти, он ярко запомнил только время, проведённое в полёте. Так ветер и вода уносят мелкие и мягкие частицы, оставляя только твёрдую породу. Ощущение полёта – это твёрдая, материковая порода его личности, сама её суть. Впервые поднявшись в воздух, Артур понял, что хочет остаться здесь, наверху, и больше никогда не опускаться на землю. Только здесь он чувствовал себя максимально живым и независимым, единственным и исключительным.

Он знал, что попадёт в отряд космонавтов, но удивился, когда узнал, что Ловчий тоже прошёл сложный отбор. Артур не был лучшим по физическим показателям но комиссию заинтересовало его умение разобраться в любом приборе. Во время одного из испытаний перед ним поставили какой-то большой аппарат со снятой крышкой. Артур и сейчас мысленно увидел поразившее его тогда переплетение проводов, батареи электронных ламп, покрытые пылью конденсаторы и толстые короткие резисторы. Трансформатор был похож на кирпич, обмотанный жёлтой слюдой. Почини, сказал Артуру пожилой человек в очках. Инструменты, спросил Артур. Только те, что у тебя в карманах и на столе, ответил председатель комиссии. Стол был чист, а в карманах у Артура были только перочинный нож и огрызок карандаша, да ещё часы на руке.

Это не было похоже на обычные воспоминания, он как будто смотрел кино, которое ему показывали на обратной стороне закрытых век. Его взгляд блуждал между сплетениями электрических жгутов. Кто-то включил тумблер, трансформатор загудел, но на маленьком экране ничего не появилось. Электронные лампы были похожи на корону, и несколько её зубцов не засветились. Артур смотрел, пока не пришло понимание. Оно всегда приходило, поднималось из глубины и заполняло собой всё. Так происходило всегда, когда нужно было отремонтировать сложный прибор. Это не было связано ни со знанием, ни с образованностью, просто назначение каждого элемента, каждого узла схемы и каждого провода становилось интуитивно понятным, хотя разумом Артур не до конца понимал, как работает биполярный транзистор.

Вот и теперь как будто несуществующая третья рука ощупала аппарат, коснулась каждого компонента, ощупала все провода, потрогала все соединения и нашла несоответствие, изъян, дефект. И сразу же появилось понимание, как его устранить. Артур вытащил перочинный нож, расщепил карандаш и извлёк грифель. Не было только провода. Артур снял с руки часы, которыми его наградили при выпуске из училища, и несколько раз ударил их об угол стола. Осколки стекла брызнули на пол. Потом он вытащил погнутый циферблат с механизмом и нашёл тонкую витую пружину. Аккуратно он размотал тонкую стальную проволоку и, не выключая питания прибора, осторожно примотал этой проволочкой грифель к контактам на панели. На экране осциллографа пробежала волнистая полоска. Отлично, сказал председатель комиссии.

Только сейчас Артур понял, что в своих воспоминаниях он погружён в странный полусон, во время которого продолжает общаться с пунктом управления. Его предупредили, что не сработал один из сигнализаторов закрытия люка, потому его сейчас проверят. Голос Артура ответил, вас понял, всё нормально. Потом его предупредили, что сейчас опустят площадку обслуживания. Снаружи послышался шум, а затем объявили часовую готовность. Артур слушал свой голос со стороны, а перед глазами продолжала скользить вся жизнь.

Голос в наушниках смолк, и мимоходом промелькнула мысль, что если бы рядом были Ловчий и Мальцев, именно они бы разговаривали с ним, шутили и подбадривали. Но, если бы они были рядом, Артур никуда бы не полетел, в спускаемом аппарате сидел бы Мальцев или Ловчий, а в пункте управлении сидел бы Артур.

Теперь память зацепилась за имя Юры Мальцева, и то, что Артур старался забыть, снова всплыло из глубин подсознания, как огромная глубинная бомба, всплывшая спустя много лет после войны. Потом сказали, что это судьба, и точно так же говорили, когда из подаренного Ловчему букета выползла пчела и ужалила того в запястье. Если бы ужалила в лицо или шею, это тоже была бы судьба. Ловчего успели спасти, но вряд ли он когда-нибудь полетит в космос. Шло разбирательство, почему медкомиссия упустила тот факт, что у кандидата в космонавты сильнейшая аллергия на пчелиный яд.

Артур размышлял, что такое судьба. В центрифугу вместо Мальцева мог пойти и он, мог раскрутиться там до восьмикратной перегрузки, мог дождаться, пока содержание кислорода повысят до сорока пяти процентов. Потом механизм управления центрифуги вышел из строя, и она начала раскручиваться сильнее. Артур закончил тренировку на велотренажёре и тоже стоял у смотрового окна, наблюдая, как пятнадцатиметровая штанга с круглой кабиной на конце вращается всё быстрее и быстрее, как огромная праща. Был слышен только шелест ветра, потому механизмы работали бесшумно. По взглядам инженеров рядом Артур понял, что происходит что-то страшное. У пульта внизу продолжали суетиться люди, а центрифуга крутилась всё сильнее. Мальцев давно должен был потерять сознание и выпустить из рук тангету с кнопкой, контакт которой подаёт сигнал и аварийно останавливает тренажёр. Люди от пульта бросились к главному щиту, но там тоже что-то заело. У Артура рябило в глазах от вращения кабины, и центрифуга превратилась в сплошной серый диск, а потом кабина вспыхнула, и диск превратился в огненное кольцо. Артур закричал, тогда кричали все. Потом скрежет и треск ломаемого металла заглушил крики, и центрифуга, перекосившись, начала останавливаться. Кабина догорела и превратилась в обгорелый, покрытый сажей шар.

Артур не смотрел, как врачи и инженеры бросились к кабине, и что они оттуда достали. Это судьба, думал он тогда, и думал позже, когда закрытый гроб с телом Мальцева грузили в транспортный самолёт, чтобы отправить на родину. До этого гроб несколько часов простоял в клубе, и его почти весь завалили алыми гвоздиками. Это судьба, сказал Ловчий. На его щеке Артур заметил влажную полоску от слезы. Впрочем, через пару дней он в столовой уже подмигивал симпатичной официантке. Таков уж он был, не принимал ничего близко к сердцу. Хотя почему был, подумал Артур сквозь полудрёму. Есть. Он есть, лежит в больнице. Букет, из которого выползла пчела, преподнесла Ловчему та самая симпатичная официантка. И это тоже судьба.

Потом было расследование, которое выявило замыкание в пульте управления. Пожар в центрифуге, скорее всего, случился из-за разряда статического электричества, который вызвал пожар в среде почти чистого кислорода. Разряд, по-видимому, возник между синтетической футболкой и шерстяным тренировочным костюмом Мальцева.

Тогда и участились головные боли. Артур знал, что если обратиться к кому-нибудь из опытных врачей, его отстранят от полётов, тело подвергнут изматывающим исследованиям и, в конце концов, исключат из отряда по состоянию здоровья. Доктор Верба был не такой, он был моложе, всего лет на десять старше Артура. Он был психиатр, отказавшийся от работы в столичном институте ради написания докторской диссертации на тему того, как полёты в космос влияют на человеческую психику. Он разговаривал по душам, ни разу не упоминал про родину и партию, а просто задавал вопросы и слушал. На столе всегда стоял маленький шуршащий магнитофон, на который доктор Верба записывал все беседы. Именно доктор рассказал Артуру про психосоматику.

Просто смерть товарища и последующий стресс повлияли на твоё состояние, говорил доктор. Анализы не выявили никаких отклонений, сказал Артур. Доктор покивал. Никаких таблеток, сказал он. Доктор подошёл к кушетке и снял с неё клеёнку. Артур лёг на кушетку и закрыл глаза. Почти сразу появился образ тёмной дыры с тёмными стеклянными краями. Давай просто поговорим, сказал доктор.

– Объявлена десятиминутная готовность, – сказал голос в наушниках, – закройте гермошлем.

Артур не мог вспомнить фамилию человека, который говорил с ним.

– Вас понял, гермошлем закрыт.

Даже это не смогло прервать поток воспоминаний. Доктор Верба рассказывал о структуре психики, и сейчас в том глубоко расслабленном состоянии, в которое ввёл себя Артур, бессознательное взяло верх над сознанием. Он был настолько хорошо тренирован, и каждое действие было настолько доведено до автоматизма, что он мог взлететь и погружённым в транс. Ракета управлялась из пункта управления, и Артуру просто нужно было вовремя отвечать и иногда называть какие-то цифры.

Всё шло хорошо. Руки перестали чесаться, и голова не болела. Точно так же он чувствовал себя после бесед с доктором Вербой. Два-три дня проходили хорошо, но потом головные боли возвращались. Все медицинские тесты по-прежнему показывали, что Артур полностью здоров. Температура, давление, пульс, сердечный ритм, моторные реакции – всё было в норме.

Тогда доктор Верба решил использовать гипноз. Это было за несколько дней до полёта. Снова он лежал на кушетке с закрытыми глазами и пытался максимально расслабиться, а перед глазами маячил образ чёрного отверстия, окаймлённого валиком матового стекла. В глубине отверстия что-то блестело, но этот блеск мешал сосредоточить взгляд, и приходилось всё время опускать глаза. Верба начал считать в обратном порядке с двадцати до одного, и на восьми Артур перестал себя ощущать.

– Минутная готовность, как поняли меня, Сокол?

– Понял вас хорошо.

Ответ получился автоматически, не потревожив воспоминания.

– Ключ на старт!

Тело вжалось в кресло, хотя ничего не произошло.

– Дренаж закрылся, отошла кабель-мачта, идёт наддув.

– Вас понял, чувствую себя хорошо, – ответило тело Артура.

Он чувствовал себя не просто хорошо – великолепно. Скоро он вернётся домой. О возвращении на землю почему-то не думалось. Ладони зудели. Тогда, на кушетке у доктора Вербы он сжимал их в кулаки. Гипноз, кажется, ничего не дал, и тогда доктор отвёл Артура в кабинет со странным устройством. Там его голову увенчали конструкцией, похожей на шлем, с которого свисали десятки проводов, подключённых к большому аппарату. Доктор щёлкнул тумблером и начал задавать Артуру вопросы. Из электроэнцефаллографа поползла узкая бумажная лента.

– Даётся зажигание.

– Вас понял, даётся зажигание.

Где-то рядом зашумело, и сила вдавила Артура в кресло. Он слышал какие-то слова в наушниках, и отвечал, что всё проходит нормально, и он чувствует себя хорошо. Ему сказали, что отделилась первая ступень. Подъём на необходимую высоту занял меньше трёх минут. Сброшен обтекатель, сказал голос в наушниках. Артур лежал с закрытыми глазами, но почему-то видел, что происходит вокруг. Состояние транса оставалось таким же глубоким, но какая-то часть Артура пробудилась и действовала отдельно от сознания. Это не пугало, просто было странно наблюдать за этим, как будто он ставил над собой никем не согласованный эксперимент.

Он открыл глаза. Теперь он видел всё происходящее и своими глазами, и так, как будто смотрел на себя сверху. Голосов в наушниках стало несколько, наверное, подключились другие пункты управления. Эти голоса раздражали, мешали сосредоточиться на главной задаче. Артур видел, как помимо воли его правая рука коснулась панели управления и выключила связь. Наступила полная тишина. В иллюминаторе через сетку оптического ориентатора он видел голубой шар, частично затянутый белой плёнкой облаков. Только сейчас Артур заметил, что сила тяготения больше не прижимает его тело к креслу.

Руки зудели. Артур правой рукой отстегнул замок металлического кольца, который крепил гермоперчатку к рукаву скафандра, и, схватив за пальцы, стянул её с руки. Подхваченная невесомостью, перчатка поплыла прочь, похожая на необычную глубоководную рыбу.

Он смотрел на руку, а рука смотрела на него. На тыльной стороне кисти, под суставами, где начинались пальцы, из плоти выступали четыре маленьких глаза с узкими чёрными зрачками, плававшими в оранжевой радужке. Чуть ниже глаз кожа в нескольких местах набухла небольшими зудящими бугорками, где скоро должны были прорезаться новые глаза. Животный ужас рванулся откуда-то из солнечного сплетения и растворился, не оставив и следа. Артур инстинктивно попытался поднять правую руку накрыть ею левую кисть, но тело отказалось повиноваться. Сжать левую руку в кулак тоже не получилось, и тогда он закрыл глаза.

Странно было смотреть на пространство глазами, расположенными на руке. Теперь Артур чувствовал зуд не только в руках, но и на груди и спине. Сильно чесалось ещё и посередине лба. Руки сами потянулись к замкам гермошлема. Та, которая была без перчатки, сделала всё быстро, и шлем, как воздушный шарик, уплыл в сторону. Всё происходило помимо воли Артура, да и самого Артура, кажется, больше не было, только маленькая частица сознания ещё пряталась где-то в темноте, пытаясь избежать внимания жёлтых глаз с узкими зрачками. Молекула человеческого разума осталась одна в космической пустоте. Если пустота заполнена холодом, страхом и отчаянием, она перестаёт быть пустотой. Взгляд жёлтых глаз настиг молекулу, но не уничтожил, а просто кое-что показал. Показал то, что молекула и так знала, просто изо всех сил постаралась забыть, и у неё получилось.

Как будто вспышки яркой лампы подсвечивали каждую картинку, которая приходила из прошлого и спустя мгновение скрывалась во мраке бесконечной пустоты.

***

Артур стучит в дверь, и в открывшемся проёме видит удивлённое лицо доктора Вербы. Тот открывает рот, чтобы что-то сказать, но руки Артура сжимаются на горле доктора. Руки не повинуются Артуру, ими управляет тот, кто давно засел внутри, он хозяин жёлтых глаз. Сам Артур закрывает глаза, но почему-то всё видит. Он знает, что в кармане лежит бельевая верёвка, и через минуту отчаянной борьбы эта верёвка привязана к трубе отопления, а в петле дёргается доктор Верба. Хозяин жёлтых глаз знает, что после сеансов гипноза и эксперимента с электроэнцефаллографом Верба подозревает, что в Артуре есть ещё кто-то, тот, кто спрятан очень глубоко под вторым дном, и этот кто-то выходит наружу редко. Можно сказать, что доктор тоже посмотрел в жёлтые глаза. Верба о чём-то догадывается, и может всё испортить. Одно его маленькое сомнение, одно слово в медицинском акте не позволят хозяину жёлтых глаз вернуться домой.

***

Вот Артур склонился над пультом управления центрифугой, и руки снова живут своей жизнью. Он закрывает глаза, но пальцы чувствуют каждый провод и каждый контакт. Из-под сомкнутых век текут слёзы. Артур знает, что жёлтые глаза никогда не плачут.

***

Артур стоит на балконе своей комнаты. Он смотрит на жёлто-коричневую пустыню. Голова начинает болеть, а руки чесаться. Там, откуда явился хозяин жёлто-коричневых глаз, тоже много жёлто-коричневого цвета. Артур слышит лёгкое жужжание и видит пчелу, которая садится на балконные перила. Откуда она взялась, непонятно, здесь не водятся пчёлы. Артур опускает руку, и пчела забирается на указательный палец. Она щекочет зудящую кожу и заползает в рукав. Артур спускается вниз. Он уже знает, что делать.

Внизу небольшая группа людей, сегодня Ловчего будут снимать для кинохроники. Он самый фотогеничный. Оператор уже расположился у крыльца со своей камерой. Её штатив похож на большое тонконогое насекомое. Несколько человек изображают группу встречающих, впереди симпатичная официантка с полузасохшим букетом полевых цветов. Артур улыбается ей и поправляет выбившийся из охапки василёк. Что-то щекочет пальцы, то ли пчела, то ли стебель. Официантка улыбается в ответ. Активнее, товарищи, говорит оператор. Камера стрекочет почти как кузнечик. Артур отступает назад. Из-за угла появляется открытая машина, в которой сидит улыбающийся Ловчий. Машина тормозит, подняв облако жёлтой пыли, и девушка с букетом делает шаг навстречу Ловчему. Артур закрывает глаза.