Восем

такое абсолютная власть, и вожделел ее. Этот человек пытался подкупить

Мирабо и меня, отстаивавших Декрет о конфискации. Он хотел узнать у нас, не

могли ли шахматы Монглана быть конфискованы одной из маленьких партий, члены

коей занимали высокие политические посты и имели низкие этические нормы.

– Но вы отказались от взятки, дядя Морис? -спросила Валентина, садясь

на постели.

– Моя цена оказалась слишком высокой для покупателя вернее,

покупательницы, – рассмеялся Талейран. – Я хотел служить лишь самому себе. И

делаю это до сих пор.

Глядя на Валентину в тусклом свете канделябров, он медленно улыбнулся.

– Ваша аббатиса совершила большую ошибку, – сказал он девушкам. – Я,

видите ли, примерно представляю, что она сделала. Она вывезла шахматы из

аббатства. О, не надо так смотреть на меня, мои дорогие. И разве это не

странное совпадение, что ваша аббатиса, как сказал мне ваш дядя, отправилась

через весь континент именно в Россию? Видите ли, персона, которая приобрела

библиотеку Вольтера, пыталась подкупить Мирабо и меня, персона, которая

последние сорок лет мечтает наложить руку на шахматы Монглана, это не кто

иная, как Екатерина Великая, императрица всея Руси.

Шахматная партия

А теперь

Мы будем в шахматы играть с тобой,

Терзая сонные глаза и ожидая стука в дверь.

Т. С. Элиот.

Перевод А. Сергеева

Нью-Йорк, март 1973 года

Раздался стук в дверь. Я стояла, уперев руку в бок, посреди своей

квартиры. С празднования Нового года прошло уже три месяца. Я почти позабыла

ту ночь с предсказательницей и странные события, которые ее сопровождали.

Стук стал более настойчивым. Я нанесла на большое полотно, стоящее

передо мной, еще один мазок берлинской лазури и бросила кисть в банку с

льняным маслом. Рамы были открыты нараспашку, чтобы комната проветрилась, но

мои клиенты из "Кон Эдисон", похоже, жгли мусор прямо под окнами.

Подоконники почернели от копоти.

У меня не было настроения принимать гостей. Интересно, думала я,

пересекая большую прихожую, почему не сработал домофон? Последняя неделя

выдалась довольно трудная. Я пыталась завершить работу с "Кон Эдисон" и

проводила долгие часы в баталиях с менеджерами своего дома и компаниями,

занимающимися хранением имущества. Подготовка к надвигающемуся путешествию в

Алжир шла полным ходом.

Мне только что пришла виза. Я уже обзвонила друзей – ведь у меня теперь

больше года не будет возможности с ними увидеться. В частности, мне хотелось

встретиться перед отъездом с одним приятелем, хотя он был таинственным и

недоступным, словно Сфинкс. Я и не предполагала, как отчаянно буду нуждаться

в его помощи после событий, которые в скором времени должны были произойти.

Проходя по коридору, я взглянула на свое отражение в одном из зеркал,

висевших на стене. Копна растрепанных волос

была в красную полоску из-за киновари, на носу виднелись, брызги

малиновой краски. Я вытерла нос тыльной стороной ладони, а руки протерла о

свой наряд – полотняные штаны и мягкую рабочую рубаху. Затем открыла дверь.

За ней оказался наш швейцар Босуэлл в униформе цвета морской волны с

нелепыми эполетами, фасон которой, несомненно, выбирал он сам. Кулак

швейцара повис в воздухе. Босуэлл опустил руку и уставился на меня поверх

своего длинного носа.

– Простите, мадам, – прошамкал он, – но некий бледно-голубой

"роллс-ройс" снова заблокировал въезд. Как вы знаете, мы просим гостей

оставлять подъезд свободным, чтобы не мешать машинам доставки.

– Почему вы не позвонили по домофону? – сердито прервала его я.

Проклятье! Мне было отлично известно, о чьей машине идет речь,

– Домофон не работает уже неделю, мадам.

– Так почему бы вам, Босуэлл, не починить его?

– Я швейцар, мадам. Швейцары не занимаются починкой. Это работа

администратора. Швейцар отмечает гостей и следит, чтобы подъезд к дому

оставался свободным,

– Хорошо-хорошо. Скажите моей гостье, чтоб поднималась.

По моим сведениям, в Нью-Йорке был только один счастливый обладатель

светло-голубого "роллс-ройса корниш" – Лили Рэд. Поскольку было воскресенье,

я почти не сомневалась, что ее привез Сол. И он наверняка уже успел убрать

машину, пока Лили поднималась наверх, чтобы поиграть у меня на нервах.

Однако Босуэлл все стоял и хмуро смотрел на меня.

– Дело еще в маленьком зверьке, мадам. Ваша гостья настаивает на том,

чтобы пронести его в здание, хотя ей было неоднократно сказано, что…

Но было поздно. Из-за угла коридора, оттуда, где были двери лифтов,

вылетел пушистый комок. По кратчайшей траектории он пронесся к дверям моей

квартиры и стрелой метнулся мимо нас с Босуэллом в прихожую. По размеру он

был не больше метелки из перышек, которыми обметают пыль с хрупких вещей, и

при каждом подскоке пронзительно взвизгивал.

Швейцар посмотрел на меня с величайшим презрением и ничего не сказал.

– О'кей, Босуэлл, – произнесла я, пожав плечами. – Давайте сделаем вид,

что ничего не произошло. Этот зверек не причинит вам хлопот, он вылетит

отсюда, как только я найду его.

В это время из-за того же угла появилась Лили. Она шла танцующей

походкой, на плечах ее красовалась соболиная накидка с капюшоном, с которой

свисали длинные пушистые хвосты. Ее светлые волосы тоже были завязаны в три

или четыре хвоста, торчащие в разные стороны, так что невозможно было

определить, где кончается прическа и начинается накидка. Босуэлл вздохнул и

закрыл глаза.

Лили демонстративно проигнорировала швейцара, чмокнула меня в щеку и

просочилась между нами. Для человека ее комплекции было довольно сложно

куда-либо просочиться, но Лили носила свои полные формы с гордостью, что

придавало ей некоторый шарм. Проходя мимо нас, она произнесла грудным

голосом:

– Скажи швейцару, чтоб не поднимал шума. Сол будет ездить вокруг дома

до нашего ухода.

Я посмотрела вслед уходящему Босуэллу, издала сдавленный стон, который

сдерживала последние несколько минут, и закрыла дверь. К несчастью, мне

предстояло провести очередной выходной с самым несимпатичным мне человеком в

Нью-Йорке – с Лили Рэд. Воскресенье летело коту под хвост. Я дала себе

слово, что отделаюсь от нее как можно быстрее.

Моя квартира состояла из одной большой комнаты с высоким потолком,

большой вытянутой прихожей и ванной. Из комнаты выходили три двери: одна

вела в гардеробную, другая – в кладовую, а третья скрывала шкаф-кровать.

Комната представляла собой настоящие джунгли из больших деревьев и

экзотических растений, расставленных так, чтобы между ними оставался

запутанный лабиринт дорожек. По этим джунглям в живописном беспорядке были

расставлены и разбросаны стопки книг, груды марокканских подушек и множество

безделушек из лавки древностей на Третьей авеню.

Безделушки принадлежали к самым разным стилям и культурам. Здесь были

расписанные вручную пергаментные лампы из Индии, керамика из Мексики,

фарфоровые птички из Франции, хрусталь из Праги. Стены были увешаны

неоконченными картинами, краска на которых еще не просохла, старыми

фотографиями в резных рамках, антикварными зеркалами. С потолка свешивались

наборы колокольчиков и бумажные рыбки. Единственной мебелью в комнате был

черный концертный рояль, стоявший у окон.

Лили двигалась по лабиринту, как вырвавшаяся на волю пантера,

передвигая и перекладывая вещи в поисках своей собаки. Она сбросила накидку

из собольих хвостов на пол, и я остолбенела, увидев, что под ней на Лили

практически ничего не надето. Она была сложена, как итальянская керамическая

статуэтка пятнадцатого века: с тонкими щиколотками, развитыми голенями,

которые расширялись кверху и переходили в трепещущий избыток желеобразной

плоти. Лили втиснула свою массу в приталенное платье из пурпурного шелка,

заканчивавшееся там, где начинались бедра. Когда она двигалась, то

напоминала свежее заливное, дрожащее и полупрозрачное.

Лили перевернула подушку и подхватила пушистый клубок, который

путешествовал с ней везде. Она прижала его к себе и принялась кудахтать над

ним слащавым до омерзения голосом.

– Ах, мой дорогой Кариока, – приговаривала она, – он спрятался от своей

мамочки. Противный маленький песик…

Меня затошнило.

– Бокал вина? – предложила я, пока Лили ставила Кариоку на пол.

Он бегал вокруг, тявкая от возбуждения. Я отправилась в кладовку и

достала из холодильника бутылку вина.

– Полагаю, у тебя отвратительное шардонне от Ллуэллина, -

прокомментировала Лили. – Он многие годы пытается раздать его.

Она взяла предложенный бокал и отхлебнула из него. Бродя между

деревьями, она остановилась перед картиной, над которой я работала до ее

появления.

– Скажи, ты знаешь этого парня? – вдруг спросила Лили, показывая на

рисунок: там был мужчина на велосипеде, одетый во все белое. – Ты выбрала

этого парня в качестве модели, после того как встретила его внизу?

– Какого парня внизу? – спросила я, сидя на табурете рядом с роялем и

глядя на Лили.

Ее губы и ногти были выкрашены в ярко-красный цвет, и в сочетании с

бледной кожей это делало ее чем-то похожей на дьяволицу, соблазнившую

Старого Морехода [герой поэмы С. Колриджа "Сказание о Старом Мореходе"] на

жизнь после смерти. Затем мне подумалось, что это вполне уместно. Муза

шахмат была не менее вульгарна, чем музы поэзии. Они всегда предпочитали

убивать тех, кого вдохновляли.

– Мужчина на велосипеде, – твердила Лили. – Он был одет точно так же,

весь в белом, капюшон надвинут на глаза. Хотя я видела его только со спины.

Мы чуть не наехали на него, ему даже пришлось вырулить на тротуар.

– Правда? – спросила я с удивлением. – Но я выдумала его.

– Это было жутковато, – сказала Лили, – словно бы… словно бы он ехал

на этом велосипеде на встречу со смертью. И было что-то зловещее в том, как

он шнырял вокруг твоего дома…

– Что ты сказала?

В моей голове зазвенел сигнал тревоги. "И вот, конь бледный, и на нем

всадник, имя которому смерть" [Откровение, 6, 8]. Где я это слышала?

Кариока перестал лаять и начал издавать подозрительно тихие хрюкающие

звуки. Выдернув одну из моих орхидей, он принялся за сосну. Я подошла,

схватила его и засунула в гардероб, закрыв за ним дверь.

– Как ты смеешь запирать мою собаку в гардеробе? – воскликнула Лили.

– В этом доме собак разрешается держать только в клетке. Теперь скажи,

что за новости ты принесла? Я не видела тебя несколько месяцев.

"И была бы рада не видеть еще дольше", – добавила я про себя.

– Гарри собирается устроить для тебя прощальный ужин, – сказала она,

сидя на скамейке у рояля и разливая остатки вина. – Он сказал, ты можешь

назначить дату. Гарри все приготовит сам.

Маленькие коготки Кариоки царапали изнутри дверь гардеробной, но я не

обращала на это внимания.

– Я с удовольствием приду, – сказала я. – Почему бы нам не устроить

ужин в ближайшую среду? К следующим выходным я, возможно, уже уеду.

– Прекрасно! – сказала Лили.

Теперь из гардеробной раздавались глухие удары: видно, Кариока кидался

на дверь всем своим мускулистым тельцем. Лили встала.

– Могу я забрать собаку из гардеробной?

– Ты уходишь? – с надеждой спросила я. Выхватив кисти из банки с

льняным маслом, я отправилась

сполоснуть их в раковине, словно Лили уже уходила. Та минуту помолчала,

затем сказала:

– Я вот думаю, какие у тебя на сегодня планы?

– Я собиралась поработать, – ответила я из кладовки, наливая в горячую

воду жидкое мыло и наблюдая, как образуется мыльная пена.

– Ты когда-нибудь видела, как играет Соларин? – спросила Лили, робко

оглядывая меня огромными серыми глазами.

Я положила кисти в воду и уставилась на нее. Это прозвучало

подозрительно похоже на приглашение. Лили давно взяла за правило не посещать

шахматные матчи, если не участвовала в них сама.

– Кто такой Соларин? – спросила я.

Лили взглянула на меня с таким изумлением, как будто я спросила, кто

такая королева Англии.

– Я забыла, что ты не читаешь газет, – проговорила она. – Он же у всех

на устах. Это политическое событие последних десяти лет! Считается, что он

лучший шахматист со времен Капабланки, прирожденный гений игры. Он только

что приехал из Советской России, впервые за три года…

– Я думала, лучшим в мире считается Бобби Фишер, – сказала я, отмывая

кисти в горячей воде. – Что за шумиха была в Рейкьявике прошлым летом?

– Отлично, ты все-таки слышала об Исландии, – сказала Лили и попыталась

протиснуться в кладовую. – Факт в том, что с тех пор Фишер не играл. Ходят

слухи, что он не будет защищать свой титул и не будет больше играть на

публике. Русские потирают руки от предвкушения. Шахматы – их национальный

вид спорта, и они грызут друг друга, стараясь забраться на вершину. Если

Фишер сойдет с дистанции, то останутся только претенденты из России.

– Таким образом, прибывший русский – основной претендент на титул, -

сказала я. – Ты думаешь, этот парень…

– Соларин.

– Ты думаешь, чемпионом станет Соларин?

– Может, да, а может, и нет, – сказала Лили и снова вернулась к своей

любимой теме. – Самое удивительное в том, что многие верят, что он лучший,

но притом за ним не стоит Политбюро, а это неслыханно для игрока из России.

Последние несколько лет ему фактически не давали играть.

– Почему не давали? – Я положила кисти на сушилку и вытерла руки

полотенцем. – Если они так мечтают победить, что это становится вопросом

жизни и смерти…

– Очевидно, у него нет советской закалки, – сказала Лили, достала из

холодильника бутылку с вином и налила себе еще. – На турнире в Испании три

года назад был какой-то скандал. Глухой ночью Соларина быстро отправили

обратно в матушку Россию. Сначала говорили, что он заболел, потом – что у

него нервный срыв. Такие вот истории, а затем наступила тишина. С тех пор о

нем ничего не было слышно. До этой недели.

– Что произошло на этой неделе?

– На этой неделе, как гром среди ясного неба, в Нью-Йорк вдруг

прилетает Соларин, причем в окружении парней из КГБ, как в клетке. Он

заявляется в шахматный клуб Манхэттена и говорит, что хочет участвовать в

турнире Германолда. Разразился скандал по всем статьям. Во-первых, для

участия в этом турнире должно быть приглашение. Соларин приглашен не был.

Во-вторых, это турнир пятого сектора, куда входят только США. А СССР – это

сектор четыре. Можешь представить, в какой ужас пришли организаторы турнира,

когда узнали, кто он такой.

– Почему они не могли отказать ему?

– А в том-то и чертовщина! – ликующе воскликнула Лили. – Джон

Германолд, спонсор турнира, был когда-то театральным продюсером. После того

как Фишер стал сенсацией в Исландии, ставки на шахматы взлетели до небес.

Теперь это огромные деньги. Германолд убьет за то, чтобы на билетах

красовалось имя Соларина.

– Я не понимаю, как Соларин приехал из России на турнир, если, ты

говоришь, Советы ему не разрешали играть?

– Дорогая моя, над этим сейчас все и ломают головы, – сказала Лили. -

Раз его сопровождают телохранители из КГБ, значит, он приехал с

благословения правительства, не так ли? О, какая очаровательная интрига! Вот

почему я подумала, ты захочешь пойти сегодня…

Лили замолчала.

– Пойти куда? – медовым голоском спросила я, хотя совершенно точно

знала, к чему она ведет.

Я просто наслаждалась, наблюдая, как мучается Лили, стараясь изо всех

сил показать, будто ей все равно, что происходит на состязаниях. "Я не

разыгрываю из себя мужчину, – частенько твердила она, – я играю в шахматы".

– Соларин играет сегодня, – нерешительно сказала она. – Это его первая

игра после происшествия в Испании. Этот матч многое решает, все билеты были

распроданы заранее. Он начнется через час, и я думаю, что могу провести

нас…

– Большое спасибо, я пас, – перебила я. – Мне неинтересно наблюдать за

шахматной игрой. Почему бы тебе не пойти одной?

Лили сжала в руке бокал с вином, выпрямилась и как-то напряженно

проговорила:

– Ты же знаешь, я не могу.

Это был, наверное, первый случай, когда Лили обращалась к кому-нибудь

за помощью. Если бы я отправилась с ней на игру, она могла бы сделать вид,

что оказывает любезность подруге. Если бы Лили объявилась в толпе

спрашивающих лишний билетик одна, она бы тут же попала в шахматные колонки

газет. Соларин, возможно, и был сенсацией, но в нью-йоркских шахматных

кругах появление Лили Рэд на матче стало бы куда более лакомым поводом для

сплетен. Она была одной из лучших шахматисток США и, конечно, самой

экстравагантной.

– На следующей неделе, – стиснув зубы, проговорила она, – я играю с

победителем сегодняшнего матча.

– А-а, теперь понятно, – кивнула я. – Победителем может стать Соларин.

И поскольку ты никогда не играла с ним и, несомненно, никогда не читала о

стиле его игры…

Я подошла к гардеробной и открыла дверь. Кариока пулей вылетел оттуда и

принялся бегать вокруг меня и кидаться на домашние тапочки. Я немного

понаблюдала за ним, затем поддела его ногой и швырнула в груду подушек. Пес

с удовольствием разлегся там и тут же вытащил несколько перьев с помощью

своих маленьких острых зубов.

– Не могу понять, почему он все время цепляется к тебе, – заметила

Лили.

– Просто выясняем, кто тут хозяин, – пожала я плечами. Лили промолчала.

Мы наблюдали, как Кариока обследует подушки, словно там было что-то

интересное. Хотя о шахматах я знала очень мало, я чувствовала, что сейчас

удерживаю центр доски. Правда, я и подумать тогда не могла, что следующий

ход будет моим.

– Ты должна пойти со мной, – наконец сказала Лили.

– По-моему, ты неправильно ставишь вопрос, – проговорила я.

Лили встала, подошла ко мне и проникновенно посмотрела в глаза.

– Ты даже не представляешь, как для меня важен этот турнир, – сказала

она. – Германолд подначил членов шахматного комитета разрешить проведение

этого турнира, пригласив всех гроссмейстеров пятого сектора. Выступив хорошо

и набрав очки, я могла бы выйти в высшую лигу. Я могла бы даже победить.

Если бы не появился Соларин…

Жеребьевка в шахматах всегда была для меня загадкой. А в том, что нужно

сделать, чтобы завоевать такие титулы, как гроссмейстер (ГМ) и мастер

международного класса (ММ), я и вовсе ничего не понимала.

Если рассматривать шахматы как своего рода математику, то становится

несколько проще представить себе пути, ведущие к вершине. Но шахматное

сообщество больше напоминало старый добрый мальчишеский клуб. Я могла понять

раздражение Лили, однако кое-что меня озадачивало.

– И что с того, если ты будешь второй на этом турнире? – спросила я. -

Ты и так одна из лучших женщин-шахматисток в США.

– Лучших женщин! Женщин?!

Лили выглядела так, словно собиралась плюнуть на пол. Я вспомнила, что

она дала зарок никогда не играть в шахматы против женщин. Шахматы были

мужской игрой, и, чтобы выиграть, ты должна была побить мужчин. Уже целый

год Лили ждала, чтобы ей присвоили звание мастера международного класса,

честно ею заслуженное. Нынешний турнир действительно был важен для нее: если

бы она выиграла у мастеров международного класса, те, кто заправляет в

шахматном спорте, больше не могли бы тянуть с присвоением ей этого звания.

– Ты ничего не понимаешь! – сказала Лили. – Это турнир на выбывание. Я

играю против Соларина во второй встрече, при условии, что мы оба выигрываем

первую, а мы выиграем. Если я проиграю ему, то вылечу из турнира.

– Ты боишься, что не сможешь обыграть его? – спросила я.

Хотя Соларин и был величиной, я удивилась, что Лили допускает саму

возможность поражения.

– Я не знаю, – честно призналась она. – Мой тренер считает, что Соларин

размажет меня по доске, всыплет мне как следует. Ты не понимаешь, что

чувствуешь, когда проигрываешь! Я ненавижу проигрывать. Ненавижу…

Она заскрежетала зубами и сжала кулаки.

– Разве они не могут для начала выставить против тебя игроков твоего

уровня? – спросила я. Кажется, я что-то читала об этом.

– В Штатах всего несколько десятков игроков, кто набрал двадцать четыре

сотни очков, – хмуро отметила Лили. – И далеко не все из них играют на этом

турнире. Хотя Соларин в последний раз набрал две с половиной тысячи очков,

между моим и его уровнем всего пять человек. Но из-за того, что я играю с

ним уже во второй встрече, у меня не будет возможности "разогреться" в

других играх.

Теперь я поняла. Театральный продюсер, который устраивал этот турнир,

пригласил Лили из-за ее известности в обществе. Он хотел, чтобы билеты

продавались, а Лили была Жозефиной Бейкер [Жозефина Бейкер – знаменитая

джазовая певица и танцовщица, выступала преимущественно в откровенном наряде

из страусовых перьев] шахмат. У нее было все, кроме оцелота и бананов.

Теперь, когда у спонсора появилась козырная карта в лице Соларина, Лили

можно было принести в жертву как подержанный товар. Германолд поставил ее в

пару с Солариным, чтобы выбить из турнира. Не имело значения, что для нее

турнир был средством получить звание. Я вдруг подумала, что шахматы мало чем

отличаются от аудита.

– О'кей, ты все объяснила, – сказала я и устремилась в коридор.

– Куда ты? – спросила Лили, повысив голос.

– Хочу принять душ, – бросила я через плечо.

– Душ? – В голосе Лили зазвучали истерические нотки. – Какого черта?

– Я должна принять душ и переодеться, – ответила я, остановившись перед

дверью в ванную, и оглянулась, чтобы посмотреть на нее. – Если, конечно, мы

собираемся через час попасть на игру.

Лили смотрела на меня, не говоря ни слова. На лице ее застыла

растерянная улыбка.

По-моему, ужасно глупо ездить в открытой машине в середине марта, когда

над головой висят снеговые облака и температура падает до нуля.

Лили куталась в свою меховую накидку, Кариока деловито обгрызал

кисточки и раскидывал их по полу машины. На мне было только черное шерстяное

пальто, и я замерзала.

– У этой штуки есть крыша? – спросила я, перекрикивая шум ветра.

– Почему бы тебе не попросить Гарри сшить для тебя что-нибудь меховое?

Кроме всего прочего, это его бизнес, а ты – его любимица.

– Сейчас это мне не поможет, – ответила я. – Объясни мне, почему эта

игра проводится за закрытыми дверями в клубе "Метрополитен"? Я думала,

спонсор захочет пригласить как можно больше публики на первую игру Соларина

на Западе спустя несколько лет.

– Ты отлично знаешь спонсоров, – согласилась Лили. – Однако сегодня

Соларин играет с Фиске. Если проводить открытый публичный матч, это может

привести к обратному результату. Сказать, что Фиске "немного того", – значит

ничего не сказать.

– Кто такой Фиске?

– Энтони Фиске очень сильный игрок, – сказала Лили, поправляя меха. -

Он английский гроссмейстер, но зарегистрирован в пятом секторе, потому что

жил в Бостоне, когда активно играл. Я вообще удивляюсь, что он принял

приглашение, поскольку уже много лет не играл. На последнем турнире он

потребовал, чтобы публика покинула комнату: думал, что комната набита

"жучками" и что там какие-то таинственные колебания в воздухе, которые

накладываются на его мозговые волны. Все шахматисты такие – балансируют на

грани безумия. Говорят, Пол Морфи, первый чемпион США, умер, сидя в ванне

полностью одетым, а вокруг плавали женские туфли. Сумасшествие – это бич

шахмат, но ты не думай, что я тронусь. Это происходит только с мужчинами.

– Почему только с мужчинами?

– Потому что шахматы, моя дорогая, это своего рода эдипова игра. Убей

короля и трахни королеву, вот это о чем. Психологи любят сопровождать

шахматистов, чтобы посмотреть, не слишком ли часто они моют руки, не нюхают

ли кеды, не мастурбируют ли в перерывах. А потом пишут об этом в медицинских