Восем

комнате изменилась. Соларина не было. Как не было и моего портфеля. На

каменной плите лежало тело. Я стояла у двери, и меня тошнило от страха.

Длинное, распростертое тело на плите было одето в униформу шофера. Кровь у

меня в жилах застыла. В ушах стоял звон. Сделав вдох, я вошла в комнату, и

дверь за мной захлопнулась. Я подошла к плите и посмотрела на бледное,

застывшее лицо, освещенное пятнами света. Это был Сол. Он был мертв. От

ужаса у меня внутри все сжалось. Никогда раньше я не видела мертвецов, даже

на похоронах. Я едва не расплакалась. Но прежде чем из глаз у меня брызнули

слезы, мне стало не до скорби. Сол не сам забрался на плиту и перестал

дышать. Кто-то положил его туда, и этот кто-то был в комнате в течение

последних пяти минут.

Я бросилась в фойе. Дежурный все еще что-то объяснял посетителю.

Сначала я хотела все рассказать, но затем решила этого не делать. Мне будет

нелегко объяснить, как убитому шоферу моих друзей довелось здесь очутиться и

при каких обстоятельствах я обнаружила труп. Не менее трудно было бы

объяснить и совпадение, вследствие которого я вчера оказалась поблизости,

когда другой человек умер столь же загадочной смертью. Причем была я там

вместе с подругой, шофер которой лежит сейчас мертвый в комнате для

медитаций. И нас обязательно спросили бы, почему мы не заявили о двух

пулевых отверстиях, которые появились в машине.

Я ретировалась из здания ООН и помчалась по ступенькам в сторону улицы.

Я понимала, что должна сразу же отправиться к властям, но пребывала в ужасе

от случившегося. Сол был убит в комнате через минуту после того, как я

покинула ее. Фиске был убит через несколько минут после начала перерыва. Оба

убийства произошли в общественных местах, и рядом находились ничего не

подозревающие люди. Оба раза на месте преступления был Соларин. У него

имелось оружие, верно? И он был там. Оба раза.

Итак, мы играем в игру. Хорошо, но если так, я хочу знать ее правила.

Направляясь по холодной улице к своему безопасному, теплому офису и

обдумывая произошедшие события, я чувствовала, как страх и растерянность

уступают место решимости. Я должна поднять завесу таинственности, окружающую

эту игру, установить правила и игроков. И быстро. Потому что фигуры

двигались слишком близко от меня, чтобы я могла спать спокойно. Я не

подозревала, что совсем недалеко от меня скоро будет сделан ход, который

перевернет всю мою жизнь…

– Бродский в ярости, – нервно сказал Гоголь.

Едва завидев, как в двери отеля "Алгонкин" вошел Соларин, телохранитель

вскочил с мягкого кресла в фойе и, забыв про свой чай, кинулся навстречу

шахматисту.

– Где вы были?

Бледная кожа Гоголя была белее простыни.

– На улице, дышал воздухом, – спокойно ответил Соларин. – Здесь вам не

Россия. В Нью-Йорке люди ходят гулять, не уведомляя перед этим власти о

своих перемещениях. Вы думали, я собираюсь перебежать?

Гоголь не ответил на улыбку Соларина.

– Бродский не в духе.

Он нервно огляделся вокруг. В фойе никого не было, только на другом

конце помещения пила чай какая-то старуха.

– Германолд уведомил нас этим утром, что турнир, возможно, перенесут до

окончания расследования смерти Фиске. У Фиске была сломана шея.

– Я знаю, – сказал Соларин.

Он взял Гоголя под локоть и повел к столику, где остывал чай. Там

Соларин кивком показал телохранителю, чтобы тот садился и допивал чай.

– Я ведь видел тело. Вы что, забыли?

– В этом-то и проблема, – сказал Гоголь. – Вы были с ним наедине

незадолго до того, как все случилось. Это плохо. Мы не должны были

привлекать к себе внимание. Если начнется расследование, вас наверняка

начнут допрашивать.

– Это мои трудности. Вам-то чего переживать? – спросил Соларин.

Гоголь взял кусок сахара, зажал его между зубами, а потом принялся

цедить через него чай.

Старуха, сидевшая в конце фойе, встала из-за стола и направилась к их

столику. Она была одета во все черное и двигалась с трудом, опираясь на

палку. Гоголь взглянул на нее.

– Извините, – вежливо сказала она, подойдя к мужчинам. – Боюсь, мне не

подали сахарина к чаю, а сахар мне нельзя. Нет могли бы вы, джентльмены,

поделиться со мной?

– Конечно, – сказал Соларин.

Взяв сахарницу с подноса Гоголя, он достал несколько розовых пакетиков

и вручил их пожилой женщине. Она тепло поблагодарила его и отошла от стола.

– О нет…– простонал Гоголь, глядя на лифты. Бродский шагал через

комнату, прокладывая путь мимо столиков и цветастых кресел.

– Я должен был отвести вас к нему сразу, как только вы пришли, -

вполголоса сказал Соларину телохранитель.

Он вскочил, чуть не свернув поднос. Соларин остался сидеть.

Бродский был высоким мужчиной с хорошо развитой мускулатурой и

загорелым лицом. В темно-синем деловом костюме в тонкую полоску и шелковом

галстуке он выглядел как европеец-бизнесмен. Бродский подошел к столу,

двигаясь уверенно и напористо, словно прибыл на деловые переговоры.

Остановившись перед Солариным, он протянул ему руку. Соларин пожал ее, не

вставая. Бродский сел рядом.

– Я доложил секретарю о вашем исчезновении, – начал он.

– Но я ведь не исчез, а просто вышел прогуляться.

– По магазинам, да? – усмехнулся Бродский. – Милый портфельчик. Где вы

его купили? – спросил он, указывая на портфель, стоявший на полу за креслом

Соларина.

Гоголь его даже не заметил.

– Итальянская кожа, – продолжал Бродский. – То, что нужно советскому

шахматисту, – добавил он с сарказмом. – Не возражаете, если я загляну

внутрь?

Соларин пожал плечами. Бродский положил портфель на Колени, открыл и

принялся исследовать его содержимое.

– Да, кстати, кто была эта старуха, которая отошла от стола когда я

появился?

– Просто какая-то старая леди, – сказал Гоголь. – Просила отсыпать ей

сахарина.

– Не так уж он был ей и нужен, – проворчал Бродский, копаясь в бумагах.

– Она ушла сразу, как только я появился.

Гоголь посмотрел в ту сторону, где сидела женщина. Она ушла, и на

столике осталась одинокая чашка.

Бродский положил бумаги обратно в портфель и вернул его Соларину. Затем

он со вздохом взглянул на Гоголя.

– Гоголь, ты кретин, – обыденным тоном, словно речь шла о погоде,

констатировал он. – Наш драгоценный гроссмейстер трижды обвел тебя вокруг

пальца. Сначала – когда допрашивал Фиске незадолго до его смерти. Затем -

когда вышел, чтобы забрать этот портфель, в котором теперь ничего нет, кроме

пустого блокнота, нескольких пачек чистой бумаги и двух книг по нефтяной

промышленности. Очевидно, все ценное оттуда уже изъяли. А минуту назад он

под самым твоим носом передал эти записи агенту, прямо здесь, в фойе.

Гоголь покраснел и поставил на стол свою чашку.

– Но уверяю вас…

– Не нужны мне твои заверения, – отрывисто бросил Бродский и повернулся

к Соларину. – Секретарь сказал, что мы должны установить контакт в течение

двадцати четырех часов, или нас отзовут в Россию. Если этот турнир отменят,

наша легенда полетит к чертям. Рисковать нельзя. Вряд ли нам, поверят, если

мы скажем, что решили задержаться в Нью-Йорке, чтобы походить по магазинам и

купить портфели из итальянской кожи, – усмехнулся он. – У вас двадцать

четыре часа, гроссмейстер, чтобы выйти на вашего человека.

Соларин посмотрел Бродскому прямо в глаза. Затем холодно улыбнулся.

– Можете доложить секретарю, уважаемый, что я уже получил нужные

сведения, – сказал он.

Человек из КГБ молча ждал, что Соларин продолжит. Когда тот больше

ничего не сказал, Бродский вкрадчиво поторопил его:

– Ну же? Не томите нас неизвестностью.

Соларин посмотрел на портфель у него на коленях. Потом на самого

Бродского. Лицо шахматиста напоминало бесстрастную маску.

– Фигуры в Алжире, – сказал он.

К полудню я вся была на нервах. За это время я предприняла еще

несколько попыток дозвониться до Нима, но тщетно. Мертвое тело Сола, лежащее

на плите, постоянно стояло у меня перед глазами. Я вся извелась, ломая

голову над тем, что означают последние зловещие события и как они связаны

между собой.

Я сидела взаперти в своем офисе в "Кон Эдисон", окна которого выходили

на здание ООН, слушала новости и смотрела, не появятся ли на площади

полицейские машины, когда тело обнаружат. Однако ничего подобного не

происходило.

Я позвонила Лили, но не застала ее. В офисе Гарри мне объяснили, что он

уехал в Буффало проследить, чтобы при погрузке не попортили меха, и не

вернется до поздней ночи. Я думала о том, чтобы позвонить в полицию и, не

называя себя, сообщить о теле Сола, но они и так скоро должны были

обнаружить его. Сколько может труп пролежать незамеченным в здании ООН?

Сразу после полудня я послала свою секретаршу за сэндвичами. Когда

позвонил телефон, я ответила. Это был мой босс Лайл. Его радостный голос

вызвал у меня отвращение.

– Пришли твои билеты и маршрут следования, Велис, – сказал он. – В

парижском офисе тебя будут ждать в следующий понедельник. Переночуешь там, а

утром отправишься в Алжир. Твои билеты и документы сегодня доставят к тебе

на квартиру. Итак, все в порядке?

Я сказала ему, что все просто прекрасно.

– Что-то у тебя голос не слишком радостный, Велис. Неужели поездка на

черный континент тебя не прельщает?

– Напротив, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне. -

Мне как раз не помешает сменить обстановку. Нью-Йорк начинает действовать

мне на нервы.

– Тогда отлично. Счастливого пути, Велис. Не говори, что я не

предупреждал тебя.

Разговор прервался. Спустя несколько минут пришла секретарша с

сэндвичами и молоком. Я закрыла дверь и попыталась поесть, но мне кусок в

горло не лез. Сосредоточиться на книгах по истории нефтяного бизнеса тоже не

удавалось. Я сидела и тупо смотрела на стол.

Около трех часов в дверь постучала секретарша. Она принесла мой

портфель.

– Его передал охраннику какой-то мужчина, – сказала она. – С портфелем

он оставил записку.

Дрожащей рукой я взяла конверт и, дождавшись, пока секретарша выйдет,

нашарила в столе нож для бумаг, вскрыла конверт и вытащила записку.

"Мне пришлось поместить твои бумаги в другое место, – говорилось в ней.

– Пожалуйста, не ходи домой одна".

Письмо не было подписано, но "обнадеживающий" тон не оставлял сомнений

в авторстве. Я отложила записку и открыла портфель – все было на месте,

кроме, конечно же, моих записей о Соларине.

В половине седьмого вечера я все еще сидела в офисе. За дверью моего

кабинета стучала на пишущей машинке секретарша. Кроме нас, почти все уже

покинули здание. Я завалила секретаршу работой, чтобы не оставаться одной.

Однако как мне попасть домой, я пока не имела ни малейшего представления. Я

жила неподалеку, поэтому вызывать такси было глупо.

Пришел уборщик. Он как раз вытряхивал пепельницу в корзину для мусора,

когда зазвонил телефон. Я чуть не уронила его со стола, торопясь взять

трубку.

– Что, засиделась на работе? – произнес хорошо знакомый голос.

Я чуть не расплакалась от облегчения.

– Если это сестра Ним, – сказала я, с трудом сдерживая эмоции, – то,

боюсь, вы позвонили слишком поздно. Я только что упаковала свои вещи. Теперь

я полноправный член общества Христовых невест.

– Какая жалость и какая потеря, – бодро сказал Ним.

– Как это ты догадался искать меня здесь так поздно? – спросила я.

– Где же еще искать такого преданного и самоотверженного работника

зимним вечером? – усмехнулся он. – Ты – одна из самых завзятых

сверхурочников в мире. Как поживаешь, дорогая? Я слышал, ты пыталась

связаться со мной.

Прежде чем ответить ему, я подождала, пока уборщик не выйдет.

– Боюсь, у меня серьезные неприятности…– начала я.

– Естественно. У тебя всегда неприятности, – невозмутимо заявил Ним. -

Это и придает тебе шарма в моих глазах. Мой разум притупляется, когда долгое

время не происходит ничего непредвиденного.

Я посмотрела на спину секретарши, маячившую за стеклянной дверью

кабинета.

– У меня очень большие неприятности, – прошипела я в трубку. – За

последние два дня два человека были убиты практически у меня под носом! Меня

предупредили, что это как-то связано с тем, что я пришла на шахматный

турнир…

– Ух ты! – присвистнул Ним. – Что ты делаешь, говоришь через носовой

платок? Я едва слышу тебя. Предупреждали о чем? Повтори!

– Предсказательница предвидела, что меня подстерегает опасность, -

сказала я ему. – И теперь это случилось. Эти убийства…

– Моя дорогая Кэт! – рассмеялся Ним. – Ты поверила гадалке?

– Она не единственная, – сказала я, вонзая ногти в ладонь. – Ты слышал

об Александре Соларине?

Ним помолчал немного.

– О шахматисте? – спросил он наконец.

– Он один из тех, кто сказал мне…– начала я слабым голосом, сознавая,

что все это звучит слишком фантастично, чтобы поверить.

– Откуда ты знаешь Соларина? – перебил меня Ним.

– Вчера я была на шахматном матче. Он подошел ко мне и сказал, что я в

опасности. Он очень настаивал на этом.

– Может, он перепутал тебя с кем-то? – спросил Ним. Но теперь его голос

звучал глухо, словно Ладислав погрузился в размышления.

Возможно, – признала я. – Но сегодня утром в здании ООН он повторил все

предельно ясно.

Один момент, – перебил Ним. – Кажется, я понял, в чем проблема.

Предсказатели и русские шахматисты преследуют тебя, нашептывая в уши

таинственные предостережения. Прямо из воздуха появляются трупы. Что ты

сегодня ела?

– Хм… Сэндвич и немного молока.

– Яркий пример паранойи на почве недоедания, – бодро сказал Ним. -

Собирай вещи. Встречаемся через пять минут внизу, в моей машине. Мы поедим

нормальной пищи, и все твои фантазии быстро исчезнут.

– Это не фантазии, – сказала я.

Какое облегчение, что Ним решил проводить меня! Теперь я попаду домой

без приключений.

– Я в этом специалист, – парировал он, – Кстати, с того места, где я

стою, ты выглядишь слишком худой. Но красный костюм тебе очень идет.

Я огляделась. Затем посмотрела в окно, в темноту улицы перед зданием

ООН. Уличные фонари только что зажглись, но большая часть улицы была в тени.

Я заметила около таксофона на автобусной остановке темную фигуру. Фигура

подняла руку.

– К слову сказать, дорогая, – сказал голос Нима по телефону, – если ты

так боишься за свою жизнь, лучше тебе не мелькать в освещенных окнах после

наступления темноты. Это просто совет, разумеется.

И он повесил трубку.

Темно-зеленый "морган" Нима стоял перед офисом "Кон Эдисон", Я выбежала

из здания и запрыгнула на пассажирское место, которое в этом автомобиле было

слева от водительского. Сиденья в машине были старые, обшивка деревянная,

сквозь щели в полу была видна мостовая.

На Ниме были потертые джинсы, дорогая приталенная куртка из итальянской

кожи и белый шелковый шарф с бахромой.

Когда машина набрала скорость, его волосы цвета меди растрепал ветер.

Интересно, почему среди моих знакомых так много людей, которые любят ездить

зимой в открытых кабриолетах с опущенным верхом? Ним вел машину, а теплый

свет уличных фонарей отсвечивал в его волосах золотыми искрами.

– Заедем к тебе домой, тебе надо переодеться во что-нибудь теплое, -

сказал мой друг. – Если хочешь, я пойду первым, чтобы осмотреться.

Глаза Нима по странному капризу природы были разного цвета: один -

карий, другой – голубой, У меня всегда создавалось впечатление, что он

одновременно смотрит сквозь меня и на меня. Не могу сказать, чтобы это

ощущение мне нравилось.

Мы остановились перед моим домом, Ним вышел и поздоровался с Босуэллом,

сунув ему в руку двадцатидолларовую бумажку.

– Мы всего на несколько минут, старина, – сказал Ним. – Не мог бы ты

присмотреть за машиной, пока мы не вернемся? Она для меня что-то вроде

фамильной реликвии.

– Конечно, сэр, – услужливо сказал Босуэлл. Проклятие, он даже обошел

вокруг и помог мне выйти.

Удивительно, что делают с людьми деньги!

Я забрала на столе дежурного письмо. В конверте от "Фулбрайт Кон" были

билеты. Мы с Нимом вошли в лифт и поехали наверх.

Ним осмотрел мою дверь и сказал, что больше осматривать нечего. Если

кто и заходил в мою квартиру, то сделал это с помощью ключа. Как в

большинстве квартир Нью-Йорка, моя дверь была сделана из стали двухдюймовой

толщины, на ней стояли двойные запоры.

Ним проводил меня из прихожей в гостиную.

– Полагаю, горничная раз в месяц творит здесь чудеса, -

прокомментировал он. – Как лицо, привлеченное в качестве детектива, я не

могу придумать иной причины, по которой ты развела здесь столько пыли и

памятных безделушек.

Он сдул облачко пыли со стопки книг, взял одну и переливал ее.

Я погрузилась в гардеробную и извлекла оттуда вельветоне брюки цвета

хаки и ирландский рыбацкий свитер из некрашеной шерсти.

– Ты играешь на этой штуке? – спросил он из спальни. – заметил, что

клавиши чистые.

– Я училась в музыкальном колледже, – крикнула я в сторону спальни. -

Из музыкантов получаются лучшие компьютерщики. Лучше, чем из инженеров и

физиков, вместе взятых.

Насколько я знала, у Нима были степени инженера и физика. В гостиной

стояла тишина, пока я переодевалась. Когда я босиком вернулась в холл, Ним

стоял в центре комнаты и внимательно рассматривал мужчину на велосипеде,

изображенного на картине, которую я поставила на пол и повернула к стене.

– Осторожно, – сказала я ему. – Она еще не высохла.

– Это ты нарисовала? – спросил он, продолжая рассматривать картину.

– Это она ввергла меня в неприятности, – объяснила я. – Я нарисовала

картину, потом увидела мужчину, который выглядел точно так, как человек на

картине. И пошла за ним…

– Что?!

Ним резко обернулся и взглянул на меня.

Я села на скамейку возле рояля и принялась рассказывать свою историю,

начав с прибытия Лили с Кариокой. Неужели это было только вчера? На этот раз

Ним меня не перебивал. Время от времени он поглядывал на картину, а потом

снова смотрел на меня. Я рассказала ему о предсказательнице, и о моей

поездке в отель "Пятая авеню" прошлым вечером, и о том, как обнаружила, что

гадалки не существует в природе. Когда я закончила, Ним стоял и о чем-то

думал. Я встала и пошла в гардеробную, выискала там старые кроссовки и жакет

горохового цвета и стала натягивать кроссовки, заправляя низ брюк внутрь.

– Если ты не возражаешь, – задумчиво сказал Ним, – я бы хотел забрать

этот рисунок на несколько дней.

Он снял картину и осторожно ухватил ее за подрамник.

– У тебя сохранилось стихотворение от предсказательницы?

– Где-то здесь, – сказала я, показывая на беспорядок.

– Давай взглянем, – предложил он.

Я вздохнула и стала шарить в гардеробной по карманам. Понадобилось

около десяти минут, но в конце концов я откопала в недрах корзины для

грязного белья салфетку, на которой Ллуэллин записал предсказание.

Ним взял салфетку из моих рук и сунул в карман. Подняв с пола не

высохшую еще картину, он положил свободную руку мне на плечо, и мы пошли к

двери.

– Не волнуйся насчет картины, – сказал он в прихожей. – Я верну ее

через неделю.

– Можешь оставить ее себе, – сказала я. – В пятницу приедут грузчики

паковать мои вещи. Вообще-то сначала я стала вызванивать тебя из-за этого. Я

уезжаю из страны где-то на год или около того. Моя компания отправляет меня

по делам за границу.

– Шайка продажных ублюдков, – проворчал Ним. – Куда они тебя посылают?

– В Алжир, – сказала я, когда мы добрались до двери. Ним замер и

взглянул на меня. Затем он принялся смеяться.

– Детка, дорогая, – сказал он, – ты никогда не перестанешь удивлять

меня. Ты больше часа загружала меня сказками об убийствах, увечьях, тайнах и

заговорах. Забыла только упомянуть о самом главном.

Я не понимала, что его так развеселило.

– Об Алжире? – спросила я. – Как это связано?

– Скажи-ка, – Ним взял меня рукой за подбородок и заставил посмотреть

себе в глаза, – слышала ли ты когда-нибудь о шахматах Монглана?

Проход коня

Рыцарь: Ты играешь в шахматы, верно?

Смерть: Как ты узнал?

Рыцарь: Видел на картинах и слышал в балладах.

Смерть: Да, я действительно довольно хороший игрок.

Рыцарь: Но ты не можешь быть лучше меня.

Ингмар Бергман.

Седьмая печать

Туннель в центре города был почти пуст. Было уже около половины

восьмого вечера, шум мотора "моргана" эхом отдавался от стен.

– Я думала, мы едем обедать! – громко сказала я, пытаясь перекричать

этот рев.

– Мы и едем, – загадочно ответил Ним. – Ко мне на Лонг-Айленд. Я

практически являюсь почтенным тамошним фермером. Хотя в это время года

урожая не бывает.

– У тебя ферма на Лонг-Айленде? – спросила я.

Почему-то мне было трудно представить себе, что Ним где-то живет. Мне

всегда казалось, что он появляется из ниоткуда и исчезает в никуда, словно

привидение.

– Конечно, – сказал он, глядя на меня своими разноцветными глазами. -

Хотя ты – единственная, кто может засвидетельствовать это. Я тщательно

охраняю свою частную жизнь, как тебе известно. Я планирую самолично

приготовить для тебя ужин. После того как мы поужинаем, ты можешь остаться у

меня на ночь.

– Постой-ка минутку…

– Попробую убедить тебя путем логических рассуждений, – сказал он. – Ты

только что объяснила мне, что находишься в опасности. За последние сорок

восемь часов ты видела убитыми двух мужчин и беспокоишься, что каким-то

образом замешана во все это. Ты что, серьезно намерена провести ночь одна в

своей квартире?

– Утром мне надо на работу, – слабо попыталась возразить я.

– Ты туда не пойдешь, – отрезал Ним. – И вообще будешь держаться

подальше от своих излюбленных мест, пока мы во всем не разберемся. У меня

есть что сказать по этому поводу.

Автомобиль несся по просторам пригорода, ветер свистел вокруг нас, я

куталась в плед и слушала Нима.

– Сперва я расскажу тебе о шахматах Монглана, – начал он – Это очень

долгая история, но достоверно проследить ее можно только до того времени,

когда они достались королю Карлу Великому…

– О! – сказала я, выпрямляясь. – Я слышала о них, но не знала названия.

Дядя Лили Рэд, Ллуэллин, рассказал мне об этом, когда услышал, что я еду в

Алжир. Он сказал, что попросит привезти ему несколько фигурок.

– Еще бы он не попросил! – рассмеялся Ним. – Они очень редки и приносят

удачу. Большинство людей не верит даже в то, что они существуют. Откуда

Ллуэллин узнал о них? И почему решил, будто они в Алжире?

Голос Нима звучал беспечно, но я видела, что он напряженно ждет моего

ответа.

– Ллуэллин – антиквар, – объяснила я. – У него есть клиент, который

хочет собрать эти фигурки любой ценой. У них есть выход на человека в

Алжире, который знает, где фигуры.

– Сильно в этом сомневаюсь, – сказал Ним. – Легенда гласит, что они

были надежно спрятаны больше века тому назад, а до того не ходили по рукам

более тысячи лет.

Пока мы ехали сквозь тьму ночи, Ним поведал мне загадочную историю о

мавританских королях и французских монахинях, О сверхъестественной силе,

которую веками разыскивали те, кто понял природу власти. И о том, как в

конце концов шахматы исчезли, чтобы больше не появляться. Считается, сообщил

Ним, что они спрятаны где-то в Алжире. Однако откуда возникло такое

предположение, он не сказал.

К тому времени, когда он завершил свою невероятную историю, автомобиль

уже мчался сквозь густые заросли деревьев и дорога шла под уклон. Когда же

мы выехали на подъем, то молочно-белую луну, висевшую над черным морем.

Я услышала уханье перекликавшихся в лесу сов. Оказывается, мы проделали